Ленков резанул взглядом по притихшему Алёшке.

– Кто такой?

– Здравствуй, Костя, – степенно ответил Аносов, жестом пригласил присаживаться. – Это, брат, свой. Адъютант Письменнова Николая. Он тоже обещался быть…

– Чего звал, Пётр Афанасьич? Какое дело до меня?

– Узнаю, узнаю! Как был нетерпелив, так и остался, – неспешно пробасил Аносов. – Садись. Поговорим, партизанство наше вспомним… Алексей, поторопи Ибрагима с закуской…

– Не надо, я ему уже сказал, – остановил Ленков, так и оставшись стоять, только глаза скосил в окно. Как раз напротив окна дымили цигарками трое в военной одежде с револьверными кобурами у поясов. Письменнов и Алексей тоже посмотрели на них.

– Это мои, – недобро усмехнулся Ленков. Придерживая шашку, сел на лавку, вольготно откинулся к стене. – Так что же за дело, командир?

Но Аносов ничего не успел сказать, потому как в комнатку ввалились Письменнов, Бурдинский, Тащенко и сумрачный Ибрагим с подносом, уставленным чашками и плошками со снедью. Следом с большим блюдом нарезанного хлеба бочком протиснулся Турсун, брат хозяина харчевни. Шумно поприветствовав Костю, троица долго усаживалась, передавала друг другу закуску.

– Лешка, – скомандовал Письменнов, – а ну-ка, дуй ко мне на квартиру за бутылкой!

– Есть, командир! – Парень вскочил и скрылся за дверью.

Тут же меж занавесок выглянула рожа Ибрагима. Но Ленков сделал рукой небрежную отмашку, хотя глянул на Письменнова подозрительно:

– Зря послал, беленькая и у Ибрагима есть.

– Ничо, лишня не будет! – засмеялся Бурдинский. – Чо ты, Костя! Кады ишшо так бы собралися… Мне вона, давеча как Колян-то сказал, мол, де, партизанское братство собиратся, так я и в голове не держал, што и ты нарисуешься. От интересно-то!..

Письменнов и Тащенко недоумённо посмотрели на Бурдинского. «Чего это он забодяжил? – удивленно подумал Письменнов. – Как будто у меня в квартире не про Костю базарили. За тем и пришли, твою мать!.. Ну, Гоха…»

– Так чего ж вызывал, товарищ командир? – вновь спросил Ленков, пристально глядя на Аносова.

– Чего позвал-то? – переспросил Аносов и поглядел в окно на троицу ленковцев. – А че, Костя, забоялся ты нашей встречи али как? Смотрю, войско целое подогнал на стариков.

– Какие вы старики, чо молоть-то зазря!

– Но с тобой тягаться – куда с добром. Револьверы, шашка, вон, заправдашняя…

– Скалиться и я горазд! – Ленков отпрянул спиной от стены, сел ровно. – Ну, чего хотели, товарищи партизанские начальники?

– Торопишься? Ну и мы тянуть не будем, – решительно сказал Аносов. – Ты, Костя, меня знаешь – всегда всё прямо и в глаза. Так, вот… Не надоело тебе волчарить, а?

– Во! Так и думал! На сознательность пробивать пришли! – засмеялся Ленков. – Сильны, мужики!

– А чо, Константин, – как-то жалостливо, просяще проговорил Наум Тащенко, – покаялся бы, совесть не мучал, а?

– Мужик ты ещё молодой, всё в жизни наверсташь! – поддержал Письменнов. – Че страхи разводить да детей сиротить. Завязывай, Костя!

– Да… – протянул Костя. Он медленным взором обвел собравшихся, встал, придерживаясь за край стола, помолчал мгновение и – весело тряхнул головой, да так резко, что чуть картуз военный с кудрей не слетел.

– Ну, проняли, проняли! Наливай, Наум! Выпьем за новую жисть! Ибрагим! Тащи бутылку!

«Турок» с откупоренной «Чуринской» словно за занавеской стоял.

Наум суматошно бросился разливать по стопкам.

Ленков быстро отстегнул шашку и протянул её Аносову.

– Возьми, командир, на память. Дюже добрая шашка!

Первым поднял стопку, лихо опрокинул в рот.

– Ну чо застыли, командиры?! Со свиданьицем!

Костя снова сел. Повернув голову, крикнул в сторону двери:

– Ибрагим! А где борщец наваристый, который я люблю?

Через мгновение на пороге появился Турсун, занося поднос с большими фаянсовыми тарелками, полными борща.

– Богатый борщ! – похвалил Тащенко и резво потянулся к бутылке. Турсун неловко отстранился и сплеснул жирным борщом Ленкову на руку. Тот выругался, стряхивая горячую кляксу, поднялся:

– Щас, до рукомойника…

Ждали несколько минут.

