Глава 3
Месть

О приближении варяжских ладей к Новгороду сообщили сначала дальние нижние дозоры, что охраняли покой большого города с севера ниже по течению Волхова, потом и ближние. Но сообщали без сигнала тревоги, значит, караван торговый.

Все равно опасно, северные гости без кольчуг и мечей не плавают даже если на торг. К тому же ладей слишком много, не иначе целая дружина прибыла.

Потому ухнуло било, гулко сообщая, что нужно быть осторожней.

Народ новгородский заволновался. Жизнь такова – пахать паши, рыбачь или пируй, но за меч рукой держись, в крайнем случае, за рогатину.

Но голос человека с первой ладьи показался знакомым:

– Эй, Новгород, пошто князя не встречаете?

– Владимир Святославич, ты ли это? – отозвался дружинник на берегу.

– Я! – с удовольствием расхохотался рослый взрослый мужчина в княжьем плаще.

Возможно, его встретили бы совсем иначе, но всех до такой степени поразила произошедшая с Владимиром перемена, что об ином и не подумали.

– Дружину варяжскую привел.

Владимир никак не мог понять, почему народ не кричит от восторга и не бросается приветствовать своего князя. В Альдейгье им сказали, что Новгород живет по-прежнему, что Ставр умер, а княгиня Алохия с сыном в порядке.

Рагнар поинтересовался:

– Они не хотят принимать тебя, Вольдемар? Наказать их?

– Нет, что ты! Просто не узнают. Изменился сильно. Подождите меня здесь.

Оставив варягов, выгружавшихся на берег чуть в стороне от остальных судов под присмотром Добрыни, Владимир в сопровождении пары охранников бросился на княжий двор к Алохии и Вышеславу. Только сейчас он вдруг осознал, как соскучился по жене и сыну.

Его явно не ждали и даже не желали!

Алохия смотрела на мужа с непонятной смесью ненависти и жалости.

– Новгород заплатил за твое преступление огромную виру, князь. Мой отец умер от позора, а я отдала все, что получила в наследство, только бы выкупить у Рогволодовичей жизнь нашего сына. Они не кровные местники больше, живи спокойно. Только не здесь. Не навлекай беды на город и нас с сыном.

У Владимира заходили ходуном желваки. Пока он мужал среди варяжской дружины, его родственники в Новгороде выкупили его жизнь у Рогволодовичей.

Год назад он как нашкодивший щенок уполз бы в свои покои и пересидел, пока злость старших не уляжется, но сегодня за его плечами был тяжелый опыт варяжской вольницы, а за спиной сама варяжская дружина. Все синяки, едва зажившие раны, побитые косточки взывали к иному. А еще двойное пророчество…

Нет… Он варяг и будет поступать так, как учил его Рагнар. Он пойдет и убьет Рогволодовичей, теперь он это может.

Алохия не верила своим ушам:

– Ты хочешь мстить Рогволодовичам за свое преступление? За то, что убил их родителей и обесчестил сестру?

Владимир сказал ей то, что услышал от Рагнара:

– Тех, кого ты обидел, надо убивать. Если ты не сделаешь этого, когда-нибудь они придут и убьют тебя. И тебя с моим сыном тоже.

– Тех, кого ты обидел, надо убивать? Тогда убей и меня тоже. Меня ты обижал с первого дня после свадьбы. На, – Алохия протянула мужу клинок.

Он круто развернулся и бросился прочь из ее опочивальни.

Доброго слова вслед не услышал, но и проклинать непутевого мужа, от которого видела столько бед, Алохия тоже не стала. За прошедшие месяцы она повзрослела даже больше мужа.

Зря он спешил в Новгород, никто его здесь не ждал. Надо было сразу в Полоцк.

Но кто он сейчас? Если город не примет своего князя, то Владимир вовсе не князь новгородский. Захлестнула новая обида почему-то на Рогволодовичей, словно те виноваты в его вине.

По неписаным законам убийство выкупалось либо смертью виновного, либо большим выкупом, и чем знатней убитый, тем больше этот выкуп. Если вира принята, мстить больше нельзя. Владимир удрал за море, а воевать с Новгородом, чтобы убить ни в чем не повинного маленького Вышеслава, за которого потом будет вечно мстить его род, Рогволодовичам не хотелось.

Рогволод был князем, а потому вира получилась огромной, Алохии пришлось отдать все, что осталось после отца. Многое обменяла у Годины и других купцов на серебро, добавила все свое, продала быстроходные ладьи, что принадлежали Ставру, большие амбары на берегу Волхова, запасы скоры – пушнины. Со слезами на глазах ставила свои печати на связках с великолепными соболями, куницами, беличьими шкурками перед продажей. Купцы покупали дорого, себе в убыток, только бы помочь юной княгине.

Все ушло в Полоцк, но Алохия не жалела, теперь Рогволодовичи не станут мстить маленькому Вышеславу, а это главное, это важней серебра и мехов.

На берегу Рагнар с Уве разглядывали тын новгородского Детинца.

Крепок, огромен, такой не возьмешь с налета. Пожалуй, в четыре человеческих роста, толстенные лесины вкопаны в землю на треть, стоят плотно. За верхушками частокола виден второй ряд, а там явно третий и четвертый. Между первым и вторым рядом земляная насыпь, по которой ходят дозорные, но стрелой их не возьмешь ни прямой, ни навесной.

Рагнар кивнул приятелю:

– Хорошо сделано, крепко.

Тот согласился:

– Да, постарались.

К ним подошли еще несколько человек. Варяги стояли, указывая друг другу на заостренные колья поверху, на щиты, на узкие мосты, перекинутые снизу к въездным проемам, которые так легко убрать. На сами ворота – тяжелые, кованые…

Хвалили, языками цокали, не понимая, кого Вольдемар боялся в столь защищенном городе.

Это обсуждение не могло остаться незамеченным со стороны новгородцев. Над частоколом немедленно показались лучники, а из ворот поспешно выбежала пара десятков дружинников и окружила варягов полукольцом, натянув тетивы своих луков.

Рагнар с товарищами выхватили мечи. Порубить эти два десятка слабаков Рагнару представлялось делом минутным, но он понимал, что это лишь начало. Кто знает, какая сила ждет их вот за этими стенами? Не заманил ли Вольдемар их в ловушку? Только зачем?

От берега к ним бежал Добрыня, размахивая руками:

– Эй, эй! Совсем ополоумели?! На княжью дружину с луками и стрелами?

Добрыня встал перед варягами, словно мог заслонить их от стрел своей тушей.

Его узнали, но это не смутило защитников. Старший лучник спокойно посоветовал:

– Стой, где стоишь, Добрыня Никитич. Нет у нас князя, сбежал твой Владимир, как нашкодивший хорек. А что дружину привел, так мы и с ней справимся. Скажи, чтоб опустили мечи и убирались восвояси.

– Вы как князя встречаете?! – попробовал начать сначала Добрыня, с тоской думая о том, что сам Владимир убежал на княжий двор и может оттуда попросту не вернуться.

Но он ошибся, вернулся князь, позади шеренги лучников раздался его голос:

– Это мои люди! Почему луки подняли?

Владимира пропустили к Рагнару и товарищам (туда уже подтянулись и остальные, варяжская дружина стояла, готовая напасть и порубить в крошево всех, находящихся на берегу) и луки опустили по команде старшего, но стрелы с них не сняли, готовые вскинуть и метнуть целую тучу.

– Не князь ты нам больше, Владимир Святославич. Иди своей дорогой, – миролюбиво, но твердо посоветовал старший лучник. – К чему варяжскую дружину с собой привел?

– Я вас не трону, на Полоцк пойду.

– На По-олоцк… – чуть насмешливо протянул лучник. – Там тебя ждут… Очень ждут.

