В гарнизоне якут появился только в конце лета.

— Не ругай, ваше степенство, запоздал маненько — болел.

— Патроны привез?

— Шхуна не пришла. Море скоро мерзнет, шхуна не ходи. Лето ждать надо, — ответил купец, щуря и без того узкие прорези глаз.

— Брешет он все, плут толстомордый. Наверняка «рыжуху» прикарманил, — не сдержался ротмистр Пастухов.

— Куды черт! Зачем так говоришь? Не слушайте его, ваше степенство. Василий Сафронов честный купец.

— Эх, грому на тебя нет, башка торговая, — не унимался, гнул свое ротмистр.

— Твой ум короче комариного шага, — огрызнулся тот, недобро прищурившись.

— Ты, любезный Василий, язык-то прикуси и боеприпасы следующим летом доставь в гарнизон без отговорок. Мы с тобой с избытком рассчитались, и ты уговор выполняй! — поставил на место купца подполковник.

— Хорошо, хорошо, ваше степенство, — тут же миролюбиво закивал Сафронов. — Шхуна не пришла, что могу делать? Ваше степенство, сердиться не надо. Все сделаю, что захотите. Вот привез вам жен. Три якутки, две эвенки. Молоденькие! — с трогательной ласковостью сказал хитрый плут и добавил: — Хорошо, когда всем хорошо!

Василий ненадолго скрылся за деревьями и вскоре вышел с «невестами». Молоденькие, смуглолицые, румянощекие, с черными до пояса косами, девушки искоса поглядывали на мужчин карими глазами.

— Ваше степенство, выбирай первым, — как можно мягче, елейным голоском предложил, низко поклонившись, Василий.

— Откуда они?

— Должники рассчитались. Вам дарю — мужчине нельзя без жены. Вам тоже правильно жить надо. Верно, ваше степенство? Мне денег за них не надо. Василий добрый якут. Людям всегда хорошо делает, поэтому его все любят… Продукты вот вам еще привез. Посуда есть. Бери что надо, рассчитаетесь потом, — суетился купец, подмигивая насупленному ротмистру.

«Да, дураком я был, что понадеялся на якута. Видел же — каверзный человек. Но и ссориться с ним нельзя. Может, оно и неплохо, что он женщин привел. Все надеялись, что скоро на настоящее дело пойдут, а тут опять осечка. Люди и без того раздражительны, задираются — в такой тесноте живем», — пронеслось в голове Лосева. Вслух же сказал:

— И то верно — целый год впереди.

Мужики забыв про патроны, невольно приосанились.

— Ваше благородие, девки-то хороши! Вон какие крепенькие да миленькие. Дозвольте мне вон ту взять, — быстрее других нашелся прыткий Шалый.

— Не суетись. Это дело серьезное и обоюдное. Тут все с взаимного согласия, без понуждения должно быть. Пусть они поживут, к нам присмотрятся, мы к ним, тогда и решим, — ревниво возразил Лосев, которому тоже приглянулась обаятельная якуточка.

— А как без венчания? Грех ведь, — заволновался набожный юнкер Антон Хлебников. Его большие серые глаза смотрели на командира вдумчиво и преданно. Тонкие правильные черты благородного лица говорили о том, что у юноши чуткая, нежная, ранимая душа.

— Не беспокойся. Что в уставе сказано? В военное время старший чин всему голова. Так что я в гарнизоне один во всех ипостасях. Повенчаю как-нибудь с божьей помощью.

Уже через два дня Лосев построил гарнизон и, чтобы избежать конфликтов между мужиками, попросил девиц самим выбрать спутников жизни — кому кто приглянулся. Все как сговорились — указали на него. Тогда подполковник подошел и галантно подал руку понравившейся якутке. Выбор остальных девиц пал на четырех казаков. Своим практичным женским умом они безошибочно определили, что с ними не пропадут.

Минуло три года. Поселение стало не узнать. Офицерам, обученным в кадетских и юнкерских училищах только воевать, крайне повезло, что с ними оказались выходцы из казачьего сословия: эти люди не только имели наследственную привычку ко всяким трудностям, но и умели делать буквально все.

Когда в гарнизоне появилось пять супружеских пар и встал вопрос — где жить? — казаки сразу принялись за дело. Свалили на склоне горы, прямо напротив землянок, кондовые кедры. Обрубив сучья, спустили хлысты по каткам вниз. Ошкурили, окантовали. Мастерски выбрали четвертя, срубили в верхнюю чашу углы с выпуском.

На нижние же венцы использовали лиственницы, спиленные на болоте в полнолуние. Такие бревна не поддаются гниению и, делаясь с годами все крепче, служат веками.

Офицеры в этих делах были только на подхвате: принести, подать, подержать. Из них лишь есаул и мичман умели управляться с топором.

