Похороны Анохина и Крылова были обставлены с печальной торжественностью и правительственным размахом.

Ронский поостерегся пойти для прощания с видными деятелями борьбы за советскую власть. Сидел в конторе Трофимова, в «своем» кабинетике, жадно читал передовую статью в свежем номере газеты Политуправления НРА «Боец и пахарь».

Под крупным и категорическим заголовком «Контрреволюции должен быть положен конец!» газета писала:

Ниже была опубликована посмертная статья Анохина «Почему введена смертная казнь?», в которой автор спрашивал: «Что делать, когда разные банды грабят население на протяжении сотен верст и разоряют вконец крестьянское хозяйство?» И отвечал: «Власть должна применить самые суровые меры в борьбе с подобными преступлениями, иначе она будет не власть, а беспомощный ребенок, и население будет расправляться самосудом».

Володя Ронский, думая о погибших, то же, как Бельский, как сотни и тысячи людей, не сомневался: белая сволочь приложила к этому руку. Хотя не видел он большой разницы между контрреволюционерами-золотопогонниками и уголовщиной. Убивали и те и другие. Грабили одинаково. Одинаково хотели и власти над людьми, основанной на насилии, безоговорочном подчинении. Разве что первые для власти своей изобретали красивую оболочку в виде царского великолепия, золотоносного офицерства, пропитанного ладаном духовенства, а бандиту-уголовнику такая вот оболочка, деликатно именуемая государственным устройством, была без надобности.

Володя Ронский не слышал речи военмина Блюхера над гробами убитых, других скорбных слов, пронзительной меди духового оркестра и резкого, оглушительного троекратного залпа над могилами.

Володя Ронский смотрел поверх газетного листа куда-то в точку и спокойно обдумывал, как ему вести настолько аккуратную линию со старшим Баталовым, мужиком, которому палец в рот не клади, чтобы и все поручения Дмитрия Ивановича Фоменко выполнить, и не погореть ненароком.

Особенно будет обидно, если погоришь из-за выбранного облика торговца – а как его самого грабить начнут, посчитав, что постоялец – кусок жирный? Это было бы смешно, с одной стороны… Не перегнул ли палку с угощениями? Братцы Баталовы слаще морковки, как говорится, ничего не пробовали, а он к ним с португальскими сардинами в жестянке размалеванной. Польстятся и ограбят. Вот цирк будет!..

Эта жалкая мыслишка и мелькнула, когда вечером в его комнату сначала заглянул Спиридон, а потом из-за спины брата показался, сумрачный как всегда, бельмястый Коська.

– Ты, что ли, Володя, насчет оружья спрашивал? Для знакомца свово? – с порога проскрипел старший из братьев.

– Чего? А, насчет ружья! Ну-ну! – оживился Ронский.

– Ружья пока не нашлось, можа, попозже, – нажимая на последний слог, ответил Коська. – А пока – вот. Сколь за такую дурынду знакомец твой отвалит?

Баталов протянул Ронскому грязную тряпицу, в которую, как было сразу заметно по очертаниям, завернутым оказался вороненый новехонький браунинг.

– Эва! – разочарованно протянул квартирант. – Невелик калибр! А что, одну пушку торгуете?

– Чево жа, одну… Могём и две, – самодовольно бросил Коська и ткнул Спиридона в бок. – Кликни-ка Мишку сюда…

– Так ты, чо, с ём приперся? – удивился младший из братьев. – С Самойловым, да?

«Дзинь!» – прозвенел в голове Ронского звоночек. «Самойлов! Этот ленковец, судя по показаниям Багрова, покруче Баталовых. Завертелась каруселька…»

– Кликни, тебе сказал, дурень! – только и рявкнул Коська, пристально сверля одновременно Ронского глазом-буравчиком.

Появился молодой тонкий парень с такими же тонкими, черными усиками и наглыми пронзительными глазами, на резко очерченных губах – еле заметная, со зловещинкой, улыбочка.

Парень молча вынул из внутреннего нагрудного кармана потертый десятизарядный маузер, положил перед Ронским на стол.

Володя взял в ладонь удобную рукоятку, любовно погладил ствол, стараясь быстрее запомнить номер на пистолете. «163103… 163103… 163103»

– За двое револьвертов, Володя, возьмем сто рублёв золотом, – выговорил Коська.

