Чтобы познакомить читателя с возникшим более десяти лет назад в семидесяти верстах от скита поселением, нам придется вернуться в август 1922 года…

Исковерканный колеями, копытами и тяжелыми сапогами Охотский тракт после затяжных дождей за ночь подветрило. Лошади шли ходко, хотя и тянули вполсилы. Объезжая обоз из конца в конец, краснолицый ротмистр Пастухов окидывал его беспокойным взглядом маленьких зеленоватых глаз и то и дело поторапливал служивых:

— Побойчей, ребятки! Запаздываем. Коли к вечеру догоним голову, всем по чарке выдам! — при этом выразительно похлопал по притороченной сзади седла суме.

Щедрость ротмистра была понятна. Обоз отстал от отряда из-за его вороной в серых яблоках кобылы Фроси — та ожеребилась прямо на марше. А полковник Степанов еще в Охотске всех предупредил: «Брюхатых лошадей в поход не брать». А как оставишь боевую подругу чужим людям в столь ответственный момент? Седьмой год служила она ему верой и правдой и ни разу не подвела! Сосунка пристроили на кошме между ящиков с патронами.

Охотск — патриарх русских городов на Дальнем Востоке. В прошлом — отправной пункт всех тихоокеанских экспедиций. Заложен в 1649 году. Отсюда уходили мореплаватели на Аляску, Чукотку, Русскую Калифорнию, Командорские, Курильские и Алеутские острова. Как порт был неудачным местом из-за отсутствия глубокой, закрытой бухты. Поэтому в 1846 году порт — факторию Российско-Американской компании — перенесли в г. Аян, где был защищенный залив («аян» в переводе с якутского — путь).

Передней подводой правил здоровущий бородач — Иван Дубов. На нем шинель Забайкальского казачьего войска с желтыми погонами, туго перетянутая ремнями, на боку шашка, на лобастой голове — темно-зеленая фуражка с желтым околышком. Черная борода такая пышная и дремучая, что в ней, на зависть даже зрелым мужикам, тонули не только губы, но и глаза. Этот двадцативосьмилетний казак обладал такой недюжинной силой, что в рукопашном бою штыком и прикладом уложил четверых германских солдат и, взвалив на себя трофей, тяжеленный станковый пулемет, принес его в свои окопы, за что и получил медаль Святого Георгия, которой очень гордился и никогда не снимал.

Рядом с ним, положив драгунку на колени, сидел рябоватый, пухлощекий Федот Шалый — рослый, но помельче в кости односелец. Бравый казак, тоже с бородой, но пожиже, с вихрастым белобрысым чубом, упрямо выбивавшимся из-под щегольски сдвинутой набекрень фуражки с треснувшим козырьком. Что-то подкупающее было в его хитровато-задорной улыбке, открытом взгляде. Оба потомки семейских староверов — первых переселенцев на мерзлые земли Восточной Сибири. Их предки уже больше двух веков жили в этих краях.

Глухая, непроходимая тайга, перекрывавшая путь из матерых российских земель к Тихому океану на протяжении шести тысяч верст, и могучие, косматые хребты, увенчанные снежными пиками, вздымавшимися до самых небес, делали эти земли почти недоступными. Но перед упорством и выносливостью казаков, неудержимо торивших дороги на восток, ни горы, ни чащобная тайга не могли устоять. Они даже умудрялись волоком перетаскивать тяжеленные струги через горные перевалы. Прокладывали по берегам рек дороги. И гордость за ширящееся отечество была для бесстрашных землепроходцев практически единственной наградой за неимоверные испытания, которые выпали на их долю в те давние времена на пути к Ламскому морю. Дюжий и смелый это народ — казаки!

— Что за дорога!? Навроде нашей нонешней жизни: разбитая и покалеченная, — бубнил в бороду Дубов, сворачивая цигарку.

— Это ты, Вань, верно подметил… Дай дымнуть! Мстится мне, что в пятнадцатом году тракт куда лучше был.

— Ты-то откель знаешь?

— Мобилизованных в Охотск дважды к пароходам сопровождал, да и мой дед, что на Караульном начальствовал, сказывал, — ответил Федот, то и дело настороженно поглядывая на грузные, хмаристые тучи, толпившиеся над хребтами. — Коли дождь сызнова затеется, худо нам придется, — добавил он с тяжелым вздохом и, медленно вобрав через нос воздух, остро пахнущий кисловатым конским потом, с блаженством промычал: — Хорошо-то как! — И, соскочив с козел, зашагал рядом с подводой, разминая затекшие ноги. И непонятным осталось — что же хорошо-то?

