21 марта, понедельник
Утром Таня видела Юрия Васильевича только мельком, поговорить с ним возможности не представилось. Он кивнул ей, как посторонней, отчего-то это неприятно кольнуло.
В ординаторской он не появлялся, соваться к нему в кабинет Таня не рискнула. Наконец, они столкнулись в коридоре, и Таня его остановила.
— Помнишь, ты хотел посмотреть кардиограмму Крутицкой? — напомнила она.
Юра нахмурил лоб, вспомнил.
— Я принесла двухнедельной давности и вчерашнюю. Посмотришь?
— Давай. — Он первым направился к ординаторской и молча смотрел, как она роется в сумке.
Кардиограммы он тоже разглядывал молча и нахмурив лоб, была у него такая привычка — хмурить лоб, когда размышлял.
— Ты понимаешь, чем вызван тот приступ? — подсказала Таня.
— Не понимаю, — наконец без интереса кивнул он. Крутицкая уже выписалась, у него были новые сложные больные. — Сердце у нее здоровое. Для ее возраста. Но бывает всякое, нам ли не знать…
Таня тоже не могла объяснить недавнего сердечного приступа соседки. Хотя отлично знала, что отказать может даже внешне здоровое сердце.
Юра сунул ей листки кардиограмм, повернулся, в два шага оказался у двери, взялся за ручку и замер.
Вид у него был несчастный, измученный. Захотелось догнать его, обнять, сказать, что она была не права, что ей плохо без него.
Дверь за ним закрылась, Таня убрала кардиограммы в сумку.
Хотелось невозможного. Хотелось всегда знать, что она ему необходима, и видеть, как он радуется, когда она рядом. Жаль, что для этого требовалось забыть, что у него есть жена и дети. И забыть, что она никогда не станет главной в его жизни.
Дверь открылась снова. Она была уверена, что вернулся Юра, но это оказалась Ольга Петровна.
— Ты знаешь, Танюша, — заговорила женщина, заваривая себе чай. — Юрочка ведь меня, оказывается, спас.
— В каком смысле? — не поняла Таня.
— Я вчера с одной приятельницей разговаривала, она у нас раньше работала. Ты ее не застала, она еще до тебя уволилась. Приятельница моя с женой главврача дружит. Та ей и рассказала, что меня хотели сократить, а Юра отстоял. Я теперь молиться на Юрочку буду, вошел в мое положение.
— Он вас отстоял, потому что вы отличный врач, — не согласилась Таня. — И опыт у вас огромный.
— Господи, да кто сейчас на это смотрит! — Ольга Петровна села рядом с Таней, поставила чашку на краешек стола.
— Юра и смотрит. Знаете, моя мама, она у меня технарь, всегда говорила, что хорошего инженера найти трудно. А я теперь знаю, что хорошего врача найти трудно. Тем более на наши зарплаты.
— Это верно, — улыбнулась Ольга Петровна. — Столько говорили про повышение зарплат врачам, а на деле лучше не стало. И все-таки я ему очень благодарна, очень. Ну что бы я стала делать на пенсию?..
Разговор был давний, бесполезный и бесперспективный.
— Вы стали бы жить на пенсию, — все-таки сказала Таня. — А дети должны были бы вам помогать.
— Танечка, тебе не понять, — вздохнула женщина. — Ну где мой зять хорошую работу найдет? Эту бы не потерять.
— Будет искать — найдет.
Ольга Петровна не ответила. Таня ее не понимала, она не понимала Таню.
— Вы можете заняться частной практикой, — задумалась Таня. — Получить лицензию и работать.
— Это сложно, Танечка.
Ольга Петровна допила чай, вымыла чашку.
Теперь не ответила Таня. Шевелиться всегда сложно, гораздо проще сидеть сложа руки.
— Вчера со старшим внуком спорила, — вспомнила Ольга Петровна и улыбнулась. — Он к гастарбайтерам очень уж плохо относится.
— Почему? — не поняла Таня.
Старший внук Ольги Петровны учился в восьмом классе. И учился, насколько Таня понимала, плохо.
— Не уважает их. А я ему говорю, что зря. Сколько чудесных таджикских поэтов…
— А вы объясните внуку, — посоветовала Таня, — что презирать нужно дураков и бездельников. А тот, кто много работает, может вызывать только уважение. Какой бы работа ни была.
