Казаковский, заложив руки в карманы, шагал по своему кабинету, меряя расстояние от стенки до стенки, и искоса поглядывал на полированную поверхность письменного стола, на которой лежала одна-единственная лощеная бумага. Серьезный документ, поступивший из Хабаровска в пакете, запечатанном сургучом, и, как положено, с грифом «секретно». Документ под соответствующим номером, скреплен подписью и печатью. Имеющий силу закона и обязательный к исполнению.

Так было всегда. Приказы и указания вышестоящих руководителей Казаковский воспринимал сразу, постигая своим умом их целесообразность и жизненную необходимость, и стремился к неукоснительному выполнению. А этот документ, поступивший сегодня с очередной спецсвязью, вызывал у Казаковского двойственное впечатление. Он верил и не верил своим глазам. Верил потому, что нельзя было не верить в его реальное существование, документ лежал перед ним на столе. И не верил, потому что сердцем отказывался принять его убийственную сущность, его содержание. Документ подводил жирную черту под затянувшимся конфликтом между экспедицией и управлением, а вернее, его отделами, который завертелся, стягиваясь неразрешенным крепким узлом, вокруг проекта, присланного из Солнечного.

Евгений Александрович снова подошел к своему столу и, поправив очки, не спеша, по буквам, в который раз за сегодняшний вечер, вчитывался в каждое слово, напечатанное на фирменной лощеной бумаге. Они, эти слова, плотно спрессованные, словно жесткие боксерские перчатки, били безжалостно, нанося удар за ударом в незащищенные и потому самые уязвимые болезненные места. От таких ударов все плывет перед глазами, странно мутится в голове, ты как бы становишься удивительно легковесным, даже невесомым, и плаваешь в каком-то обволакивающем тумане. Казаковский уже испытывал однажды такое состояние, когда выступал в Москве, на боксерском ринге, защищая честь своего студенческого спортивного общества «Наука».

Разве думал тогда он, перспективный боксер, имевший первый спортивный разряд, что выходит на ринг не просто против свежеиспеченного мастера спорта, а против мастера экстра-класса, который стремительно набирал силу и славу, против будущей знаменитости, чья яркая звезда только восходила на боксерском небосклоне?

Конечно, не думал. Просто слышал, что Борис Лагутин парень крепкий, работает в темпе и жестко. И ощутил на себе его «темп и жесткость» с начальных секунд первого же раунда. Но не растерялся, не дрогнул. Стиснув зубы, собрав в единый комок волю и силу, выстоял и выдержал. Только как он выстоял и выдержал те три бесконечно долгих раунда, Казаковский и до сих пор сам не может понять. В конце второго раунда был критический момент, когда пропустил молниеносные удары. Закачался. Но не упал. Устоял на ногах. Судья остановил поединок и открыл счет. Казаковский в те секунды и «плыл в тумане». Но как-то быстро пришел в себя и, усилием воли заставив себя поднять руки в боевое положение, шагнул навстречу сопернику. Но тут прозвучал спасительный гонг. А в последнем раунде – и откуда только взялись силы! – не уступал и не отступал, как шутил потом в боксерском кругу: «отмахивался на равных».

Бой проиграл, но проиграл по очкам в равном поединке. То был почетный проигрыш. И в тот же вечер, едва вышел из раздевалки, он получил приглашение от весьма известного тренера перейти в его солидный боксерский клуб, где ему, Казаковскому, будут созданы все надлежащие условия для жизни, учебы и, конечно, для роста спортивного таланта. Тот так тогда и сказал: «для роста спортивного таланта». А через день с ним «случайно» возле университета встретился другой не менее именитый наставник мастеров кожаных перчаток и тоже предложил весьма выгодные и заманчивые для иногороднего студента «условия перехода».

Конечно, ему было лестно слушать такие предложения. Но он находил в себе силы и мужество, а вернее, мужество здравого смысла, чтобы отказаться от соблазнительных предложений. Потому что своим молодым умом смотрел в корень, понимал сущность: большой спорт – дело временное, а геология – на всю жизнь. И чтобы держаться на «уровне», Казаковский вместе с другими студентами отправлялся на ночь в порт Химки, где грузил и разгружал баржи до утра, зарабатывая так нужные для жизни пятерки и десятки…

Пару месяцев назад, в конце лета, Евгений Александрович внимательно слушал спортивные радиопередачи, вчитывался в газетные строчки репортажей из Рима, где проходили Олимпийские игры, особенно ревностно следя за ходом боксерского турнира. И ему было приятно читать, что его тогдашний московский соперник Борис Лагутин успешно представлял нашу страну, прошел с честью сложные испытания, пробиваясь к финалу. Где-то в глубине души Казаковский чувствовал и думал, и не без основания, что и он мог бы находиться в составе сборной, поехать этим летом в солнечную Италию, в древний город Рим, и участвовать в олимпийском боксерском турнире. В жизни у него имелась такая возможность.

