Глава семнадцатая
1
Миновав скалы, Вакулов и промывальщик, сгибаясь под тяжестью рюкзаков, поднялись на взгорье. Отсюда открывался прекрасный вид. Внизу – зеркальная гладь озера, оно было бездонно голубым, как небо, искрилось перламутровыми блестками, а дальше, к противоположному далекому берегу, становилось темным, отражая вверх ногами и деревья, и скалы, и вершину сопки.
– Короткий передых, – сказал Вакулов, прислоняясь спиной, вернее, своим рюкзаком, под завязку набитым образцами и походной поклажей, к шершавому стволу крупной ели.
Филимон согласно кивнул и пристроился у молодой пихты. Она пружинисто отстранилась, принимая на себя всю его тяжесть. Расставив ноги, Филимон вынул из кармана кисет и свернул «козью ножку». Затягиваясь дымом, он, казалось, слушал молчание окружающей природы.
Было на редкость тепло и тихо. День подходил к своему завершению, и солнце ласково смотрело на долину. Кругом стояла глухая, нежилая тишина. Природа, казалось, замерла и тоже отдыхала. Нигде и ничто не шевелилось – ни травы, ни листва на деревьях. Лишь в отдалении на посветлевшей желтеющей осине беззвучно трепетала листва и по ней наплывами струился солнечный свет. На земле – под ногами и на кустах – густые теневые слитки, разделенные нестерпимо яркими солнечными полосами и четкими оранжевыми пятнами света.
Если бы не тропа, по которой им еще шагать и шагать до базового лагеря, ничто бы не напоминало им о присутствии человека. Да и тропу сначала проторили дикие олени и сохатые, а уж потом по ней пошли люди. Тропа уходила в таежную чащу и звала вперед. Вакулов улыбнулся ей. Еще совсем недавно, в маршруте, бывало, выйдут они на торный звериный след, сразу как бы вдвойне легче шагалось, не шли, а почти отдыхали. И так не хотелось сворачивать с той звериной тропы, так не хотелось, но все ж приходилось – маршрут есть маршрут, отклонения не допускались. А сейчас тропа вела к лагерю, она радовала и звала. Остался последний переход, считаные километры одиночества.
Вакулов стоял расслабившись, привалившись к стволу, и рассеянно смотрел на начало жизни не на шутку серьезных молодых пихточек. Они тянулись вверх, к солнцу, пушистые в своей мягкой, похожей на нежный мех, зеленой хвое, торопясь стать взрослыми и самостоятельными. Вакулов улыбнулся им. Природа была ему родной и близкой. Слушая ее живую тишину, Иван забывал обо всем, забывал о себе, о границах своего тела и, казалось, сливался с ней в одно целое, становясь неразрывной частью Всесущего. В такие минуты, чем-то похожие на сон наяву – только то было скорее не сном, а пробуждением, пробуждением его внутреннего духовного естества, пробуждением не в утро, а в вечность бытия, – ему многое открывалось и он постигал странные вещи. Вакулов как бы заново постигал сущность окружающего его мира, такого знакомого и привычного. Все вокруг него было живым: и деревья, и горы, и вода, и небо. У каждого из них была своя судьба и свое предназначение. Он живую душу деревьев постигал, сущность огня, и это был скорее некто, чем нечто, но все же не сам живой дух, а скорее дыхание живого духа. Проникая мысленным взором в жизнь деревьев, он догадывался, что есть судьба у людей и есть судьба у деревьев. Они, те судьбы, в чем-то схожи.
Помимо того что родятся на свет из семени, сопутствуют друг другу до смерти, до гробовой доски, и обе становятся тленом, схожи еще и тем, что те и другие умеют красноречиво молчать.
Солнце пригревало вовсю. Влажная теплота, насыщенная запахами тайги и гор, стала угарно-тяжелой, от нее поламывало в висках. Над глыбовой осыпью струился гретый воздух, и сквозь него деревья и кусты казались зыбкими, расплывчатыми, словно миражи.
– Чо, начальник, потопаем?
Филимон, после той истории с лотком, называл Вакулова не по имени, а так – официально и чуть с ехидцей – «начальник». Поплевав на окурок, раздавил его пальцами о ствол дерева.
– Потопаем, начальник, к ужину поспеем в самый раз!
– Пошли, – Вакулов оторвался от ели и, сделав шаг, сразу же ощутил тяжесть рюкзака, который словно бы потяжелел. – Пошли-поехали!
Филимон двигался первым. Все маршруты рабочий шел следом за геологом, а тут появилась возможность шагать впереди. Вакулов не возражал. С пути не собьется, тропа выведет. На серых каменных плитах оставались отпечатки его сапог, чем-то похожие на штемпеля на конвертах.
Со взгорья пошли вниз, в долину, и тропа повела в заросли. Под ногами – переплетение корней. Шагать по ним нелегко. Корни, чем-то похожие на крупных окаменелых змей, рождали неприятные чувства. А в кронах деревьев, в такт шагам, покачивалось солнце, и, казалось, на хвойных ветках висел невиданный доселе переспелый оранжевый плод.