– Чевой-то не идёт… – обеспокоенно проговорил Письменнов.

– Турсун, зови Костю, – приказал Бурдинский. Тот молча кивнул и вышел. Через пару минут в дверном проеме показался Ибрагим с пузатым графинчиком водки.

– Коста сказал: бэз нэго гуляй. Срочни дэло!

– Вот те раз! В кои веки совместно собралися! – хлопнул ладонями по коленям Бурдинский со столь наигранным огорчением, что фальшь, пожалуй, увидели все.

– Тады выпьем! – Тащенко поднял бутылку, посмотрел на оставшуюся в ней водку, перевел глаза на выставленный Ибрагимом графин. – Не пропадать же добру!

– Ибрагим, а мне ничего не просил передать Костя? – спросил Аносов, озадаченный поспешным уходом Ленкова.

Но равнодушный Ибрагим отрицательно покачал головой и молча удалился.

– Чево ты, паря, вопросы все задаёшь! – толкнул Аносова в бок уже развеселившийся Бурдинский. – Давай лучше выпьем за наши партизанские победы! И за Коську. Што парень-то, оказался, с понятием…

– Это точно… – неопределенно ответил Аносов и подумал, что Гоха Бурдинский, похоже, рад такому исходу встречи, да и выражается как-то двусмысленно, насчет понятливости Кости.

– Не, я не понял, чево он снялся-то? – недовольно и обеспокоенно пробубнил Письменнов. – Шашку оставил… А?

– Шашку он Петру Афанасьевичу задарил! – вставил Наум Тащенко, кося пьяненькими глазками.

– Хы, да мало ли… Почуял чево-то и наладился, – махнул рукой Бурдинский. Внимательно посмотрел на Аносова и, припав к его уху, зашептал: – Ты не унывай, Афанасьич, есть и другие места… Отсюдова двинем в столовку Фильки-Медведя… Могет и там быть…

Тем временем Тащенко и Письменнов уже поднимали наполненные до краев граненые стаканчики-стопки.

– Давай, ребята, за нас, партизан!

– Вы гуляйте, – сказал Аносов Письменнову, – а у меня сегодня важная встреча через час, больше выпивать не могу…

– Да ладно, никто не неволит, – отмахнулся Бурдинский, быстро опрокидывая стаканчик. – Хрен с ним, с Коськой! В другой раз возьмём!

Он раскатисто захохотал, поглядывая на Тащенко. Тот, улыбаясь, кивнул. Аносов пристально посмотрел на компанию за столом, попрощался и скрылся за пологом-занавеской, захватив с собой шашку Ленкова.

– Загадочный-то какой… – буркнул вслед Бурдинский. – Давай, мужики, ещё по одной чеплажке!

Графинчик быстро опустел.

Тут как раз подоспел Алешка с бутылкой. Письменнов выматерил «адъютанта» за долгое отсутствие, но за стол посадил. Прикончили под щедрую закуску да наваристый борщ и доставленную бутылку.

Однако компании выпитого показалось мало.

– Ибрагим! – заорал Бурдинский. – Тащи графин!

– Нэту болшэ! – отрезал хозяин забегаловки. – Дэнги давай, Турсун винополка сбэгат.

Партизанская братва смущённо поглядела друг на друга. В карманах было пусто.

– Херня, други! Двинули щас же к Фильке Притупову, на новый базар! – стукнул по столу кулаком окосевший Бурдинский. – Угостит нас, никуда не денется! Я-то знаю!

– Вперед, орлы! – скомандовал размякший командир дивизиона, и вся четвёрка вывалилась из ибрагимовской харчевни.

Действительно, Филька-Медведь оказался на угощение не прижимистым. Выставил на стол добрую закуску и литр разведённого китайского спирта. Добавили хорошо!

Тащенко, с каждым глотком становясь угрюмей и задиристей, неожиданно схватил за грудки «адъютанта» Письменнова – чуть живого от выпитого Алёшку.

– Задушу, гад! Нашего Костю хотели с Аносовым взять! Врёшь, не возьмёшь!

С грохотом полетела на пол посуда, захрустели под ногами разбитые стаканы и фаянсовая тарелка.

– Но-ка, но-ка! – Письменнов оторвал от парня озверевшего Тащенко. – Охолони, Наум! Чего на Лёшку поднялся? Ты, ежели такой защитничек Костин выискался, со мною отношения выясняй, чёрт тебя дери! Ишь, враз мурло твоё бандитское прорезалось!

– Тише, мать вашу! – замахал руками Бурдинский, выпучив глаза на Алёшку. – Чеши отседова, парень, а то, хер его знат, чево из Наума, язви его, ишо полезет! Давай, давай!