И сейчас, вчитываясь в сухие колючие слова документа, Казаковский с легкой грустью невольно вспомнил о недавних Олимпийских играх. Выбери он тогда, в свои студенческие годы, спортивную линию жизни, а не геологическую, может быть, все у него сложилось бы иначе. И не пришлось бы ему находиться за тридевять земель от культурного центра, в глухой дальневосточной тайге, и не видели бы его глаза этого бездушно-холодного канцелярского документа, нокаутирующего приказа…

Приказ по Дальневосточному геологическому управлению, собственноручно подписанный его начальником, был лаконичен и сух. Он начинался заголовком: «О наложении взыскания на начальника Мяочанской экспедиции Е.А. Казаковского». В приказе коротко констатировалось, что «представленный проект Мяочанской экспедиции не соответствует реальным условиям», что он выполнен не на должном уровне и «содержит ряд ничем не обоснованных расчетов» и, на основании вышеизложенного, «с 15 октября с. г. в порядке наказания снизить месячный оклад зарплаты на 50 (пятьдесят) процентов сроком на три месяца Е.А. Казаковскому (основному автору проекта) за проект работ Мяочанской экспедиции». И все. И точка. Никаких комментариев.

Внешне, при беглом взгляде на присланный документ, он, казалось, был обычным, по своей структуре ничем не выделялся от подобных. Приказ как приказ. Начальник управления вправе и поощрять и наказывать своих подчиненных. Но за внешней обычностью и канцелярской лаконичностью лежала целая полоса борьбы, когда схлестывались две прямо противоположные жизненные позиции. Этот вроде бы «сухой» приказ своей безапелляционностью и начальственной тяжестью ставил жирный крест на все мечты и планы, прекращая всяческие споры и пресекая возможные возражения.

Казаковский понимал, что приказ появился не случайно. Он последовал после ряда жарких дебатов, после неоднократных «дружеских советов» и прямых указаний переделать свой проект, убрать из него все то, что, по мнению «патриархов» геологического управления, в нем было «нереальным» и «мелкой фантастикой». Но он упорно, даже упрямо, стоял на своем, отстаивая проект, словно не видел и не понимал, что такое «высокое начальство», конфликтовать с которым весьма опасно. Невольно ему вспомнилась поговорка, что прав всегда тот, у которого больше прав. Но Казаковский, человек крайне дисциплинированный, сознательно пошел на конфликт, на его обострение. Пойти на острый конфликт, да еще с вышестоящим начальством, заставляли причины чрезвычайной государственной важности. Причины были более глубокие, чем защита конкретного, хотя и крупного проекта работ. И их не видеть уже было невозможно. Невозможно было и замалчивать. Главная причина конфликта – это два диаметрально противоположных метода, два подхода к решению главной задачи: геологическому масштабному освоению крупного Мяочанского рудного района.

С одной стороны – точка зрения «патриархов» управления: подойти к освоению района по старинке, десятилетиями укоренившейся практике, привычной и отработанной, весьма экономной по расходам «методе» – разбивать временные поселки, с палатками и времянками, да и вести кавалерийские наскоки мелкими отрядами и отдельными поисковыми партиями на выборочные, перспективные участки…

А с другой стороны – мяочанцы предложили новый, современный, инженерный подход к решению проблемы разведки, с расчетом разворота работ на ближайшее десятилетие, потому что уже было ясно, что Мяочан таит в себе не одно месторождение, что он обещает стать крупным рудным узлом. И этот второй подход, который, как записано в приказе, «не соответствует реальным условиям», предусматривал много «непривычного и нетипичного»; развитие сети дорог и коммуникаций, базовых поселков со школой, магазинами, клубом, ремонтно-технической базой, самостоятельного энергоснабжения и много другого, крайне необходимого для всего комплекса, для всего того, что превратило бы привычную геологоразведочную работу с кустарным маршрутным промыслом в эффективное индустриальное современное производство. Традициям геологического молотка и рюкзака были противопоставлены зарождающиеся тенденции развития геологической отрасли в мощное, оснащенное современной техникой промышленное производство.

Вполне закономерно, что эти новые тенденции раньше всех прочувствовали и осмыслили на местах, в отдельных партиях и экспедициях, где, по существу, и решалась главная задача геологии – дать народному хозяйству разведанные запасы, и дать их не как-нибудь, а по времени как можно быстрее и, главное, качественнее, с наименьшими материальными затратами, да чтобы и самим геологоразведчикам было сподручнее и радостнее трудиться и жить в таежной глухомани, рядом с медведями, бесконечно долгими зимами и перспективными рудными зонами. Одним словом, конфликт вокруг проекта обозначил не только противоположные точки зрения, но и определил направления борьбы. Встретились и схлестнулись старая и новая психология к подходу решения всех аспектов – и к конечным результатам, и к самому характеру труда, в котором человеку, разведчику недр, отводилась первостепенная роль, поскольку ему предстояло не только покорять тайгу, но и постоянно жить в ней, беречь ее недра и сохранять окружающую среду.

