Небольшой струг заложили в конце апреля в семи верстах от гарнизона, на берегу речки, несущей свои воды в Ламское море. Лес для постройки готовили там же. Чтобы не тратить драгоценное время и силы на переходы, ночевали на «верфи». Из наносника — сухих стволов, выброшенных на косу половодьем в предыдущие годы, — соорудили временную хижину.

Вставали чуть свет. Работа в предвкушении новой жизни спорилась. Доски для бортов и брусья для остова будущего судна распускали на козлах. Брусья партиями складывали в яму, обмазанную глиной и заполненную речной водой. Потом на большом костре докрасна калили валуны и сталкивали их в водоем. Пробыв в горячей воде с полчаса, лиственничные брусья становились мягкими и податливыми. Из них тут же гнули каркас, а согнув, укладывали под напряжением в тень для просушки. Когда брус высыхал, он сохранял установленный изгиб навечно.

Работалось весело, дружно. И как-то так выходило, что любое дело, любая деталь, заготовка получались с первого раза. Казаки были отменными плотниками и управлялись топором не хуже, чем шашкой. Доски в борта легли одна к одной, словно влитые. Установили и мачту. Квадратный парус приготовили, но решили пока не ставить — на речке в нем нужды не будет. Когда струг немного подсох, его просмолили: дно сплошь, а борта по стыкам. На края бортов приладили упоры для весел-гребей.

Команда состояла из семи человек: штабс-капитан Тиньков, есаул Суворов, ротмистр Пастухов, мичман Темный, прапорщик Орлов, юнкер Хлебников и два унтер-офицера — близнецы Овечкины.

Отплыли в Вознесение, что на сороковой день после Пасхи. Большая вода понесла струг встречь солнцу с такой скоростью, что экипажу оставалось только, налегая на греби и кормовое весло, огибать лобастые камни, торчащие из покрытой упругими завитками водоворотов реки.

Специально пришедшие проводить товарищей казаки вместе с Лосевым и его женой едва успели прощально махнуть, как струг с пассажирами и мичманом, гордо восседавшим на корме в полинялой фуражке с золотым крабом на околышке, скрылся за поворотом.

— Ой, страх какой, — с дрожью в голосе прошептала Соня, прижавшись к мужу, чем вызвала у него некоторое замешательство: жена его отличалась сдержанностью и невозмутимостью. Казалось, не существовало такого события, которое могло бы взволновать ее, а тут вдруг столько эмоций.

Поначалу Лосев относился к супруге как к домработнице. Он устал от неустроенности быта, но в душе его все еще теплилась надежда на встречу с семьей, оставленной во Владивостоке. Однако молодая якутка так заботливо и ненавязчиво ухаживала за ним, что он постепенно всей душой привязался к ней.

В первый день, благодаря высокой воде, экипаж прошел почти шестьдесят верст — прибрежные виды менялись с калейдоскопической быстротой. Мелькали каменные оскалы утесов, ощетинившиеся лесом крутые скаты, склоненные к воде деревья. Возбужденные необычностью обстановки и удачным началом сплава, офицеры (пятеро из них впервые плыли на судне) то и дело нахваливали мичмана за хорошую идею. Пешком, пусть даже с лошадками, они в лучшем случае прошли бы не более тридцати верст, да еще умаялись бы вусмерть. А тут благодать — река несет так, что едва успевали рулить.

На следующий день после полудня послышался необычный, нарастающий гул. Мичман встревожился — догадывался, что это может означать. Отдав команду грести к берегу, сам влез на поперечину мачты. С нее попытался разглядеть, далеко ли пороги, но утес закрывал обзор. Скорость течения нарастала, и гребцы, хотя и прилагали все силы, не могли вырваться из стремнины. За утесом русло выпрямилось, и река, словно стрела, выпущенная из туго натянутого лука, устремилась туда, где поток, обрываясь, исчезал в клубах водяной пыли.

Путники оцепенели от ужаса, вперив немигающие взгляды в приближающиеся «ворота», — теперь оставалось только ожидать, чем все завершится. Один юнкер пал на колени и, осеняя себя крестным знамением, стал молить Николая Угодника о помощи.

Могучая сила тем временем стремительно несла неподвластный людям струг.

