Глава шестнадцатая
1
Застыв соляным столбом, Цупко несколько мгновений вслушивался в ночные звуки, потом встрепенулся и быстро вышел через калитку, обеспокоенно оглядывая освещённую луной улицу. Снова условно закашлял.
– Тут я, Филя, – тихо послышалось откуда-то справа.
Ленков, чуть согнувшись, сидел на сложенных у забора брёвнышках, скрытый черёмуховым кустом.
– Костя, ты чо тут сидишь? Пошли в дом, всё нормально, Гоха заждался, жратва на столе остыла…
– У тебя всегда всё нормально, кады жратва да выпивка выставлены! – огрызнулся Костя.
– Ты чо? Да я на сто раз всё проверяю! – обиделся Филя и не преминул напомнить:
– Да кады бы не я, у Нюрки с Лёхой на зарученьи…
– Не трынди, помню, – оборвал Ленков. – Все вы, герои с заслугами, только толку нет… Не пойду я к Гохе.
– Вот те раз! – удивился Цупко. – И на хера в таку даль перлися? Дрыхли бы щас…
– Не пойду.
– Ты чо, Костя? Иль чево учуял? Ну, чево?
– Нехорошо мне што-то… Даже пронесло… Выпачкал… твою мать… руки, пояс!..
Филя с участием склонился над атаманом.
– Никак медвежья болезнь приклю…
– Заткни хайло, падла! Уже успел хватить! – злобно отреагировал Ленков, почувствовав свежий запах спиртного.
– О-хо-хо, хватил! Чево хватил-то? – обиженно протянул Филя. – Стопарик махонький. Так сказать, со свиданьицем… Ты, это… Спустись к Читинке, обполоснись… Тут до речки шаг шагнуть…
– Ишь ты, какой заботливый! – язвительно проговорил Ленков. – А то я сам не догадался. Ты мне лучше про другое обскажи. Что там за человек с Гохой?
– Сопляк обнакновенный, – махнул рукой Цупко. – Сидит мышкой. Сразу видать, што он у Гохи на посылках, тот ём тока и распоряжатца: дай это, подай то…
– А Гоха как?
– Чо ты Гоху не знашь, кады на столе четверть? – хихикнул Филя. – Вливат в себя потихоньку. Ежели дело и дальше так пойдёт, то без выпивки останемси…
– Да ёшкин ты кот! – снова озлился Ленков, повысив голос. Но тут же осёкся, внимательно оглядел округу, сторожко прислушиваясь, и добавил свистящим шепотом:
– Мы для чево притопали, для чево, Филя? Ханку жрать или о деле погуторить?
– Там не ханя – спиртяга, – машинально поправил его Филя, за что тут же получил пинок сапогом в голень. – Ладноть, ладноть, Костя! Ну, чево ты? Не суропься… Гоха-то заждалси. Пойдём, а, Костя?.. – Филя снова склонился над атаманом.
– Ладно… Пойду… А ты… ещё в дом сходи. И ждите, скоро я…
– А чо…
– Сказал же – живот крутит! Щас…
Ленков вскочил с брёвнышек, метнулся в гущу кустов.
– Ить, как приспичило… – Цупко покачал вслед головой. – И чево, где сожрал? У миня-то вся жратва добра была…
Он прислушался к собственным внутренностям, недоуменно развёл руками и снова подался в катковский двор.
Бурдинский встретил у порога.
– Ну? Где Костя? Забздел атаман, ли чо ли?
Гоха был уже заметно выпимши, и с ним происходило привычное – язык развязывался всё больше и больше.
Из-за стола выглядывал «ординарец». В отличие от Гохи он пьяным не выглядел. «Да уж… – хмыкнул про себя Филя. – С таким начальничком, как Гоха, ни выпить, ни пожрать, тока смотри да приказанья сполняй!..»
– Паря, маленькая накладка получилася… – Он потянул Бурдинского в сени.
– Кака така ещё накладка? – забеспокоился тот.
– Грех, Гоха, говорить, но Костя наш продристался пулемётом. Щас он на Читинку обмыться пошел. – Филя не удержался, хихикнул.
– Чево это он? – Тревога не отпускала Бурдинского.
– Чево-чево! Можа, сожрал чо несвеже, а можа, – так, от напряженья прохватило… Вот и…
Как Филе не терпелось вернуться за стол, но он себя пересилил и снова вышел на улицу.