Эта самая окружающая среда смотрела на него темными глазами таежной осенней ночи в окно кабинета. А он все шагал и шагал от стены до стены, словно никак не мог удостовериться в скромных размерах обыкновенной комнаты наспех собранного из свежих бревен конторского дома. И многие бревна потрескались, обнажая грустную глубину, как ранние морщины на лице. Местами на бревнах проступила янтарная смола и застыла крупными каплями, как схваченные морозом слезы, они тускло поблескивали в лучах электролампочки, навевая печаль и тоску…

А Казаковский все ходил и думал. Ходил и думал. Он знал, что его положение сложное. Начальник экспедиции не имеет ни малейшего права на скидку за молодость. Он обязан сочетать в себе не только профессиональные знания, не только соблюдать субординацию, уважать старших и придерживаться традиций. Он обязан еще и уметь видеть все сложное производство в целом и в то же время не упускать из виду мельчайших деталей. В деятельности отдаленной таежной экспедиции мелочей нет. Кому-то не завезли дрова, упало настроение, он хуже стал работать. Поссорился с женой – оба не трудятся на своих участках, а отбывают часы. Кому-то некуда пристроить младенца, кто-то заболел – начальник обязан быть в курсе всех дел, помогать их решить лучшим образом. И не упускать главное – производство. Трубы, инструменты, трактора, электростанции, дизели, буровые коронки, взрывчатка, бульдозеры, детонаторы, электровозы, рельсы, грузовики, насосы и бесконечно многое другое. И метры проходили, и выработка, и пробуренные метры, и вынутые из земли пробы, анализы, выводы, оценки… А все вместе взятое и есть отдельная геологоразведочная экспедиция. Конечно, разведка и оценка месторождений – главная задача, но не менее важная задача – работа с людьми, воспитание молодежи. И молодой начальник видел окружавших его людей, знал и понимал их, видел недостатки и достоинства каждого. И он, в силу своего характера и твердости духа, просто не мог подвести, обмануть всех тех, кто вместе с ним составлял этот самый проект. Ведь составляли они его коллективно, исходя из местных реальных условий, с государственной озабоченностью и доказательностью экономических расчетов.

Казаковский никак не мог понять одного: кому нужно, чтобы люди работали в плохих условиях, неэкономично, а следовательно, и невыгодно для страны, и долго, годами топтались на одном и том же месте? Он никак не мог связать в одно целое противоречивые явления: пламенные речи вышестоящего руководства, включая и самого начальника управления, когда они с трибуны призывали «внедрять новые методы», проявлять «самостоятельность», развивать «местную инициативу», а на деле, когда мяочанцы проявили и инициативу и самостоятельность, отвергли их обоснованные предложения и наотмашь хлопнули по щекам приказом «о наложении взыскания…».

Конечно, ему по-человечески было жаль лишаться значительной части заработной платы, тем более что на те деньги жена уже строила свои расчеты и планы. Да и своей матери он ежемесячно высылал. Одна она, учительствует в том же родном селе… Так что рубли зарплаты на учете. Но не в них одних было дело. Пусть наказали рублем. Можно перетерпеть, пережить. Но почему должно страдать само производство?

Евгений Александрович грустно улыбнулся, вспомнив старую формулу, опробированную самой жизнью, для внедрения новой техники, применения новых методик: «знать – уметь – мочь – хотеть». Формула безотказно действовала, и в данном случае не срабатывало одно-единственное, последнее звено – «хотеть», и цепь распадалась. Казаковский, составляя проект, ясно представлял себе, что в управлении обо всем новом и знают, и умеют с ним обращаться, и могут по своим возможностям применить в жизни. Но он и не предполагал, что там так явственно открыто не захотят. Не захотят просто потому, что это им невыгодно, обременительно и создает дополнительные хлопоты за ту же зарплату. Круг, казалось, замкнулся. Все встало на свои места.

А встало ли?

Не дожидаясь утверждения проекта, Казаковский развернул в Мяочане поисковые и разведочные работы, осуществляя на практике и положения и расчеты. Построил и строит многое из того, что планировал: и производственные объекты, и бытовые. И невольно сам собой вставал сложный вопрос: а как же теперь ему быть? Подчиняться приказу – ломать созданное? Сворачивать производство? Или же продолжать работать по неутвержденному проекту?