— Держись, ребята! Авось не пропадем! — прокричал штабс-капитан, но его голос потонул в сплошном реве низвергающейся в пропасть воды. Судно, распластавшись раненой птицей, на миг зависло в воздухе и, сверкнув мокрыми боками, рухнуло в белесую от поднимающихся клубов водяной пыли «глотку дьявола» и исчезло в бесновато-кипящем котле, из которого непрерывно выкатывались и мчались дальше тугие пенистые валы. Они и вынесли вместе с клочьями пены расщепленные доски — все, что осталось от крепкого судна.

Цепляясь за обломки, офицеры один за другим выгребали к песчаной косе. Выбравшись из воды и откашлявшись кровью, бежавшей из разбитого рта, юнкер Хлебников опустился на колени и поцеловал землю, шепча слова благодарности милостивому Николаю Угоднику. Вскоре и остальные один за другим, мокрые, в ссадинах и кровоподтеках, выползли и сгрудились вокруг мичмана.

— Знатно искупались?! — прокричал он, пересиливая рев водопада.

— Кретин! Столько лет врал нам, флотоводец хренов! Не мичман ты, а поломойка! И мы болваны — нашли кому довериться! — заорал на вытянувшегося сразу в струну мичмана озверевший штабс-капитан. Он со злостью сплюнул и замахнулся было, чтобы врезать по носу, но, овладев собой, передумал и только ткнул яростно кулаком мичмана в грудь.

— Я ж говорил, на лошадках надо, так вам свои вещи носить тяжело. Зато теперь и носить нечего, и золота нет, — напомнил юнкер, зажимая ладонью еще одну рану, на плече. — Слава Богу, что Николай Угодник нас самих уберег!

— А я, господа, плавать научился. Такой вот сюрприз! — пытаясь разрядить обстановку, пророкотал есаул.

— Да уж, удивительный сюрприз — лапки кверху, мордой вниз, — с горькой иронией пошутил штабс-капитан. — Зря мы от якута про сплав скрывали. Он, скорее всего, о водопаде знал — предостерег бы.

— Чего теперь, господа, после времени разговоры говорить. Пошли посмотрим, может, что прибило, — позвал есаул и зашагал по берегу.

Как ни странно, гул по мере удаления от водопада нарастал. Вскоре стало ясно почему. Саженях в ста находился следующий водослив, еще более внушительный и страшный. В этих местах тысячи лет назад гигантская сила сместила земные пласты, и под образовавшимися уступами река выбила внушительные котлы. Со стороны могло показаться, что здесь прошел великан и продавил глубокие ямы.

Перед вторым сливом увидели котомку Суворова, зацепившуюся лямкой за сучковатую коряжину. Пришлось опять лезть в воду. Зато теперь у них были пара рубашек, казачьи, с желтыми лампасами, брюки, моток веревки, нагайка, хромовые сапоги, кружка, миска, ложка и никому не нужный дымарь. Одну рубашку сразу разорвали на ленты, чтобы перевязать юнкера.

Глядя на бушующую внизу стихию, офицеры поняли: искать что-либо дальше бессмысленно. Не сговариваясь, повернули обратно к гарнизону. До него было изрядно — верст семьдесят пять, не меньше.

Время близилось к обеду, и все острее ощущалось желание поесть. Известно, начало лета — бесплодное в тайге время. Ягоды, даже самые ранние, не поспели. Орехов и грибов в помине нет. Немного заглушала голод черемша, растущая на полянках.

Попутный ветер гнал солнце на запад, к зубастому горизонту, натягивая на тайгу темнеющее на глазах покрывало.

Чем ниже опускалось светило, тем сильней досаждал гнус. Путникам не повезло — как раз на эти дни пришелся пик вылета этих насекомых. От несметности этой кровожадной рати все живое начало истерично метаться по тайге, ища спасения. Когда ветерок стихал, гнус буквально заедал людей. Проведешь рукой по щеке — она покрывается липкой кровью, перемешанной с кашицей из раздавленных насекомых.

Звери заходили в омуты, и над водой торчали только их головы, чуть освещенные неверным светом луны.

— Господи, что творится? Гнуса, как снега в метель, — почти рыдал гуще всех облепленный кровососами поручик.

— По-моему, больше, — раскатисто простонал Суворов, голова которого была обмотана запасными брюками.