— Так я про это ему и говорю.
— А еще ему можно напомнить, что он и сам не нобелевский лауреат.
Ольгу Петровну позвала заглянувшая в дверь медсестра. Таня тоже отправилась к своим больным.
На похоронах Влада заплакала, едва увидев свекровь, и плакала, пока, совершенно измученная, не вернулась домой. Ей было жалко мать Егора, резко постаревшую, сгорбленную. Жалко Инну, по-старушечьи мелко трясущую головой. Жалко себя, не имеющую ни семьи, ни любимого мужчины. А еще вдруг стало жалко Егора. Молодой здоровый мужик ушел из жизни, а кроме матери и тетки, никто о нем по-настоящему не горюет.
Священник раздал свечи с надетыми на них бумажками. Влада взяла свечу левой рукой, она пристально смотрела на пламя, как будто в пламени можно было увидеть что-то важное, таинственное и совершенно ей необходимое.
Священник поводил кадилом, Влада крестилась, не слыша и не слушая слова отпевания.
Рядом с Инной стоял смутно знакомый дядька. Влада придвинулась к Инне, мужик отступил в сторону. Журналист, вспомнила Влада. Они как-то встречались у Инны.
Жаль, что больше у нее таких знакомств не будет. Егор благодаря отцу знал пол-Москвы. Знал актеров, музыкантов, художников. Мог попасть в любой театр и на любую премьеру, даже когда все билеты были проданы. Не то чтобы Влада являлась большой любительницей театров, но причастность к определенной тусовке была приятна.
Владе нравилось, когда главный режиссер не самого захудалого театра, увидев в толпе Егора, радостно с ним здоровался, а заодно целовал Владе руку, и публика зачарованно на это смотрела.
Да, таких знакомств у Влады больше не будет. Ну и ладно. Зато у нее будут деньги.
А деятелей искусств Владе было по-настоящему жаль. С месяц назад они с Егором ходили на концерт классической музыки. Егора пригласил знакомый дирижер. Классическую музыку муж терпеть не мог, так же как и она, но на концерт почему-то решил пойти. Они сидели на первом ряду, и Влада видела, какие дешевые костюмы у скрипачей и какие убогие украшения у солисток.
В толпе скорбящих мелькнула щупленькая секретарша Юля. Девчонка смотрела на Владу жалкими сочувствующими глазами, Влада решила ее не заметить. Темненькой Юлю нельзя было назвать даже с натяжкой, но Влада решила тайком девку сфоткать, показать Вере. Юля действительно походила на цыпленка. Впрочем, Егор баб предпочитал без излишней худобы. И без такого перепуганного взгляда.
Он любил казаться почти дурачком, но женщин предпочитал неглупых.
Она точно знала, когда Егор решил на ней жениться. Они к тому времени встретились всего три или четыре раза, Влада продолжала видеться со Степой и стремительных перемен в своей жизни не ждала.
В тот вечер за окном была сильная, почти сказочная, будто навеянная Снежной королевой, метель. Егор подхватил Владу у метро и до ресторана ехал с включенными фарами. Влада выбрала столик у окна, из теплого полумрака смотреть в окно было приятно.
Толстый парень в мятой фланелевой рубашке навыпуск подошел к ним, когда они заканчивали ужин, и Влада размышляла, поехать ли, наконец, к Егору или еще немного поиграть в простую дружбу.
Парень с интересом посмотрел на Владу и одобрительно кивнул Егору. Влада постаралась улыбнуться своей самой доброй улыбкой.
Потом Егор объяснил, что парень — известный скрипач и объездил с гастролями полсвета.
Егор со скрипачом о чем-то смеялись, потом заспорили. Владе было неинтересно, но она старалась слушать разговор.
Скрипач ругал президента, уверял, что страна катится в пропасть, Егор хмыкал и посмеивался. Мама такие разговоры почти постоянно вела со своими подружками, и разговоры эти Владу здорово достали.
— Жить надо в тех обстоятельствах, которые есть, — неожиданно сказала она тогда. Не сидеть же молча весь вечер.
Странно, но ничего не значащая фраза сразу погасила спор. Скрипач перестал кипятиться, а Егор бросил доказывать, что любой другой президент будет только хуже.
Потом скрипач о чем-то задумался, тихо насвистывая смутно знакомую мелодию.