Никто не мог ему подсказать и посоветовать. Решать надо самому. И отвечать за все самому. Но разве легко ему сейчас принимать нужное решение, когда и так на всех совещаниях и собраниях его чихвостят в хвост и в гриву, награждая разными нелестными эпитетами за элементы «партизанщины» и за прочую «самодеятельность»? Сплошной туман, да и только. Как тогда, в бою на ринге, когда схватил несколько ударов и, мягко говоря, «поплыл», а судья начал считать… Но он тогда нашел в себе силы, чтобы поднять руки в боевое положение и шагнуть навстречу противнику. А тут разве поднимешь руки в боевое положение, разве шагнешь против начальства?

Телефонный звонок вывел его из глубокой задумчивости. Он с неприязнью посмотрел на аппарат. Кому вздумалось тревожить его так поздно? Он не подходил к телефону. А тот все звонил и звонил, требовательно и настойчиво. Чертыхнувшись, Казаковский взял трубку.

– Слушаю.

Звонили из райкома партии, спрашивали начальника экспедиции. Убедившись, что у аппарата Казаковский, сказали:

– С вами сейчас будет разговаривать товарищ Мальцев.

Евгений Александрович вздохнул: ему как раз не хватало еще и выслушивать нотации от секретаря райкома. Так сказать, для полного комплекта. Начальник управления наверняка успел проинформировать районное партийное руководство и о принятом приказе, и насчет взыскания.

– Казаковский? Не спишь? – загудел в трубке хрипловатый голос первого секретаря, и по его тону трудно было догадаться, в какую сторону тот повернет разговор.

– Разве уснешь тут, Виктор Григорьевич, – ответил Евгений Александрович.

– Переживаешь?

– Переживаю, – признался Казаковский, убедившийся в том, что секретарю райкома действительно известно о приказе.

– Ну и как? – спросил в упор Мальцев.

– Как говорят, наотмашь и по самому больному месту…

– Я не об этом, а о деле. Оно нас сейчас больше волнует, чем твои личные сентименты.

– О деле? – переспросил Казаковский и растерянно произнес: – Не знаю… как дальше.

– А ты чего там хмуришься? – вдруг спросил Мальцев.

– Откуда вы знаете, что хмурюсь?

– По голосу чувствую. Ты, Евгений Алесаныч, когда хмуришься, всегда сумрачно слова произносишь, – и задал вопрос, который Казаковский меньше всего ожидал от него услышать: – У тебя приличный экземпляр вашего проекта имеется?

Евгений Александрович сразу повеселел, сердцем понимая, что райком партии на его стороне. По интонации голоса догадался. Как это было для него важно, в такое время ощутить поддержку! И утвердительно ответил:

– Конечно, есть, Виктор Григорьевич. Мой экземпляр.

– Я так и думал, – басил в трубку Мальцев. – Тогда слушай меня внимательно. Отправляйся сейчас же домой и пару часиков вздремни, чтоб завтра не выглядеть трепаной мочалкой. А утром вместе с проектом на всех парах жми сюда, в Комсомольск. Нет, не в райком, а прямым ходом на аэродром. Там по нашей брони тебе билет заказан. До Хабаровска. Иди в крайком. С Алексеем Павловичем я уже переговорил. Он примет тебя, – и строго добавил: – Только ты там смотри, не лезь на стенку. Понял?

– Понял, – облегченно вздохнул Казаковский и искренне произнес: – Спасибо, Виктор Григорьевич!

– Нечего меня благодарить, я тебе не добрый дядюшка, а секретарь райкома, который исполняет волю партии. А партию не благодарят, ей служат, – назидательно произнес Мальцев. – У меня пока все. – И добавил подобревшим тоном: – Ты хоть и партизан, но наш, стоишь на партийных позициях. Будем воевать вместе. Будь здоров!

Казаковский некоторое время не выпускал телефонной трубки из рук, вслушивался в монотонно ровные короткие гудки отбоя и улыбался. Поддержка пришла неожиданно и именно с той стороны, откуда он меньше всего ее ожидал. Виктор Григорьевич Мальцев, тот самый Мальцев, который еще несколько дней назад грозился с него «спустить шкуру», тот самый, который влеплял ему на бюро выговора и за сенокос и за самовольно открытую школу, этот самый Мальцев встал на его сторону, взял под защиту и начатое дело и, главное, раскритикованный и отвергнутый проект. Нет, не все еще потеряно! Есть и на нашей земле высокая справедливость!

После разговора с секретарем райкома Казаковский уже по-иному посмотрел на казенную бумагу. Нет, приказ не нокаутировал его. Не сбил с ног, хотя и ударил крепко. Казаковский устоял! Как тогда, в том отчаянном боксерском поединке. Звонок из райкома был для него очень важным, своевременным, как в те отчаянно тяжелые секунды прозвучал спасительный удар гонга, оповестивший об окончании второго раунда.