А за поворотом неожиданно открылась гарь. Унылый кладбищенский пейзаж. Неуемная печаль деревьев. Повеяло гиблостью и тленом. Обуглившиеся, перегоревшие пополам черные стволы повалены крест-накрест. Двигаться стало трудно. Ноги утопали в мягкой толще золы. Она вздымалась вверх при каждом шаге и оседала на плечи, на голову, на лицо мелкой пылью. Мертвое пространство. Ни птиц, ни следов зверья. И странно выглядели робкие зеленые островки. То были ростки, которые пустили корни, чудом выжившие в огненном вихре, сохранившие свою жизнь. Они сейчас спешили закрепиться на своем извечном месте, утвердить свое существование.
2
Был ранний вечер, когда Вакулов с рабочим подошли к лагерю. Над озером легкой прозрачной дымкой стлался туман. Нежный ленивый ветерок нес им, уставшим от похода, вкусные запахи мясной пищи, смешанные с дымом костра. Да и сами палатки белели среди таежной зелени, как паруса флотилии, приставшей к берегу.
Их встречали шумно, как когда-то новгородцы встречали Садко Богатого Гостя, прибывшего издалека. Еще бы! Вакулов с рабочим прибыли на базу последними, они как бы ставили точку, завершающую точку, полевым маршрутам. Со всех сторон слышались восклицания и приветствия.
– Ванюха, с прибытием! – Виктор Голиков, загорелый, отрастивший усы и бородку, облапил товарища, помог стащить рюкзак. – Вы там что-то перестарались, вторые сутки ждем.
– Было дело, – Вакулов улыбался откровенно и радостно. – Понимаешь, дожди помогли.
– А мы ведь тож не сидели, кое-что соображали в дожди.
Небольшой палаточный городок после месяцев пребывания в тайге казался оживленным и шумным поселением. Приятно было видеть вокруг себя людские лица, слышать человеческую речь.
– Айда ко мне, я палатку поставил у самого берега, – Голиков, не ожидая согласия, понес тяжелый рюкзак к своей «двухместке». – Соскучился я по тебе, дружище.
На их пути повстречался начальник партии. Борис Васильевич, тоже сильно загорелый, помолодевший, поджарый, протянул руки.
– Здравствуй, Вакулов! Заждались тебя. Пойдем-ка ко мне, коротко доложишь.
Обняв за плечи, повел в свою просторную палатку.
Уселись на раскладных стульях возле стола. Вакулов улыбнулся: приятно, что ни говори, снова быть среди людей! Манеев прибавил света в фонаре «летучая мышь».
– Трудились мы по плану и кое-что прихватили сверх.
Вакулов вынул шлихтовую карту и журнал опробования. Докладывал, не скрывая своей радости. Все ж, как там ни говори, а ему в дожди удалось пройти там, где и не планировалось.
– Поглядим, поглядим, – начальник склонился над картой, читая ее.
Иван пристально следил за пальцем Бориса Васильевича, который медленно двигался, как бы пробуя на ощупь, по склону хребта, по площади, которую Вакулов оконтурил красным пунктиром, – то был обнаруженный им, несомненно, перспективный участок. Именно здесь Вакулов обнаружил в отложениях следы касситерита. Естественно, молодой геолог, довольный своим успехом, своей работой, выполненной сверх программы, внимательно следил за выражением лица своего начальника и, как бывает в таких случаях, ждал добрых слов в свой адрес, ждал заслуженной похвалы. В каких условиях ему пришлось торить маршрут! Да все самому делать, без промывальщика! И вести документацию, и мыть шлихи. Так вышло. Он использовал время дождей, использовал пробудившиеся родники и ручьи.
Но тот почему-то молчал, сухо поджав губы. Смотрел на карту и молчал. Листал полевой дневник и – молчал. И его молчание невольно настораживало Вакулова. Ожидание похвалы как-то само собой поблекло.
– Ну и ну, – произнес наконец Борис Васильевич и сочувственно так улыбнулся, вздыхая. – Материальчики твои того… Дохленькие!
Вакулов остолбенел. Дождался-таки похвалы! Нечего сказать! Он недоуменно переводил взгляд с карты на хмурое лицо начальника и обратно на карту. Верил и не верил своим ушам, не понимая сути – а за что же, собственно, его ругают?
– Ты вот что, не очень-то расстраивайся, – сказал сочувственно Манеев, смягчив тон. – Первый раз, как тот первый блин, который всегда комом. В нашем деле, скажу тебе, главное – понять и учесть. На будущее. Понять и учесть!
Вакулов глотнул воздуха. Он почувствовал, как его шея и кончики ушей полыхнули жаром. И в то же время он не так сразу согласится признать свое поражение. Он не видел за собой никакой вины.
– Что… что понять?
Борис Васильевич снизу вверх посмотрел на Вакулова так, как смотрит учитель на недотепу-школьника, которому только вчера все разъяснили и растолковали, а тот делает вид, что ничего не знает и слышит вроде бы впервые.
– Придется, пожалуй, объяснить.
– Что объяснить? – машинально спросил Вакулов, все еще не воспринимая своим сердцем слова начальника.
