После изматывающей дороги, с ночевками в тучах гнуса, вид Впадины, обрамленной зубчатой стеной Северного хребта, и смехотворно маленького с перевальной высоты скита растрогали молодого скитника до такой степени, что он был готов бежать, не щадя ног, к чуть различимому отсюда родительскому дому. Его волнение, по всей видимости, передалось не только товарищам, но и медвежонку. Тот, не ожидая команды, почти покатился вниз. Люди бросились следом.

Когда переходили русло речки, их заметил паривший в поднебесье Рыжик. Он, видимо, признал Корнея, так как крутыми виражами пошел на снижение. Черным вихрем пронесся перед путниками и, сложив огромные крылья, сел на галечный берег. Счастливый Корней подбежал к беркуту и гладя по спине похвалил:

— Ну и глазастый ты, Рыжик. Молодчина!

Не смея нарушить устав общины, Корней первым делом повел профессора к дому наставника. Маркел сидел под высохшим кедром, оставленным посереди скита еще в пору его строительства.

Выбеленный солнцем, ветрами, мощный скелет таежного патриарха с перекрученными кряжистыми сучьями возвышался над зелеными собратьями на пять-шесть саженей. Сколько помнил себя Корней, столько и стоял кедр здесь, без коры, седоствольный летом и зимой. Все вокруг менялось, а он стоял, растопырив узловато-корявые сучья, как символ стойкого и мудрого старца, неподвластного времени.

Сняв и сложив возле крыльца котомки, путники прошли к наставнику. Отвесили земные поклоны. Узнав, что Григорий преподавал в государевом заведении, Маркел сразу насторожился. Однако вскоре у обоих глаза потеплели от симпатии друг к другу. Наставник был зачарован образованностью и глубиной познаний профессора в части старозаветного православия.

Душеполезная беседа грозила затянуться, но заглянул Елисей и позвал путников очистить жаром да паром плоть свою. Спускаясь к курной бане, Корней издалека приметил идущую с речки статную Даренку, несшую корзину стиранного белья.

— До чего же пригожа. А очи, как уголья, так и искрятся, — как бы невзначай обронил отец. — Женихов у нас полно, скоро, поди, сватать начнут, — с надеждой глянув на сына, добавил он.

Корней сразу покраснел до кончиков ушей. Подошедшая Даренка, стрельнув огненным взглядом, смутила еще сильней. Поклонившись всем, она горделиво проплыла мимо.

Баня, вытопленная березовыми дровами, успела прокалиться, выстояться, пропитаться духом свежезапаренных трав и дегтярного дыма. Пол в предбаннике с широкой лавкой устлан пахучим лапником. Пышущая жаром печь завалена горой раскаленных булыжников. В лохани томились благоухающие травы: мята, чабер, донник. В углу, в самом низу, стояла большая лиственная бочка с холодной зольной водой. Рядом с каменкой — другая с горячей, нагретой калеными валунами.

Запарили березовый, вместе с багульником, веник. Отец Корнея черпанул ковшом и плеснул горячий духмяный настой на каменку. Пар словно огнем охватил тела. Вскорости мужиков проняло потом так, что ручьи потекли на обжигающий полок.

Не спеша поддавая парку, разогрели баньку до того, что засмолились черные стены и потолок: здесь любимым на Руси осиновым баням предпочитали сосновые. Словно глаза увлажнились навернувшимися слезинками тягучей смолы сучки прокопченных потолочных плах.

Хлестались изо всей силы жгучими, как огонь, душистыми вениками.

— О-ох! Хорошо-то как! Поддай, поддай еще! — в восторге просил тятьку Корней.

Разогревшись до нутра, парень соскочил с полка и, стремглав вылетев из бани, прыгнул в ямину с ключевой проточной водой. Поостыв, вбежал назад и принялся хлестаться пуще прежнего.

Распарившись, помылись, стирая мочалом скопившуюся грязь.

Выйдя из парилки, все выпили брусничной настойки. Долго сидели на лавке в предбаннике, без конца вытирая обильно проступавший пот. Еще выпили бодрящий настой. И еще потели. И все легче дышалось телу. Оделись во все чистое.