Борьба еще не окончена! Впереди – еще третий раунд. Значит, еще не все потеряно. Появилась реальная возможность выстоять. Отстоять свои планы. Отстоять свой проект.

Осень завершала свою ежегодную санитарную работу в тайге по подготовке всего живого к долгой зимней спячке: раздевала деревья, срывала листву, развевала по ближайшим пространствам семена, перекрашивала в зимний цвет шубки зверей и провожала в далекий отлет голосистые стаи пернатых, которые, печально прощаясь, улетали вместе с подросшим потомством в далекие теплые края.

Владимир Куншев углублялся в тайгу. Старший геолог проверял работу своих подопечных, контролировал качество пройденных ранее маршрутов. Район перспективный, выявлена крупная зона, так что вокруг нее надо смотреть и смотреть, чтобы не прозевать и другие возможные выходы руды на поверхность, не пройти мимо.

У поисковой партии, обосновавшейся в таежной глухомани, на учете был каждый погожий день. Поселок рос и ширился, своими силами геологи возводили одно строение за другим. В них размещали производственные отделы, службы. Сооружались и дома-общежития, рубили избы и для индивидуального пользования. Такая изба и у него, Куншева. Ее срубили им к свадьбе. А перед ней на лужайке соорудили из досок длинный стол, метров на двадцать. На нем выложили все самые вкусные припасы, какие имелись на складе, и дары природы: жареные, маринованные, соленые грибы, лесные ягоды, рыбу – хариус и ленок в разных видах – жареную, копченую, вареную, вяленую. А перед самым застольем из самолета, пролетавшего попутным рейсом над тайгой, сбросили пакет – поздравления от начальника экспедиции и букет живых цветов. Как радостно их было видеть на столе!

А как приятно было смотреть на своих друзей-товарищей по работе, которые буквально преобразились на глазах. Ведь за месяц совместной работы в тайге привыкли видеть друг друга в брезентухах, ватниках, энцефалитках да болотных сапогах. А тут мужчины, побритые, принаряженные, явились в костюмах, белых рубашках, при галстуках, в наглаженных брюках. А женщины – в платьях и модных туфлях.

Торжество было в самом разгаре, когда нежданно-негаданно, едва успел только закончить свой третий тост начальник партии Закомарин, едва только прокричали «горько», как с неба на свадьбу хлынул дождь. Крупные капли забарабанили по столу, по посуде, по лицам и спинам. Но никто не разбежался, а наоборот, веселье стало еще более шумным: «Дождь – к счастью!» Под дождем запели песни, устроили танцы. Ливень быстро прекратился, а в памяти остались веселые, шумные минуты! Разошлись далеко за полночь. Устроили факельное шествие, провожая молодых в их дом.

Владимир приложил много усилий, оборудуя свое жилье. Пол сбил не из отесанных жердей, а, чтобы зимой было потеплее, соорудил из отесанных плах. Загонял колуны в бревно, раскалывал пополам и отесывал, выравнивал топором. Из таких же плах сбил и кровать-нары. Ложе для спанья получилось гладким, ровным и массивным. Сложил печь. Наделал разных полочек и висячих шкафов на стенках – для продуктов, для документов, чтобы мыши не добрались. Дом пах смолой и духом тайги. Теперь предстояло его украшать, Владимир умел делать разные поделки из сучьев, кореньев.

Жить можно! Юлька оказалась радивой хозяйкой. Да пищу готовит вкусную. Домашняя всегда лучше, чем в общем котле. У них теперь часто по вечерам собираются на чаек, на огонек. Но им и вдвоем никогда не скучно. Даже, наоборот, веселее и счастливее.

Не обошлось и без курьезов. Владимиру, когда он ходил в Солнечный, на обратный путь друзья-товарищи в набитый рюкзак незаметно затолкали дополнительный груз – пару кирпичей! Как и Яшке Янчину! Он принес их через перевал. Когда открыл рюкзак – ахнул. Надо же! Смеху было на весь поселок. Только Владимир не огорчился. В хозяйстве и кирпич пригодится. Нашел им применение. Соединил их, связав проволокой, а потом продолбил углубления, накрутил спирали, и получилась у него самодельная электроплита. Первая в поселке и надежная. Юлька ею не нарадовалась! Опыт всем понравился, и теперь, когда возвращаются из Солнечного, многие приносят в рюкзаках кирпичи.

Владимир обо всем этом думал, шагая по тайге. И еще его беспокоило то, что размах намеченных работ сдерживало отсутствие дороги. Ее так и не пробили до сих пор. И потому поток грузов, все необходимое для жизни и труда, приходится завозить вьючным транспортом да приносить с собою в рюкзаках.