– С самого начала, азбучные истины. Смотри на свою карту сам. Видишь, пробы твои, взятые в распадках, стоят друг от друга далеко. Другими словами, интервалы опробования тобой не выдержаны. Это раз! – он загнул мизинец и придавил его большим пальцем. – Количество намытых шлихов не увязано с содержанием полезного материала. Что от поисковика требуется? Если искомого минерала нет, в данном случае касситерита, то следует брать по два лотка. Так? А если найдены единичные знаки, следы минерала, то необходимо намывать по четыре. Так? А у тебя сколько? Намыто лишь по одному. Второе упущение. Два!
Борис Васильевич загибал и загибал пальцы. Он насчитал девять нарушений в проведении маршрута и в составлении документации. В том числе и в предварительной карте. Начальник партии старался говорить как можно спокойнее и понятливее. Не повышал тона и избегал резких выражений, хотя в глубине души чертыхался на чем свет стоит. Ругал прежде всего себя самого: не нашел времени сходить к молодому геологу, чтоб на месте все выяснить, проверить, подсказать. На что надеялся? На то, что с ним опытный промывальщик? Теперь придется выкручиваться, выслушивать от главного геолога.
Вакулов стоял набычившись. Он ждал всего, но только не такого разноса. Как ни крути, как ни верти, а выходило, что самой объективной оценкой его долгой и самоотверженной работы, того самого добавочного маршрута в дожди, может быть только «неудовлетворительно», занудная школьная двойка.
– Но там же следы! В дюлювиальных развалах мной обнаружены кварц и кварцево-турмалиновые метасоматиты… Вот здесь и здесь! – Вакулов говорил торопливо, спеша оправдаться, и тыкал в свою корявую карту. – Я прошел эти маршруты! Теперь-то станет ясно, где искать рудные выходы, где проводить маршруты!
– Дорогой ты мой, не кипятись. Не надо! Не надо и меня убеждать. Я тебе верю. Мне вполне, может быть, достаточно твоих материалов, – начальник сделал паузу и продолжал: – Но для осенней комиссии по приему наших полевых материалов, итога всего нашего коллектива, этого мало. Твои положительные материалы сразу же привлекут к себе внимание всех ревизоров. Поверь мне, я-то хорошо знаю взрывной характер нашего главного геолога. Твои находки станут для него вроде красной тряпки для быка, – и Борис Васильевич представил то будущее заседание в лицах, умело подражал голосу Вадима Николаевича, громко восклицал: – Оказывается, в том хребте есть касситерит, а даже не изволили соблюдать элементарные условия опробования! Да и сама документация составлена дилетантски! Как мы можем на основании таких несерьезных документиков делать серьезные выводы?
Теперь-то Вакулов понимал, что Манеев прав. Спорить тут нечего. Действительно, у него в материалах – сплошные недоработки, сплошные недоделки. Хоть возвращайся назад и снова топай в маршруты, начинай все сначала. Вакулов вздохнул. Он мысленно представил себя снова в горах и под непрерывным дождем. Несколько минут назад он намеревался рассказать начальнику о том, к а к и в к а к и х условиях пришлось ему работать, брать пробы, мыть шлихи в ледяной воде. А теперь ему хотелось только одного – спросить своего начальника: мол, под сплошным дождем еще, дескать, можно копаться в грунте, орудовать лопатой, мыть в лотке шлихи, но пусть уважаемый Борис Васильевич объяснит ему, как в таких условиях, под открытым небом и непрерывным дождем, можно четко, полностью и грамотно заполнять все многочисленные графы в полевом журнале? Как можно на ходу рисовать красиво и точно карты? Да разве же ему, начальнику, не ясно, что в каждом деле, в том числе и в работе геолога, важен и ценен именно конечный р е з у л ь т а т? А он, Вакулов, добыл тот результат. На его основании уже сейчас можно говорить о том, что здесь, в хребте, перспективная зона, на которой, возможно, уже в следующем сезоне откроют месторождение. И все это благодаря тому, что он, Вакулов, молодой начинающий геолог, проявил профессиональную сознательность и пошел к решению возникшей задачи любыми доступными ему средствами. А все остальное – чистейший формализм, закоренелая бюрократия, убивающая живой энтузиазм и инициативу.
Только ничего этого, разумеется, Вакулов не сказал. Не успел. Сдержался. Но обязательно выскажет, при случае. К концу беседы.
– Дорогой ты мой, еще раз тебе повторяю, – Борис Васильевич говорил сочувственно и доброжелательно, – если бы у тебя кругом было только «чисто» да «пусто», тогда и спросу с тебя, как понимаешь, было бы гораздо меньше. На нет и суда нет! А теперь дело осложняется. Так что, дорогой ты мой, точи шпаги и готовься к бою, – и добавил то, что Вакулов меньше всего ожидал услышать: – На мою поддержку можешь смело рассчитывать. Как говорят ныне молодые люди, станем вместе отмахиваться кулаками.
Молодой геолог был ему благодарен и за это. Горечь обиды переполняла его. Все внутри у него клокотало и кипело, готовое вырваться наружу извержением лавины огненных слов. В таком возбужденном состоянии Вакулов скользнул глазами по палатке, остановился на чертежной доске. На ней, аккуратно прикрепленная металлическими кнопками, словно они находились не в таежных дебрях, а на центральной базе, в своей камералке, висела свеженарисованная геологическая карта. Она сверкала ярким многоцветьем и, словно магнит, сразу же приковала к себе все его внимание.