Следом тихо подошел к калитке и Бурдинский.
Цупко опять условно закашлял в сторону черёмухи.
– Сюда подойди… – Ленков вывернул с противоположной стороны, из-за угла, держа пальто на согнутой левой руке.
– Костя, всё в порядке. Гоха уж напрочь извелся.
– Гоха, Гоха!.. Чево ты зудишь со своим Гохой! Душа не на месте…
Только тут Цупко увидел, что в правой опущенной руке Костя зажал свой любимый кольт.
– А чо, Костя? Усёк чево-то? В доме-то спокойно…
Последнее у Цупко прозвучало как-то неуверенно. Настрой главаря незаметно передавался и подручному.
– Да нет… Просто чево-то я растележился… Не, не пойду я к Гохе… Мож, завтра с утрянки погуторим, не знаю… А можа… и ну его на хрен, этого дохторишку! Всю добычу все равно не перехваташь. Так и подавиться недолго…
Ленков с облегчением выдохнул, сунул револьвер в карман штанов, выжидательно посмотрел на Филю.
– Эх-ма… – Тот тоже вздохнул. И засуетился: – Ладноть, Костя, как скажешь. Щас зайду, картуз заберу и отвалим подобру-поздорову…
– Эва! Да ты чево, как барыня упирашься?! – шагнул от калитки Бурдинский, подслушав весь предыдущий разговор. – Значитца, уже и мне не веришь? Уже и меня побоку?! – Он рванул ворот и без того расстёгнутой до последней пуговки косоворотки. Материя затрещала. – Ну, спасибо, Костя! Уважил! Это ты со мной, значит, так?! С каких это пор?!
Бурдинский разве что не орал.
– Никшни, дубина! – подступил к нему Ленков, тревожно оглядываясь. – Чево разорался, дурак!
– Да иди ты… Берешься ему помочь, а тут такие кренделя!
Бурдинский с обидой отвернулся. Обиду не играл. Он сейчас и в самом деле сильно обиделся на Костю. За долгое напряжённое ожидание. За все свои страхи. За то, что положил на кон и растерял, продул всё своё былое благополучие. И выговаривал сейчас он обидчику всё на полном серьёзе.
– Не ожидал я, Костя, такова ко мне отношенья! Столь труда положил, штобы все подготовить… А невров? Ты считал мои невры? Ты думал, каково мне? Ношусь, как савраска!.. В мои-то годы… И чо в барыше?! Крутись волчком, а тебе – хрен тычком!..
– Чево ты разошёлся-то? – скривился Ленков. – Мож, тебе трибуну сколотить, от прямо тута? – Он махнул по песку под ногами полами пальто.
– Тебя и впрямь, Гоха, чево-то понесло… – подал голос и Филя. И тут же осёкся: понесло – пронесло, а как бы и вовсе Костя не взъерепенился от таких намёков.
А Гоха – уже по-другому. Очухался. Обхватил Костю за плечи, замурлыкал пьяным кошаком:
– Чево ты, Костя!.. Пошли, выпьем, поговорим. А то развели какой-то цельный балаган посредь ночи на улице. Пошли, братка, пошли… обговорим дельце-то. Богато дельце-то…
2
Так и зашли в дом – в обнимку – Костя и Гоха. Только Филя замер на миг посредь двора, вслушиваясь в ночь.
– Ты, Филя, посредь двора не торчи, – бросил в полуоборот головы Ленков. – В сенках охолонись, округу послухай, опосля своё наверсташь.
– Не тревожься, Костя, послухаю…
– Садись, Константин! Пальтецо сюды давай, повесим на гвоздик! – загудел Бурдинский.
Сам уже навалился на столешницу, булькая в стаканы спирт. Один, полный до краёв, пододвинул Ленкову.
– Выпьем, да дело обмозгуем.
– Пить не буду. – Ленков настороженно уставился на сидящего за столом Морехова, демонстративно вынул и положил под руку кольт. – Что это за помощничек у тебя, а, Егор?
– Свой паренёк, надёжный. Спиря-Спиридон! – Бурдинский осклабился. – Он тебе в гостинице сподручен будет. Филя ж тебе расклад-то обрисовал, с ключом? Во-от… – Бурдинский потянулся к своему стакану. – Давай, братка, за здоровьице! Уж мы-то с тобою, Костя…
На улице залаяла собака. Ленков вздрогнул.
