С появлением в гарнизоне женщин его обитатели незаметно разделились на два дружественных, но с разными интересами лагеря: холостяков и семейных.

Последних установившаяся, размеренная, полная домашних забот жизнь устраивала. Лосев, правда, иногда тосковал по семье, оставшейся во Владивостоке, но вместе с тем понимал, что шансов соединиться с нею нет, а якутка Соня души в нем не чаяла и родила двух замечательных мальчиков. Один уже помощник — носит по одному полешку дрова к печи, второй вьюном в зыбке ворочается, подвесом поскрипывает.

Холостяки же чувствовали себя ущемленными. Им тоже хотелось, чтобы рядом была заботливая женщина, которая даст продолжение роду. Постепенно они стали склоняться к мысли, что для них единственный способ исполнить это желание — эмиграция. В Китай или Русскую Америку — уж как получится. Осуществить это можно было, только выбравшись на побережье Охотского моря. Там они рассчитывали отыскать друзей мичмана по мореходке и с их помощью нанять судно. Но прежде следовало запастись золотом в достаточном количестве: каждый уже строил радужные планы на жизнь.

Штабс-капитан мечтал разыскать оставленную в Харбине семью и заняться разведением скаковых лошадей. Близнецы Овечкины просились к нему конюхами. У мичмана программа была попроще: купить домик с землицей, жениться и заиметь кучу детей. Юнкер грезил служением Богу в православном храме.

С конца мая, лишь только на речушке растаял лед, они, а с ними за компанию и женатые казаки, переквалифицировались в старателей.

У холостяков, не обремененных семейными заботами и живших коммуной, «рыжуха» прибывала намного быстрее. И неудивительно — они посвящали промыслу практически весь световой день.

Старательская работа сама по себе незатейливая, но требует отменного здоровья и выносливости. Стоять часами в воде, от которой уже через минуту ломит ноги, не каждому по силам. Икры, покрытые синими узорами вздутых вен, багровели. Суставы, особенно на ногах, опухали. К концу дня их ломило так, что приходилось каждый вечер прогревать в жаркой бане. Если и это не помогало, тогда уж ничего не оставалось, как томиться несколько дней на теплой печи.

Жалеючи мужей, женщины из выделанных шкур тайменей сшили непромокаемые бродни. (Крепкие нитки они получали из сухожилий: разминали руками и, отделив самые тоненькие волокна, брали два и, старательно мусоля слюной, сучили на голом колене). Женатики теперь, надев под бродни меховые чулки, могли спокойно мыть золото весь день. Чтобы рыбья шкура не рвалась об острые камни, поверх бродней натягивали короткие ичиги из лосиной сыромятины, пропитанной медвежьим жиром. Такая обувка оказалась столь практичной и теплой, что и холостяки заказали ее.

Для своих мужей женщины вышивали на голенищах замысловатые узоры и окрашивали рыбью кожу кто в желтый цвет — отваром коры ольхи, кто в красный — лиственницы. А чтобы краска не смывалась, в отвар добавляли порошок из рыбьей икры. У холостяков бродни были попроще: не расшитые и некрашеные.

Добыча на речушке падала, и сдружившиеся Суворов и Пастухов решили попытать счастья на притоке, верстах в двух от первых промывок.

Начали прямо с устья. Есаул первым зачерпнул галечник лотком — небольшим корытцем, выдолбленным из ствола тополя, с пологими краями и поперечной канавкой посредине. Колыхая его на руках в проточной воде, он смывал песчинки и камушки до тех пор, пока в бороздке не остались только крупинки тяжелого желтого металла. Полученный «улов» порадовал. В следующем заборе он оказался еще больше. Хмелея от азарта, Суворов заорал:

— Ротмистр, быстрей сюда!

Сверкая загорелой лысиной, обрамленной венчиком седеющих волос, Пастухов подошел, гордо неся свою добычу, тускло поблескивающую на дне проходнушки, застеленной для сбора самых мелких частиц ворсистым куском шинельного сукна. Она оказалась заметно больше.

— Ну ты даешь! Превзошел учителя! — восхитился есаул.

Золото тут напоминало хорошо отшлифованные сплюснутые зернышки, тогда как на старом месте оно имело вид тонких чешуек.

Как-то, намыв за день желтых зерен меньше обычного, Суворов пробурчал по дороге в гарнизон:

— Мы думаем, что ищем золото. Нет, это оно ищет нас и превращает в своих рабов. Чем больше его имеешь, тем вернее служишь. Я ведь в отряд потому еще пошел, что надеялся от этой болезненной страсти избавиться. Ан нет, не вышло — и тут достала.

До морозов намыли «рыжухи» около пуда. На каждого получалось почти шесть фунтов. По расчетам, этого должно было хватить для обустройства на новом месте. Решили трогаться в путь, как только сойдет снег.