— Нет пуще услады на белом свете, чем баня! Чувствуешь себя после нее словно ангел! — заключил профессор, выходя во двор.

После вечери в чисто выдраенную поташем горницу Маркела потянулась братия.

Корней рассказал собравшимся о том, что повидал. Всех опечалила весть о безлюдстве и запустении южных скитов. Григорий, дополняя, поведал, что династия Романовых иссякла, о новых порядках, насаждаемых в России, о небывалом притеснении Советами церкви, вселенском разброде и крушении всякой морали.

— У вас тут благодать! Народ опрятен, чист, и не только в одеждах, но и душой, — заметил профессор.

— Эх, это все отголоски раскола. Если б не он, то и смуты нынешней не было б! Ведь до него все мы были вместе, как един кулак. Никоновы новины разброд в народе и посеяли. Вот и разладилось все, — с болью высказался наставник.

Горестные вести конечно огорчили братию, но несколько утешило то, что у них появились новые сотоварищи. К тому же все были несказанно рады новым книгам и огневым припасам.

Стариков приятно удивило, что Лешак жив и с благодарностью вспоминает о них.

— Батюшки, а мы уж думали, что он давно сгинул.

— Эта бестия еще нас переживет!

Григорий, с дозволения Маркела, прочитал замечательную проповедь об огнепальном богатыре духа — протопопе Аввакуме. Чем еще паче расположил к себе старцев. От свежезаваренного земляничного чая ученый вежливо, но твердо отказался:

— Вареная вода только в бане хороша!

При виде столь строгого соблюдения уже забытых правил собравшиеся окончательно признали ученого мужа своим. Кто-то из стариков деликатно осведомился у него о происхождении.

Выяснилось, что род Григория возник во времена давние, в летописях теряющиеся. Но самым поразительным было то, что его мать приходилась двоюродной сестрой князю Константину. По вспоминали по этому случаю давно покинутый Ветлужский монастырь, своих единоверцев, оставшихся там. Здравствует ли кто из них еще, или тлен уж косточки выбелил?

Ночью Корнея разбудила неясная тревога. Поначалу смутная, словно невнятный шепот, но чем ближе к утру, тем все более явная и отчетливая.

— Неужто с дедом что случилось?!..

К одинокой обители Корней бежал что есть мочи. Следом трусил Потапушка. Ветер, будто сочувствуя и желая помочь им, дул все время в спину.

Простак поднялся навстречу тяжело и неуклюже. Приличия ради, вяло махнул хвостом и тихонько проскулил.

Старец лежал на топчане со сложенными на груди руками. Костяшки суставов резко выступали на худых кистях. Глаза, казалось, утонули в кустистых бровях. Белые волосы и длинная борода ярко светились под лучами солнца, падавшими на них сквозь раскрытый дверной проем. Корней пощупал лоб — холодный.

— Опоздал!!! Что ж ты деда, не дождался меня?!.. А я ведь привел в скит двоюродного племянника столь любимого и почитаемого тобой князя Константина.

В лачугу осторожно протиснулся пес. Потерся боком с тусклым мехом о ноги Корнея и, переводя грустный взгляд то на лежащего хозяина, то на гостя, вновь заскулил. «Плохо мне, ой как плохо», - говорили выразительные глаза собаки.

В это время в лачугу буквально вкатился лохматый медвежонок. Подскочив к лежащему старцу, он лизнул ему лицо. Никодим открыл глаза и узрел перед собой… клыкастую пасть:

— Господи, неужто я в аду?

Старец осторожно приподнял голову и, увидев стоявшего рядом Корнея, чуть слышно прошелестел:

— Здравствуй, радость моя!