– Чево там?
– А-а… – отмахнулся Бурдинский. – Да мало ли чево она там… Ветер нагавкивает! Чево подхватился? Филя там твой на зорком посту! Откель в тебе, Костя, така пугливость?! – Бурдинский в сердцах ударил кулаком по столу.
Стаканчик со спиртом, поставленный перед Костей, подпрыгнул и опрокинулся, потом покатился к краю столешницы и – крак! – рассыпался на полу стеклянной крошкой.
– Тьфу ты, холера! – выругался Бурдинский. – Спиря, вон на загнетке у печки тряпка, подотри.
Морехов вскочил, бросился к печке, схватив тряпку, начал елозить ей по столу меж тарелок и мисок со снедью.
Пальцы Ленкова легли на револьвер.
Бурдинский хмыкнул, тяжело и медленно поднялся, повернулся к буфету, достал с полочки гранёную стопку, поставил перед Ленковым.
– Наливай себе сам, если воопче со мной выпить желашь!
Ленков не шевельнулся, только молча следил за движениями Морехова. Тот закончил тереть по столу, отбросил тряпку на край стола, плюхнулся на своё место.
– Сказал: пить не буду. Давай о деле, – глухо проговорил Ленков.
– Ну, как хошь… О деле так о деле, – буркнул, насупившись, Бурдинский и глянул на Морехова. – Чо ты такой безрукий! Ни подтереть толком… И портянку эту тут кинул!
Продолжая бурчать, Бурдинский брезгливо цапнул тряпку, шагнул к печи, швырнул тряпку на место и, пьяно покачнувшись, неловко ступил в сторону – на мгновение оказался у Кости за спиной. Выхватил из брючины наган и выстрелил Ленкову в затылок.
– Б-бах-х! – Выстрел грохнул громом небесным.
– А-а-а! – Коряча в страшном крике рот, Ленков дёрнул со столешницы кольт и, разворачиваясь к Бурдинскому, нажал на спуск, одновременно запрокидываясь с табуретки и инстинктивно вскидывая левую руку к голове. – Больно-о-о!
– Б-бах-х!! Пинь-ю!
Пуля свистнула у Гохи над ухом.
У стола охнул Морехов.
Выскочивший из спаленки Пряхин и Бурдинский ударили из «наганов» в ответ.
– Бах! Б-бах!! Б-бах-х!!!
Падая, Костя ещё пару раз нажал в агонии спуск, но пули впивались в потолок, осыпая всё вокруг известью и глиной. А Бурдинский и Пряхин палили, пока не кончились патроны в барабанах.
Изрешечённое тело Ленкова навзничь валялось на полу, из-под головы и спины медленно расползались темные лужи крови.
У стола, с другой стороны от Ленкова, на корточках скукожился Морехов, баюкая окровавленную левую руку. Срекошетившая от чего-то, скорее всего, от висевшей на печке чугунной сковороды ленковская пуля ударила чекиста в ладонь, отстрелив палец и, как впоследствии оказалось, серьезно повредив сухожилия. С этим ранением Николаю Морехову пришлось долго лежать в больнице Красного Креста, где его оперировал хирург Беляев, а потом длительное время лечиться амбулаторно. Когда рука зажила, разогнуть оставшиеся пальцы Морехов уже не мог.
Подоспевшие на выстрелы бойцы Баранова и госполитохрановцы обнаружили в сенях и скрутили окаменевшего Цупко, из-за голенища сапога вытащили у него финский нож…
Бурдинский сидел посреди изгвозданной известью и штукатуркой катковской горницы, вяло свесив руки с намертво зажатым в побелевших пальцах револьвером, и безотрывно смотрел на темную кровяную лужу, на тянущийся от неё кровавый волок к дверям, на кровавые заступы сапог, оставленных бойцами, вытащившими во двор труп главаря шайки.
Долго сидел так Бурдинский. Уже и пристроившийся на широком подоконнике Спиридон Пряхин выбил из барабана нагана остывшие гильзы, вновь снарядил револьвер, уже успел подкатить чихающий грузовик, и на нём увезли труп Ленкова и наспех перевязанного Николая Морехова, уже серый предутренний свет заполз в горницу.