– Не твое дело. В город, – Владимир с усмешкой кивнул на стены Детинца, – не пойду, не бойся, никого не трону. Так своим трусам и передай. Но здесь нас не трогайте, не то худо всем будет.

В голосе князя звучала непривычная новгородцам твердость и уверенность. Они знали юного Владимира как мальчишку, только и умеющего девкам юбки задирать да по окрестностям носиться. Теперь перед ними стоял взрослый сильный мужчина, способный свернуть шею быку. Но не в силе дело, а в уверенности, которая сквозила в каждом взгляде, движении. Настоящий князь.

Лучники отступили, а Владимир обернулся к Рагнару:

– В город не пойдем. Не стоит связываться. Переночуем здесь на берегу. Только охрану хорошую выстави. А утром через Ильмень дальше двинемся. Наша цель Полоцк. Вот там можно будет пограбить вволю.

Тот только коротко кивнул:

– Теперь понимаю, почему ты ушел отсюда, Вольдемар. Мне эти новгородцы тоже не нравятся, но если ты говоришь не трогать – не тронем. Придет время и этого города.

– Хорошо, – согласился Владимир.

Они действительно разбили большой лагерь на берегу, распугав остальных торговых гостей и просто рыбаков.

Плохо, что купить еды не удавалось. Владимир понимал, что голодных варягов удержать не получится и округа будет разграблена. Врата Детинца закрыты, стена ощетинилась многочисленными луками.

Но новгородцы хитры, на берег к устраивающимся на ночевку варягам бочком пришел давний новгородский знакомый – Бредята. Вернее, пришел к Добрыне, памятуя, что именно уй у Владимира главный советчик.

Начал с простых приветствий и осторожных расспросов, где были да куда направляются.

Добрыня усмехнулся:

– А чего же самого князя не спросишь? Вон он с дружиной своей.

– Ладно, крутить не буду, спрошу прямо: чего вам тут надо?

– Сейчас еды да питья. Сам понимаешь, люди долго гребли, проголодались, а купить невозможно. Боюсь, как бы сами не взяли на Торговой стороне или вон на ладьях.

– Грабить Новгород? – зло прищурился Бредята.

– Продайте еду, грабить не станем. А завтра поутру через Ильмень дальше пойдем.

– Куда? – Щербина меж зубов у Бредяты на миг мелькнула и спряталась за бесформенными губами. Не раз бывал бит за то, что лез не в свое дело, но нос совать не перестал. Но сейчас он был выгоден Добрыне, небось не сам пришел, а прислан, чтобы разведать. А если варяги его башкой в Волхов сунут и подождут, пока дергаться не перестанет, так невелика потеря для города.

Добрыня вовсе не собирался обсуждать с этим битым слизняком планы племянника. Он наклонился ближе и заговорщически сообщил:

– На Киев пойдем.

– Ну да? – не поверил Бредята.

– Да. А может, и дальше на Царьград. Пока не решили, посмотрим, как по пути примут.

– А Новгород чего же разорять не станете?

Добрыне очень хотелось назвать мужика дураком. Они сидели под крепкими стенами сильного уже города, были голодны, а внутри за стенами сын князя Владимира – лучший заложник, какого можно найти. Да и от самого князя новгородцы не отказывались. Кляли, конечно, что пришлось виру платить, но заплатила Алохия, городу от этого большой потери не было, а полочан новгородцы всегда недолюбливали.

В городе опасались, но только не разорения, а простой стычки с варяжской дружиной или того, что князь поставит своих новых приятелей над Новгородом.

Сначала новгородцы встретили Владимира и его приятелей настороженно, но когда поняли, что им его появление ничем не грозит, даже поддержали. Напасть на Полоцк? А почему бы и нет? Вины теперь перед Рогволодовичами нет, нападение не будет кровной местью, просто набег на слишком разбогатевших после виры соседей.

Нашлось немало тех, кто пожелал пойти на Полоцк вместе с Владимиром. А потом можно и дальше на Киев и – страшно подумать – Царьград! Вот где, говорят, златом даже улицы выстланы, как в Новгороде деревянными плахами. Отчего бы не отодрать себе такую плашку?

Новгородское войско получилось большим.

Это привычно для людей – новгородцы вовсе не были злы на полочан и не грабители по натуре, но если есть возможность поживиться, почему бы ею не воспользоваться? А еще больше шли за компанию: соседи идут, и я пойду. О гибели, как обычно в таких случаях, никто не думал.

На Волхове и вдоль берега Ильменя плотно борт к борту встали ладьи желающих отправиться на Полоцк. До него полтысячи верст тяжелого пути – с волоками, непроходимыми лесами и непролазными болотами, где предстояло тонуть, таскать эти самые ладьи на себе на берег, толкать на катках, снова сносить в воду… Следовало поторопиться, потому как вода на Ловати по ту сторону Ильмень-озера не держится долго, пройдет половодье, уйдет и высокая вода, скреби тогда днищем по камням…

К Владимиру на берегу подошел Дедилец, новгородский купец из не очень богатых, тех, кто всюду ходил сам, а не отправлял людей.

– Князь, дозволь сказать…

Владимир кивнул, распорядился, чтобы продолжали без него, и отошел в сторону с Дедильцом.

– Что не так?

– Все так, только я вот что сказать хочу. – Дедилец взял прутик и принялся рисовать на песке. – Я в Полоцк не раз хаживал и жил там долгое время, округу по-всякому знаю, что с востока, что с запада, что с севера, что с юга.

Владимир внимательно слушал и следил за веточкой, помечавшей на сыром песке кружки и извилистые линии.

– Полоцк на берегу Полоты стоит, рядом с Двиной, но не на ней. Это удобно, и подплыть можно, и враг прямо не наскочит. От Двины нас ждать будут. А можно часть войска с другой стороны отправить по самой Полоте, она из Неклочь-озера вытекает. Там точно застав нет, хорониться не от кого. Вокруг Неклоча болота и места черные, безлюдные. Если напасть с двух сторон, так лучше получится.

Владимир немного подумал и хмыкнул:

– А как мы узнаем, когда с двух сторон нападать? Да и что толку нападать на крепостные стены?

– Есть место, где Полота близко к Двине подходит, версты три лесом, не более, ну, пять, коли ноги беречь станешь.

– Если подойти по Двине, встать и вызвать Рогволодовичей в поле биться, а варяжскую дружину по Полоте отправить, чтобы в спину ударила…

– Да! – обрадовался тому, что князь сразу схватил его задумку, Дедилец. – От Ловати разделиться можем, я до Неклочи и по Полоте проведу.

Это был большой риск, но он увеличивал шансы на победу.

– Я подумаю, только молчи пока об этом, чтобы никто не знал.

Дедилец кивнул:

– Я, княже, о том же просить хотел. Не ровен час кто-то из болтливых проговорится и дойдет до полочан.

Владимир попросил Добрыню найти ему среди сидящих в яме или даже просто рабов полочан, но не мальчишек, а чтобы окрестности знали.

Дядя покачал головой:

– Кривичи своих не выдают, Владимир. Не скажет ничего, даже если пятки жечь станешь.

– Я ему и не буду предлагать предать, только посмотрю внимательно.

Привели двоих, но Владимир сначала велел одного убрать подальше. Добрыня с интересом наблюдал за племянником, гадая, что тот задумал.

Кривич и впрямь на все вопросы отвечал, что не знает, запамятовал, давно там не бывал, а в Новгороде по голове били… Князь спокойно расспрашивал его о Двине, о крепости, о том, есть ли рядом с крепостными стенами города поле. Но вот он спросил про Полоту и про то, близко ли та подходит к Двине. Кривич заметно напрягся. А после вопроса о том, откуда вытекает Полота и много ли петляет, хоть и пожал плечами, но вскинутый взгляд и проскользнувшее беспокойство дало понять, что Владимир на верном пути.