— Вивальди? — спросила Влада.
— Да, — кивнул скрипач и посмотрел на нее с откровенным уважением.
И Егор посмотрел на нее как-то по-другому, без обычной своей насмешки. Это было даже немного обидно. Почему она не должна знать великого композитора? Она же не из глухой сибирской деревни, где нет ни Интернета, ни телевидения, ни даже радио.
Скрипач простился и ушел. Влада смотрела в окно на не стихающую метель.
— Замуж за меня пойдешь? — засмеялся Егор.
— Да, — кивнула Влада, продолжая смотреть в окно.
— Почему? Влюбилась без памяти?
— Не знаю. Я выйду за тебя замуж, потому что мне с тобой хорошо, — совершенно честно сказала она.
Ей действительно было хорошо тогда с Егором. Она сразу начала отлично его понимать. Степу она часто не понимала.
Правда, она не знала, что хорошо ей будет очень недолго. Почти сразу появились «цыплята» и страх, что семейная жизнь в любой момент может закончиться.
К гробу Влада подошла первой. Потом свекровь, опираясь на руку мужа, потом остальные.
День казался бесконечным, но его нужно было пережить, а терпения Владе было не занимать.
Соседку Татьяну Дробышев заметил, сворачивая в переулок, ведущий к дому. Она стояла у пешеходной «зебры», пропуская идущую перед ним машину.
— Садитесь. — Дробышев остановил машину и, перегнувшись через сиденье, открыл дверь.
Он ей обрадовался почему-то. Даже голова, затяжелевшая к вечеру, словно прояснилась. Хоть разворачивайся и снова езжай на работу.
— Спасибо.
Татьяна послушно села в машину и стала равнодушно глядеть в окно перед собой.
— С работы? — спросил он. Не сидеть же молча.
— Да.
Она на него не смотрела, и Дробышев перестал на нее коситься. Не хочет разговаривать, и не надо. Ему же лучше, он не мастер вести пустые беседы с дамами.
Только ставя машину на самое удобное место у подъезда, которое обычно редко бывало свободным, он не удержался и неожиданно поинтересовался:
— Почему вы решили, что убийца подошел справа? Или это только одна из версий?
На самом деле она недавно так уверенно осматривала двор, что это действительно показалось ему странным.
Таня шутливого тона не приняла и ответила совершенно серьезно.
— Я видела записи с подъездных камер.
— Да? — удивился он. — Откуда вы их взяли?
— У Инны Ильиничны. А ей дала какая-то приятельница, которая у нас в доме самая главная. — Таня улыбнулась и поинтересовалась: — Вы знали, что у нас в доме есть главная?
— Старшая, — тоже улыбнувшись, поправил он. — Знал. Я только не знаю, кто это.
— Спасибо, что подвезли. — Она выбралась из машины, быстро пошла к подъезду.
Дробышев догнал ее у двери, пропустил вперед.
В подъезде она расстегнула куртку, сбросила с волос капюшон. Вид у Татьяны был усталый. Дробышев не мог себе представить уставшей Владу. Влада всегда выглядела, как на плакате рекламы какой-нибудь косметики.
— Странно, — признался он, на этот раз пропуская ее в подошедший лифт. — Я у Инны скопировал все содержимое компа, но никаких записей с камер там не было.
Признаваться, что он сует нос в чужую информацию, не стоило, это его не красило, но Таня не обратила внимания на его недостойное любопытство.
— Наверное, она получила их позже.
— Наверное, — согласился Дробышев и неожиданно попросил: — Дайте мне их. Записи.
Она согласно кивнула, достала ключи из кармана куртки, отперла дверь квартиры.
Квартира Татьяны казалась необжитой, как гостиничный номер. Только большой плюшевый тигренок, старый, потертый, валявшийся на диване, свидетельствовал о том, что здесь живет женщина. Да еще безделушки на книжных полках.
У него в квартире был постоянный беспорядок, его квартиру с гостиничным номером не спутаешь.
— Хотите чаю? — предложила она, вспомнив о гостеприимстве.
— Хочу, — неожиданно сказал Дробышев.
Мебель была не из дешевых. В мебели он не сильно разбирался, но родители купили похожую на дачу, и уровень цен он представлял.
