Нескольким горсткам отчаянных рубак, в том числе остаткам отряда подполковника Лосева, после разгрома красными добровольческой дружины генерала Пепеляева удалось укрыться в глухих, малодоступных урочищах Восточной Якутии.

Красноармейцы долго гонялись по пятам команды подполковника, но великолепно ориентирующиеся в тайге Иван Дубов и Федот Шалый увели отряд через мари и болота в такую глухомань, что преследователи потеряли их след. Даже кочующие оленные эвенки и те не имели представления, где тот отряд и что стало с его бойцами. Замерзли в трескучие морозы или утонули на порогах? Заела мошкара или умерли от истощения? Только остроглазый беркут знал о том…

Гарнизон, состоящий из двенадцати человек — восьми офицеров и четырех казаков, — обитал в двух полуземлянках. Их вырыли в глухом широком распадке неподалеку от горячего источника, напористой струей бьющего из-под обомшелого валуна, метко нареченного Шалым «Бараний лоб», — вода в нем немного пахла протухшими яйцами.

В морозные дни источник обильно парил и ближние деревья опушались густым игольчатым инеем. Земля и береговые камни вокруг него были теплыми. Особенно это было заметно зимой: кругом бело, а вдоль истока ключа кое-где даже травка проглядывает. Первое время мылись в ручье. Потом обожавшие баню казаки не поленились, выкопали еще одну небольшую землянку и, натаскав туда кучу валунов, устроили там парилку.

Поначалу крохотный военный гарнизон насчитывал пятнадцать человек. В первый же год по недосмотру двое угорели в парилке. При углях зашли, так и заснули: один на полке, второй возле выхода. К числу банных потерь можно отнести и несчастный случай с Лосевым. Когда на камни плеснули воду, раскаленный валун какой-то особой породы стрельнул — и острый осколок вонзился подполковнику прямо в веко, лишив его глаза.

А зимой 1925 года потеряли хорунжего Соболева — мощного, словно скрученного из тугих мускулов, офицера. Охотясь в горах, он сорвался с карниза и сломал позвоночник. Соболев был необычайно совестливым и гордым офицером. Это его и погубило: постеснялся ночью разбудить товарищей для исполнения естественной надобности. К утру в землянке стояла нестерпимая вонь.

— Что за дела! Спишь как в сортире! Сколько можно терпеть! — зло цедил сквозь зубы мичман Темный, худощавый, высокий моряк. Ему было около тридцати, но из-за грубых черт лица и звероватой походки он казался старше. В его манере говорить проступала резкость и строптивость характера.

— Господин мичман, как вам не стыдно! — одернул его Лосев.

— Под ноги смотреть надо, когда по горам ходишь, — вспылил мичман. — И довольно мораль читать. Из-за головотяпства одного страдают все.

Хорунжий, стыдясь своей невольной оплошности, весь сжался, покрылся красными пятнами. Не желая быть обузой для товарищей и терпеть унижения от мичмана, ночью он, скрежеща зубами от нестерпимой боли, раздирая в кровь руки, сумел выползти из землянки. Когда утром хватились, было поздно: раздетый, он промерз уже насквозь.

Его смерть послужила толчком для новой стычки. Надо сказать, что первое время ссорились вообще часто: у каждого был свой характер, свой взгляд на то, как действовать дальше. Одни нападали, особенно яростно мичман:

— Сколько будем отсиживаться? Чего ждем? Во время войны с Наполеоном партизаны вон какой урон врагу наносили. А мы что, оружие в руках держать разучились? Все одно тут подохнем! Так лучше пару-тройку красных с собой прихватить, чем гнить здесь.

Другие сомневались. Молоденький безусый юнкер, например, предлагал:

— Господа, надо попытаться узнать, что в мире творится. Может, амнистия объявлена? Чего прятаться?

— Может, и объявлена, да волк никогда собакой не станет. Тихо сидеть надо, — возразил ротмистр Пастухов.

— Трус вы, господин ротмистр, а не офицер! Тени своей боитесь! — презрительно сплюнул мичман Темный.

— Молокосос, и это ты меня в трусости обвиняешь? Что ты на своем флоте видел? Хоть раз в рукопашную ходил?! — рассвирепевший Пастухов, сжав кулаки, придвинулся к мичману.

Подполковник, видя, что назревает потасовка, решительно встал между ними:

— Господа, успокойтесь! Нам действительно нужно разведать, что вокруг творится. Но куда зимой? Перемерзнем в наших обносках. Да и следы нас выдадут. Весны дождаться надо. Как лес зазеленеет, отправим разведку. Вы, мичман, у нас самый резвый, вот и готовьтесь, — сказал Лосев и, как бы ставя точку, примирительно похлопал его по плечу.