Второй оказался чуть слабее, на вопрос об озере Неклочь принялся убеждать, что места там непроходимые, что лучше не соваться, но убеждал слишком рьяно и беспокойно, чтобы не понять, что почуял опасность для своего города.

Владимир приказал вырезать языки обоим тут же:

– Чтобы даже во сне не проболтались, о чем спрашивал.

– Да к чему тебе это?

Князь рассказал дяде о придумке Дедильца. Так и решили сделать – часть варяжской дружины и новгородцев повести по Полоте, подождать друг друга и напасть с двух сторон.

– По Ловати сам людей поведу, надежней будет, – решил Добрыня.

Рагнар, с которым поговорили тайно, сначала хохотнул:

– Хочешь утопить нас в болоте?

– Зачем? – пожал плечами Владимир. – Вы же еще ничего не сделали. С вами Добрыня пойдет и его люди из Новгорода. Только Уве и тех, кого он выберет, со мной отправь.

– Ладно, уговорил, – кивнул Рагнар. – Хитрый ты, ох, какой хитрый…

У них все получилось, как было задумано.

Весть о том, что вернувшийся из-за моря князь Владимир привел с собой варяжскую дружину и пошел на Полоцк, поспела до берегов Полоты куда раньше самой дружины.

Будь Рогволод жив, он сообразил бы выставить дозоры со всех сторон. Рогволодовичи тоже выставили, но недостаточно частые, к тому же дальние дозоры доносили, что новгородское войско движется обычным путем по Двине. А еще, что варяжская дружина хоть и сильна, но не столь велика, как могла бы быть.

Братья смеялись:

– Даже варяги не хотят служить предателю и трусу. Будь князь Владимир настоящим мужчиной, он не стал бы бегать за море, а сразился с одним из нас на поле.

– Нельзя позволять ему осадить город. Если увидим, что по пути князь не наберет еще много воинов, то лучше встретить его в поле перед Полоцком и разбить сразу.

Братья обсуждали со своими воеводами то, как расположить дружину, чтобы легче поразить врагов, как только те сунутся на берег. А Рогнеда не могла найти себе места.

– Что тебя беспокоит, сестра? Наша дружина сильна, горожане поддерживают нас и готовы стеной встать за город.

– Вы выйдете за крепостные стены в поле все?

– Да, почти. Так легче разбить новгородцев.

Старший из братьев задумался над вопросом сестры, хмыкнул:

– А ведь она права. Войско князя Владимира не так велико, как должно быть. Нам донесли, что от ладей не видно было ни Волхова, ни Ильмень-озера. Куда же делась часть воинов?

– Может, они растянулись, чтобы не мешать друг другу?

– Или разделились! Да, к Полоцку по Двине можно подойти с двух сторон – сверху и снизу по течению. Мы их ждем сверху, но часть могла пройти от Новгорода другим путем – на Освейское озеро и по Дриссе, чтобы выйти в Двину ниже по течению. Тогда они придут с запада.

Если бы только Рогволодовичи знали, как близки были к разгадке! Ошиблись только в одном – Добрыня с помощью Дедильца вел варягов и отобранных новгородцев не по Дриссе в Двину, а прямо по Полоте. Прохода их через болота вокруг Неклочи и сплава по совсем неглубокой Полоте не ждал никто.

Когда войско Владимира подошло до условленного места и пристало к берегу, не высаживаясь, в Полоцке решили, что угадали верно, и отправили часть своей дружины ниже по течению Двины, чтобы быть готовыми к удару с тыла. Они не подозревали, что тыл будет совсем не там. И как раз на Полоте все было почти оголено.

Ладьи Владимира двигались по Двине медленно, чтобы подойти к условленному дню. Но в оговоренном месте гонец от Добрыни их не ждал. Пришлось остановиться почти в виду крепостных стен города. Стояли, поджидая, но словно в нерешительности. Новгородцы начали ворчать, мол, чего князь боится-то? Неужто испугался одного вида крепостных стен или дружину Рогволодовичей, вышедшую в поле перед ними?

Наконец, поздно ночью прибежал гонец с сообщением: Добрыня с варягами уже недалеко от города. На вопрос, почему опоздали, помотал головой:

– Река петлявая, словно заяц на снегу. А идти надо тихо.

Его отправили обратно с уговором: на рассвете.

Рогволодовичам донесли, что новгородцы ночью высадились и все же двинулись к городу.

Когда забрезжил рассвет, Владимир со своими людьми действительно стояли на одном краю поля, а на другом выстроились ряды полочан.

Владимир подозвал к себе воеводу Радима:

– Ждать нельзя, сейчас пойдут на нас и могут оттеснить слишком далеко от Добрыни.

К князю пробился, легко раздвигая плечами даже самых рослых новгородцев, Уве.

– Покажи мне твоих обидчиков, чтобы я знал, чьи головы тебе принести, Вольдемар.

А Владимиру уже стало не по себе. Ему никогда не приходилось участвовать в большой битве, причем против своих же славян. Одно дело учиться даже у варягов, где и мечи не закругленные, и друг друга не жалеют, но совсем иное видеть напротив славянские лица и понимать, что либо ты их убьешь, либо они тебя.

Шевельнулось сомнение, то ли он затеял, но размышлять было поздно.

Две темные в рассветных лучах массы вооруженных людей двинулись навстречу друг другу.

Они схлестнулись не на жизнь, а на смерть. Но у полочан были два преимущества. Во-первых, их заметно больше, чем новгородцев, которые уже ворчали из-за отсутствия части варяжской дружины. Во-вторых, за спиной полочан их родной город, и защитники прекрасно понимали, что сделают с ним захватчики.

Князь Владимир вовсе не был опытным полководцем, Улоф командовал только своими варягами, а Уве и вовсе бился сам за себя.

Неудивительно, что удача стала быстро и неуклонно перевешивать в пользу Рогволодовичей с их дружиной.

– Где же Добрыня и Рагнар?! – почти с тоской взмолился Владимир, понимая, что еще немного и новгородцы просто побегут к своим ладьям, оставив князя наедине с полоцкими князьями.

– Я увидел твоих врагов, Вольдемар. Это они? – ткнул в сторону гарцующего на коне старшего Рогволодовича.

– Наверное. Почему нет дяди с Рагнаром и остальными варягами?

Уве только отмахнулся, викинг никогда не обращает внимания на такие мелочи, как отсутствие поддержки, пока жив, надо биться самому. Оставив Владимира сомневаться, он со звериным рыком ринулся в сторону Рогволодовича.

Надо отдать должное сыну убитого полоцкого князя, даже когда Уве просто подрубил ноги его коня, князь продолжил биться пешим. Старшему брату на помощь поспешил младший. Теперь против Уве были два сильных, хорошо тренированных и умело действующих в паре противника. Варяг даже расхохотался от удовольствия. Бой прекращал быть скучным, он становился очень интересным!

Если до сих пор, пробиваясь к князьям, Уве просто косил по пути ополченцев, то теперь от него потребовалось все умение, чтобы противостоять сразу двоим.

Имей Владимир возможность наблюдать этот бой, он непременно отметил бы каждое движение Уве, которое сам отрабатывал замедленно, а потом с ускорением. Но князю было некогда, ему тоже пришлось применять навыки, полученные на острове.