– Сказали тебе, уходи! – бросил вспотевший Письменнов, удерживая матерящегося и брызгающего слюной Тащенко.

– О-хо-хо! Чо деется! Партизанские командиры, называтся! – на шум в углу появился хозяин – Филипп Притупов.

– Ёшкин кот, посуды-то побили! От вас и угощай! А ну-ка, выметайтесь подобру-поздорову! А ты, Егорша, штобы мне за урон заплатил, долго ждать не буду, сдам вас, фулюганов, в милицию! От-то попаритеся в кутузке!

– Ладно, не гунди, Филя! Заплачу на неделе, – поднялся Бурдинский, помогая Письменнову выволочить уже притихшего Наума на улицу. В большом помещении столовки на шум-гам внимания почти что и не обратили, только малолетний Ваня Куйдин, притуповский работник, следом за партизанами на улицу вышел, проводил глазами до угла.

– Чёрт с имя! – хлопнул Бурдинский Тащенко по плечу. – Айда, ребяты, ко мне! В спокойствии почаевничаем, а то голова от шуму гудит!

Вывалились на Благовещенскую, подались вниз к Амурской, завернули по ней налево и неспешно попылили в сторону Нарсоба. Надвигался тёплый майский вечер, навстречу неторопливо шли люди, сторонясь пьяной ватаги.

– Гриха! Своих не узнаёшь?! – завопил вдруг Бурдинский, растопыривая руки навстречу тёмноволосому крепкому мужчине, переходящему Амурскую на углу Корейской. – Глянь, ребяты, Гриха Баранов! Гриха, это мы! Али заважничал в своей милиции?!

– А, што?! Кака милиция? – встрепенулся сонно тащившийся Наум.

– Чево забздел-то? Наш это, наш, – успокоил его Письменнов. – Баранов Гришка…

Бывший партизанский командир Григорий Баранов ныне служил в Чите военкомом полуэскадрона конной милиции.

– Наши, маккавеевские, завсегда бравые, – покровительственно похлопал Григория по плечу Бурдинский. – А чо, Гриха, ноне в большие милицейские начальники выбился, старых друзей замечать не желашь?

– Будет тебе, Егор Ильич! – засмеялся Баранов. – Идёте компанией, чего мешать…

– Во! А ты, паря, в нашу компашку и вступай! – снова хлопнул его по плечу Бурдинский. – Со вступительным взносом! Ты теперя – большая шишка, так што, давай, веди друзей в ресторан! А чо – и вправду? Ты, Гриха, ни раза меня в ресторан не приглашал…

– Отметить встречу я не против, но в карманах, братцы, только мелочь бренчит. А потом… – Баранов посерьезнел. – Я, товарищи, считаю, что нам, красным партизанам, гулять в ресторанах неприлично…

– Эва! Неприлично! Ну, ты и загнул! – захохотал Бурдинский. – Скажи – кишка тонка! Нам в ресторанах кланяться должны. Вот этими руками, – Бурдинский посуровел лицом, поднося к лицу Баранова два сжатых кулака, – этими самыми мы, Гриха, добыли полну победу! Не так?

– Ну, до полной ещё далече, – недовольно отстранился Баранов.

– Ладно, не хочешь в ресторан – пошли в пивной бар. Тута через квартал, в подвальчике. Отличное место, я вам скажу! Бравая пивнуха! Пошли! – крепко схватил Баранова за руку. – Пива-то бутылку ты сможешь выпить? Не боись, худая жисть, за пиво я уплачу! Впе-р-рёд!

Зашли в пивной бар – полуподвальное темное помещение на Амурской улице неподалеку от здания Народного собрания ДВР.

Бурдинский заказал дюжину пива и большой графин с водкой. Баранов налил себе стакан пенистого напитка, отпил глоток.

– Чево ты губы мочишь! На! – Бурдинский поставил перед ним полный стакан водки. – Пей, угощаю!

– Нет, водку пить не буду.

– Мать твою в коромысло! Какой жа ты партизан, дери тебя черти?! С товарищами выпить не хочешь!..

– Здорово, Григорий! Поклон доброй компании!

У стола возникла гибкая фигура восемнадцатилетнего паренька – Афанасия Ульзутуева, двоюродного брата Баранова. Проживал он на станции Дарасун, видимо, с поезда и шёл. В Читу Афанасий приезжал часто, но останавливался не у Барановых, а по старому знакомству – на квартире Петра Афанасьевича Аносова.

– Ха! Компании прибавка! – завопил довольный Бурдинский и толкнул локтем Григория. – Вылазь, идейный и непьющий! Ослобони место для гостя, раз не желашь с нами гулять!

– Ты чего здесь так поздно шляешься? – сердито спросил Афанасия Баранов.