Бурдинский сидел, смотрел на кровяные пятна, не замечая устроившегося за столом сбоку следователя из Госполитохраны, строчившего протокол. Не видел он, как в горницу зашёл и постоял несколько минут, окидывая всё цепким взглядом, директор ГПО Бельский.
Ничего не видел и не слышал Егор Бурдинский. И кровяных пятен он тоже не видел. Только теперь Егор Бурдинский понял, что за тоска изводила его весь предыдущий день и долгий-предолгий вечер. Иудина осиновая тоска.
3
К полудню наступившего дня, 23 мая, на здании Народного собрания ДВР, в витрине бывшего универсального магазина Второва и ещё в нескольких самых людных местах центральной части города были вывешены большие фотографии убитого Ленкова. Собственно, не разные фотографии, а одна и та же. Рассуетились госполитохрановцы, постарались мастера даггеротипа – склеили из самой большеформатной фотографической бумаги целые полотнища!
Под фотоснимком чернели крупные буквы: «Граждане! Бандит Ленков убит. Более 50 ленковцев арестованы и скоро предстанут перед народным судом». В витрине бывшего Второвского пассажа кто-то, ниже официальной надписи, жирным чернильным карандашом сделал приписку: «Можете спать спокойно».
Спустя два месяца, 24 июля 1922 года, на имя председателя Нарполитсуда Забайкальской области поступило от гражданина города Читы Каткова Федора Архиповича, проживающего по улице Кастринской, угол Ивановской, заявление следующего содержания:
«В ночь на 23 мая с/г в мою квартиру был приглашен или вернее сказать заманен бандит Ленков, где и убит. Во время стрельбы со стороны бандита Ленкова по тов. Бурдинскому и сотрудникам ГПО и обратно были прострелены: трое брюк, побиты окна, прострелены двери, перегородки, потолок, всего убытков причинено, считая также пол, облитый кровью, на сумму 45 рублей золотом. А потому прошу Вас взыскать в мою пользу с имущества бандита Ленкова и его соучастников означенные выше сорок пять рублей и за судебные дела и издержки с обвиняемого. Проситель Катков».
История умалчивает, как был погашен причиненный портному Каткову ущерб. А вот в отношении бывших партизанских деятелей Бурдинского и Тащенко кое-какая информация в архивах сохранилась.
Дело Наума Тащенко Высшим Кассационным судом ДВР было выделено в отдельное производство. Бывший партизанский командир и член Учредительного собрания ДВР несколько месяцев – с той самой ночи, когда он ломился в пьяной компании с Бурдинским к Аносову – просидел в арестном помещении Главного управления Госполитохраны. Следствие выяснило, что непосредственного участия в грабежах ленковцев Тащенко не принимал, однако о делишках своего криминального приятеля догадывался и даже пытался скрыть Ленкова от ареста. Но во внимание взяли былые партизанские заслуги и депутатство Тащенко, опять же окончательное решение по его делу принималось в довольно знаменательные дни: полной победы Народно-революционной армии ДВР над белояпонскими интервентами на Дальнем Востоке и пятой годовщины Рабоче-крестьянской революции. Дело прекратили, не передавая в суд. Наума Тащенко, уже после окончания процесса над ленковцами, без особой огласки освободили из-под стражи. Вскоре он уехал из Читы на север области, прожил там довольно долго и только на старость лет перебрался поближе к центру, в Карымский район.
Бурдинскому же пришлось выступить свидетелем в судебном процессе над ленковцами. Он многословно рассказывал, как выполнял задание ГПО по поимке Ленкова, как застрелил его в доме портного Каткова. Суд терпеливо выслушал «героическую» историю Бурдинского, а потом стал задавать ему неприятные вопросы: как и когда познакомился с Ленковым, чем они вместе промышляли, какими были их отношения до участия в партизанском движении и после. Крутился ужом Гоха, не подымая глаз на зал, недоговаривал. Потом суд повторно опросил Петра Афанасьевича Аносова, прояснившего многие моменты самым нелицеприятным для Бурдинского образом.