Ошарашенный Корней бросился к деду, обнял его и, захлебываясь от нахлынувшего теплой волной счастья, восхвалял Создателя за свершенное чудо. Потом они еще долго сидели, прижавшись друг к дружке, на топчане. Никодим нежно погладил внука:

— Ну что, чадо любезное, рассказывай… Хотя погоди, потом. Дай мне высказать, а то боюсь не успею. Господь призывает настоятельно… Прошу тебя, Корнюша, сохрани мои записки: летопись общины, полный травник и особливо лекарские наставления. Богомольные писания неправленые, первоисточные к Маркелу снеси. Простака не бросай. Стар он, да и служил верно… Жизнь впереди у тебя большая. Всяко может повернуть. Но куда бы тебя не бросало, будь великодушен и милосерден… Не укоряй людей даже при сильной обиде… Мой главный наказ тебе таков: в вере будь несломимым. В вере спасение…

Видно было, что дед утомился. Он прикрыл глаза и долго сидел так, не шевелясь. Корнею даже показалось, что старец задремал.

— Деда, — тихонько позвал он.

Никодим приоткрыл глаза, вопрошающе поглядел на внука.

— А знаешь, кого я повстречал за Южным хребтом? Ни за что не угадаешь! Твоего давнего знакомца Лешака! Кланяться велел.

— Боже мой! Не может быть! Пре любопытнейший человече! А я уж думал, сгинула его головушка.

— Чудной он какой-то.

— Поживешь столько лет один — поневоле чудить станешь.

— Так это не все новости. Я ведь привел в скит, не поверишь — двоюродного племянника князя Константина! Вот тебе истинный крест. Дюже благочестивый и даровитый человек. Веру нашу знает и почитает необыкновенно.

— Вот обрадовал. Сие добрый знак! … Эх, Корнейка, так хочется встать и выйти на простор, под яркое солнце, свежий ветер. Пожить бы еще годка два. Да не суждено… Итак, слава Богу, летами не обижен…

На щеку старца выкатилась крупная слеза…

Сказа л, лег и незаметно отошел в мир иной. И странное дело, даже ветер стих, словно уловил, что произошло горе великое, и смирением своим выражал сострадание.

Скорбел Корней безмерно, ибо любил деда всем сердцем. Любил нежно и глубоко. Он потерял близкого не только по крови, но и по духу человека, мудрого учителя и друга.

Оглушенный горем, Корней никого не хотел видеть, ни с кем не желал разговаривать.

Пытаясь отвлечь сына, Елисей увещевал:

— Что поделаешь, сынок. Плоть бренна, лишь дух вечен. Настанет время, коли будешь жить по совести и чести, с дедом на небесах, даст Бог, опять свидишься… А сейчас сходил бы ты к своим водопадам. Ты же знаешь — вода живость дает.

Добравшись до ревущего каскада, Корней поднялся на береговой уступ. Порывы ветра обдавали влажной пылью.

Сбегавший с гор полноводный поток, достигнув отвесного уступа, срывался с него жемчужной лентой, распадавшейся в воздухе на крупные, а чем ниже, тем все более мелкие искристые гроздья. Исчезнув в клокочущем котле, они выныривали уже белопенными парусниками и с панической торопливостью устремлялись к следующему сливу. Некоторые хлопья, по воле замысловатого течения, забрасывало в заливчик, где они, сбиваясь в большие и малые флотилии, важно курсировали друг за другом. Иные «парусники» вновь выносило на основную струю, и река, подхватывая, увлекала их за собой. Но сверху, на смену им, уже спешило новое пополнение.

Монотонный гул и размеренное круженье хлопьев пены притягивали, завораживали взор. Корнея вдруг осенило: ведь и в жизни во всем так. Одни уходят, на смену им появляются другие. Рушатся старые деревья, но на сдобренной ими почве поднимается еще более сильная и густая поросль молодых.

От этой мысли как-то сразу полегчало.

Корней разделся. Но не поплыл, как обычно, а зашел под уступ и встал под низвергающийся слив. Падающая вода сотрясала тело, массировала каждую мышцу, наполняя их жизненной силой. Хлесткие, упругие удары как бы выбивали, выдавливали из него горестные мысли. Они казалось стекали вместе с эластичными струями на каменное дно, а взамен вливались новые силы и энергия, пробуждавшие острое желание желание жить.

После такого омовения Корней почувствовал себя заново рожденным. Он понял, что жизнь не остановилась, что нужно действовать и что лучшей памятью о деде будет продление начатых им дел.

По дороге в скит Корней решил просить отца засылать сватов к родителям Даренки.