– С вокзала иду, только что приехал. Вот, в окошко случайно поглядел, смотрю – ты! Обрадовался, что так подфартило, а ты… – обиделся Афоня.

– Чево ты к парню прицепился? – встрял Бурдинский. – Али вас там, в милиции, только к людям цепляться учат?! Вылазь, освобождай стул!

Баранов с облегчением встал.

– Афоня, уже двенадцатый час ночи, как ты к Аносову пойдёшь? Пойдём ночевать ко мне…

– В задницу Аносова! Сегодня Афоня ночует у меня! – категорически заявил, хватая парня за руку, Бурдинский. – А ты, Гриха, – уходи! Ну тебя, с таким гандибобером, на хер!

«Чего я тут все это выслушиваю?! – зло подумал Баранов. – Афоня не мальчонка, сам себе голова». Он выбрался из-за стола, стараясь не слушать пьяные оскорбления Бурдинского, и отправился домой.

А партизанский загул набирал обороты, закрутился ещё чище.

– Выпьем, Афоня, за родны наши просторы! – Бурдинский, расплываясь пьяной улыбкой, снисходительно проводил взглядом, как Ульзутуев, не отрываясь, проглотил стакан водки.

И тут же налил парню второй.

– Выпьем, братка, за наши родны места. Эх-ма, завидую тебе, Афоня! Молод, силён, а? Играт кровь? А, Афонька, играт?

Но после второго стакана Ульзутуев уже и поддакнуть Бурдинскому был не в состоянии. Мигом как-то его сморило. Задремал, уткнувшись носом в липкую столешницу.

…Сколько так он провёл времени, Афоня и не ведал, только, когда очнулся малость, то услышал, что поминают за столом его имя.

– …Надо Афоню заставить стучать в квартиру Аносова, – бубнил Бурдинский. – Петька ему-то сразу дверь откроет, а мы его и прихлопнем!

– А чо тады сидим? – раздался в ответ пьяный голос Тащенко. – Тряси ентова урода, буди заморыша, и – подались к Аносову!

Около двух часов ночи, поймав извозчика, Тащенко, Бурдинский и Афоня поехали к Аносову. Письменнова с ними уже не было. То ли в пивнушке остался дремать, то ли домой смылся, как-то Наум с Егором, по пьяной лавочке, проглядели. Да и особо не замучивались на эту тему.

– Ну чо, паря, отошёл малость? – потряс Афоню за плечи Бурдинский. – Щас мы нагрянем к Аносову. Он, падла, предал нашего большого дружка, посему мы решили с Наумом его… Короче… Будешь стучать к нему в дверь. Спросит тебя, дескать, кто с тобой, отвечай – нет никого. Понял?

– Вы чо! Пётр Афанасьич – это…

Афоня понял, что замышляют его случайные собутыльники чёрное. Но мысли ворочались в голове мельничными жерновами, лениво, неповоротливо.

– Чья бы корова мычала! – оборвал его Тащенко.

– Кака корова? Теляти безрогий! – заржал, облапив паренька, Бурдинский. Наклонился, густо обдавая Афоню спиртными парами:

– Сказали тебе, штоб в дверь стучал – бушь стучать! Это дело – политическое! – Бурдинский сделал страшные глаза и потряс грязным указательным пальцем.

Вскорости доехали до барака, где жил Аносов, гулко затопали по тёмному коридору.

Заметно протрезвевший со страху Ульзутуев начал громко стучать в первую попавшуюся дверь.

– Господи! Да кого это чёрт принёс?! – раздалось наконец из-за двери. Лязгнул крючок, на пороге показалась, кутаясь в большую вязаную шаль, простоволосая пожилая женщина. Из-под шали выднелась несвежая ночная рубашка до пят. Афоня только и знал про эту соседку Аносова, что она работала где-то уборщицей. – Чего вам надо?

– А где живёт Аносов? Аносов, говорю, где живёт?! – выкрикнул Ульзутуев, надеясь, что Аносова разбудит шум. – Эй, Петро, ты где?! В какую дверь-то стучать, а, тетка? Пе-е-ет-ро!! Открывай, дядя, боевой компании, ответ держать надобно! А-ау! Пе-е-ет-ро!

– Перепились! Бузотерить теперь среди ночи будете! – пронзительно завопила женщина. – Нет спокою честным людям накануне трудового дня! Да что же это такое! Пьянь чертова!..

– Цыть, баба! – визжал Тащенко, грудью вталкивая женщину в её комнатушку и пытаясь захлопнуть перед её носом дверь, чтоб не мешалась под ногами. Дальше по коридору где-то заплакал маленький ребёнок…

Аносов, к счастью, в это время не спал. Дневные волнения, сорвавшаяся встреча с Ленковым – сон прогнали. Лежал на кровати, читал книгу. Услышав пьяные голоса Бурдинского и Тащенко, вопли Афони, страшно его удивившие, потому как паренька в такой компашке он и предположить не мог, костерящую компашку соседку, Пётр Афанасьевич раздумывать не стал.