Мешочки же с золотым песком каждый день упрямо напоминали обитателям гарнизона о долге перед старателями прииска Случайный. Теперь-то они хорошо представляли, какого труда стоило тем намыть изъятые у них два с половиной пуда. Больше всех терзался угрызениями совести подполковник. В конце концов он собрал всех.

— Господа, что будем делать? Держать слово, данное старателям, или махнуть на наше обязательство рукой?

Офицеры, уже настроившиеся по окончании зимы выбираться к морю, приуныли: если возвращать долг, то их эмиграция отложится как минимум на год, а то и два. Но все сошлись на том, что нарушать слово офицера, даже в такой ситуации, им не к лицу.

После принятия этого мужественного решения договорились в дальнейшем намытое делить на две равные части, одна из которых пойдет в общий котел, а вторая на личные нужды.

Наступивший сезон отработали как заведенные и, сами того не ожидая, к осени собрали необходимое количество золотого песка и самородков. Выручила богатая золотоносная жила. Только на ней за две недели намыли почти пуд шлихового золота.

На прииск отправили Суворова с Дубовым. Барак они нашли легко. Тот, правда, стал раза в три короче и казался совершенно заброшенным. Внутри — ни души.

— Неужто разъехались? — расстроился Суворов.

— Да нет, кто-то живет. Вон чайник на печи, вода в ведре чистая. Надо еще разобраться, кто здесь теперь хозяйничает, — сказал рассудительный Дубов.

— И то верно. Только давай от греха подальше в лесочке покуда затаимся.

Вечером появились хозяева — трое усталых оборванцев с пегой, понурой собачонкой. Есаул признал людей и окликнул одного из них по имени.

Те удивленно уставились на человека в казачьей амуниции:

— Суворов, ты, что ль?

— Кто же еще? А где остальные?

— Мы тута одни. Как рыжуха кончилась, так и разошлась артель. Кто к семьям, кто на новые залежи. А нам и податься некуда. Так и живем. Барак токо укоротили, штоб помене топить. Золотишко моем помаленьку — нам хватает. Зимой соболя промышляем… Ты-то как? Важный стал.

— Слава Богу! Грех жаловаться. Мы к вам по приказу подполковника. Поручено долг вернуть.

Есаул вынул из вьюка тугие, увесистые мешочки:

— Держите. Здесь ровно столько, сколько брали.

Старатели онемели. Потрясенные честностью офицеров, долго стояли истуканами, боясь прикоснуться к свалившемуся богатству.

— В акте распишитесь все трое, — ткнул пальцем в бумагу Суворов. — Всех остальных из артели найдите, каждому его долю отдайте по-честному. И не шалить. Про обман все едино узнаем. Руки повыдерем, ежели что.

Пока разговаривали, к собачке подбежали два длинноухих зайчонка-подростка и легли у ее ног. Та сразу оживилась и принялась тщательно вылизывать их. У Суворова с Дубовым от изумления широко раскрылись глаза.

— Что, дивно? И мы дивились, когда Мулька весной их притащила. Видать, зайчиху-то задавила, а мальцов пожалела. Сама щениться уж не могет, а понянчить малых еще охота. Все лето возилась с ними. Насилу выходила. Оне так с нами и живут. Нам-то хорошо: коль сильно прижмет, так провиант под боком.

— Да вы что? Как можно? Они к вам как к родителям, а вы — «провиант»! Не по-христиански это, — заволновался Дубов.

— Да это так, к шутейному слову пришлось… Сами к ним прикипели. День-другой нету, так переживашь, будто за дите малое, а прискачут — праздник, — оправдывался старшой.

Вернув долг, офицеры почувствовали, что с души свалилась огромная тяжесть. Теперь они могли с чистой совестью готовиться к отъезду. Всю зиму только и делали, что перебирали вещи, решая, что взять с собой, что оставить. За время жизни в гарнизоне каждый успел окружить себя не только нужными, но и милыми, дорогими сердцу вещицами. Получалось, как ни крути, что вместе с харчами, оружием, боеприпасами груза у каждого из них набиралось по три-четыре пуда.

— И как мы с такими торбами потащимся? — заныли братья Всевлады.

— Может, лучше заплатить Василию, чтоб на лошадках довез? — предложил юнкер.

— До побережья-то он нас довезет, а кто знает, сколько времени еще мыкаться придется, пока судно наймем? Могут и повязать, — высказал свои опасения есаул.

— Послушайте, господа! Может, построим струг и, спустившись по реке, станем дрейфовать вдоль береговой линии? — подал смелую идею мичман. — Рано или поздно кого-нибудь зафрахтуем. Василий говорил, что американцы несколько новых факторий открыли. А не повезет, так на том струге на Сахалин махнем. Компас у меня есть, парусину Василию закажем.

— Хорошо придумал! Тогда и золото сэкономим, — обрадовались Овечкины. Остальным эта идея тоже пришлась по душе.

Лосев, узнав о намерении товарищей, поддержал их и пообещал выделить на подмогу пару казаков, в плотницком деле сведущих.