Владимира уже заметили, к нему прорвался опытный боец, так что развлекаться наблюдениями оказалось не ко времени. Вот теперь он смог сполна оценить услугу, оказанную Уве. Тело работало словно само по себе, отражая наносимые удары, нанося свои, а голова успевала замечать и то, что делает противник, и что творится вокруг. Князь справился с первым нападавшим, потом со вторым…

А в голове билась одна мысль: где Добрыня? Они не могут не слышать звуки боя, почему не приходят на помощь? Неужели Рогволодовичи перехитрили и сумели не пропустить ту часть дружины уже здесь, возле самого города?

Дважды князь оказывался на краю гибели, причем по собственной вине.

В первый раз он отвлекся на крик, возвещающий, что Уве удалось убить старшего из Рогволодовичей. Владимир с трудом увернулся от прямого удара.

Второй раз не смог не отреагировать на крики за спинами полочан, возвещавшие, что в бой в их тылу вступают варяги Рагнара и новгородцы Добрыни. Этого не ожидали защитники Полоцка, они дрогнули, а вот бившийся с Владимиром рослый кривич своего не упустил. Тренированное тело князя помимо его воли успело уклониться, но удар получился все равно крепким. Спасла только кольчуга, хотя синяк заживал долго.

А его собственный меч успел опуститься ниже щита противника и перерезать тому незащищенное сухожилие под коленкой.

На крики из-за спины отвлекся и младший Рогволодович. Тело Уве тоже сделало свое дело, меч нашел щель между пластинами доспеха и проник в нее, а затем в тело младшего из князей.

Рогволодовичей больше не было, оставалась одна Рогнеда, и юной женщине нужно не просто выжить, но и отомстить князю Владимиру. За всех отомстить – за отца с матерью, за братьев, за себя. За поруганную честь и поломанную судьбу. Из всех Рогволодовичей осталась одна Рогнеда. Она варяжского рода, а варяги, не задумываясь, отдают свои жизни за смерти врагов.

Только бы сумела отомстить, – мелькнуло в голове младшего из Рогволодовичей, прежде чем свет в его очах погас.

Гибель обоих князей и появление врагов из леса, откуда их никто не ждал, сломили полочан, но бежать им не позволили. Ни к чему плодить врагов в лесах, которые ты не знаешь. Враги должны быть либо убиты, либо связаны, чтобы отправиться на рынок рабов.

Часть оставшихся в живых защитников все же прорывалась к воротам. Допустить этого тоже нельзя.

– Рагнар, ворота! – так Владимир не кричал ни разу в жизни.

Это был рык викинга, от которого содрогнулись все, кто оказался рядом.

Ближе других к мосту действительно был Рагнар с его людьми. И тут полочане допустили ошибку. Они держали ворота открытыми до последней минуты, надеясь, что их родичи сумеют добежать и укрыться за стенами. Не оставлять же их снаружи на погибель?

Не успели, первыми добежали варяги. Вход в город оказался открыт.

Князь Владимир не видел, как Рагнар с товарищами расправился с немногочисленными защитниками на стенах и в воротах, его отвлекло другое.

Откуда прилетела эта стрела, сразу даже не поняли. На лучника набросились, когда сама стрела была уже в горле Уве!

– Уве! – Владимир ужаснулся, не зная, как помочь наставнику.

А варяг поднял глаза к небу и прошептал:

– Один… я… иду…

Были ли облака на небе в день битвы, прорезался ли сквозь них свет, чтобы Один мог забрать Уве к себе, – неизвестно, но рука варяга больше не подняла его меч ни для медленных движений, ни для молниеносных…

Пустившего стрелу мальчишку держали за руки двое, он не ждал ничего хорошего и смотрел прямо, не боясь смерти. Владимир даже разбираться не стал, его рука независимо от мыслей сделала молниеносное движение, потом второе обратно, и мальчишка с продырявленным княжьим мечом горлом повис на руках у державших его новгородцев, заливая кровью себя и их.

Владимир бросился в город. Он знал, что сделает с надменной княжной, из-за оскорбления которой началась вся эта заваруха и погиб Уве.

Отдаст княжну на потеху любому желающему, а потом сгонит всех Рогволодовичей, всех, кто имеет хоть какое-то родство с этой семьей, в терем, прикажет водрузить ладью с погибшими друзьями и устроит из терема огромный погребальный костер!

– Владимир, – окликнул его Добрыня, но князь только отмахнулся.

Рогнеде было тревожно. Братья вышли навстречу новгородцам, чтобы не допустить осады Полоцка. Многие говорили, что это ошибка, что лучше закрыться за крепкими стенами. Скоро зима, никуда новгородцы не денутся, уйдут. Но Рогволодовичи рвались в бой.

Они получили огромную виру за гибель родителей и не пошли на Новгород, но заплатившие виру вдруг пришли сами. Почему? Ходили слухи, что князь-обидчик Владимир Святославич вернулся из-за моря с большой варяжской дружиной. Но ведь и в Полоцке варягов полно. Предстояла нехорошая драчка, в которой погибнут многие.

Как бы Рогнеда хотела взять меч в руки и встать рядом с братьями! Но не могла, и тому была веская причина…

Княжна ходила по своей опочивальне, сжимая руки и моля богов подарить помощь Рогволодовичам. Пусть этого князя приведут к месту погребального костра и позволят ей казнить. О, с каким удовольствием она будет это делать!

Рогнеда то пыталась представить, как будет казнить князя Владимира, если он осмелится снова появиться в Полоцке, то как это сделают братья на поле боя (жаль, хотелось бы самой). Но картины были смазанными, смерть ненавистного человека никак не удавалось представить!

Напротив, сердце-вещун беспокоилось, словно предчувствуя беду.

Нет! Братья справятся, они убьют кровного врага! После выплаты виры Владимир и его маленький сын уже не считались кровниками, но простить его Рогнеда не могла все равно. Ведь кроме убийства Рогволода и его жены, за которое щедро выплатила виру Алохия, было еще бесчестье самой Рогнеды. Да, она больше не могла мстить за отца и мать, но за себя-то могла!

Рогволодовичи не кричали о бесчестье сестры, но забыть его не могли.

Сколько прошло времени, Рогнеда не знала.

Во дворе раздались шум, конское ржание, крики, затопали сапогами явно вооруженные люди. Встревоженная княжна прервала свое занятие. Кто-то спешил уже к опочивальне, но это не знакомые шаги одного из братьев, значит, прислали весть?

А тревога сжала сердце так, что не вдохнуть.

Она поднялась, чтобы взять кинжал из большого поставца в углу, но не успела. Дверь рывком распахнулась, и на пороге возник рослый мужчина в ярком плаще. Его лицо и одежда были в крови, но это неудивительно, кто же из боя выходит чистеньким…

Несколько мгновений они стояли и безмолвно смотрели друг на друга, с трудом узнавая.

Только пронзительно-голубые, как весеннее небо, глаза на обветренном загорелом лице выдавали в вошедшем князя Владимира Святославича. Он не просто вырос, за прошедший год князь стал крепким мужчиной – раздался в плечах, обрел мужественный вид.

Рогнеда почти не видела его во время прошлой несчастной встречи, когда тебя насилуют, едва ли станешь разглядывать, хорош ли собой насильник. Помнила только пронзительно-голубые глаза. Но сейчас этот варяг был хорош!

И все-таки не любовалась Рогнеда, а с ужасом соображала. Появление в ее опочивальне князя Владимира означало, что ее братья проиграли битву, ненавистный ей человек победил!

А Владимир замер, увидев не только Рогнеду. Всех женщин материнство красит, любая хорошеет, став матерью, даже если хорошеть больше невозможно. Рогнеда была очень красивой юной девушкой и стала еще более красивой юной матерью.

Да, она пыталась закрыть собой люльку, в которой гукал малыш. Именно маленький Изяслав не позволил его матери взять в руки меч и выйти вместе с братьями на бранное поле, ничто другое Рогнеду не удержало бы. И когда ноги князя Владимира затопали по переходам терема к ее опочивальне, Рогнеда как раз закончила кормить сынишку и положила его в люльку.