Тихо, но быстро оделся, осторожно растворил окно, выходящее в садик, потом, откинув крючок на двери в комнату, шустро перелез через подоконник и, как был – в тапочках, побежал в Госполитохрану, благо недалеко.

По сообщению Аносова о бандитском нападении на квартиру тут же примчались вооруженные сотрудники и арестовали троицу ночных гостей прямо в комнате Аносова.

С пьяными какой разговор – заперли в арестном помещении, дабы утром в попытке покушения разобраться со всей строгостью. Однако утром оказалось не до того.

В ночь на 19 мая в уголовный розыск поступило сообщение секретного сотрудника, наблюдавшего за домом Гроховского в Кузнечных рядах, что сюда под покровом темноты стекаются подозрительные личности.

Собственно, дом Гроховскому уже не принадлежал, да и сам бывший его хозяин парился на нарах в Читинской тюрьме. Цыган Игнат Гроховский был известен уголовному розыску с 1918 года. Тогда, в сентябре, он привлекался за ограбление сторожа на свалочном месте. Но долго старый уголовник в тюремной камере не просидел – она, как и десятки других острожных помещений, потребовалась семёновским властям для размещения политических преступников.

Гроховского по постановлению мирового судьи 4-го участка Читы передали милиции под надзор. А 13 марта двадцать второго года по обвинению в укрывательстве преступников (по делу об убийстве путевого обходчика Лосицкого) Игната Гроховского арестовали – после неудачной операции угрозыска в доме портного Тараева – и одним постановлением начальника угро, вместе с горе-портным и Василием Попиковым, препроводили в тюрьму.

К тому времени Гроховский успел продать дом своему квартиранту Киргинцеву. Но так как продал его в рассрочку, – считал своим, дескать, пока Мишка Киргинцев не расплатится полностью. Старуха Гроховская оставалась в доме бдительным оком. Мишка же обещал расплатиться к концу года. Гроховским в это хотелось верить, но смущала Мишкина репутация, – личностью тот был довольно сомнительной. Что привело Киргинцева, жителя села Карповки Титовской станицы, в город, трудно сказать. Но он уже давненько осел со своей женой Александрой в доме, теперь уже почти принадлежавшем ему. Вот даже на покупку дома часть денег нашёл.

Здесь же продолжала снимать угол и Елена Заборовская, вдова тридцати одного года из Акши.

А буквально накануне ареста Игната Гроховского сюда перебралась и его сестра – Ленка Безносая, со своим сожителем Мишкой Самойловым. Любопытная Заборовская ни разу не застала, чтобы Мишка с Ленкой в их комнате миловались. А вдовице очень интересно это подглядеть, потому как Мишка – парень видный, симпатичный, хоть и с недобрым взглядом, ну а Ленка Гроховская – страхолюдина, с провалившимся от ветреной болезни носом, старше своего сожителя, при двух чернявых детях. Правда, Заборовская пару раз наблюдала, как Ленка с Мишкой порой и посреди дня лезут на чердак, а то и ночуют там или на вышке, над сараем.

Была вдовушка и невольной свидетельницей постоянных шушуканий новоиспечённого домовладельца Киргинцева с его наглым тёзкой, Ленкиным сожителем.

О, это были два сапога – пара!

Двадцатипятилетний Киргинцев прямо-таки шагу не мог ступить без Самойлова, который был на четыре года его младше, но явно верховодил.

Поздними вечерами какие-то люди приходили к ним, потом оба Мишки исчезали заполночь, могли и на несколько дней пропасть. Одно время Киргинцев имел трудовое заделье – нанялся готовить сосновую дранку, но вскоре забросил эту тягомотину. Самойлов же, после того, как был уволен из милиции, вообще никакой работой не занимался.

Дмитрий Иванович Фоменко и его помощник Михаил Баташёв все эти дни и ночи после убийства Анохина и Крылова буквально поселились на службе, мобилизовав на поимку главаря шайки и оставшихся на свободе бандитов все, в том числе и негласные силы. Напряжение начальника угрозыска передавалось всем подчинённым – сотрудники буквально валились с ног от постоянных выездов, дежурств, задержаний, обысков, опросов, хронического недосыпания.

В эту майскую ночь в бывшем особняке Берковича на Енисейской, где размещался угрозыск, шла дальнейшая отработка агентурных данных и новых сведений о ленковской шайке, всплывающих на допросах арестованных. Фоменко и Баташёв обмозговывали новые агентурные подходы к Ленкову.

