Путь к синеющим сквозь дымку окаменелым волнам отрогов пролегал через старую гарь. Обугленные стволы еще торчали кое-где черными пальцами, но земля уже покрыта брусничником; стайками кудрявились кое — где кустики голубики. Более высокие места облюбовали радующие глаз заросли кипрея с яркими султанами розовых цветков, пахнущих густым медовым духом. Местами поднялась березовая поросль — извечный пионер лесных гарей. Под их сенью скоро начнут пробиваться махонькие сосенки и елочки. С годами они, обогнав своих покровительниц, постепенно выживут их. А следом теневыносливые разлапистые ели заглушат и светолюбивых подружек — сосенок: мало кто из них сумеет выжить в плотной тени елей. В итоге через многие десятки лет на месте веселого смешанного леса встанет сумрачный еловый.

За гарью началась топкая, кочкастая низина, по которой, сонно петляя, текла речка, вернее ее бесчисленные мелководные протоки, перемежавшиеся озерками и болотцами. Белобрюхие кулики, попискивая, вылетали из мокрых трав и с криком кружились над путником, окутанным черной пылью бессчетного гнуса.

Поначалу Корней шел осторожно, но вскоре понял, что топь совершенно безобидна — монолит вечной мерзлоты под ней не давал провалиться глубже чем по колено, и что лучше всего идти по местам, покрытым ягелем, — под ним растительный покров поплотней.

Через пару верст начался участок, покрытый кочками невообразимых размеров. Иные были столь велики, что достигали сажени в обхвате. Их макушки покрывала веером скользкая трава. Прыгать по ним было рискованно. Приходилось петлять в лабиринте между кочек, по чавкающей воде, но, к счастью, недолго: болотина наконец закончилась и Корней выбрался на сухую гряду, утыканную скелетами засохших лиственниц.

Дойдя до предгорий, Корней стал подниматься против течения бойкого ключа. В его журчание красиво вплеталось пение птиц, гнездившихся в береговых зарослях. Ключ был так пригож и так жизнерадостно звенел, что и скитник повеселел.

Принесенный ветром запах протухшей рыбы известил его о том, что где-то поблизости столовая выдры. И точно: вскоре путник увидел ее — плоский валун под небольшим утесом. По пузырчатому следу, пробежавшему по воде, Корней легко обнаружил и саму симпатичную рыбачку. Вот она выставила на мгновение нос, вдохнула, и вновь скрылась. А через полминуты вынырнула уже с хариусом в зубах и, забравшись на валун, принялась есть добычу с хвоста.

Замерший в кустах Корней получил прекрасную возможность разглядеть ловкое и красивое тело выдры, покрытое густым темно-коричневым мехом с восхитительным серебристым налетом на шее, груди и брюшке. Приплюснутая голова с маленькими ушками, короткие лапы с перепонками, длинный мускулистый хвост идеально соответствовали ее полуводному образу жизни.

Покончив с хариусом, она, посвистывая, проскакала по лежащей поперек ключа лесине на другой берег и развалилась там на теплом песке погреться. Корней вышел из укрытия. Застигнутая врасплох выдра вскочила и тут же скрылась в воде, а парень продолжил подъем на хребет.

Притомившись, присел возле ствола старой изогнувшейся березы подкрепиться в изобилии росшей здесь янтарной морошкой. Пока рвал ягоды, на берег ключа вышли олени. Время от времени поднимая головы и оглядываясь, они принялись жадно цедить через мягкие губы залитую солнечными бликами воду. Напившись, легли в холодные струи на белый мелкий песок, вскипавший крохотными облачками бьющих со дна родничков. Насладившись прохладой, рогачи встали и ушли, на ходу пощипывая ягель.

Не успел песок, поднятый копытами оленей, осесть, как к водопою выбежала пара волков. Предупреждая оленей об опасности, Корней гикнул. Те, будто подхваченные ветром, в мгновение ока скрылись в чаще. Волки, взбивая брызги, кинулись следом.

Ночевал путник в сухом дупле на мягкой подстилке из осыпавшихся гнилушек. Утром его разбудил яростный стрекот. Выглянув из убежища Корней увидел результаты неистового побоища. Между кустов на примятой траве лежали окровавленные глухари: взрослая глухарка и два едва оперившихся птенца. Одного из них терзал рыжий колонок. Корней знал, насколько отважен и до невероятности ловок этот маленький хищник, но никак не предполагал, что он способен на такие опустошительные налеты.