С улыбкой вспомнил, как перед застольем, в день свадьбы, Петр Яковлевич Закомарин вызывал к себе по очереди всех геологов, носивших очки, и «разоружал» их. Очки в тайге – предмет особой ценности. У кого слабое зрение, без очков – не работник. А если случайно разобьет их, то на приобретение новых уйдет не одна неделя. Поход в Солнечный, дальше в город к врачу, получение рецепта, изготовление… А за праздничным столом, как шутил Закомарин, никто мимо рта не пронесет. Петр Яковлевич, надо отдать ему должное, в любом деле видит на два хода вперед, думает о завтрашнем дне, о будущем.

И сегодня, когда они остались одни, Закомарин заговорил о складах. Не нравится ему, что они расположены далеко от поселка. Их срубили еще в прошлом сезоне там, где разбивали лагерь. Место неплохое, возвышенное, сухое. И строения стоят добротные, хотя и временные.

Куншев в том ничего такого, чтоб вызывало беспокойство, не видел. Склады как склады. Далековато, конечно, но не бросать же все дела и возводить новые амбары рядом с поселком. Придет время – построим. Он так и хотел было сказать Закомарину, но воздержался. В беспокойстве начальника сквозила какая-то подспудная тревога. Возможно, он и прав. Закомарин – бывалый таежник, к нему нужно прислушиваться. Да только у Куншева не поворачивался язык, чтобы взваливать на плечи ребят-трудяг еще новую обузу. Склады могут и повременить, объекты, так сказать, не первостепенной важности. Их можно будет возводить и с наступлением заморозков. А вот есть дела, которые не терпят отлагательства: постройка своей пекарни и лаборатории.

На том они и порешили.

Осенний день подходил к своему завершению. Подходил ясно и умиротворенно, как протяжный облегченный вздох человека после окончания сделанной им работы. Солнце опускалось в распадок, клонилось к вершинам елей и кедрачей, и смутная текучая голубизна окутывала низины, подчеркивая и обнажая захватывающие дух таежные просторы, и как-то окрыляюще возвышала сознание собственной значимости человека на земле, поднимала, укрепляла его дерзкие мысли и обнадеживающе вызывала желание долго жить, размышлять и трудиться.

Шагать было легко и приятно. Когда за плечами всего одна четверть прожитого века, а тело сильное и крепкое, всегда шагается и легко и приятно. Досадливого комарья и другой противной крылатой живности уже почти не было. Владимир с внимательным любопытством всматривался в окружающий его таежный мир, невольно отмечая про себя, как ели и пихты у подножья холмов меж собой сговаривались забежать наверх, на самую вершину, и отмечал, как они бежали, оставляя за собой крепкую поросль. Вот-вот, кажется, они возьмут приступом гору. Но почему-то неизменно у самой макушки они мельчали и тончали, хирели и становились низкорослыми, так и не одолев последние важные сотни метров.

Тишина тайги и монотонное бормотание речки, прыгающей с увала на увал, пенящейся и нетерпеливой, успокаивали. Владимир шагал и шагал. Отмечал работу геологов по закопушкам, по неглубоким шурфам. Он знал по памяти карту местности и полученные отрицательные результаты. Отрицательный результат тоже важен – он исключает район от напрасного детального поиска.

Вдруг со страшным треском и фырканьем прямо у него из-под ног вылетел глухарь, а за ним – второй. Обыкновенная таежная птица, и обыкновенный крик у нее. Но в загустевшей тишине тайги, при неровном бормотании речки, в шуме и крике птичьем послышался ему то ли дикий смех, то ли какое-то предупреждение о беспощадности судьбы.

Владимир пожалел, что не захватил с собой ружья. Возвращаться? Оглянулся назад. Далеко отмахал. Чертыхнулся. Потоптался на месте, приминая подошвами сапог жухлую траву. И опять зашагал по тропе, утешая себя мыслью о том, что у кого нет на плечах головы, у того зато есть здоровые, крепкие ноги. Он намеревался завтра же снова прийти сюда, но уже с ружьем: набрел на глухариное место.

Пока он так думал, взгляд его остановился на стволе березы. На нем вырос крупный удивительный нарост. Этот древесный гриб чем-то напоминал голову лесного мудреца. Владимир, недолго думая, стал прикидывать, как его удобнее снять – то ли отодрать, то ли, пожертвовав деревом, спилить с куском ствола. У него в доме уже поднакопилось множество поделок, добытых в тайге. Природа часто сама создавала такие прелестные вещи, что только диву даешься. Человеку оставалось лишь заметить эти красоты, умело взять, не нарушая целостности впечатления.