Татьяна открыла ноутбук, лежавший на маленьком столике около двух стоявших рядом кресел. Вышла куда-то, на кухню, наверное, потому что до него донеслось тихое звяканье, вернулась, забралась с ногами в кресло, кивнула ему на соседнее. Недолго постучала пальцами по клавиатуре и протянула ноутбук ему:
— Флешка у вас есть?
— Найду.
Флешка у него была. Даже три. На всех записаны рабочие программы, и он достал первую, которая попалась под руку.
— Там данные со всех камер и склейка.
— Разберусь.
На стене, в проеме между книжными шкафами, висела большая фотография мужчины лет сорока. Мужчина был коротко острижен и смотрел на Дробышева пристально и строго.
Друг? Почему-то было неприятно думать, что квартиру Татьяне подарил друг.
— Это мой папа, — словно угадав его мысли, ответила она.
Наверное, надо было спросить, почему рядом нет портрета матери. Но он не спросил.
— Могу накормить вас ужином, — улыбнулась она, когда Дробышев вынул флешку из компьютера. — Только у меня все магазинное, вам может не понравиться.
— Мне наверняка понравится, — заверил он. — Но ужина не надо. Чайку.
Вообще-то, чай он тоже мог попить дома, но Татьяна была такая бледная и грустная, что ему захотелось чем-то ее развеселить.
И просто не хотелось от нее уходить. Непонятно почему.
Чай у нее оказался вкусный. В пакетиках, но крепкий и ароматный, он такого никогда не пробовал.
— Отчим привез из Англии, — опередила она вопрос. — Неплохой чай, правда?
— Неплохой, — согласился Дробышев.
Она достала сыр, колбасу. Он сделал себе бутерброд, понял, что здорово голоден, и сделал второй.
— У Инны Ильиничны есть какая-то важная информация? — То ли от крепкого чая, то ли просто оттого, что оказалась дома, Татьяна перестала казаться бледной и несчастной. — Я так поняла, когда мы с вами у нее были, и вы переписывали что-то с компьютера.
— У нее брат был журналист, — объяснил Дробышев. — Максим Кривицкий, слышали?
— Нет, — покачала она головой.
— Известный журналист. Он умер в прошлом году. Перед смертью передал ей свой архив.
— Журналист — отец племянника?
— Да.
Она задумалась, слегка нахмурив лоб. Дробышеву было приятно на нее смотреть и не хотелось никуда уходить.
— Вы знаете, что в архиве?
— Много всего, — улыбнулся он и признался: — Я в него заглянул.
— Из-за этого могли убить?
— Все может быть, — пожал он плечами. — Только я не думаю, что Егор принялся кого-то шантажировать, он был разумным человеком. Если кто-то разыскивал архив Кривицкого, скорее, убили бы Инну. И не сейчас, а год назад.
— Там настолько серьезный компромат?
— Серьезный. Только знаете, — медленно проговорил Дробышев. — Я не думаю, что компромат может всплыть сам по себе. Я не верю в честных журналистов-одиночек. Компромат всегда всплывает по чьей-то отмашке.
— Вы не верите только в честных журналистов? — улыбнулась она. — Или вообще в честных людей?
— В честных людей — верю, — засмеялся он. Неожиданно ему сделалось весело. — И даже в честных журналистов верю. Я не верю, что разоблачения появляются по воле честных журналистов. Любой журналист знает правила игры, а если не знает, значит, туп и ему нечего делать в этой профессии.
— Грустно, если это так.
— Грустно, — подтвердил он. — Но это так.
Татьяна опять задумалась и опять нахмурила лоб. Губы у нее были не накрашены, и, наверное, поэтому он только теперь заметил, какие они красивые. И глаза у нее красивые, большие, зеленые.
Дробышев допил чай, отодвинул чашку.
— Спасибо.
Она не стала предлагать еще, поднялась, вышла за ним в прихожую. Надевая куртку, он опять покосился на видневшийся портрет мужчины.
— Папа давно умер. Я еще в школе училась.
Она не сказала ничего особенного, но он, не замечая этого, улыбнулся.
Пересекая лестничную площадку, Дробышев всерьез опасался увидеть Владу.
«Если она позвонит, не буду отвечать», — трусливо решил он, запирая замок изнутри. Ему было противно вспоминать прошлый вечер.
Повезло, Влада не позвонила.