Чтобы больше не возвращаться к противоречивой личности Георгия Бурдинского, скажем, что в 1923 году из партии большевиков его исключили, как ранее уволили с военной службы – должности начальника Акшинского отделения Всеобуча. Партизанская комиссия Карымского района исключила его из рядов красных партизан. Служил кондуктором на железной дороге, был уполномоченным лесозаготовок, работал на стройке в Маккавеевской сельскохозяйственной артели «Искра», затем в сельхозартели «Интернационал», а после занял должность инспектора Карымского райсобеса. Однако всё пережитое мало что изменило в Бурдинском. Как свидетельствует протокол заседания президиума Карымского райисполкома от 28 марта 1934 года, «занимался систематическим пьянством, развалил работу, сорвал выплату красноармейского пособия и растратил около 4 тысяч государственных и общественных денег, за что был осуждён, отбыл наказание – два года заключения». Как дальше сложилась судьба, к тому времени уже почти сорокапятилетнего «спецагента по ликвидации Ленкова»? Говорят, печально – бутылочка сгубила…
Но вернёмся в напряжённое утро 23 мая 1922 года.
На очной ставке свели замолчавшего Баталова и Александру Киргинцеву, двадцатипятилетнюю вдову незадачливого Мишки, получившего пулю от своего кореша по тёмным делам.
Узнав, что Баталов – близкий напарник по грабежам и разбоям убийцы её мужа Михаила Самойлова, – Киргинцева бросилась на Коську.
– Зенки выцарапаю, сволочуга! – дурным голосом орала Шурочка, за несколько дней досыта вкусившая прелестей тюремного заточения. Сотрудникам Госполитохраны, проводящим очную ставку, пришлось, в буквальном смысле слова, отдирать взъярившуюся молодуху от опешившего бельмастого мужичка.
Но «камерные прелести» для Шурочки Киргинцевой на этом не закончились. С формулировкой «укрывательница бандитской шайки» она томилась в тюрьме до конца октября, несмотря на попытки родных избавить её от неволи подачей многочисленных прошений и ходатайств от «сельской обчественности». Только 25 октября 1922 года в зале суда при оглашении приговора по делу ленковской шайки Киргинцева услышит долгожданное: считать по суду оправданной и из-под стражи немедленно освободить.
Хитроумному и мозговитому старцу Алексею Андреевичу Бизину, в чьих скрюченных подагрических пальцах не осталось и обрывков нитей, за которые он дергал Костю и Филю, нюрок и варварушек, разных мишек, колек и гришек, теперь приходилось напрягать все свои извилины, дабы каким-то образом выбраться из-за решётки, хотя бы на миг. Как он жалел, что не выгорел его расчёт на пустяковое осуждение за кражу лошадей!
На допросах мастерски уходил в сторону, вроде бы ненароком сводя ответы к воспоминаниям о своей харбинской жизни, намёкам на существующие в Маньчжурии связи. На следователей, искавших в действиях Ленкова и его подручных «политику», это действовало соответственно, поэтому Бизин снова и снова кудахтал про шансоньетку Сашеньку Островскую и её двоюродную сестру – пассию атамана Семёнова Машу-цыганку. Параллельно старикан изыскивал возможность повлиять на следствие со стороны.
Увы! Все свелось к наивно-слезливому прошению, с которым обратилась к «Гражданину председателю комиссии по разгрузке тюрем» гражданка Анна Мартемьяновна Бизина.
Достаточно внимательно вчитаться в эти строки, чтобы стало ясно: писульку эту сочинял сам «Ляксей Андреич», каким-то образом сумев-таки переправить ее на волю:
«Мой муж – Алексей Бизин – заключен в Читинскую тюрьму с 19 мая по доносу некого Багрова в том, что он хотел будто бы сдать свою землянку (где живут куры) Ленкову под жилье и укрывательство. В действительности ничего подобного не было, Ленков у нас никогда не жил, что видно и из дела, и никогда землянку нашу занять не собирался и не уговаривался…»
(Прервемся! Заметили? Чистая правда! И договора никогда такого с Ленковым не было и быть не могло – чего ж ему к курям! И Багрову ли этого не знать – стало быть, донос ложный! У следователей – бумаг сотни, разве они всё упомнят? Возникло же прошение в ответ на такой донос – значит, точно был. Откуда только знать Анне Мартемьяновне – чего там видно из дела? Но продолжим!)