Тракт, пролегавший по хребтине бокового увала, уперся в скат отрога, покрытого гранитными развалами, и стал спускаться вдоль ключа. По нему обоз должен был выйти на обширную падь, где до 1906 года располагался казачий пост «Караульный камень» с постоялым двором — желанным и гостеприимным приютом для проезжавших здесь путников. Назвали его так, по всей видимости, оттого, что пост прилепился к щербатому утесу, по бокам которого торчали, будто часовые, каменные останцы. В XVII–XVIII веках, когда Охотск был опорной базой всех экспедиций по Дальнему Востоку и в Северную Америку, в нем вовсю кипела придорожная жизнь. Сейчас же там было тихо и безлюдно.

Дальше высились громады черных хребтов, похожих на застывший вал перезревших грозовых туч. Дубов глядел на них без тревоги. Даже напротив — с интересом. Его волновали и манили таящиеся за ними пространства. Хотелось, забыв обо всем, стать птицей и улететь туда, сесть на вершину самого высокого пика и, охватив взором бугристые швы хребтов, узорчатую вязь долин, разом увидеть то, что скрыто от медленно ползущего по лесу обоза.

Внезапно тишину нарушил дробный стук пулеметных очередей и шквал беспорядочной стрельбы. Колонна встала. Лошади беспокойно запрядали ушами. Казаки напряженно вслушивались и, с тревогой осматриваясь, то и дело бросали вопросительные взгляды на ротмистра.

Тот спешился, успокаивающе погладил норовистую кобылу по лоснящейся, коричневого цвета шее, снял фуражку с белой офицерской кокардой и, вытирая платком капельки пота с громадной лысины, охваченной пушистым венчиком золотистых волос, пошел к крытой повозке. Здесь надел фуражку, зачем-то спустил на подбородок ремешок, расправил широкие, немного вислые плечи и, вытянувшись по стойке смирно, обратился к начальнику штаба — подполковнику Лосеву Олегу Федоровичу, оказавшемуся в обозе по причине внезапной лихорадки. Выслушав его распоряжения, вскочил на кобылу и сверху вполголоса скомандовал:

— Слушай приказ командира. Сворачиваем на террасу. Ехать по одной колее, след в след. Морды лошадям стянуть, чтоб не ржали, не курить, не разговаривать.

Когда с тракта скатилась последняя подвода, ротмистр с Шалым, пятясь, присыпали следы от колес трухой из листьев и травы. Проделали они это столь искусно и тщательно, что уже и самим не разобрать было, где же проехали телеги.

Сгрудившись за каменным развалом, отряд томительно ожидал — что дальше? Установилась такая тишина, что было слышно позвякивание конской сбруи и чмокание жеребенка, припавшего к вымени матери.

Тут уже сам Лосев, собравшийся, словно тугая пружина, встал на передок повозки и оглядел всех цепким ястребиным взглядом. Обветренное, со стальными, слегка навыкате, глазами, высоким лбом, острым с горбинкой носом и тонкими губами, всегда безукоризненно выбритое лицо подполковника, скупые и точные, несмотря на болезнь, движения выдавали в офицере твердого и бесстрашного воина. На нем была подбитая беличьим мехом и крытая тонким сукном защитного цвета бекеша с серым каракулевым воротником. На ногах хромовые сапоги.

Приглушив голос, он распорядился выставить дозоры, а самых опытных следопытов, Дубова и Шалого, отправил на разведку.

Прошли два бесконечно длинных часа томительного ожидания. Всякий раз, когда от порывов ветра начинала перепуганно лепетать листва, люди настораживались и до звона в ушах вслушивались в доносившиеся звуки.

— Ку-ку, ку-ку, ку-ку (не стреляй, свои), — подала наконец парольный голос «кукушка».

— Ку-ку, ку (понял, проходи), — ответила другая.

Из густого ельника вышло пять человек. Впереди казаки, за ними трое офицеров. Старший по званию, штабс-капитан Тиньков Николай Игнатьевич, загорелый, коренастый, довольно высокий, с гвардейской выправкой, в кителе с изрядно потускневшими золотыми погонами, со скрученной бледно-серой шинелью через плечо, подойдя к Лосеву, резко вскинул руку к козырьку:

— Здравия желаю, господин подполковник! Разрешите доложить.

— Докладывайте, только потише.

— При подходе к Караульному камню попали в засаду. Красные фланговым огнем из пулеметов всех положили на поляне. Я, мичман и юнкер успели укрыться за буреломом. Поднимаясь в горы, встретились с разведчиками.

— И что, много красных?

— Точно сказать затрудняюсь. Судя по плотности огня, человек сорок.

— Так, нас восемнадцать… Маловато… Что с полковником Степановым? Убит?

— Убит. По нему первому и били.

— Жаль… — Лосев снял фуражку, стиснул кулак так, что пальцы побелели.

— Простите, господин подполковник, забыл доложить. Казак Дубов видел среди красных, когда те добивали раненых, денщика полковника — Хохлова.