Владимир перевел глаза с юной матери на люльку ребенка, шагнул ближе, отодвинул ее рукой, как ни старалась заслонять собой, глянул. Голубые глаза засветились каким-то особенным светом.

– Наш сын?

– Мой сын!

– И мо-о-ой… – с удовольствием протянул князь.

Рогнеда могла говорить что угодно, перед Владимиром лежала его собственная копия, с любопытством таращившая такие же голубые глаза.

Князь наклонился ближе и тут… Тонкая струйка ударила ему прямо в лицо!

Владимир не отстранился, даже не заслонился рукой, так и терпел, пока сынишка делал свои дела. Опочивальню потряс довольный хохот князя:

– Пометил!

Он вынул ребенка вместе с пеленками, как Рогнеда ни силилась удержать. Повернулся к ней:

– Сына я заберу. Хочешь быть с ним – пойдешь со мной!

Что оставалось делать несчастной матери? Убить отца означало погубить дитя.

Князь поднес малыша ближе к окну, неловко держа того в мокрых пеленках.

– У него есть имя? – поинтересовался уже через плечо, даже не удосужившись повернуть голову в ее сторону.

– Изяслав!

– Хорошее имя. Пусть будет так. Сына отправлю в Новгород к Алохии.

– Нет!

Рогнеда поняла, на что Владимир обрекает ее саму. Жить в разлуке с единственным ребенком (она не сомневалась, что других больше не будет!), понимая, что его кормит и растит чужая женщина, да еще и Алохия, которая не может относиться хорошо к отпрыску Рогволодова рода, даже если тот ни в чем не виноват…

– Ты можешь поехать с ним.

– Князь, оставь нас с Изяславом здесь, молю тебя. Зачем он тебе, у тебя есть старший сын?

– Сыновей много не бывает, – довольно расхохотался Владимир. – Можешь родить мне еще, этот вон какой крепкий получился!

Он привязал ее, связал по рукам и ногам, накинул петлю на шею не веревками, не цепями – сыном. Рогнеда могла ненавидеть Владимира сколько угодно, но пока в его руках жизнь ее дитя (несчастная женщина считала ребенка только своим!), она будет делать все, что ни потребует князь.

Владимир передал Изяслава Рогнеде, усмехнулся:

– Ночью приду. А охрану сейчас выставлю. И кинжал убери, чтобы ненароком не пораниться.

Наметанным взглядом он успел заметить, как Рогнеда несколько раз покосилась на большой поставец, словно прикидывая, успеет ли добраться до него. Значит, там было что-то нужное ей. Что? Это могло быть только оружие.

Князь сам проверил поставец, покрутил в руках клинок, усмехнулся:

– Хорош, но слабоват. – Неожиданно приставил острие к горлу самой Рогнеды: – Для меня готовила? Ждала? Ждала-а…

Ноздри красавицы раздувались от гнева. Пожалуй, не будь у нее на руках ребенка, набросилась бы на князя и задушила безо всякого оружия. Вернее, не задушила, с ним не справишься, но хотя бы попыталась.

Князь, казалось, наслаждался ее ненавистью и беспомощностью.

– Не люблю покорных женщин, куда интересней, когда тебя ненавидят. – Владимир поднял ее лицо острием клинка за подбородок, довольно рассмеялся: – Ты подаришь мне еще сына!

– Нет!

Он даже не обернулся у двери в ответ на этот вопль отчаянья. С ней остался только довольный смех князя и пронзительно-голубые глаза их сына, который с интересом взирал на родительскую перепалку.

Полоцк разорили по праву победителей. Это право признавалось всеми. Победитель мог взять все – от имущества и чести побежденных до их жизней. Но жизнями не разбрасывались, лучше захватить побольше пленников, которые станут рабами и принесут доход. Только если человек уж очень сопротивлялся, он отправлялся к праотцам. А женщин вовсе не убивали, зачем же отказываться от товара и удовольствия.

Толпы полочан связанными лежали или сидели подле городских стен пока внутри. Женщин разбирали по двум признакам – красоте и молодости и способности хоть что-то делать. Но даже тех, кто сопротивлялся и пытался укусить, ударить, оскорбить победителей, избивали, связывали и оставляли для торга.

Князь желал уничтожить полочан, а потому приказал никого не жалеть.

– Мы могли бы предложить выкуп… – осторожно намекнул один из горожан.

– Что ты говоришь? У вас есть чем выкупать?

Человек придержал язык, но было уже поздно. Он все сказал, когда пятки припекли раскаленным клинком, но рассказал, только чтобы умереть поскорей.

Через два дня был сложен большой погребальный костер. Немного остывший Владимир не стал сжигать людей, но туда сложили все, что только могли найти в разоренном городе.

За это время князь побывал в опочивальне Рогнеды, снова брал ее, наслаждаясь сопротивлением красивого тела, а потом отправил в Новгород в сопровождении хорошей охраны. К ней самой приставил огромную варяжку Ингрид, с наказом скорее убить княжну, чем позволить ей бежать или кому-то ее отбить.

– Рогнеда или в Новгороде или мертвая.

– Я поняла, конунг. Ты пришлешь за ней?

Князь пожал плечами:

– Я еще не решил, что с ней делать. Пусть пока кормит моего сына. Потом подумаю.

Владимир стоял перед огромным погребальным костром рядом с Рагнаром и старался сдержать слезы.

– Уве погиб… Глупо погиб…

– Вольдемар, Уве викинг, он ушел к Одину с мечом в руке.

Погибли двенадцать варягов, не самые сильные, но это была ощутимая потеря.

Предстояло думать, что делать теперь.

Садясь в ладью, Рогнеда оглянулась на родные стены и увидела огромный столб дыма, поднимавшийся за ними. Полоцк превратился в единый погребальный костер для погибших варягов и приведенных с князем людей. А вот защитников города никто хоронить не стал, забрав с убитых все ценное, их сбросили в кучу в том самом поле.

Рогнеда заметила, что какие-то старик с мальчиком таскают трупы к Полоте, видно, чтобы увезти и похоронить по-людски. Заметила, но ничего не сказала, чтобы не привлекать внимание своих насильников. Теперь уже бывшая княжна прижала к груди сына:

– Ты мой, ты только мой, Изяслав. Этот убийца тебе никто.

– Что ты там ворчишь? – нахмурилась Ингрид.

– Успокаиваю ребенка.

Алохия не поверила своим глазам и ушам:

– Князь прислал сюда Рогнеду и ее щенка?!

– Да, княгиня, – сокрушенно развел руками боярин Братыня. – Приказал охранять хорошо, чтобы чего с собой или дитем не сделала.

Алохии понадобилось усилие, чтобы справиться с захлестнувшим гневом. Братыня заметил, как побелели костяшки пальцев княгини в крепко сжатых кулачках. Пожалуй, опасаться стоило не Рогнеду, а Алохию, это несчастная новгородская княгиня могла в гневе что-то сделать с полочанкой!

– Где она?

– Во дворе.

– Сейчас буду.

Это хорошо, что ненавистная женщина во дворе, разговаривать с ней сверху будет проще. Зачем князь приказал привезти эту добычу, да еще и с ее дитем сюда? Откуда у незамужней Рогнеды сын? И как она, Алохия, должна относиться к той, из-за которой потеряла все свое богатство, полученное от отца?

Братыня что-то говорил о невиданной добыче, привезенной из Полоцка, мол, вернули виру с лихвой. Алохия фыркнула:

– Вернуть виру – это не добыча!