«…Между тем на основании этого голословного доноса, говорящего даже не о преступлении моего мужа, а только о каких-то предположениях, он – 62-летний старик – оторван от семьи, хозяйства и сидит в тюрьме. Не может быть такого предположения, что только из-за доноса, никем и ничем не подтвержденного, шестидесятидвухлетний старик бросит семью, хозяйство и скроется от суда, а между тем следователь при Высшем Кассационном суде Колесниченко заявил мне, что муж может быть освобожден только под залог недвижимого имущества ценностью в 1000 рублей золотом.
Мы с мужем люди очень бедные и такого залога представить не можем, и все, на что я могу рассчитывать, – это найти имущественного поручителя на 200–300 рубл. золотом.
Ввиду изложенного убедительно прошу Вас, гражданин Председатель, освободить моего мужа Алексея Бизина до суда под надзор милиции или имущественное поручительство ценностью не выше 300 р. золотом. Анна Бизина, а за неграмотную и по личной ее просьбе расписался Закржавский».
Но прошение это не сработало. Бизин остался в тюрьме, на допросах по-прежнему изворачивался и уводил следствие в сторону. Попыток обработать следствие не оставлял, сочиняя новые и новые прошения, от своего имени и от соседей по Новым местам:
«Семья моя без всяких средств к существованию и лишенная последнего работника – меня, нуждается в куске хлеба. Не считая себя ни в чем виновным, будучи твердо убежден, что следствие в дальнейшем выяснит полную мою непричастность к уголовному делу, я ходатайствую об освобождении меня из тюрьмы под представленное поручительство… А. Бизин».
Одновременно с таким прошением к следователю по особо важным делам Н. И. Колесниченко поступило и упомянутое поручительство:
«Мы, нижеподписавшиеся, удостоверяем, что семья Алексея Андреевича Бизина после заключения его в тюрьму испытывает острую нужду в самом необходимом, т. к. единственным работником в семье был он.
Мы же принимаем на себя ручательство в том, что если он будет из заключения до суда освобожден, то никуда не скроется и по первому требованию явится в суд.
1-й: Гр. Шандин Павел Иванович, 30 лет, гр. Тверской губ., Бежецкого уезда, Новской волости, деревни Заручье, проживающий в гор. Чите, Новые места, между Кладбищенской и Нерчинско-Завод. ул., соб. дом.
2-й: Гр. Лапин Андрей Кузьмич, 36 лет, ур. Енисейской губ., Ачинского уезда Корынловской волости, деревни Баит, проживающий в гор. Чите, на Новых местах, Кабанская улица, соб. дом.
В чем и подписуемся собственноручно».
Но и на этих бумажках появилась лаконичная резолюция Колесниченко: «Отказать». Роль Бизина в ходе допросов ленковцев вырисовывалась все отчетливее.
Когда, ещё 23 мая, Коське Баталову сообщили об уничтожении Ленкова, он, запустив грязные пальцы в лохмы на седой голове, несколько минут переваривал услышанное. Недоверчиво и долго вглядывался в изображение убитого вожака на ещё влажном прямоугольнике фотографического картона, а после невнятно буркнул следователю:
– Чево уж тут… Пиши… Тока ты там отметь – я сам, с полным чистосердечием…
Показания Баталова дали подробности и состав участников не только тех преступлений, в которых он участвовал после выхода из тюрьмы в марте. Сообщил он и что слышал от других бандитов. Страшные свидетельства Коськи дополнили многостраничные протоколы допросов Бориски Багрова, во многом подтвердив рассказанное беспощадным убийцей – «маленьким солдатиком».
Крепко припёрли эти показания пытавшихся прикинуться простачками Бизина и Цупко. К тому же уже в восемь часов утра 23 мая двенадцать сотрудников ГПО нагрянули на Песчанский постоялый двор с обыском. Действовали без промедления и занудных переговоров с хозяйкой через высокий и крепкий забор. Выбили калитку, застрелили бросившегося волкодава, перерыли оба дома и все сараи, амбары и погреба. Однако ничего существенного, такого, что бы заставило Анну Спешилову готовить себе узелок для возврата на тюремные нары, найдено не было.
А вот на Новых местах, где обыск чекисты произвели раньше, в пятом часу утра, обитатели спешиловского дома испугом не отделались. Четырнадцатилетний Васька Спешилов был арестован и препровождён в ГПО.