В памяти тут же всплыл испуг, перенесенный им в детстве, когда увидел собаку, в морду которой вцепился колонок. Пес, визжа, мотал головой, бил лапами, катался по земле, слепо тыкался по сторонам, а рыжий удалец, пронзительно стрекоча, терзал, рвал когтями нос, глаза собаки. Подоспевший отец точным ударом посоха лишил жизни рыжего дьяволенка. Вот уж злюка так злюка! Но как смел и дерзок!..

Пологий подъем на хребет закончился, и с водораздела Корнею открылась новая, тучная долина. Глядя на пестрящие цветами полянки, зеленокудрые сосновые боры, островки светлых, как невесты, березняков, языки серых осыпей по склонам гор, окружавших долину, пасшиеся там и сям табунки северных оленей, Корней замер от восторга.

В июне на тайгу всегда любо смотреть, но здесь красота была особенной: светлой и торжественной. Золото солнечных лучей, переплетаясь с мозаикой полевых цветов и зеленью деревьев, соткало чарующий узор. Было тепло, даже жарко, где-то вдали за горами прокатывался гром, а здесь над долиной висели округлые белые облака, похожие на огромные пухлявые одуванчики; четко и мерно отсчитывала года кукушка.

Скитник спустился в долину и вскоре вышел на свежую тропу, выведшую его к стоянке эвенкийской семьи.

Кочевники поначалу насторожились, увидев огромного незнакомого лучи. Но, когда тот поприветствовал их на родном языке, успокоились и, обступив, стали оживленно расспрашивать: кто он, откуда и куда путь держит. Узнав, что пришелец — внук Агирчи, стали оказывать ему всяческие почести: даже до них уже докатилась молва о шамане луча — хомоты, который поставил на ноги сына Сапкара — Хэгды и подарил ему картинку Доброго Духа. Хэгды теперь много знает и понимает. Теперь все ходят к нему просить совета.

Гостепреимные эвенки уговорили знатного «русского шамана» заночевать у них.

Чаевничая у костра, скитник выяснил, что в этих краях русские поселения есть только за кряжем на юго-востоке. Когда позапрошлым летом эвенки аргишили там, то видели их, но близко к ним не подходили.

За разговорами засиделись за полночь. Лесные кочевники, осмелев, стали допытываться, в чем сила «картинки», которая делает Хэгды таким умным.

Корней достал образок, взятый в монастыре. Седая, крепкая старуха, взглянув на изображение Христа, произнесла:

— Сразу видно, добрый луча. А он всем помогает или только Хэгды?

Корней объяснил:

— Его зовут Иисус Христос. Он сын Бога. Он помогает тем, кто любит и верит ему, кто живет как он.

— Оставь его нам. Мы тоже будем любить его.

Когда умерла последняя утренняя звезда, каждый двинулся в свою сторону: эвенки на восток, Корней на юго-восток, к каменистому, покрытому кое-где пятнами кедрового стланика скалистому кряжу. Взобравшись на него, скитник прилег на сухой, колкий ягель перевести дух. Отдышавшись, вскарабкался на стоящую поблизости скалу, чтобы получше осмотреться. Открывшаяся его взору широкая, таежная долина, со слепящими извивами речушек, была со всех сторон защищена от ветров хребтами и сильно походила на его родную Впадину. Облака, проплывавшие над ней, своими тенями то усиливали сочность красок, то приглушали их. Наметанный взгляд Корнея сразу зацепился за нечто странное, возвышавшееся над деревьями посреди впадины. Пригляделся — крест. Родимый восьмиконечный! Не уж то скит?! Горя от нетерпения, парень побросал в котомку нетронутую еду и почти скатился по курумнику вниз… Точно, вон часовня с шатром и любезным крестом, торжественно взметнувшимся в молчаливое небо! Минут через тридцать Корней уже стоял у бревенчатого частокола, окружавшего поселение. За ним, среди тучной, нехоженой травы, дюжина серых, потрескавшихся от дождей и солнца изб.

Сердце возликовавшего было Корнея сжалось: а где же люди? Зашел в одну избу, в другую: на нарах лежали… полуистлевшие мумии, в почти целых одеждах. Вся домашняя утварь на своих местах. У печей груды березовых полений. В самом большом доме на продолговатом столе лежал овальный камень размером с глухариное яйцо. Корней осторожно вытер с него пыль полой рубахи.

В полупрозрачном окаменелом молочном желе угадывались слои, напоминающие странички книги. С верхней глядело голубое око, окруженное, словно нимбом, серыми, жемчужного блеска кругами. От них исходил необыкновенный магический свет.