Лосев нахмурился:

— Вот паскуда! А врал, что занедужил. Теперь ясно, почему вас поджидали и постреляли, как щенят слепых… Сие в корне меняет дело… Хохлов ведь знает, что следом идет обоз с провиантом и боеприпасами, — сам подводы собирал… Надо срочно решать, как нам действовать. Вижу два варианта. Первый — возвращаемся в Охотск, а там по обстановке. Второй — спускаемся по ключу к речке Юдоме и по ней сплавляемся до Аянского тракта. Там ожидаем группировку генерала Пепеляева. Какие у вас, господин штабс-капитан, соображения на сей счет?

— Возвращаться в Охотск — позорно. Полагаю, вариант с Юдомой оптимальный.

— Я тоже склоняюсь к нему — Юдома рядом. Если поднажать, на Аянский тракт дней за пятнадцать выберемся. Но прежде надо нанести урон противнику. Уйти, не отомстив за товарищей, — постыдно для офицера.

— Оно, конечно, так, однакож силенок у нас маловато…

— Согласен, с людьми не густо. Надо прибегнуть к военной хитрости, — Подполковник, преодолевая озноб, поежился и поплотнее запахнул бекешу. Переведя пронзительный взор на Пастухова, сказал: — Господин ротмистр, подойдите к нам, давайте вместе обсудим… Что мы имеем? В двух-трех верстах находится отряд красных, минимум в два раза превосходящий нас по численности. Вопрос: как малым числом совершить акт возмездия?

Ротмистр снял фуражку и, как всегда, по привычке потер лысину.

— Красные обоз наверняка караулят. Скорей всего, на том же месте. Сейчас, должно быть, с поляны убитых убирают, чтоб нас не спугнуть. Думаю, они какое-то время подождут обоз, а завтра-послезавтра сами начнут нас разыскивать — основной-то груз у нас. Так давайте поможем им. Вернемся назад, к ущелью, оно вроде Щеками зовется, оставим повозки на виду, а сами сверху в скалах заляжем. Лошадей выпряжем и в лес уведем. Как только красные зайдут в теснину, так мы их фланговым огнем из пулеметов покосим. Один поставим на входе, другой на выходе из ущелья. Надо только создать видимость, будто обоз разграблен, — чтобы безбоязненно подошли. Для этого можно набить несколько казачьих форм травой и раскидать «куклы» вокруг телег — будто убитые лежат. Пару подвод распотрошим, крышки с ящиков сорвем. Одну лошадку для убедительности придется пристрелить. На такую заманку, думаю, клюнут.

Подполковник слушал, одобрительно кивая головой:

— А что, занятный план. Щеки — западня надежная, ни один не уйдет. Сколько отсюда до ущелья?

— Верст семь, не боле.

— Всего-то два часа ходу! — от радости приободренный Лосев даже звонко щелкнул пальцами и, повернувшись к штабс-капитану, приказал:

— Отправьте казаков обследовать дорогу в обе стороны. Да потщательней!

В ожидании скорого боя люди были возбуждены. Все горели желанием отомстить за убитых соратников. Шалый, с любовью поглаживая смазанный и начищенный пулемет, даже балагурил. Дубов слушал с улыбкой и заправлял патронами одну ленту за другой. Возле него лежало уже пять…

Вот на стальных гранях штыков блеснуло выглянувшее в разрыв черногрудых туч солнце, и на дороге показались первые верховые отряда красных. Разговоры в засаде прекратились сами собой. Лица стали серьезны, сосредоточенны, в глазах твердая решимость. Тихо, только ветерок слегка шелестит в кудрях кедров и негромко кокают-переговариваются сидящие на березах тетерева.

Увидев стоящие в беспорядке подводы и лежащих в траве убитых казаков, красноармейцы остановили лошадей, сдернули с плеч винтовки. Поглядывая на нависшие скалы, двое направились к обозу. По их настороженности было заметно, что они почувствовали опасность. Оставшиеся с напряжением наблюдали. Вот красноармеец подъехал к «телу» казака и слегка свесился с лошади. В этот момент Лосев рявкнул:

— Огонь!

Скалы ответили на команду звонким треском пулеметов и сухими щелчками винтовок. Стреляли почти без промаха, по заранее выбранным целям. Тиньков поймал в прицел автомата обезображенное страхом лицо Хохлова. Выпущенной очередью голову предателя буквально разнесло на части.

Подсохшая земля от пуль покрылась клубками пыли. Красноармейцы попытались развернуть пулеметы вверх, но один за другим, взмахивая руками, валились на землю. Некоторые успели укрыться от смертоносных струй за камни и стали осторожно, но метко отстреливаться. Вот затих, даже не вскрикнув, казак рядом с Лосевым. Помянул недобрым словом матушку раненный в плечо Шалый. Пули все чаще цвинькали по камням.