«Арестовали» и квартиранта – Павла Калинина. О дальнейшей судьбе этого молодого человека, успевшего побывать каппелевским прапорщиком, белым лазутчиком и секретным агентом Чека ДВР, автору, увы, неизвестно.
Обращают на себя только два сохранившихся документа, датированные 29 мая 1922 года.
Это рапорт коменданта, в чьём ведении находилось арестное помещение при ГПО, на имя директора Госполитохраны: «28 мая 1922 г. около 10 часов вечера согласно распоряжения начальника секретного отдела тов. Альшанского арестованный Калинин Павел препровождался в УР под конвоиром тов. Жилиным. Арестованный Калинин по дороге бежал и благодаря темноты Калинину удалось скрыться».
Второй же документ, наоборот, адресован коменданту ГПО. Это отношение начальника агентуры секретного отдела Главного управления ГПО, довольно лаконичное по содержанию: «Прошу исключить из списков арестованных, сидящих в арестном помещении под стражей, гр. Калинина, т. к. таковой в ночь с 28 на 29 мая 1922 г. бежал».
Предполагать можно разное, смотря, в каком ракурсе рассматривать столь быстрое и своеобразное реагирование на случившееся. Не правда ли, странна такая «моментальная» исполнительность начальника агентуры? Да и зачем ему вообще переживать о точном учёте арестованных, сидящих в арестном помещении ГПО, если он занимается абсолютно другим делом – работой с подсобным аппаратом, агентами ГПО? А тут – мгновенное реагирование, мол, сними, комендант, беглеца с учёта, дабы лишняя арестантская пайка «не зависла»… Больше это похоже на «стирание» любых сведений о Калинине.
Вполне возможно, что вскоре в Маньчжурию к полковнику Родионову вернулся посланный им в своё время лазутчик с «ценными сведениями» о военной мощи красной Дэвээрии. И… можно начинать создание эпопеи о Штирлице из Забайкалья.
Может быть, наоборот, увидев и читателю заметную в истории с проживанием у Цупко бестолковость и беспомощность «Павлика», Бельский не мудрствуя лукаво отпустил незадачливого «подсобника» на все четыре стороны, как и обещал.
А может быть, Калинин и впрямь сбежал в ночь от ротозея-конвоира.
Впрочем, гадать – дело неблагодарное.
4
Малограмотному Ваське Спешилову, приемышу Фили-Кабана, пришлось отвечать на вопросы вначале следователей ГПО, а потом и судебного следователя Высшего Кассационного Нарполитсуда ДВР:
«По делу показываю: в 1917 году во время революции, я помню хорошо, что я находился в детском приюте в г. Иркутске. Когда меня туда отдали, не знаю, после моя родная мама и отец – называемый мною так сейчас гр. ЦУПКО, приехали в гор. Иркутск и взяли меня из приюта. Впоследствии моя мама рассказывала, что ее за какое-то преступление сослали на поселение в Сибирь в Акатуевскую каторгу. Когда началась революция в России, то ее с каторги освободили, и она тогда сошлась сожительством с гр. ЦУПКО, котораго я называю отцом. Где мой родной отец и где я родился – не знаю. Из города Иркутска меня привезли в г. Читу.
Отец мой ЦУПКО и тогда, как я сейчас понял, ничем не занимался, ходил грабил, ездил на поездах и занимался кражами. При „Семеновской власти“ я помню, что за ограбление Японскаго склада в гор. Чите он содержался в Читинской областной тюрьме, затем судили и был осужден к тюремному заключению на один год. После этого он не оставил свои прежние занятия, а так же продолжал заниматься более мелкими кражами, и всегда ему сходило удачно.
Последнее время он стал и меня брать на кражи. В 1921 году какие именно мною с отцом совершены кражи я не помню хорошо; например, ездили в ночное время, особенно перед утром, на постоялые дворы и там брали с крестьянских саней муку, овес. Повторялись эти кражи частенько, он всегда брал меня для того, чтобы когда он пойдет брать, а я в это время останусь возле своей лошади.