Но беспокоила ее не вира, хотя Алохия и нуждалась в средствах. Куда важней присутствие дочери Рогволода. Зачем Владимиру понадобилось присылать ее?

Рогнеда действительно стояла посреди двора под любопытными взглядами княжьих слуг.

Только глянув на нее, Алохия замерла. Даже издали видно, что княжна хороша, очень хороша. Но главное – ребенка она держала не за руку, а на руках! И это был младенец, завернутый в пеленки.

Новгородская княгиня даже глаза прикрыла на мгновение. Этого ребенка Рогнеда могла родить только от… Вот почему Владимир прислал ее в Новгород и приказал беречь и мать, и дитя!

Снова побелели костяшки пальцев в сжатых кулачках, снова понадобилось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы справиться с собой.

– Ты дочь Рогволода?

Рогнеда вскинула голову, спокойно глянула в глаза Алохии:

– Да.

И новгородская княгиня вдруг поняла, что, беседуя с полочанкой с высокого крыльца, не столько унизит ее, сколько проиграет сама. Сделала приглашающий жест:

– Проходи в дом, поговорим.

Рогнеда подчинилась.

Они стояли в большом зале, где князь обычно устраивал свои пиры, и смотрели друг на дружку, каждая пытаясь что-то понять про соперницу. Хотя какие они соперницы – одна княгиня, вторая рабыня, одна у себя дома и хозяйка, вторая только потому и жива, что на руках сын. И все же были равны.

– Сын?

– Да, – кивнула Рогнеда.

– Кто его отец?

Зеленые глаза встретились с серыми, обе встречу выдержали, не опустились.

– Тот же, что и у твоего.

Взгляд Алохии начал темнеть, но Рогнеда продолжила:

– Только ты родила своей волей, а я насилием. И сюда не сама приехала – рабыней привезли.

Понимала ли, что может княгиня с ней сделать после этого? Конечно. Рабыня есть рабыня. Но Рогнеда больше не желала ни сына прятать, ни сама прятаться.

Алохия чуть нахмурилась, пытаясь понять, что же ей теперь делать с этим нежданным подарком от мужа.

– Хорошо. Князь велел позаботиться о своем сыне. Ребенок будет жить в тереме, место найду и кормилицу тоже. А ты…

Договорить не успела, Рогнеда покачала головой:

– Нет, сын будет со мной. Не в тереме, ни к чему это. Посели нас где-то подальше, чтоб тебе на глаза не попадались. Твоей вины в его рождении нет, но и моей, княгиня, тоже. Не желала такого, но от Изяслава не откажусь.

Они снова смотрели в глаза друг другу, но уже иначе – без ненависти, хотя и недоверчиво.

– Князь приказал охранять хорошо и тебя, и сына.

– Не бойся, я ничего не сделаю, хорониться от меня не надо. Я просила князя оставить нас в Полоцке, но… Он и Полоцк сжег, и нас к тебе прислал. Понимаю, что нежеланные гости, но не моя вина.

– Изяславом сына назвал?

– Я назвала.

Алохия не выдержала, подошла ближе взглянуть. Да, сомневаться не стоило – Рогнеда держала на руках точную копию князя Владимира. Вздохнула.

– Поселитесь в доме, что достался мне от матери. Там не очень просторно, но тебе хватит. Слуги есть?

– Нет, со мной только Ингрид.

– Кто это?

– Варяжка, которой князь поручил меня скорее убить, чем отпустить.

– А… эта? – Алохия усмехнулась, вспомнив рослую крепкую девушку, оставшуюся за дверью. – Слуг дам, но немного. И все, что нужно, тоже дам. Но не очень щедро – сама ныне небогата, все, что было, отдала твоим братьям как виру.

– Алохия, – окликнула ее Рогнеда, когда княгиня была уже у двери, – я не хотела твоего мужа, он силой взял. И сюда тоже силой прислал. А виру они всю вернули, взяв с добавкой.

– Я знаю! – резко бросила Алохия, не оборачиваясь.

Две брошенные Владимиром женщины стали жить в Новгороде.

Дом, который Алохия выделила Рогнеде и Изяславу, действительно не был ни богат, ни велик. Но ей вполне хватило.

Рубцы на душе затягиваются медленней всех остальных, а некоторые и вовсе остаются кровоточить всю жизнь. Новгород иной, чем Полоцк, Рогнеда страшно тосковала по родным местам, вспоминала братьев, которым не смогла даже сложить погребальный костер. Ингрид рассказала ей о хитрости с наступлением с двух сторон, о том, как проходил и чем закончился бой между князем Владимиром и Рогволодовичами. Варяжка утверждала, что это был честный бой, что если новгородский князь и перехитрил полоцких, то это его право, кто мешал выставить дозоры со всех сторон?

Только вот о личном мужестве князя ничего не говорила, словно того и не было на поле боя. Рогнеде все равно, она знала одно: именно Владимир погубил всех ее родных, а теперь держит на положении рабыни. А теперь к этому добавлялось еще одно, о чем бывшая княжна пока молчала.

Алохии доносили, что Рогнеда взяла себе всего четверых слуг – одну служанку для себя, одну для работы по дому и двору и двух мужчин для того же. Варяги охраны, которых вместе с Рогнедой прислал Владимир, предпочли вернуться домой на север. Рогнеда успокоила княгиню: ей бежать некуда. Если уж варяги пошли против варягов Рогволодовичей, то куда деваться ей с ребенком? Алохии не нравилась эта покорность, что-то подсказывало княгине, что Рогнеда только делает вид, что смирилась, но повода для нападок соперница не давала, приходилось просто ждать и быть начеку.

Ближе к осени Рогнеда вдруг попросила Алохию позволить ей… ходить в лес.

– Это еще зачем?

– Не знаю, княгиня, – развел руками боярин Братыня, через которого Алохия так и продолжала общаться с соперницей.

– Чем она там вообще живет? Что делает?

– Позвать, чтобы сказала?

– Нет, – поднялась со своего места Алохия, – сама посмотрю. Прямо сейчас!

Рогнеда не ждала гостей, на небольшом дворе происходило странное действо – две женщины бились мечами. Конечно, тупыми и с закругленными концами, но как бились! Ингрид это положено, все же охранница, а Рогнеда… Рогволодовна владела мечом отменно, хуже, чем варяжка, но лучше многих дружинников.

И все же не умение и не ловкость привлекли внимание Алохии. Сделав знак Братыне, чтобы не окликал Рогнеду, княгиня некоторое время внимательно присматривалась. Да, женское чутье ее не обмануло, оно сразу подсказало то, что теперь подтверждал и внимательный взор…

Но Ингрид заметила гостей, что-то сказала Рогнеде и опустила меч. Бывшая княжна тоже обернулась.

Алохия с грустью отметила, как хороша дочь Рогволода – яркий румянец на щеках, блестящие зеленые глаза, растрепавшиеся рыжеватые волосы…

– Княгиня, я не ждала твоего прихода…

– Я должна предупреждать или просить у тебя разрешения? К чему ты учишься владеть мечом?

Рогнеда отдала свое оружие Ингрид и пригласила Алохию в дом, по пути заметив:

– Я не учусь, уже умею, просто бьемся с Ингрид, чтобы не забыть.

Алохия проследовала внутрь и огляделась. Бедно, но чисто, простые лавки застелены ткаными половиками, а не коврами, как в княжьем тереме, стол выскоблен до белизны, посуда на полке вымыта…

– Зачем тебе в лес?

– Я не сбегу и Изяслава с собой брать не буду.

– Я спросила зачем?

– Летний день год кормит. Грибы пошли, и ягоды пока есть. Хочу набрать и насушить.

– Ты? Тебе мало того, что я присылаю?

– Достаточно, но я не хочу сидеть у тебя на шее. Хватит того, что из милости живу в твоем доме.