Собрали на мох два первых сруба-крестовика. Больше в первую осень не успели. Двускатные крыши на них возвели тесовые. Окна для тепла прорубили маленькие, в два бревна высотой. Дубов украсил их наличниками с долблеными узорами. Для пола и потолка напилили плах. Из дикого камня сложили большие печи. Напротив устья оборудовали закуток для готовки еды. За боковой стеной печи устроили помост для спанья, выше — полати. Посреди горницы поставили стол. Вдоль стен неподвижно укрепили широкие лавки, над ними, выше окон, полки для мелких предметов домашнего обихода. Двери, чтоб не пробил мороз, обили с двух сторон шкурами.

В следующее лето поставили еще четыре избы. Всего получилось шесть: пять для семейных и одна, побольше, для холостяков. Поселение, по предложению поручика, обнесли для порядка и безопасности заплотом: ему хотелось, чтобы их гарнизон походил на настоящую русскую крепость.

У домов на припеке весной копали гряды. Сажали лук, редьку, картошку. Дубов собрал в лесу несколько пчелиных роев и расселил их в заранее подготовленные колоды. К осени соорудил для пчел омшаник. Кроме того, вблизи полян, богатых медоносами, выдолбил в нескольких кедрах полости. Место, через которое вырубал дупло, плотно закрывал деревянной вставкой. Вовнутрь вешал остатки сот. В период роения пчелы-разведчики быстро находили надежные, теплые жилища и приводили в них рои. Уже следующим летом меду накачали столько, что с десяток пудов выделили на обмен с Василием.

Зверя тоже добывали в достатке. Чтобы шкуры не пропадали, казак Шалый стал их выделывать, а его супружница Ульяна — шить из кожи для обитателей гарнизона одежду и обувку. Как-то Федот выделал шкуру добытого в берлоге медведя и попросил Ульяну сшить из нее душегрейку, но та отказалась, замахала на него руками:

— Чур, тебя, чур! Наденешь шкуру медведя, за тобой его дух ходить будет. Накажет за то, что убили амаку. Не надо носить шкуру медведя, худо нам будет.

Купцу Сафронову в обмен на мануфактуру, соль и инструмент они теперь кроме даров тайги сдавали излишки сыромятины и меховую одежду.

Про патроны уже и не поминали. У купца всегда был один ответ: «Шхуна не пришла», и для пущей убедительности он, горестно вздыхая, широко разводил руками. Белогвардейцам же ссориться с якутом не хотелось. Он хоть и обдирал их, как липок, но необходимым обеспечивал. Что ни закажешь, все доставит.

Порой гарнизонных все же посещали робкие мысли о том, чтобы выйти, сдаться на милость властям. Но после рассказов якута о том, какие суровые приговоры выносят даже тем, кто всего лишь сотрудничал с белыми, мысли эти быстро улетучивались. Люди понимали, что купец может и приврать, чтобы не потерять выгодных покупателей, но все равно было боязно.

Оставшиеся без женщин уже на второй год стали просить якута привезти и для них невест, но тот упорно отказывал.

Особенно донимал купца ротмистр.

— Василий, выручи! Окажи милость — мне хоть косую, хоть кривую. А то ведь помру, так и не посеяв семени, как будто и не жил на земле. Страшно мне это. Сколько скажешь, уплачу, выручай!

Но якут, против обыкновения, был тверд и непреклонен. Дело в том, что один из его должников пожаловался участковому милиционеру: мол, Сафронов Василий дочь-красавицу на год взял за долги и никак не отдает. Еле выкрутился. Пришлось самому одаривать жалобщика, чтобы тот говорил, что дочь нашлась, у больной тетки живет, смотрит за ней. Тогда Василий не на шутку струхнул и дал зарок больше живым товаром не заниматься.

У Антона Хлебникова отец был священником, и тому с малых лет вплоть до кадетского училища приходилось замещать то заболевшего пономаря, то подьячего, то звонаря, и постоянно петь на клиросе. Привыкший к твердым церковным порядкам, юнкер и здесь старался регулярно выполнять установленные обряды, читал ежедневные псалмы, молился за здравие обитателей гарнизона. Постепенно к нему начали осознанно присоединяться и другие. На главные престольные праздники собирались, как правило, в доме командира.

Перед рождением первого младенца срубили ладную часовенку. Лосев отнес в нее свой походный складень. Вместо лампадки повесили плошку с фитильком из скрученных прядок лишайника и в дальнейшем каждое воскресенье вели службу там.

По первости это воспринималось как привычные офицерские собрания. Но юнкер, знавший наизусть почти все Евангелие, всегда к месту рассказывал что-нибудь из жития святых, пел красивым голосом псалмы. Так исподволь и служба по чину наладилась.

Лосев как-то даже пошутил:

— Ты, юнкер, среди нас самый молодой, а уже учительствуешь.

— Господин подполковник, Боже упаси, я не учительствую. Просто пытаюсь донести до всех слова Господни. Вы же знаете, что все мои предки священнослужители.

— Ты не обижайся, я ведь одобряю твои старания. Помнишь, как у преподобного Серафима Саровского: «Учить других — это как с высокой колокольни бросать камни вниз. А самому исполнять — это с мешком камней на спине подниматься на эту самую колокольню. Посему, чтобы тебя слушали, сам первым исполняй все, чему учишь». Так и ты для нас в этом смысле образец.