Уже далеко заполночь дежурный доложил о поступившем сигнале от установленного на постоянной основе наблюдения за домом Гроховского-Киргинцева в Кузнечных рядах.

Не медля, Дмитрий Иванович позвонил в Госполитохрану. На проводе оказался знакомый ему сотрудник – Лавров. Он как раз опрашивал в своём кабинете Аносова, по факту только что совершённого на него покушения.

– Дмитрий Иванович, давайте к нам, тут как раз про Ленкова гутарим! Вы поглядите, что делается! Не рядовые, какие-нибудь тёмные, партизанские бойцы, а их командиры прямо-таки круговую поруку по защите этого бандита организовали. Хотели Аносова убить…

– Погоди, погоди, слушай! Подымай всех, кто у тебя есть. И хорошо бы с автомобилем решить. Дело вот такое вырисовывается…

Вскоре группа сотрудников угрозыска во главе с Фоменко прибыла в Госполитохрану. Здесь уже собрались те, кого Лавров сумел спешно оповестить. Всего набралось двенадцать человек, вместе с Аносовым, который, показывая Лаврову и Фоменко свой браунинг, заклинал их взять его на операцию.

Созвонившись с Бельским, Лавров получил «добро» на операцию, решил вопрос с автомобилем – вскорости потрепанный «рено» уже фырчал во дворе под окнами.

Быстро загрузились в дощатый кузов, и машина покатила в сторону темных Кузнечных рядов, чихая газолиновой вонью и подымая брехливых собак.

Не доезжая до дома, заглушили мотор. Дальше двинулись пешком, двумя цепочками вдоль заборов. Ночные звёзды, крупные и близкие, ещё не начали сколь заметно тускнеть, но на востоке уже занимался рассвет. Шёл четвертый час утра.

– Надо сориентироваться, перекрыть все подходы к дому, – предложил Фоменко. В отблеске заходящей за сопку луны его кожанка переливалась быстрыми, то исчезающими, то возникающими вновь бликами.

– Давай, Лавров, пошлём разведку, пусть хорошенько рассмотрят двор, не против? И вот что ещё. Со стороны соседей, присмотрись-ка, забор невысокий, надо туда сразу людей послать.

Лаврову импонировало, что Фоменко с ним советуется, а распоряжается всем здесь он. Разведку из двух человек тут же выслал. Те бесшумно открыли калитку, скользнули в темень. Сбоку, от соседей, залаяли собаки, дальше по улице их звон подхватили другие.

– Слышьте, командиры! Вы, прям, наступление целое готовите! – притиснулся между Фоменко и Лавровым здоровый Аносов. – Чего тут примеряться. Пока вы тут тактику разрабатываете, окончательно рассветёт, и все мы – на мушке! Думаю так – дом окружить и потребовать сдаться, а ежели нет – садить из всех стволов в эту сволочь!

– А ты уверен, что там одни бандиты? – злым шепотом спросил Дмитрий Иванович.

– Ну, так и что? А как иначе? Зайдем и скажем: здрасьте, невиновные отойдите в сторону!

– Товарищ Лавров, разведчики вернулись! – из темноты возник один из чекистов.

«Разведчики» доложили: двор небольшой, но основательно захламлён. Дрова, телега, прочий хлам. Из надворных построек – сарай, конюшня. За ними – тыльная улица, там уже сотрудники есть, а с другой стороны – соседский дом. Забор действительно невысокий – метра полтора.

– Сделать предлагаю так, – сказал Дмитрий Иванович. – Зайдем во двор, рассредоточимся, вперед пойдут Баташев с Ашихминым. Пусть попробуют вызвать хозяев на разговор. Прощупаем, как среагируют. Сходка, если была, то явно закончилась, но в любом случае все разойтись не могли. Как правило, загуливают, тут и спят.

– Согласен, – кивнул Лавров.

Михаил Баташёв и Степан Ашихмин, держа наготове оружие, с разных сторон подобрались к невысокому крылечку. Ашихмин осторожно дотронулся до двери, слегка толкнул. Заскрипев, она приоткрылась. Тут же послышались шаги, раздался напряжённый гнусавый женский голос:

– Кто там?

– Где Курносая? – спросил в ответ грозным тоном Ашихмин. – Ты, что ли?

– Ну, я.

На пороге забелела тощая фигура в длинной ночной рубашке.

– Прям как ждала, – усмехнулся Ашихмин. – Чево не спится, красавица? Утрешний сон – самый сладкий.

– Ага, ты мне сахару насыпал! Какого рожна шаритесь?

– А чево у вас двери не закрыты? – задал Ашихмин новый вопрос.

– Забыли.

– Чужие в доме есть? – спросил Баташёв.