Корней положил камень на ладонь, чтобы получше разглядеть рисунок. Неожиданно перед глазами поплыли радужные круги и сквозь лазоревое свечение проступили никогда не виданные им прежде картины…

…Зима. У часовни уйма народу. Все угрюмо слушают человека в папахе. За ним стоят вооруженные люди, тянется цепочка саней, запряженных необычными безрогими оленями с длинными гривами на шее. Череда этих ярких, светящихся картинок стала быстро меркнуть, а на смену проявилась бревенчатая стена, лавка, стол, на котором горит свеча. Свеча медленно гаснет, все тускнеет и Корней вновь видит свою ладонь и камень на ней…

Перепуганный юноша бережно положил «всевидящее око» обратно на стол…

В часовне, из угла с древним иконостасом, сквозь паутину с высохшими мухами на вошедшего скитника воззрились огромные скорбные глаза Божьей Матери и суровые лики святых в богатых окладах. В паутине что-то шевельнулось. Приглядевшись, Корней различил единственного живого обитателя часовни — большого коричневого паука, с крестом на спине. При приближении человека он, дабы не искушать судьбу, уполз за ближайшую икону.

За дни, проведенные в долине, Корней обнаружил еще шесть небольших скитов. Все они соединялись между собой уже заросшими тропами. В первых трех он так же увидел истлевшие тела: одни на лежанках, другие на полу. В остальных скитах их не было. Но вещи и посуда во всех этих избах тоже, как и в первом скиту, лежали на своих местах, словно те, кто остались в живых, покинули дома в одночасье.

Корнея все сильнее терзал вопрос, отчего такие крепкие, хорошо обустроенные поселения вдруг обезлюдели. Что здесь произошло? Отчего одни люди поумирали, другие вообще бесследно сгинули? Отчего среди умерших только старые да малые? Куда подевались взрослые?

То ли покосила страшная хворь, то ли еще какая напасть навалилась. Для Корнея это оставалось загадкой…

Бесхозные избы, деревянные часовни с тесовыми куполами казались толпой призраков на погосте. Пологие увалы, разделявшие поселения, покрывали такие высокие травы, что достигали пояса, а местами и выше. Особенно своей мощью выделялся борщевик. Судя по следам-траншеям, медведи постоянно приходят сюда кормиться его мясистыми стеблями: повсюду валялись огрызки, измочаленные зубами зверей. Корней тоже с удовольствием стал срывать и жевать сладковатую, сочную мякоть. В это время из зарослей показалась симпатичная мордашка медвежонка. Он с любопытством разглядывал человека, но парень, от греха подальше, поспешил удалиться, понимая, что мамаша, которая наверняка где-то поблизости, вряд ли потерпит такого соседа возле детеныша.

На самой южной окраине долины, в седьмом по счету ските-призраке, Корней увидел свежо натоптанную тропку, ведущую к одной из изб. С радостной надеждой юноша подбежал к крыльцу и отворил дверь. На скамье сидел седой, но, впрочем, не старый мужчина с высоким, чистым лбом, искрящейся гривой и аккуратной окладистой бородкой. Его благородная внешность никак не вязалась с той обтрепанной, латаной одеждой из самотканого сукна, в которую он был облачен. Мужчина читал вслух книгу сидящему рядом подростку с вопрошающими глазами на удивительно взрослом лице. Увидев Корнея, человек отложил фолиант и начал истово креститься двумя перстами, уставив на вошедшего изумленные глаза.

Корней, смекнув, что его приняли за восставшего из мертвых, сдерживая волнение, произнес:

— Доброго здоровья вам. Не пужайтесь. Странник я. Тоже из старообрядцев.

Улыбаясь сквозь слезы радости и счастья, мужчина кинулся горячо обнимать вошедшего:

— Милости просим. Какими судьбами до нашего двора?..

Вскоре братья по вере знали друг о друге многое. Беседа их, перемежавшаяся молитвами, затянулась, как водится в безлюдных краях, до утра. Выяснилось, что этот благообразного вида человек по имени Григорий, потомок ссыльных раскольников, живет здесь с прошлой осени. При царе преподавал в губернском городе латынь, имел высокое ученое звание профессора. Не желая принимать насаждаемые новой властью порядки, он нашел приют в загородном монастыре. Но его вскорости закрыли, и в святой обители разместили военных. Изгнанные монахи разбрелись по окрестным деревням. Григорий с одним из иноков поплыли на лодке на север, в глухомань, подальше от мест, пораженных революционной заразой.

Путешествие по реке не было утомительным, и даже нравилось профессору, но однажды, наскочив на валун, их посудина опрокинулась. Быстрое в этом месте течение подхватило Григория и вынесло на поросшее тальником мелководье. Выбравшись из воды, он долго искал в прибрежных зарослях своего спутника, но безуспешно. Тот видимо, не умея плавать, скорее всего, захлебнулся сразу и вода уволокла его далеко вниз.