Алохия снова ответила вопросом:

– Ты беременна?

По тому, как вскинулась Рогнеда, поняла, что попала в цель.

– Да.

– От него?

– Меня, кроме князя Владимира Святославича, никто не насиловал! – зло фыркнула Рогнеда.

– Снова насильно?

В голосе новгородской княгини звучало насмешливое недоверие.

– С кинжалом у горла едва ли можно делать это добровольно.

– Князь знает?

– Откуда? Он обо мне и думать забыл. Забыл бы еще и о сыне, – зло фыркнула Рогнеда.

И снова Алохия не ответила, молча встала и направилась к выходу.

– Так я могу ходить в лес?

– Куда хочешь! Если ты и рабыня, то не моя!

– Спасибо, Алохия.

Алохия замерла на пороге на мгновение, потом вдруг обернулась:

– Я родилась в этом доме…

Почему сказала, не знала и сама. Просто вспомнилось. Рассказывали, что мать отправилась рожать в старый родительский дом. Это воспоминание никак не относилось к Рогнеде, но почему-то заставило сердце Алохии дрогнуть.

Весь вечер она размышляла, как повела бы себя, окажись на месте Рогнеды. Поняла одно: дочь Рогволода не соперница, она вовсе не отбирала князя у жены, наоборот, оказалась жертвой, и ей куда трудней, чем новгородской княгине.

Утром отобрала кое-что из утвари в закромах и отправила в дом к Рогнеде.

К вечеру в ответ принесли большую корзину отборных грибов, видно, полочанка воспользовалась разрешением ходить в лес. Ишь ты! – невольно восхитилась Алохия.

В следующий раз она пришла только со служанкой и двумя гридями-охранниками, снова оставила всех во дворе, а сама немного поиграла с маленьким Изяславом, который так забавно перебирал ножками, пытаясь ходить вдоль лавки.

– Ты знаешь, что князь на Киев пошел?

– Я ничего не знаю о князе, он не шлет мне вестей.

– Не жалко князя Ярополка? Он может последовать за твоими братьями.

И тут Алохия услышала то, что ее очень удивило:

– Мне твоего мужа жалко. Хуже нет – брат на брата.

– Он вправе мстить за князя Олега.

– Чего же он не делал этого раньше? И моего отца он в отместку за князя Олега убил?

Княгиня взвилась:

– Я за твоих отца и мать виру выплатила!

После того они не виделись пару месяцев, пока однажды Рогнеда сама не попросила пустить ее к княгине. Алохия насторожилась:

– Что ей нужно? Я же велела дать все, что может понадобиться в доме. Рожать ей рано… Неужели что-то узнала о князе?

Но все оказалось иначе.

Нет, Рогнеда по-прежнему ничего не знала о князе Владимире, и ей ничего не было нужно от Алохии.

– Прости, княгиня, что вмешиваюсь. Можешь не обратить внимания на мои слова или вовсе не слушать. Но, может, тебе пригодится…

Сначала Алохия видела только округлившуюся фигуру полочанки, для несчастной княгини это было тяжело, ведь после того как они с князем Владимиром зачали Вышеслава, муж больше не желал жену. А вот Рогнеде сделал двоих детей. Силой взял. Почему? Что в ней такого, чего нет в самой Алохии?

Вынуждена признать, что есть что-то. Она не просто вызывающе красива, но сразу понятно, что женщина сильная, очень сильная. С такой не всякий мужчина совладает, а князь любил непокорных. Сама Алохия в этом проигрывала, она очень любила мужа и не могла не только отказать ему в ласках, но и ревновала, и даже следила за князем, убирая любую красивую служанку, на которую тот бросал пристальный взгляд. Сколько ссор из-за того было!

А Рогнеда князя Владимира ненавидела. Может, в том все дело – мужчине нужна самка, которая его не хочет?

Алохия понятия не имела о том, какой раздрай в душе у самой Рогнеды, как та борется с собой потому, что снятся голубые как весеннее небо глаза князя.

Но тут разговор пошел совсем не о связавшем их мужчине.

– Твои люди возят хорошие шкуры с севера.

Алохия в ответ молчала, но потому что размышляла о себе и Рогнеде. А та, приняв отстраненное молчание за внимание, продолжила:

– Но ты отдаешь их новгородским купцам очень дешево.

А вот это уже не ее дело! Алохия отвлеклась от мыслей о неверности и предпочтениях князя Владимира.

– Хочешь купить дороже? – ее голос искрил насмешкой.

– Могла бы – купила, но ты знаешь, что у меня ничего нет. И купила бы для того, чтобы самой отвезти на торг.

– Я не жена купца и не дочь!

– Я тоже, – кивнула Рогнеда. – Но знаю, к кому можно отвезти скору на запад и продать дорого, во много раз дороже.

Княгиня хмыкнула в ответ:

– Хочешь заманить моих людей с товаром в свои силки?

– Зачем мне это? К тому же я рядом, ты всегда сможешь спросить, если что случится.

– Я не буду биться с купцами за место на рынке. Они мне помогли, когда была надобность.

Алохия даже поднялась, давая понять, что разговор окончен. А Рогнеда осталась сидеть и лишь покачала головой:

– У меня и в мыслях не было, княгиня, тебя с новгородскими купцами ссорить. Займи место полоцких, пока оно пусто.

А ведь это хорошая мысль! Почему она не пришла в голову самой Алохии? Но та подумала о недовольстве, которое вызовет такой поступок у новгородских купцов, и снова покачала головой:

– Что скажут в Новгороде, если я вдруг не стану продавать им привезенные с севера шкурки?

– Алохия, ты можешь брать скору у тех людей, у которых брал мой отец, я назову их имена. И не завозить добычу в Новгород совсем. Можно прямо по Двине пройти тем путем, каким ходили наши люди. Конкурентов не будет, князь Владимир вырезал и увел в рабство большинство знатоков.

Почему-то последние слова насторожили Алохию:

– А почему ты вдруг решила сказать мне об этом?

Полочанка вздохнула:

– Увидела на рынке раба из отцовских добытчиков. Думаю, не он один. Выкупи Радима, он тебе сторицей вернет потраченное серебро в первый же год.

– Или сбежит, как только окажется за околицей.

– Нет, ему лучше ходить под твоим началом, чем прятаться по лесам.

Разговор был еще долгим, но через неделю не один Радим – еще десяток полочан, действительно уведенных новгородцами в рабство, были выкуплены и отъедались на княжьем дворе перед отбытием на север. На том, чтобы поторопиться, настаивала Рогнеда, Алохия прислушалась. Вот-вот на землю падет первый снег, встанут реки и начнется зимняя охота. В начале зимы шкурки самые хорошие, зверь еще не протер, не растерял подпушек, потому добытчики и стремятся как можно больше взять в начале зимы.

Поверив Рогнеде и ее людям, Алохия потратила немалые средства и сделала все почти тайно, не привлекая внимания новгородцев. Всем было сказано, что отправляет людей к князю в Киев, если тот, конечно, уже взял город.

Теперь оставалось ждать. Но люди вернутся не скоро, сначала нужно все закупить у местных охотников на севере, а когда вскроются реки (Рогнеда настаивала, что лед по Двине пройдет раньше середины весны), добраться до моря, наторговать на рынках прибрежных городов и привезти добытое в Новгород.

– Если они привезут добычу, часть ее достанется тебе, – щедро обещала Алохия. Рогнеда только кивнула.

– Я многое могу посоветовать из того, что делали отец и братья, все это разорено, но возродить можно. Люди будут только рады, если ты возродишь, им на что-то жить нужно.