Напряжение спало. Разговор перекинулся на хозяйственные темы. Авторитет Олега Федоровича Лосева был неоспорим. Непреклонная воля, светящаяся в его глазах, ломала встречные взгляды, удерживала людей от открытой конфронтации. Улыбался он редко. И весь был холодно-сдержан, скуп на слова.

Когда деревья выпустили листья, мичман напомнил Лосеву об обещанной разведке. Подполковник не рискнул отпустить его одного — отправил в паре с младшим урядником Шалым.

Вернулись лазутчики на удивление быстро — на пятый день, и не одни. Привели с собой бродячего торговца — улыбчивого якута Василия Сафронова с круглым, смуглым, словно прокопченным, лицом и едва видными в узких щелочках маслянистыми глазками, с просвечивающей клиновидной бороденкой. Он перебивался тем, что объезжал одиноко кочующие семьи тунгусов на навьюченных ходовым товаром лошадках и выменивал его на пушнину.

Разведчики встретились с ним случайно на таежной тропе. Слово за слово — разговорились. Сели вместе перекусить у костерка. Тертый якут сразу почуял в них союзников. Осторожно жалуясь на нынешнюю власть, убедился, что перед ним свои люди, и стал откровенней. Купец быстро сообразил, что дружба с отрезанными от мира белыми офицерами сулит хорошие барыши, и безбоязненно предложил им свою помощь, а взамен — пусть попробуют мыть золотишко, а зимой промышлять пушнину.

Обитатели гарнизона повеселели — связь с якутом решала многие проблемы. А сейчас они, пользуясь щедростью торговца, наслаждались забытым вкусом сахара и сухарей. От него узнали, что до ближайшего поселения, его родного улуса, пять дней пути, что других селений в округе нет, что красные выжимают из народа последние соки и лютуют: недавно расстреляли троих белопартизан Артемьева.

Стало очевидно, что в селения пока лучше не соваться, но зато в окрестностях гарнизона им опасаться некого и можно уходить на охоту подальше.

Неугомонный мичман уже на следующее утро отправился вниз по ключу и через пару часов вышел к речке. Увидев, что она буквально кишит рыбой, недолго думая сплел из ивы с пяток «морд» и расставил в узких протоках. С того дня рыба в гарнизоне не переводилась. Запеченные на углях тугие хариусы и ленки в собственном соку (каждого заворачивали в несколько листов лопуха или обмазывали глиной) разнообразили стол и были поистине царским деликатесом. А уж какой наваристой получалась уха!

Непонятно откуда набежали олени. В верхнем ярусе гор появились снежные бараны. Жизнь налаживалась.

Промышлять круторогов на безлесых гольцах было сложно — открытые склоны просматривались насквозь. Но и тут вскоре подфартило: выслеживая баранов, ротмистр Пастухов обнаружил солонец. Он оказался совсем близко — всего в двух верстах от гарнизона. Глинистая темно-серая почва была сплошь истоптана копытцами животных. С той поры один-два барана по мере необходимости регулярно «перекочевывали» в гарнизонный ледник, устроенный на затененном склоне в вечной мерзлоте.

Однообразная, замкнутая жизнь, лишенная событий и впечатлений, складывалась из дней, как две капли воды похожих друг на друга. Некоторое разнообразие вносили лишь перемены в погоде, охота на зверя, а особенно — приход торговца. В какой-то степени разнообразили житье-бытье и вечерние задушевные разговоры, начинавшиеся, как правило, сразу после трапезы. Они сближали отрезанных от мира людей и позволяли им почувствовать себя частицей пусть небольшого, но крепкого сообщества.

Самой частой темой разговоров были, конечно, до сих пор кровоточащие воспоминания о горьких поражениях и рассуждения — что делать дальше? Здесь позиции разделялись. Одни по-прежнему являлись сторонниками партизанской войны, другие не видели в ней смысла.

Через Василия Сафронова к ним доходили сведения, что в Нелькане и Аяне уже сами коренные жители под предводительством эвенкийских старейшин вместе с остатками неустрашимых белопартизан Артемьева подняли восстание и учредили Тунгусскую республику. Правда, просуществовала она всего несколько месяцев и была ликвидирована регулярными частями Красной Армии. Что один из видных якутских большевиков Ксенофонтов, пережив революционную эйфорию и утратив иллюзии, навеянные коммунистическими идеями, организовал мощное антисоветское движение. Его вооруженные формирования взяли под свой контроль почти половину территории области, но и он не смог устоять против спешно переброшенных сюда из Иркутска крупных армейских соединений.

К сожалению, а может, к счастью, в гарнизоне Лосева узнавали об этих событиях с большим опозданием, когда все они были уже в прошлом…