— Гранаты! Кидайте гранаты! — скомандовал подполковник и, сняв чеку, метнул свою. Прогремели один за другим взрывы, и в ущелье установилась нереальная после пальбы и оглушительного грохота тишина, нарушаемая только ржанием нескольких уцелевших лошадей. Они никак не могли успокоиться и ошалело метались среди трупов и повозок.

Из донесения, найденного в документах одного из убитых, по всей видимости командира, узнали потрясшую их новость: повстанческая армия корнета Коробейникова разгромлена. Из Якутска в Охотск направлены два красных эскадрона, и начальнику Аллах-Юньской заставы Ивару Райнису приказано в кратчайшие сроки очистить закрепленный за ними участок тракта от остатков белых.

Лосеву, лично руководившему боем и пролежавшему на холодных камнях не меньше часа, на следующий день стало совсем худо. Ротмистр убедил его забраться в крытую подводу и заботливо укутал полушубками. Но подполковника знобило даже под овчиной. Когда приступ лихорадки ослабевал, Лосев в мыслях возвращался к неожиданному известию о разгроме трехтысячной повстанческой армии корнета Коробейникова.

Как могло такое случиться и откуда у красных взялись силы? В Охотске отважный корнет успел стать кумиром горожан. Еще бы — всего лишь корнет, а собрал такое крупное соединение и освободил от красных почти всю Якутию! Рассказывали, что поначалу у него был небольшой отряд, состоявший из одних кадетов и юнкеров. Разбив летом 1921 года красных на Мае, они захватили сорок тысяч пудов провианта и боеприпасов. Это позволило ему принять новых добровольцев и в короткий срок стать значительной военной силой. За несколько месяцев вся область перешла под контроль их армии. Красные удержались только в областном центре — Якутске.

Весной 1922 года в Охотск пришла радиограмма от Коробейникова: «Уничтожен арьергард красного экспедиционного корпуса, идущий из Иркутска на подмогу большевикам. Для их окончательного разгрома просим прийти на помощь всех сторонников монархии».

Полковник Степанов, царствие ему небесное, и он — Лосев, откликнулись первыми: честь офицера не позволила им сидеть сложа руки. Собрав добровольцев, они спешно вышли в Якутск, и на тебе: отряд уничтожен, а сама повстанческая армия уже не существует. Научилась солдатня воевать… Ничего, Пепеляев скоро задаст красным перцу! Сильный командир. Не проиграл ни одного боя, а сколько блистательных побед! И пуля его не берет — будто заговоренный. Вон как Пермь в 1918 году с ним взяли — почти без потерь. Тогда для армии Колчака открылась дорога на Москву. К сожалению, в это время по всей Сибири усилились бунты крестьян, рушился пораженный коррупцией интендантов и зверствами черносотенцев тыл. Учитывая эти обстоятельства, адмирал так и не решился пойти на первопрестольную…

Оживление в голове колонны отвлекло Лосева от воспоминаний: обоз вышел к реке Юдоме. Два дня ушло на то, чтобы напилить сухостоин, связать из них плоты. Низкое, серое небо, видимо жалея путников, так и не распахнуло свои затворы для дождя. Даже напротив — снопы солнечных лучей временами пробивались в узкие разрывы туч и подбадривали ратников своим радостным светом.

До Усть-Юдомы, откуда начинался сухопутный переход на Аянский тракт, сплавились без происшествий, с единственной потерей — на мощном прижиме один из плотов вздыбило и в воду сорвались два ящика с патронами.

Вскоре после того как отряд Лосева добрался до села Усть-Миле, стоящего прямо на тракте, из Аяна прискакали братья Сивцовы, хозяева самых крупных табунов в округе. Они были в приподнятом настроении: дружина Пепеляева уже десантировалась с двух пароходов и готовится выступить на Якутск. Им помогают обиженные купцы, кулаки, тойоны, возмущенные принудительной кооперацией оленеводы и почуявшие возможность прийти к власти эсеры.

Перед братьями была поставлена задача: до подхода пепеляевцев собрать в Усть-Миле табун из двухсот верховых лошадей с упряжью для кавалерийских эскадронов (оленей в дружине достаточно — тунгусы дали) и еще успеть развезти по трактовым станциям фураж, попутно скупая зимнюю одежду — полушубки, малицы, унты.

«И в самом деле все устраивается, — воспрял духом подполковник. — Хозяйка в тесто кладет не много дрожжей, а оно вздымается. Так и дружина генерала по дороге еще обрастет сторонниками и, как уже на Руси не раз бывало, превратится в непобедимое народное ополчение. С Пепеляевым мы всех одолеем!»