– Так, почитай, туточки, окромя нас, Гроховских, все чужие проживают. Да и дом – тоже чужой. Запродал его папашка…

Ленка привычно перешла на игривый тон.

– А чо за интерес? Бабьей лаской интересуетесь?

– Ага, по тебе заскучали! – бросил ехидно Ашихмин, кивая на тряпошную нашлепку у Гроховской на месте носа.

Ленка оскорблённо отвернулась. Буркнула:

– Миловались-обнимались, сами и наградили, кобели…

– Собирайся, с нами пойдёшь, – прервал никчемный диалог Баташёв.

– Малых моих тоже заберете?

– Что же, не на кого оставить?

– Кому жа оне нужны, окромя матери! – надрывно, со слезой в голосе, проговорила Гроховская.

– Кончай плаксивость разводить! Кто в доме ещё есть, я тебя спрашиваю? – повысил голос Ашихмин.

– Хозяева и квантиранты.

– Иди вперёд, лампу зажги.

В кухне на столе Ленка засветила керосиновую лампу, осветившую постеленный на полу потник, покрытый старым лоскутным одеялом.

– Кто тут спал? – спросил появившийся на пороге Фоменко.

– Был да ушёл, – проскороговорила Курносая, зло зыркая глазами.

– Самойлов?

– А хотя бы и он!

– Давно простились?

– Али упомнишь… – потянулась Гроховская, нарочито зевая.

– Упомнишь, – пообещал Фоменко. – Кто из мужиков в доме?

– Я тут.

Сбоку, из темной спальной комнатки, выступила фигура в белой исподней рубашке и подштанниках.

– Кто такой?

– Домовладелец это новый, Киргинцев Мишка, – опередила Гроховская.

– Ага, – подтвердил нескладный мужичок.

– Кто ещё в доме?

– Жонка моя, Ляксандра, да бабка Гроховская… Ещё квантирантка – Заборовская Елена, женщина сурьёзная…

– А это кто был и вот здесь ночевал? – ткнул пальцем в лоскутное одеяло Фоменко.

– Ну… И не знаю, рано лёг…

– Что-то, братец, ты заюлил… Иди одевайся.

– Дык, это… припоминаю… гости были у Ленки…

– Молчи, сучонок! Лезешь не в своё… – злобно оборвала его Гроховская.

– Стоп, красна девица! Где Самойлов? Серьёзно спрашиваю!

– Сказала же! Был и ушёл!

– Гх-м! – кашлянул за спиной у Гроховской Киргинцев, указывая глазами на давно беленный, в змеящихся трещинках, потолок.

– Баташёв! – позвал Дмитрий Иванович. Появившемуся из сеней помощнику что-то шепнул на ухо. Тот сразу же устремился во двор.

В это время над головой раздался глухой стук, даже не стук – шорох.

– Так! – резко бросил Фоменко, поворачиваясь к выходу.

Степан Ашихмин шагнул к перепуганному Киргинцеву, крепко взял за локоть.

– А ну-ка, пойдём, голубчик!

– Куда это?! – почти фальцетом крикнул Мишка, покорно переставляя подгибающиеся ноги. – Я не виноват!

– А кто ж тебя винит? – тихо, со зловещинкой, проговорил Ашихмин.

Вышли во двор. Ашихмин толкнул Киргинцева к лестнице, прислоненной верхним концом к черному чердачному проёму над головами.

– Ну-ка, голубчик, полезай, посмотри, кто там, в твоём доме под стрехой шараборится!

– Нет, нет! – заорал Мишка, но Ашихмин, шикнув на него, пребольно ткнул стволом револьвера под рёбра.

– Чево жа это деется, матерь божья! Осподи-святки! – запричитал Киргинцев.

Медленно, то задирая голову, то оглядываясь на милиционеров, Киргинцев полез по скрипучей лестнице вверх, одолевая каждую перекладину с тяжёлым вздохом.

– Чего тянешь, давай шустрей! Ну! – подогнал его Ашихмин.

Мишка одолел ещё одну перекладину.

Фоменко нетерпеливо спустился с крыльца, наблюдая за ползущей к тёмному лазу белой фигурой. Ещё перекладина, ещё.

– Б-бах!!! – Предутреннюю тишину разодрало неожиданным выстрелом.

– Ах ты, сука продажная! – злобным лаем раздалось с чердака.

– Б-бах! Б-бах!

Плеть выстрелов хлестнула из чёрной чердачной дыры.

Тяжёлым кулём рухнул с лестницы Киргинцев.

Согнулся, падая ничком, Фоменко.

– Дмитрий Иванович! – закричал Баташёв. – Дмитрия Ивановича зацепило!

По чердаку со всех сторон ударили выстрелы чекистов и милиционеров.