В настоящем году я все кражи, совершенные нами, почти все помню. Начали мы с ним ездить с Маслиной недели. Первый раз ночью на лошади поехали с ним в Кузнечные ряды, в сарае у одного дома взяли пять тюков прессованнаго сена, которые привезли домой и израсходовали на свою лошадь. Затем через несколько времени вторично ездили в это место за сеном, второй раз взяли четыре тюка. После этого, я помню, что ночью ездили к Жуковскому саду, на какой улице, в чьем-то доме он взломал замок и взял оттуда в красненьком мешечке гороховую муку, масло сливочное около двух фунтов, топленаго сала 3–4 фунта, бутылку бобоваго масла, печенье готовое. Я в этот раз тоже стоял у лошади на улице…
С ЛЕНКОВЫМ отец мой был хорошо знаком. Он часто бывал у нас на дому в городе. Бывал без меня и при мне; в последнее время он был два раза, первый раз приходил после убийства начальника уголовнаго розыска ФОМЕНКО. Я пришел с Песчанки, он находился у нас, сидел на диване и что-то разговаривал с отцом. Я слышал только, как он говорил отцу об убийстве ФОМЕНКО. Из его рассказа я понял так: что якобы ЛЕНКОВ в то время, когда на него была облава в Кузнечных рядах, то он находился в квартире, когда постучались, то хозяин стал открывать двери, а ЛЕНКОВ приказал не открывать двери, и когда хозяин не послушался, то он выстрелил в хозяина квартиры и сам в это время по двери взобрался на чердак дома и сидел. Милиция и уголовный розыск зашли в квартиру, посмотрели, что его там нет, и вышли, тогда ФОМЕНКО сказал, чтобы посмотреть на чердаке, и в этот момент он – ЛЕНКОВ стрелил в ФОМЕНКО, а сам спрыгнул с чердака и убежал…
Отец мой также был знаком с Мишкой САМОЙЛОВЫМ. Часто ли он ходил к отцу, я этого сказать не могу, в последнее время видел его дома у нас два раза. Один раз я его видел у соседей ВИНОКУРОВЫХ, когда брал бочку ехать за водой. Мишка тогда направился в центр города. Второй раз я приехал из Песчанки домой в город, дома сидел за столом Мишка САМОЙЛОВ и играл в карты: он, моя сестра Екатерина 21 года, дочь ВИНОКУРОВА Шура и младшая дочь его, звать не знаю как. От отца я слышал, что он встречался с ЛЕНКОВЫМ у БИЗИНА, проживающего там же на Новых Местах…»
Бесхитростный рассказ Васьки не только явился ещё одним подтверждением связей Ленкова и Цупко, Цупко и Бизина, Бизина и головки шайки. Это был и наглядный пример обработки матёрыми преступниками молодой поросли. Знал ли Васька вообще, что существует другая жизнь, без ночных бдений в ожидании «папани» на стреме-атанде у чужого забора, с ушками на макушке и лошадкой под уздцы?..
Пока Спешилов-младший рассказывал следователям об унесённой Цупко под покровом ночи яричной мучице и утартанной с чужого двора «целой телеги с колёсами», его наставник-уркаган бил себя в грудь пудовым кулачищем и, пуча глаза, доказывал следователю ГПО, что «завсегда верой и правдой» работал на уголовный розыск, много раз пытался им содействовать в поимке Ленкова.
Пересказывать показания Филиппа Цупко вряд ли имеет смысл. Как в своё время он доказывал народной власти, что не контрабандил при японцах, а активно помогал партизанам продуктами, точно так же сейчас прожжённый уголовник излагал следователю нечто, сравнимое разве что с мемуарами: как он, Цупко, х о т е л б ы прожить два последних года.
Очень бы хотел, ибо большой сообразительности, чтобы выяснить эпилог своего жизненного пути, нынче от Цупко не требовалось. «Мемуары» Фили-Кабана вполне можно заменить краткой характеристикой, которую даст ему на суде директор Госполитохраны ДВР Л. Н. Бельский: «Роль Цупко была – предварительное обследование квартир и мест, куда приходил Ленков, и предупреждение его об опасности. Никакого содействия он не предлагал по поимке Ленкова, и последовавшее вслед убийство Ленкова Бурдинским совершилось безо всякого его содействия».
А может быть, Цупко и не хотел ничего, действуя по привычной уголовной инерции: все отрицай, ни в чём не сознавайся, вали всё на других, а себя обеляй по максимуму. Привычка – вторая натура.