Вакулов подскочил к ней и склонился, придирчиво заскользил оценивающим взглядом, стремясь обнаружить огрехи, отыскать просчеты, найти хоть какие-нибудь недостатки, погрешности, чтобы самому ткнуть пальцем, высказаться о них незамедлительно вслух: мол, а сами-то, сами… Но сколько он ни смотрел, ни искал, так и не смог ни за что уцепиться. Вынужден был невольно успокаивать свой норов, свой порыв погасить. Карта была великолепна! Прекрасная во всех отношениях. Перед ним на чертежной доске находилось творение искусных рук, показывавшее высочайший класс профессионализма, утверждавшее неоспоримое мастерство создателя.
Внимательно присмотревшись к изображенному ландшафту, Вакулов удивленно ахнул. Он увидел свой участок! Свой участок и, главное, ту самую перспективную площадь, которая была обведена пунктирным контуром. Этой своей площадью Вакулов так гордился и был убежден, что до прихода его сюда, на базу, никто о ней не мог знать, не мог видеть. В том числе и начальник. Контуры полностью совпадали с границами древних лав, вулканических выбросов, происходивших в этих местах миллионы лет назад.
Вакулов смотрел на карту и читал не только то, что на ней было нарисовано, но и то, что находилось за нею, что предшествовало каждой линии, каждой черточке. Он многое понял. Сомнения, которые плотным туманом окутывали все вокруг, начали проясняться. Карта говорила без слов и весьма убедительно. Борис Васильевич тоже не отсиживался в палатке во время дождей. Он проложил маршруты по другую сторону хребта. Гора оказалась во всех отношениях перспективной. Он опоисковал большую площадь и на основе добытых материалов оконтурил зону, где, возможно, залегает сама руда.
Рассматривая карту района, Вакулов увидел малозаметные штрихи с черными точками, которые пересекали долины, хребты, водоразделы. То были трассы маршрутов, проложенные другими поисковиками. Выходило, что многие его товарищи по работе тоже не сидели в своих палатках в дождливые дни. Тут же, на перевернутом ящике, заменявшем стол, стопкой лежали их полевые книжки. Вакулов, не спрашивая разрешения, протянул руку и взял наугад первую попавшуюся ему на глаза. Она была, как и его собственная, замызгана снаружи, потерта, засалена. Но внутри – каждая графа заполнена, каждая запись сделана четко, разборчивым почерком и, как требовалось, только простым карандашом. Взял другую, третью. Всюду – четкие записи, разборчивые почерки.
Вакулов положил полевые книжки на место, поправил стопку. Ему стало не по себе. Где-то в глубине души он только порадовался тому, что сдержался, что не наговорил лишних слов, не высказал «накипевшее», что все те «убийственные» и, как считал, «доказательные» злые фразы умерли в нем, умерли навсегда, так и не успев прозвучать, выпорхнуть на свет. И он снова повернулся к карте.
– Сила! – произнес он искренне. – Сила!
– Она-то еще сырая, в ней много скрытых неточностей. Придется перерисовывать и уточнять, – сказал Борис Васильевич и провел ладонью по корявой, наспех нарисованной карте Вакулова. – Ты не очень-то расстраивайся, у тебя дело пойдет. Я уверен в этом! Есть у тебя целеустремленность, боевой азарт поисковика и, главное, обостренное чувство долга. Все эти качества дают основание верить в твое будущее. Из тебя получится геолог! Но только ты должен раз и навсегда понять, что те требования и пункты инструкции, предписывающие нам вести тщательную документацию и четко заполнять все графы журнала, – не пустая формальность, не бюрократия и не закостенелая канцелярщина. Эти требования продиктованы самой жизнью. Никто из нас не знает, что его ожидает впереди, что может случиться завтра. Ведь были случаи, когда геолог выходил из игры. После него оставалась лишь полевая сумка с документами. А если они к тому же небрежно заполнены? Что прикажешь делать с такими дохлыми материальчиками, если все свои наблюдения и выводы остались у поисковика в голове, а не на страницах полевого дневника? Вот я о чем. Тут – г л а в н о е. Постарайся понять это.
Вакулов согласно кивал.
3
Яков Янчин не спешил возвращаться в свой безымянный поселок. Задержался еще на сутки в Солнечном. На то у него были свои причины. Там, в таежном поселке, должна состояться свадьба. Юлия выходила замуж за Володьку Куншева, и Янчин не желал присутствовать на том чужом торжестве.
Для молодоженов сообща построили дом. Хороший получился сруб. Куншев, естественно, старался больше всех. Мастер из него получился довольно приличный, с творческой выдумкой. Тут у него ничего не отнимешь и не прибавишь. На удивление всем, Володька в считаные недели научился владеть топором и рубанком, пилой и стамеской, словно всю жизнь только тем и занимался, что возводил деревянные хоромы.