— Есть предложение — последовать примеру сохатых, а заодно и искупаться на сон грядущий.

— А что? Чудесная мысль, — обрадовались братья Овечкины.

Раздевшись донага, с осторожностью прошли по угловатой гальке и кинулись в воду. Стремительное течение, объяв тугими струями, массировало, освежало искусанные тела. Люди почувствовали, как уходит накопившаяся за день усталость, раздражение, а главное — слабеет, как будто смывается, нестерпимый зуд. Офицеры с наслаждением лежали в воде, загребая руками против течения. Из-под них выскальзывали гладкие камушки, какие-то рыбки мягкими губами тыкались в белую кожу. Река возвращала людей к жизни, но, как только они вышли из воды, насекомые вновь атаковали их.

Пригодилось огниво и кремень, найденные накануне. Развели дымокур, иначе о сне не могло быть и речи. Чтобы костер не потух от сырого мха и листьев, наваливаемых для дыма, прежде ему дали хорошо разгореться, накопить жарких углей.

Нарубив лапника, легли спать. Чтобы поддерживать дымокур, установили дежурство. От дыма то и дело кашляли, но выхода не было.

Лишь только набравшее силу солнце разогнало скопившийся в долине туман, офицеры продолжили путь.

К «верфи» подошли на исходе четвертого дня. Счастливые, обессиленно повалились на скамьи под навесом. Кашеваривший во время строительства струга ротмистр, немного отдышавшись, встал. Соблюдая неписаный закон тайги, он оставил на полке немного продуктов: крупу, соль, пластину вяленого мяса. Разожгли костер, сварили похлебку. Тут уж пригодилась посуда из котомки есаула. Единственную ложку пустили по кругу. Варева хватило на четырнадцать кругов.

Сумерки тем временем перешли в ночь. Захохотал, стращая обитателей тайги, филин.

— Господа офицеры, может, сразу в гарнизон? Осталось немного, тропа хорошая. Зато спать ляжем в избе, без мошкары, — предложил поручик.

— Верно, чего здесь всю ночь с кровопийцами воевать, пошли, — дружно поднялись остальные.

Проходя мимо глиняной ямы, в которой запаривали шпангоуты, смекалистый есаул обмазал лицо и руки глиной. Товарищи последовали его примеру. Теперь комары были не страшны. Правда, подсохнув, глиняная маска растрескалась, и крохотные вампиры стали забираться в трещины. Заморосивший дождь поубавил их численность, но прибавил злости. Люди почти бежали — мысль о скором надежном укрытии придавала сил. Вырвавшийся вперед поручик на развилке вместо тропы, ведущей в гарнизон, свернул на хорошо натоптанную звериную тропу. Никто из следовавших за ним в темноте не обратил на это внимания.

Минула ночь. Тяжелые, свинцового цвета тучи обложили тайгу со всех сторон. Провалы между холмов залило туманом, из которого островками проступали макушки деревьев. Зарядил нудный дождь. Он то моросил, то затихал: уже трудно было понять, дождь или туман окружает людей.

— Господа, смею предположить — мы заблудились. Давайте общими усилиями попробуем определить, в какой стороне гарнизон, — произнес штабс-капитан, устало привалившись к дереву.

Люди были настолько измучены ночным броском, что никто не смог в ответ и слова произнести. Они находились в том состоянии, когда все равно, куда идти, — лишь бы сказали куда.

Поскольку никто не представлял, где они сейчас находятся, Тиньков предложил спускаться по распадку вдоль петлявшего среди обомшелых валунов ключа — у воды больше вероятность встретить оленеводов. Пройдя версты две, люди услышали ровный плеск речки, вьющейся сильным прозрачным телом среди гор по каменному ложу. Вдоль русла тянулась звериная тропа. Дальше шли по ней, никуда не сворачивая.

Через час-полтора уткнулись в кладбище: несколько колод — бревен, расколотых вдоль на две половинки и стоящих на четырех, а маленькая, видимо для ребенка, — на двух столбах. На деревьях рядом с колодами висели черепа оленей с рогами. Под одним из них в траве лежал медный котел с пробитым дном, несколько наконечников стрел из мамонтовой кости.

Окрыленные надеждой скорой встречи и с самими кочевниками, офицеры зашагали веселей.