По подсказке Рогнеды Алохия выкупила многих рабов, приведенных новгородцами из разоренного Полоцка. Конечно, далеко не всех, ведь большую часть их отвезли на другие рынки, но и купленных хватило, чтобы на спешно расширенном дворе Рогнеды и на другом – за городской стеной – заухали тяжелые молоты кузнецов, застучали молотки бондарей и зазвенели молоточки злато– и среброкузнецов. Немного погодя одни женщины сели за ткацкие станки, а другие взялись за иглы и шелковые нити. Не только скупкой и торговлей пушниной жил Полоцк при Рогволоде, много в нем было умельцев, не все погибли на поле боя, не все из тех, кто выжил, попали рабами именно в Новгород и попались на глаза Рогнеде. Но те, кто попал и понял, что теперь под опекой своей бывшей княжны, трудились с благодарностью.

Это быстро принесло плоды.

Весной от отправленных в район Белого озера и дальше Радима и его людей пришла хорошая весть – скоры взяли немерено, больше, чем ждали, и с выгодой. Все собранное отправили по Двине на рынки, куда раньше возили люди Рогволода. Доход будет большой.

А еще позже Рогнеда родила еще одного сына, названного Ярославом. И хотя она жила по-прежнему отдельно от Алохии, они стали настоящими подругами.

Князь Владимир был где-то там далеко, от него не приходили вести, князю не до брошенных женщин и детей, он решал свои задачи.

Это вполне устраивало и Алохию, и Рогнеду. Женщины подружились и теперь старались сделать все, чтобы не зависеть от князя и материально. Обе понимали, что тому достаточно прислать дружину, чтобы все их благополучие закончилось, но надеялись, что успеют встать на ноги.

Владимир даже не подозревал, что в Новгороде против него вызревает женский бунт, который много опасней любого другого. Не военный, не ради захвата власти, а ради выживания и независимости. Две умные красивые женщины, родившие князю сыновей, не желали жить из его милости!

Но обе понимали, что до времени это нужно скрывать, что в Новгороде немало лишних глаз и ушей, и свободны в действиях они, только пока сам Владимир занят Киевом.

Князь Владимир и его дядя не обманули Рагнара – на Руси действительно были богатые города и красивые женщины.

Но уже на следующее утро после победы над Полоцком Добрыня задумался.

Упоенные победой люди Рагнара вместе с новгородцами и всеми, кто пожелал поучаствовать в разорении Полоцка, отдыхали. Они оплакали погибших, сложив огромный погребальный костер, разорили округу, отдохнули, но что делать дальше, не знали.

Идти куда-то еще опасно, скоро зима, зимой драккары встанут на берегу, а для саней нужны лошади и корм для них. Что делать с новгородцами? Привести всех в Новгород – значит потерять боевой запал, за зиму даже варяги заскучают, новгородцы разбредутся по домам, а дружина Рагнара попросту начнет грабить окрестности и насиловать женщин. Чем еще заняться варягу от безделья?

Но размышлял только Добрыня, князь же, стоило обсохнуть первому пиву на усах на пиру в честь победы, а не в память погибших, поднял тост за…

– Теперь на Киев!

На мгновение, показавшееся Владимиру слишком длинным, установилась тишина, которую взорвал голос Рагнара:

– На Киев!

Добрыня смотрел, как ликуют варяги и пришедшие с Владимиром новгородцы, молча. Князь повернулся к нему:

– Ты не согласен, дядя?

Уй поднял свой кубок:

– На Киев, князь!

– Тогда почему ты так озабочен?

– Киев не Полоцк, а дружина Ярополка не воины Рогволода. К тому же ты потерял многих.

Конечно, он был прав, но Владимир расхохотался:

– Ярополк трус, мы справимся с ним, как справились с Рогволодовичами. Разве не так?

Говорил громко, его слушали, потому в ответ раздался рев:

– Так, князь!

– Я князь, дядя. Князь!

– Ты глупец, но на Киев идти придется, – проворчал себе под нос Добрыня.

Позже Владимир подошел к сидевшему в стороне Добрыне:

– Почему ты против похода на Киев?

– Я не против, просто рано, ты не готов. И я не готов.

– Почему? Смотри, какая силища.

– Что ты будешь делать с Ярополком, если победишь?

Князь снова с удовольствием рассмеялся:

– Я возьму Киев и буду править! Ты же этого хотел?

– Я спросил не о Киеве, а о его князе, твоем брате. Что ты сделаешь с Ярополком, если победишь?

– Я одолею его в поединке у всех на виду, если Ярополк не погибнет в бою.

– Владимир, Ярополк не варяг, хотя его предки варяги. Он не станет с тобой биться. Неужели ты не понимаешь, что в Киеве совсем не та власть и иные законы, чем у Харальда на острове? Если хочешь навязать свои, победить мало. Прежде чем делать хоть шаг в сторону Киева, ты должен решить для себя, как поступишь с братом. Его нужно убить в любом случае, даже если честного поединка у всех на виду не будет. Ты меня понимаешь? Это не месть, а самосохранение. Если Ярополк останется жив и даже будет своей участью доволен, всегда найдутся те, кто отомстит за него.

Добрыня поднялся с камня, чтобы уйти.

– Но, дядя, если он уступит власть и попросит прощения?

– Взять Киев по праву сильного и победить Ярополка в поединке – не одно и то же. На Руси любят обиженных и норовят помочь им. Ты думаешь, почему я натравливал тебя на Рогволода и Полоцк?

– Ради его дочери?

– Глупец! Когда по вине Ярополка погиб Олег, ты имел право мстить и смог бы сделать это, не нажив врагов, во всяком случае, многих врагов. Но ты был юн и слаб. А потом только нападение самого Ярополка на тебя могло дать тебе право в ответ захватить Киев после победы над ним. Я ждал, что он пойдет на тебя в прошлом году, и это было бы для тебя хорошо. Эка невидаль – обиженная невеста! Кто признал бы это поводом, достаточным для мести? Но Ярополк нерешителен, а Свенельда уже нет. Киевский князь проглотил обиду, и у тебя нет повода нападать на него. Потому Киев будет стоять за своего князя.

– Но если я его одолею, Киеву придется встать под меня.

– Ты не Вещий Олег, убивший киевских князей прямо в их доме, да и Киев уже не тот.

Если честно, Владимир не вполне понимал дядю. Добрыня мечтал отомстить за свой погубленный род, мечтал захватить Киев, а сейчас, когда такая возможность появилась, вдруг проявляет нерешительность. Какая разница, как Владимир захватит Киев, главное захватить, а киевляне подчинятся сами.

– Что же делать?

– Не знаю, пока не придумал. И молчи о нашем разговоре, даже Рагнару ничего не говори, слышишь?

– Ты не доверяешь Рагнару? – нахмурился Владимир.

– Доверяю, просто пока никому ничего не стоит знать. Да и сам забудь. Иди на Киев, князь Владимир Святославич, остальное мое дело…

На Киев!

Поверив в удачливость младшего из Святославичей, за ним увязалось множество желающих поживиться, просто размять косточки и тех, кто надеялся получить место рядом с новым князем.

Впереди шли варяги, не сомневающиеся ни в чем, потому и остальным не приходило в голову, по какому праву князь Владимир Святославич собирается воевать Киев у своего старшего брата Ярополка Святославича, который ничем его не обидел и на киевском престоле сидел как наследник князя Святослава Игоревича.

Но еще раньше войска в Киев отправились нужные люди – среди киевлян искать тех, кто готов переметнуться к будущему князю и предать нынешнего. Послал этих нужных людей уй Владимира Добрыня Никитич. И не было в таком поступке ничего необычного. Как же иначе, если существуют два права – право силы и право предательства. Второе Добрыня взял на себя. Цель оправдывала средства – на кону были Киев и вся Русь.