Янчин невольно улыбнулся, припоминая, как они строили первый дом. Как говорится, и смех и слезы. Все специалисты – с образованием, поднаторевшие в науках, и полные неумехи по простому строительному делу. Никто их такой нужной житейской науке не обучал. Да и рабочие от них далеко не ушли, никто не умел из бревен складывать сруб. Но строить-то надо, зима не за горами. Теоретиков в наличии было более чем достаточно, а практиков не хватало. По приказу начальника строителями стали все. Валили деревья, ошкуривали стволы, пилили на бревна. Как он, Янчин, не прихлопнул Куншева, до сих пор не может понять. Хотя и не думал валить ель в его сторону, сама пошла. Да так точно пошла, что только он ахнул… А может быть, и не совсем сама, – чуть-чуть да подправил. Припугнуть хотел. Только припугнуть! Чтоб не задавался. Чтоб над ним можно было бы посмеяться. Да не вышло. Слишком серьезно получилось. Янчин в те минуты сам был не рад своей затее. Против него все и обернулось. Как ни оправдывался, как ни выкручивался, верили его словам с трудом. А Юлька вообще не поверила. Его глупая шутка только подтолкнула Юльку на решительный шаг. Свадьба у них.
А ту, первую, избу рубили сообща. Расчистили место, натаскали и накатили камней для основания фундамента. Уложили первый венец, в пазы затолкали сухой мох. Второй венец пошел легче. Работа спорилась. Стены росли. Пол и потолок сбили из жердей. Те, что шли на пол, с одной стороны обтесали, и пол получился довольно ровным. Как приятно было пройтись по нему, постучать каблуками, приобщиться к человеческому жилью, сделанному своими же руками!
Дом наконец готов. Накрыт. Застеклены окна. Первенец, как решили на общем собрании, отдали женской половине геологической партии. Те не нарадовались: жить можно! Каждый вечер мужчины приходили к ним в гости на чай, на огонек. А через несколько дней холодное раннее утро началось визгом и женским криком: «Дом сломался!»
Все сбежались к своему первенцу. Он стоял какой-то странный, разделенный на две части – на верхнюю, по уровню окна, и нижнюю. Промежуток между венцами был шире крупной мужской ладони. В просвет, как в амбразуру, проглядывало голубое небо. Строители и «теоретики» хмуро смотрели на злополучные амбразуры. Чесали затылки. Хмурили брови. Пожимали плечами. Строили разные догадки. Но только не могли ответить на простой вопрос: что же случилось со стенами дома?
Секрет оказался весьма прозаичным – дом усел. Нижние венцы, по мере уплотнения мха, осели, а верхние – повисли на оконных рамах. Усадка любого строения закономерна. Ее необходимо учитывать. Надо было при сооружении отверстий для окон вырубить в бревнах соответствующие пазы, вырубить с запасом, а не впритык. Тогда при усадке верхняя часть не отделится от нижней.
Над строителями потешались долго: дом сдали, как в городе, с недоделками. Конфуз конфузом, а исправлять недоделки надо. Пришлось со всех сторон сруба загонять в амбразуры по бревну, которые вытесали и подогнали по размерам отверстий.
Поселок рос быстро. Построили столовую, баню, контору-камералку, дома-общежития. И все – своими руками, не прекращая основной работы – геологического поиска. Местность оказалась удивительно перспективной на касситерит, хотя месторождения еще и не открыли. Но его разыщут обязательно!
Приятно было вселяться в новые дома из палаток. Крыша над головой! Только радовались недолго. Появилась новая беда. С наступлением осенних дней в таежный поселок началось нашествие грызунов, главным образом мышей.
Мыши – таежные, непуганые. Их – целые полчища. Они не боялись людей. Прогрызали норы, разбойничали в домах, пока хозяева на работе, и поедали все, что попадалось им съестного на пути. Предметом особой их любви, своеобразным лакомством стали геологические карты на жесткой основе. Жесткая основа – дюралевый планшет, на котором столярным клеем приклеивался плотный лист ватмана. На ватмане наносились маршруты, рисовались геологические карты, отмечались перспективные места и многое другое, очень нужное и необходимое. Жесткая основа исключала деформацию бумаги от действия влаги, солнца, мороза. Это было важно, поскольку позволяло сохранить точность измерений.
Именно такие планшеты и привлекли внимание грызунов. Мыши лакомились толстой бумагой и столярным клеем, а заодно вместе с бумагой уничтожали ценную информацию, собранную по крупицам геологами тяжелым изнурительным трудом в маршрутах.
Мыши особенно зверствовали по ночам. Нередко были случаи, когда за одну ночь они уничтожали информацию, добытую целым отрядом за неделю неустанного поиска.
С первых же дней вселения в свои дома и началась затяжная война с грызунами. Война безжалостная и бескомпромиссная. Чего только ни предпринимали геологи, спасая свои карты! Подвешивали их к потолку, укрепляли на стенах. Однако мыши оказывались проворными и добирались, проникали, находили и лакомились любыми планшетами. Тогда геологи на ночь стали вооружаться мелкими камнями. Складывали их горками на нарах у изголовий. Ночью, едва заслышав легкий шум, подозрительное движение, запускали наугад. Кидались одиночными и «шрапнелью». Лишь бы создать отпугивающий шум. Мыши разбегались. На некоторое время в доме воцарялась тишина. Но едва только геолог засыпал, как сквозь сон он снова улавливал подозрительный шум, шуршание. Мыши шли на приступ. Рука машинально тянулась к горке камней, они летели шрапнелью. Камни, конечно, помогали. Успех наметился, правда, не такой, как хотелось бы. До полной победы было еще далеко. Урон, наносимый грызунами, оставался ощутимый. Да и сами геологи, после беспокойных ночей, чувствовали себя не так бодро. И тогда на общем совете решили: каждый, кто отправляется через перевал на центральную базу, в Солнечный, обязан правдами и неправдами, любым способом – унести, украсть, купить, выменять – и доставить в поселок живую кошку.