Владимир часто задумывался, всматриваясь в творения природы, пытаясь разгадать их внутренний смысл. Очень досадно бывало, когда он уходил, так и не решив той или иной таежной загадки. Что ни говори, а множество всяких вопросов умеет задавать тайга, а справиться негде, спросить не у кого, так что ответы приходится искать в своей собственной голове. Обыкновенно он часто оставлял вопросы без ответа, но отмечал в памяти места, где они возникли, с убежденной верой, что когда-нибудь дождется в том же месте и ответа, распознает, разгадает загадку.

Как правило, у него на ходу чаще возникали разные вопросы, а ответы и решения приходили на привалах, на отдыхе. Владимир шел по тропе, лишенной всякой растительности, пробитой копытами оленей, горных баранов, коз, а потом и ногами человека, приспособившего тропу для себя. С той тропы он свернул в глубокий распадок с безымянным веселым ключом, постоянно исчезающем в завалах камней и дававшем знать о себе только своей нескончаемой болтовней. Мало-помалу высокие горные щеки скал стали расступаться, снижаться, и перед геологом открылась просторная впадина с болотом у подножия горы, из которого и вытекал говорливый ручеек. Отсюда перед ним открывался замечательный вид широкой долины, задумчиво стояли величественные кедры, могучие ели, тянулись к небу нарядные пихты, в кольчуге буро-оранжевых листьев группкою толпились дубы, а рядом с ними в ажурных желтых накидках кокетливо красовались белоствольные березки. Владимир отмечал и другие деревья, в том числе беспокойную осину, мелколиственный клен, и все они вместе создавали своеобразную картину, полную умиротворения и благополучия.

Владимир присел на камень передохнуть. Вынул из сумки термос, отвинтил стаканчик-крышку, налил крепкого чаю, стал потихоньку пить, мало-помалу забываясь и сливаясь с природой. Белые редкие облака стали как-то боком закрывать солнце, и тогда вместе с ним все вокруг задумалось и наступила какая-то удивительная тишина. И тут невдалеке, на пригорке, показался небольшой шустрый зверек – темно-коричневый и шерсть его мягко золотилась в лучах вечернего солнца. Владимир чуть не вскрикнул: то был редкой красоты соболь! Живой соболь! И тут-то уже во второй раз геолог пожалел, что не захватил ружья. Такая редкая добыча! Сама вышла к нему, а он – лишь глазами хлопает.

Завороженный красотой зверька, Владимир тихо приподнялся. Тот, словно учуял опасность, юркнул в заросли. Геолог, осторожно ступая подошвами сапог, двинулся к тому месту, куда скрылся соболь. Там, конечно, его не было. Рядом простиралось болото, которое он обошел стороной по пробитой звериной тропе. Болото как болото. Ничем не примечательное. Только неподалеку от берега, вернее, от топкого края, торчит замшелый камень. Он чем-то напоминал выгнутую спину соболя и так же коричнево темнел на фоне болотной зелени.

Машинально взяв молоток, Владимир зашагал по болоту, прыгая с кочки на кочку, к тому камню. Чем-то он привлек его внимание. Подошел, содрал наросты мха, ударил молотком и – обомлел! Перед ним густой коричневой темнотой заискрилась руда. Та самая, которую они так тщательно ищут в таежных окрестностях. Он ударил молотком еще раз, откалывая солидный скол. Взял его в руки, достал лупу. Стал внимательно изучать. Сомнения рассеивались сами собой. Касситерит! Чистый касситерит.

Но Владимир, смиряя себя, не спешил с выводами. Их сделают в поселке в лаборатории. Анализ даст окончательный ответ. Он только взял пробы. Задокументировал их. А потом стал обшаривать болотную местность, определяя причину появления руды: свалилась ли она со склона горы или же является частью самостоятельной вершины уходящего под землю рудного холма…

– Теперь-то я сюда приду! – повторил Владимир, набивая рюкзак образцами, – обязательно приду. Место удачливое. Соболиное!

На следующий день во время вечерней планерки, докладывая Казаковскому о проделанных работах на Снежном, Петр Яковлевич Закомарин сказал в самом конце, выдав, как он сам потом шутил, «на десерт»:

– В нескольких километрах от нашей базы к северу-востоку, – он назвал координаты, – старшим геологом Владимиром Борисовичем Куншевым открыта новая перспективная богатая рудная зона. Обнаружен выход жилы касситерита на поверхность. Анализы дали положительные результаты. Содержание руды высокое. По праву первооткрывателя Куншев назвал зону Соболиной. Подробности пришлем с образцами и документацией.