Проблуждав по горам дня три, изголодавшийся профессор наткнулся на стоянку эвенков. Инородцы покормили его, оставили ночевать. Совершенно не приспособленный для жизни в тайге ученый, чтобы не сгинуть, так и прибился к ним.

Быстро освоив несложный язык лесных бродяг, он узнал, что дальше на севере имеется немало потаенных скитов старообрядцев, и по весне двинулся на их поиски. Но, когда наконец добрался сюда, то увидел ту же страшную картину, что и Корней.

А остался он здесь, чтобы исполнить христианский долг — предать земле умерших единоверцев. Переходя из скита в скит, Григорий хоронил их останки. Однажды вечером дверь в избу, где он ночевал, тихонько приотворилась и в образовавшуюся щель просунулась патлатая голова. Григорий молча смотрел, что будет дальше. А голова с ходу предложила: «Давайте вместе жить. Со мной не пропадете». — И положил на стол двух рябчиков.

«Господи, откуда ж такой объявился,» — подумал профессор, а вслух сказал:

— Ну что ж, я согласен. Давай знакомиться. Меня зовут Григорием. Я здесь живу, а ты где?

— Нет, дядя, это я здесь живу. А вы пришлый. Я за вами давно смотрю. Поначалу боялась, думала, тоже грабить будете. Но когда вы стали хоронить наших, поняла — вы не такой, вы хороший.

— Так ты девчонка, что ли?

— Конечно. Ефимия я или, если хотите, Ефимка.

По Божьей милости, вместе так и живут: профессор и чудом выжившая юная дева.

— Скверно нынче в России, — сетовал профессор, — смута после заговора антихристов великая, бесчинье небывалое. Поначалу я тешил себя надеждой, что революция прояснит умы, но, вместо этого, заводимые новшества и вовсе разум помутили. Дошли до братоубийства. Дети супротив отца с матерью пошли. Полное светопреставление! Наваждение какое-то!

Узнав, что Корней из по сей день здравствующего Варлаамовского скита, Григорий просиял:

— Слыхал про ваш благочестивый скит от эвенков, и про тебя от них знаю. Крепко схоронились вы — никто не ведает дороги в ваше прибежище.

Продолжать поиски жилых скитов более не имело смысла: если двигаться дальше на юг, то там уже начинаются Советы.

Григорий предложил попытаться поискать на востоке, но Корней уже знал от эвенков, что скитов там нет вообще. Решили возвращаться во Впадину. Утешением было то, что возвращаются они втроем. Но прежде следовало захоронить оставшиеся в двух скитах тела единоверцев.

Когда зашли в дом, где на столе лежал странный камень, Корней вспомнил про видение и, в надежде, что профессор увидит то же, что и он, положил камень ему на ладонь.

— О, агат! Да какой красивый! — с восхищением произнес Григорий.

Корней внимательно наблюдал за выражением лица спутника:

— Вы ничего в нем не видите?

Профессор еще раз внимательно оглядел агат и, ничего не обнаружив, вопросительно посмотрел на парня.

— Дядя Григорий, не знаю, как объяснить. Может, это и чудо явилось, но когда я смотрел в камень в первый раз, то увидел внутри него движущиеся картинки, — и скитник словами обрисовал видение.

— Корней, да ты провидец или святой! — воскликнул Григорий потрясенно. — То-то ни в одной избе, ни в одном амбаре, ни в одном погребе нет припасов. А люди, которых ты видел в папахах — это и есть представители новой власти. Взрослых с собой увели либо в расход пустили, а старые и малые с голода поумирали — задумчиво заключил он.

— Выходит, они весь провиант изъяли? Оставили скитников в зиму без крошки? Новая-то власть, похоже, не лучше старой, — расстроился Корней и без того подавленный тем, что скитов единоверцев много, да людей в них нет.

Когда за спиной осталось последнее поселение, путникам почудилось, что кто-то идет за ними. Обернувшись, они никого не увидели. Перекрестились и двинулись дальше. Через некоторое время до них явственно донеслось жалобное поскуливание. Люди остановились, прислушиваясь. Вскоре из травы выбежал худой запыхавшийся медвежонок. Корней, жалеючи, погладил его, вытащил из котомки запеченного хариуса и, покормив с руки, легонько подтолкнул малыша обратно в сторону скитов. Но повеселевший доходяга уходить не собирался.

— Дядечка Корней, это мой друг Потапушка. Он тоже сирота. Медведица еще когда черемуха цвела околела. Давайте возьмем его с собой.