Янчин и решил, естественно, выполнить поручение и раздобыть кошку.
4
Раздобыть кошку, да еще в геологическом поселке, – дело почти безнадежное. Кошки были нужны всем, их холили, берегли. На улицы не выпускали. По улицам шастали лишь собаки.
Янчин дважды прошел весь Солнечный из конца в конец, удивляясь тому, что в его отсутствие, всего за несколько летних месяцев, вырос и преобразился поселок. Центральная улица, как в городе, превратилась в проспект, где на срубах, не отличавшихся от жилых, красовались вывески: «Почта», «Сберкасса», «Клуб», «Детские ясли», «Кафе-столовая», «Поликлиника», «Баня», появилось два самостоятельных магазина – «продукты» и «промтовары». А рядом со школой – небольшой сруб с крупными рекламными фотографиями модных причесок, мужских и женских, и широкая вывеска «Парикмахерская».
Яков, естественно, не утерпел и заглянул в парикмахерскую, пользуясь возможностью привести в порядок свои отросшие за лето космы.
Он с удовольствием опустился в мягкое кресло, которое тут же подняли на нужную высоту. Яков с удовольствием гляделся в широкое, во всю стену, зеркало, вдыхал запах мыла, одеколона и других ароматных веществ. За перегородкой, у другого зеркала во всю стену, наводили красоту местные дамы.
Женщина-парикмахер, довольно милая и приятной наружности, обслужила его быстро и, между прочим, работая ножницами и гребешком, сообщила Янчину, что он попал весьма удачно, ибо к ним приходят по предварительной записи.
– Сейчас, если верить часам, самое рабочее время, – удивился Янчин, – какая же, скажите мне, может быть предварительная запись?
– Вот именно в рабочее время, – ответила парикмахерша, улыбнувшись. – Чтоб не было у нас лишней толкучки.
– В рабочие часы? – переспросил Янчин.
– Вы, наверное, давно у нас в Солнечном не были, порядка не знаете.
– Не был, – признался Янчин, оглядывая себя в зеркале и, оставшись довольным, сказал: – Полевой сезон заканчиваем.
– Я это по вашим кудрям определила. Вас каким одеколоном?
– А какой получше?
– «Кремль», «Огни Москвы».
– Давайте «Огни Москвы», буду столицей пахнуть.
– Так вот, говорю для сведения, начальник экспедиции еще два месяца назад издал распоряжение, по которому каждый сотрудник имеет право, предварительно записавшись, в отведенные ему часы посетить парикмахерскую, – она сбрызнула волосы еще и лаком, провела ладонью, чуть касаясь их, закрепляя укладку модного фасона. – Не очень-то вы наблюдательный, скажу я вам. В передней висит объявление насчет этой самой предварительной записи, наш телефон указан. А вы даже не взглянули на него.
– Спасибо вам за стрижку и ценную информацию!
Яков еще раз придирчиво оглядел себя в зеркале. Оттуда на него смотрел симпатичный загорелый молодой человек. Яков подумал, что Володька ничуть не лучше его, а Юлька выбрала именно его, Володьку. Странный вкус у женщин, их трудно понять!
Щедро расплатившись, он вышел из парикмахерской. День стоял в самом разгаре, и солнце припекало. Поселок жил своей трудовой жизнью. Где-то ухали взрывы, горное эхо доносило отдаленный гул. Пулеметными очередями стрекотали бензопилы. Дробно стучали молотки и топоры. С натужным урчанием, выбрасывая в воздух выхлопы голубого дыма, двигался гусеничный трактор и тащил два прицепа, оставляя на пыльной дороге рубчатые следы. Подняв облако пыли, промчался грузовик, в кузове которого торчали черные трубы. Из-за угла выскочила ватага ребятишек верхом на палочках. Размахивая деревянными саблями, «кавалерия» помчалась по улице. Около промтоварного магазина группа женщин что-то оживленно обсуждала.
Янчин двигался не спеша, заглядывая во дворы, осматривая тамбуры домов, двери прихожих. Не может быть такого, чтобы где-нибудь у кого-нибудь не вышла на улицу кошка. Подремать на свежем воздухе, понежиться на солнцепеке. Кошки, как ему казалось, должны любить тихую и теплую погоду.
Вдруг с лаем и визгом выскочила из-за угла свора собак. Впереди бежал рослый псина, лохматый и крупный. Молодой и сильный собачий вожак. Янчин, испугавшись не на шутку, инстинктивно отпрянул в сторону, спрятался за первое попавшееся ему дерево. Вожак, не удостоив человека взглядом, пробежал мимо. Собачья стая последовала за своим предводителем. У них, у собак, были свои дела и свои заботы. Янчин облегченно вздохнул и перевел дух, провожая глазами собак. Вышел из-за укрытия. Чертыхнулся в адрес местных старожилов: развели псарню, нормальному человеку по улице не пройти!