Как ни странно, но в городе Казаковский невольно испытывал чувство одиночества и даже какой-то беспомощности. Вокруг – множество незнакомых лиц, дни пролетают в бесконечной суете и торопливой занятости, да еще обрушивающийся сразу мощный поток информации, порой и ненужной, не относящейся ни к его делу, ни к нему лично, но волей-неволей захлестывающий с ног до головы, как обрушивается нежданно набежавшая крупная волна на зазевавшегося человека. Да плюс еще множество новых знакомств. Пусть он с ними знакомился бегло, как бы вскользь, на короткий срок, невольно участвуя в их делах, в их судьбах, но все они так или иначе оставляли в его душе свой след навсегда. И Казаковский невольно ощущал, что для такой суетливой жизни он еще мало приспособлен.

Казаковский своим аналитическим складом ума, конечно, понимал, что, вероятно, существует какой-то допустимый предел, своеобразный внутренний барьер, ограничивающий и восприятие потока информации, и очерчивающий круг знакомств, благодаря которому человек, с одной стороны, находится в самой гуще событий, а с другой – не испытывает чувства потерянности и одиночества. А все, что превышает этот предел, выходит за барьер, начинает давить, отрицательно действуя на психику, истощая запасы внутренней человеческой энергии. Человек, ощущая это, но не прислушивающийся к своему внутреннему тревожному голосу, пытаясь поспеть за стремительным потоком городской жизни, поглощает информацию, расширяя круг знакомств, может в них утонуть, захлебнуться. И ему постоянно кажется, что он упускает что-то важное, главное, интересное. И чувство досады, возникшее из-за каких-то мелочей, разрастается и навсегда портит настроение. Сколько раз Казаковский встречал таких вечно спешащих и вечно неудовлетворенных городских людей, внутренне растерянных и безвольных.

И в то же время жизнь в городе не казалась ему бестолковой, а наоборот, какой-то удивительно насыщенной, разнообразной, концентрированно загущенной. Своеобразным нервным клубком событий, судеб и явлений. Стремительный ритм жизни, широкое поле деятельности, грандиозность масштабов, неисчерпаемая кладовая возможностей – все это незримым сильным магнитом притягивало к себе, манило и обещало, открывая большие горизонты и манящие перспективы. И Казаковский где-то глубоко внутри ощущал в себе растущие, крепнущие силы, которые он с благодарной радостью смог бы применить в крупномасштабных делах на благо родного отечества.

Город есть город, естественная концентрация людской энергии и материальных возможностей.

Все эти мысли родились и пронеслись у него в голове, пока искал на аэродроме такси, пока ехал по знакомым улицам молодеющего Хабаровска, столицы Дальневосточного края. Появились новые многоэтажные здания, магазины, кинотеатры. А шофер, словоохотливый хабаровчанин, с гордостью рассказывал о строительстве «всем городом» своих дальневосточных «Лужников» на болотистом берегу Амура, которые, дескать, ничем, может быть, лишь в самом малом, не будут уступать знаменитым столичным.

– Так что в скором времени у нас в Хабаровске станут проходить чемпионаты края и всего нашего Союза, а их будут передавать по телевизору на всю страну.

Здание краевого комитета партии подчеркнуто строгое, монументальное, солидное и в то же время какое-то располагающее, доверительное и как бы открытое каждому своим широким подъездом, стеклянными просторными дверями, высокими светлыми окнами, невольно вызывало какой-то внутренний подъем и собранность. Казаковский еще раз вытер ноги, прежде чем ступить на чистую красную ковровую дорожку, ведущую по широкой лестнице вверх, в кабинет первого секретаря крайкома.

В просторной приемной на диване и в мягких кожаных креслах сидело несколько человек. «Ничего, подожду, – подумал Евгений Александрович, – должен и меня принять товарищ Шитиков».

Моложавая женщина за секретарским столом, довольно симпатичная и в то же время какая-то недоступно строгая, вопросительно посмотрела на вошедшего.

– Вы записаны на прием к Алексею Павловичу? Или, может быть, вам помочь найти нужный отдел?

– Не знаю, – признался Казаковский и виновато улыбнулся, чертыхаясь на себя за то, что с аэродрома не позвонил. – Моя фамилия Казаковский. Я из Мяочана, начальник экспедиции…

– Товарищ Казаковский? Евгений Александрович?

– Да, да, он самый…

– Алексей Павлович вас ждет. Вы одним из первых у меня записаны на прием, – она встала. – Одну минуточку, я сейчас о вас доложу Алексею Павловичу.

Евгений Александрович мысленно еще раз поблагодарил Мальцева. Секретарь райкома предусмотрел и этот момент. Зная порядки в обкоме, загодя записал его на прием. И на душе стало как-то теплее и приятнее.

– Проходите, Евгений Александрович, – сказала секретарша, открывая перед ним дверь, обитую красной кожей.

А через час нарочный крайкома доставил в аэропорт запечатанный пакет. В нем находился проект и ходатайство, подписанное Шитиковым, первым секретарем крайкома партии. Первым же рейсом пакет доставили в Москву, в Министерство геологии.