— Малая дело говорит. Грешно бросать несмышленыша, пропадет, — поддержал профессор.

Корнею по душе пришлись слова сотоварищей, и он предложил:

— Понесем пока на руках, пусть передохнет.

Всю обратную дорогу странников мучила установившаяся после недавно прошедших здесь дождей духота. Долгое в эту пору солнце и безветрие превратили насыщенный влагой лес в парную. Когда светило достигало высшей точки, прогретая в полную силу тайга, разомлев, наполнялась такими густыми испарениями, что людям становилось невмоготу. Еще неделю назад сухой и ломкий ягель стал упругим, мясистым. Он рельефно выделялся на зеленом ковре мхов узорчато-белой пеной.

Шли мокрые от пота и влаги, пропитавшей воздух. Дышали часто и тяжело, то и дело откашливая мошку, залетавшую в рот. Ветер, и так едва живой, застревая в верхнем ярусе веток, вниз вообще не проникал. Путники большей частью молчали: слова, произнесенные вслух, отнимали много сил. Только сопение Потапушки, стоически переносившего духоту, нарушало вязкую, липкую тишину.

Питались чем придется. Заходя освежиться в озеро или заводь, они, наученные Ефимкой, надергивали там связки длинных тонких стеблей с висящими на них фигурными водяными орехами, или, как их здесь называли, чилимами. Обрывали черные плоды с острыми рогами и, расколов кожуру, ели вкусную и сытную белую мякоть. Для разнообразия вечером запекали водяной орех в золе. Испеченный, он был еще вкусней.

Как-то вышли на старую гарь, сплошь заросшую малинником. Ягод было так много, что ветви сгибались под их тяжестью до самой земли. Налито-выпуклые, с шаровидными пупырышками, алые, сладкие, они сами просились в рот. Путники, сняв котомки, ели, с интересом наблюдая, как ловко управлялся с малиной с виду неуклюжий Потапушка.

Наконец вышли к брошенному монастырю. Занедуживший Лешак валялся на печи в своей каморке.

— Ах ты, Господи! Каких гостей мне Бог даровал! Много лет вам здравствовать! Простите Христа ради, что вот так лежа встречаю. Угораздило старого дуралея спину на ловле рыбы застудить. Холера ей в дышло. А ты, я вижу, не зря сходил. Нашел-таки, кого искал, — обратился он к Корнею.

— Да не совсем, дядя Лешак. Скитов-то и вправду много нашел, да людей в них нет. Только эти двое. Познакомьтесь: Григорий и Ефимья.

— А мне поблазнилось, что старшой по лицу вроде как из бар.

За Григория ответил Корней:

— Смотри-ка, угадали. Ученый он. Профессор по иноземному. Латынью называется. Нашей к тому же веры человек, а вот девчонка — из местных, скитских. Чудом уцелела. Остальных Бог прибрал.

— Ну что ж, слава Богу, хоть этих сыскал. Все вам прибавка. Я тут еще кое-что тебе приготовил. Прошлый раз забыл совсем. В кладовой запасы пороха и свинца имеются. Это-то, поди, вам можно?

— Благодарствую. От этого не откажемся.

— Да вы давайте к столу. Покушайте тайменя, — предложил Лешак. — Вчерась только поймал. Вон мало солоный лежит. До чего жирный зараза — янтарь янтарем. Только извиняйте: как-нибудь сами о еде похлопочите.

Сердобольная душа Корнея не могла оставить больного Лешака без помощи.

— Придется немного задержаться — поднять старика надо, — объявил парень спутникам.

Непривычные к тяжелым переходам, Григорий с Ефимьей даже обрадовались возможности передохнуть. Несколько дней, пока Корней лечил больного, были проведены ими с большой пользой. Профессор безвылазно просидел в монастырской библиотеке где обнаружил несколько очень редких богословских книг. А Ефимка излазила все закутки и чуть ли не каждый час прибегала к друзьям демонстрировать найденные ею «сокровища»: сломанный нож, маленькую железную коробочку, кованый гвоздь и тому подобное.

Наконец, изрядно нагрузившись, приладив два мешочка с шестью фунтами* свинца даже Потапушке, мужики, сердечно поблагодарив Лешака за щедрость, продолжили путь.

Когда они поднимались на Южный хребет по валунам, устилавшим дно небольшого ручья, многодневная духота стала спадать и отступила вовсе, как только они оказались на продуваемой всеми ветрами широкой седловине отрога. Здесь лес чередовался с горными луговинами, а скальные участки покрывали не лишайники и мхи, как на Северном хребте, а ползучий можжевельник. На светло-желтых ягельных полях паслись олени…