Не успел он сделать и пару десятков шагов, как ему улыбнулось счастье. На улице резвился котенок. А может быть, маленькая кошечка. Пушистая такая, серо-черная, с белыми лапками и белым пятнышком на грудке. О такой удаче Яков и не мечтал!
Оглядел улицу. Нет ли где-нибудь поблизости хозяина или хозяйки? Или подростка. Дети часто любят играть с животными. Но вокруг было пусто. Ни прохожих, ни машин. Лишь невдалеке катался на трехколесном велосипеде симпатичный карапуз. Он вырулил прямо на дорогу и, громко «бибикая», двинулся к котенку.
У Янчина мгновенно созрел план: шагнул на дорогу, якобы для того, чтобы помочь малышу убраться с проезжей части и завладеть котенком. Даже если вдруг и объявится кто-нибудь из родителей малыша, у Якова готово оправдание: улица не место для детских игр!
Янчин сунул руку в карман, на всякий случай проверил, на месте ли плотный брезентовый мешочек, приготовленный для кошки. Он много раз слышал, что кошки – удивительные животные, что они, куда бы их ни занесли, стремятся вернуться к своему дому и всегда находят дорогу. И еще он слышал, что есть лишь один-единственный способ заполучить кошку – это принести ее в мешке, не пропускающем света. И еще он подумал, что очень правильно поступил, загодя уложив рюкзак, что принес его в камералку. Там в шкафу находится и его походная одежда. Так что в любой момент, ни с кем не прощаясь и не разводя тары-бары, он может, быстро переодевшись, двинуться в горы, к перевалу.
Он смотрел на крупного пушистого котенка и был доволен собой и своей предусмотрительностью. Яков сунул руку в другой карман, нащупал приманку – завернутые в бумажку кружки копченой колбасы и кусочки сыра. «Возьму и так, – решил Яков, – а приманка пригодится в пути, для кормежки».
– Малышок-с-ноготок, как тебя зовут? – приторно-ласковым голосом спросил Яков, шагая на проезжую часть дороги.
– Саша я… Саша! – ответил тот и добавил: – Я солдат, матрос и боевой летчик!
– А фамилию свою знаешь? – спросил Яков, приближаясь к котенку.
– Я знаю!.. Я знаю!.. Каза… Казаказа… новининский!
Малыш никак не мог выговорить свою фамилию, сбивался и путался, а Янчин его почти не слушал. Фамилия ребенка его не интересовала.
– Котенок твой?
– Ага! Он хороший.
– А ты мальчик не жадный?
– Не, не жадный совсем.
– Можно поиграть с котенком? Погладить по шерстке? Подержать на ручках?
Янчин нагнулся и проворно схватил свою добычу. Быстро оглядел улицу – она была спасительно пустынна. Недолго думая, расстегнул пиджак и сунул котенка себе за пазуху. Улыбнулся свой удаче! Ну, трепещите, таежные разбойники! Есть на вас управа! В голову пришли строчки из басни Крылова о том, что для мышей «сильнее кошки зверя нет!» И, не оглядываясь, все убыстряя шаги, воровато поспешил по улице. А за спиной слышался детский плач:
– Отда-ай! Отда-ай!.. Мо-ой ко-отено-ок!.. Мо-ой!..
Яков свернул за первый попавшийся ему дом и, обойдя его, пошел по соседней улице. Он готов был и побежать, но боялся, что своим бегом невольно привлечет к себе внимание. А за пазухой мирно и тихо притаился котенок. Крупный, тяжеленький такой, упитанный. Тигра!
Прежде чем направиться в камералку, Янчин решил спрятать свою добычу в мешок, чтоб обратной дороги не нашла. Но котенок никак не хотел лезть в мешок. Громко замяукал. Заупрямился, растопырил когтистые лапы и отчаянно замяукал. Громко так замяукал. Янчину ничего другого не оставалось, как силой затолкать непослушного в мешок. Тот отчаянно сопротивлялся, царапался и противно жалобно мяукал. Ободрал своими когтями Якову руку. До крови так ободрал.
Откуда ни возьмись, показалась знакомая Янчину собачья стая. С тем же крупным псиной во главе. Они двигались прямо на Якова, и он нутром своим почувствовал в их приближении опасность для себя.
Собаки окружили его. Яков, спасая котенка, поспешно сунул его с мешком себе за пазуху, не успев завязать тесемки. Котенок не унимался, подавал голос. Яков застыл на месте, боясь пошевелиться – он знал, он хорошо знал, что если собаки кинутся на котенка, то несдобровать им обоим…
Собаки, конечно же, учуяли кошачий дух и вели себя беспокойно. Маленькие собачонки беззастенчиво лаяли на Янчина, а покрупнее – рычали и скалили клыки. Один вид тех клыков заставил Янчина дрожать. У него пересохло во рту и по спине побежали мурашки.