К Фоменко, наугад паля из наганов в сторону крыши, подбежали Баташёв и Ашихмин, упали на колени. Приподняли Дмитрия Ивановича под руки, вскочив, перетащили к завалинке, пригибаясь, потом бегом занесли раненого в дом.

– Бах! Бах! Б-бах!

Выстрелам, казалось, не будет конца!

– Всех вас, гадов, достану! Ни один не уйдёт! – вопил с чердака тот же злобный, захлебывающийся голос.

– Б-бах!!

– По-мо-ги-и-те… – полз к крыльцу, заливаясь кровью, очнувшийся после падения, тяжело раненный Киргинцев. – А-а-х-хр…

Внезапная стрельба, крики, стоны, выход из строя в самом начале перестрелки начальника угрозыска – всё это мгновенно внесло сумятицу в разношёрстную группу милиционеров и госполитохрановцев. Кому-то показалось, что попали они в западню, нарвались на превосходящую их вооружённую до зубов силу.

Этой сумятицей и паникой не замедлил воспользоваться единственный, как потом оказалось, обитатель чердака. Под грохот и сполохи выстрелов он спрыгнул наземь, оказавшись тут же, среди тех, кто пришёл за ним, резво бросился к забору.

Увидевший прыжок Лавров вскинул наган, но сухой щелчок курка, показалось, громом ударил по ушам!

Лавров метнулся за прытким бандитом, крича что есть мочи:

– Стреляйте! Стреляйте! Это – Самойлов!

С калейдоскопической быстротой узнав по приметам убегающего, Лавров прыгнул, хватая поднявшегося над забором бандита за кацавейку, но тот сильно ударил его ногой, отбросил и сумел-таки перелететь на ту сторону.

Схватившийся от боли за грудь Лавров бессильно смотрел, как следом, перемахнув через забор и посылая пулю за пулей в спину Самойлову, ринулись два его сотрудника.

Уперевшись в перекладину забора, стрелял, пока не закончились патроны в магазине, из своего браунинга Аносов. Потом выматерился, нехотя поворачиваясь в сторону дома: боязно было увидеть раненого начальника уголовного розыска.

– Оцепить квартал! – крикнул отдышавшийся Лавров. В оглушительной после выстрелов тишине на его голос тут же откликнулись заливистым лаем осмелевшие собаки.

– А как пальба началась – как обрезало шавок! – проговорил тяжело дышавший Аносов, медля перед крыльцом.

– Да как же это? – повторял Ашихмин, с тоской глядя на Баташёва, поддерживающего лежащему на потнике в кухне Дмитрию Ивановичу голову. – Как же, Миша?..

Лицо Фоменко с неплотно закрытыми глазами казалось особенно белым в забрезжившем утреннем сумраке.

– Давайте в машину, в машину! – забежал в дом, размахивая револьвером, Лавров. – Поезжай с ним, Баташёв. Довезите…

Он сунул револьвер за пазуху, подхватил вместе с Баташёвым и Ашихминым отяжелевшего Фоменко. Понесли к грузовику.

У ворот столкнулись с запыхавшимися, вымазанными в грязи сотрудниками ГПО – Самойлов ушёл.

Хорошо знавшему каждый закоулок Кузнечных рядов, ускользнуть от преследователей труда ему не составило. На чердаке Самойлов впервые опробовал маузер, взятый на 33-й версте Витимского тракта. Из анохинского пистолета и поразил двоих в темном дворе дома Гроховского.

Немного погодя, в одном из дощатых сортиров, был обнаружен прятавшийся там Тимофей Гроховский. Этим улов ночной операции и ограничился.

Тяжелораненого Фоменко привезли в госпиталь Красного Креста. Михаил Баташёв ни на минуту не отходил от начальника. У него обнаружились две раны – одна в ногу, другая – в живот. Осмотревший Дмитрия Ивановича доктор сокрушённо покачал головой, перевел глаза на Баташёва и медленно прикрыл веки.

– Мы ничего не можем сделать, товарищ. Он – безнадёжен…

Не приходивший до этого в сознание Фоменко, словно от пронзительного взгляда Михаила, медленно открыл глаза, тяжело, отдельными словами, но внятно выговорил:

– Миша…

– Здесь, Дмитрий Иванович! Здесь! – суматошно расталкивая лекарей, Баташёв навис над Фоменко, стремясь попасть под его взгляд. – Здесь я, Дмитрий Иванович!

– Миша… Ключи… сейфа… Документы к себе… Миша… Деньги там… немного… Зине…

– Всё, всё понял! Говорите, Дмитрий Иванович, дорогой!

Но больше Дмитрий Иванович ничего не сказал, вновь потеряв сознание.

Около двенадцати часов дня его не стало. Бандитский выстрел оказался смертельным.