Вожак встал перед Яковом и, подняв морду, внимательно смотрел прямо в глаза и, оскаливаясь, к чему-то принюхивался. Черные влажные ноздри его раздувались. Пес тихо и неодобрительно рычал.
Янчин стоял ни живой ни мертвый, не зная, что же ему делать. Не отдавать же котенка на растерзание? Надо было что-то предпринимать, надо было отогнать собак. Такое противостояние не могло продолжаться долго. Рычание собак становилось все враждебнее и угрожающе. Спасения ждать неоткуда. Даже палки в руках нет. До ближайшего дерева – крупной, прямоствольной пихты – шагов десять, не меньше. Вроде бы рядом, а как добраться? Не успеет он сделать и двух шагов, как вся стая ринется на него…
Котенок перестал мяукать. Яков с ужасом почувствовал, что тот выбирается из мешочка. Почувствовал по острым коготкам, которые царапали ему кожу. Яков хотел было затолкнуть его обратно, но едва только он пошевелил рукой, как вожак, не спускавший с него глаз, так яростно зарычал, что у Янчина отпала всякая охота возиться и спасать котенка. Пусть будет, как будет!..
Яков чувствовал, как котенок выбрался из-под рубахи, не удержался, и – камнем рухнул вниз. Янчин в страхе зажмурился – сейчас начнется! Приготовился услышать визг, лай и отчаянное мяуканье… Но ничего подобного не происходило. Собачья стая, к его удивлению, повела себя удивительно мирно. Даже рычание прекратилось.
Когда Яков открыл глаза, то был поражен еще больше. Собачья стая удалялась. В центре, окруженный верными бойцами, шествовал вожак. А на спине у него, в полной безопасности, восседал тот самый пушистый котенок. Яков смотрел и ничего не мог понять. Неужели такое возможно – дружба собак и кошки?
Но тут вся стая с лаем и визгом кинулась через дорогу. Там откуда-то появилась кошка. Крупная, рыжая. Она едва успела вскочить на елку. Собаки окружили дерево, яростно лаяли, прыгали. Рыжая, шипя и трепеща, забралась еще выше. А пушистый котенок находился среди собак и, как ни в чем не бывало, резвился, хватал вожака за хвост, мешал ему. И Яков догадался, что котенок, скорее всего, вырос и живет вместе с собачьим вожаком, оба принадлежат одному хозяину, и у них давняя дружба. Цирк да и только!
Схватив камни, Яков стал их швырять в собак, стремясь отогнать от дерева, на котором притаилась рыжая кошка.
– У, разбойники! А ну-ка марш! Пошли вон!..
Собаки как-то нехотя, рыча и огрызаясь, прекратили осаду елки. Следуя за вожаком, двинулись по улице. Котенок сидел на спине вожака.
Янчин быстро приблизился к елке. Достал из кармана кусочек колбасы, поманил рыжую:
– Кис-кис! Кис-кис!..
Но та все еще не приходила в себя от перенесенного страха, шерсть у нее дыбилась и глаза огненно сверкали. Она пугливо и недоверчиво смотрела на Якова.
– Кис-кис! Кис-кис! – ласково приманивал ее Янчин. – Вкусненькая колбаска… Возьми ее!
– Эй, как тебе тамо! На чужую домашнюю живность не зарься! – раздался у Якова за спиной грубый женский голос.
Он оглянулся. У калитки стояла крупная пожилая женщина, подпоясанная передником. Руки ее, обнаженные по локти, были в муке.
– Ишь, повадились охотнички! – она подошла к елке и позвала свою кошку. – Иди сюда, моя Мурочка, моя крошечка! Иди ко мне, солнышко мое!
Рыжая спрыгнула в протянутые к ней руки. Женщина прижала ее к своей груди, ласково гладила, успокаивая.
– Напугалась, моя Мурочка, моя хорошая! Поганые псины! Перестрелять бы их, как бы главный тот вожак, разбойник тот, не был начальничий… Нет житья от них кошечке! – и продолжая гладить рыжую, женщина сердито посмотрела на Янчина. – Чего стоишь? С виду вроде интеллигенция, а тож туда. Много вас шастает, охочих до кошечки. Прямо напасть да и только!
Янчин повернулся и поспешно зашагал по улице. Охота на кошку ему явно не удалась. Судя по всему, и навряд ли удастся. Кошек берегут. Они нужны всем. В таежных местах возникают все новые и новые поселки, и повсюду шла борьба с грызунами. Шла она и в самом Солнечном. Так что кошкой здесь не обзавестись. Надо подаваться в город.
Придя к такой ясной и простой мысли, Янчину ничего другого не оставалось, как возвращаться в свой поселок. Он зашел в камералку, быстро переоделся и, ни с кем не попрощавшись, взвалил рюкзак на плечи и двинулся к выходу. Он надеялся до Лунного добраться на попутном транспорте, а там дальше – своим ходом через перевал.
Яков не знал, что пока он отсутствовал, в камералке побывали его знакомые, которые трудились здесь, в Солнечном. Они, весело посмеиваясь, вынули из рюкзака всю поклажу, на самое дно затискали два кирпича, обернув их плотной бумагой, и снова все уложили так, как и было, аккуратно завязав тесемки.