– Не, мужики, – оторвался от «любования» пистолетом Ронский. – Сильно дорого. Предлагаю по сорока серебряной деньгою. Да и то, ещё и неизвестно, как мой знакомый такое предложение воспримет. Но я его знаю. Начну ему дороже запродавать – не возьмёт! Счет денежке любит – как бабу голубит! А что машинки хорошие – скажу ему в точности.

– Во-во! Торговцу свому все обскажи, а потом рядиться будем! – махнул рукой Коська, оглянувшись на высокого парня с усиками. «Мишка Самойлов, – запечатлел его фотографией в памяти Ронский. – Баташёв говорил, это ближайший подручный Ленкова..».

– Ладно… Может быть, даже завтра и скажу, – лениво сказал вслух и с явным безразличием отодвинул от себя пистолеты.

– Молодец парень! – дрогнул голос у Дмитрия Ивановича, когда он, прочитав донесение Ронского, сличил номер предлагаемого на продажу маузера с номером пистолета, зарегистрированного за Анохиным. Приблизительный номер браунинга тоже был близок к номеру личного оружия Крылова. Тут же снял телефонную трубку:

– Станция! Директора ГПО Бельского!

Через час в Госполитохране собралось небольшое по составу совещание оперативных сотрудников под сопредседательством Бельского и Фоменко. Правительству Республики и министру внутренних дел Ф. Н. Петрову уже было доложено об установленном факте.

– Спешить, товарищи, не будем, – твердо заявил Бельский. – Считаю, что пока брать Баталова нецелесообразно. Посмотрим, кого еще по этой ниточке обнаружим. Оружие, конечно, товарищ ваш, Дмитрий Иванович, пусть покупает, особо не торгуется, а то других покупателей могут найти. Я же думаю, что и нашего Павлика надо активизировать в обработке Цупко, а более, как думается, его старшего приятеля Бизина. Занятный фрукт, оказывается, Дмитрий Иванович, этот Бизин… В полюбовницах, говорят, имел двоюродную сестру подружки, а после и супруги самого атамана Семёнова! Каково? Не отсюда ли белый след тянется? Вот на выяснение этого всего Павлика и нацелим. А вы, товарищи, – обратился Бельский к двум неприметным лицом, крепко сложенным, уже немолодым оперативным агентам ГПО, – займитесь разработкой по партизанам. С максимальной деликатностью, разумеется…

Когда совещание закончилось, Бельский извиняюще глянул на Фоменко

– Уж прости, Дмитрий Иванович, за скрытность. Привычка, черт её дери… И утечка информации к бандитам уже достала! Не о тебе речь, но сам понимаешь…

Сам того не ведая, по незаживающему резанул Бельский: Дмитрий Иванович снова вспомнил свой «тюремный» прокол с Покидаевым. Перед глазами всплыла жизнерадостная, красивая улыбка Северьяна… И тут же её заслонила противная, хитрая харя Фильки Цупко. Да, тоже прокол – на такого подсобника рассчитывали…

Если бы ещё знать Дмитрию Ивановичу, что именно из-за Цупко погиб Северьян, кровь его молодая – на Филькиных грязных лапах. Впрочем, что оно, это знание? Когда бы жизни возвращало…

– …И большое тебе спасибо, Дмитрий Иванович за знакомство с Бойцовым. Помог мужик нам разобраться во многих бандитских хитросплетениях. – Довольный Бельский с благодарностью пожал Фоменко руку. – Я бы даже сказал, что он, начиная с расследования убийства путевого обходчика Лосицкого и бурята Гомбоева на хребте, в преследовании шайки Ленкова вышел на такое число бандитов, что уже во многом успех наш предрешил. И на Бизина с Цупко вышел. Его и был совет к хитрому старичку присмотреться. Слушай, Дмитрий Иванович, не моё, конечно, дело, но что с ним так обошлись – старшим милиционером на Черновские турнули? Где он провинился?

– Вины и нет никакой, – нахмурившись, ответил Фоменко. – Только невзлюбили его, как беспокойно относящегося к работе, наши вышестоящие чинуши. Иль не знакомы тебе, Лев Николаевич, наши отцы-начальники, Антонов и Колесниченко? Составление мудреных инструкций им давно живую работу заслонило. Эх, да что говорить! – сокрушенно махнул рукою Дмитрий Иванович. – Кто начальник – тот, считается, и прав. Кабы так ещё бы было!.. Тогда, друг мой Лев Николаевич, и Ленкова бы мы взяли у Тараева, а то и у Сидорова ещё, во время первой облавы, и сотрудник мой Василий Петров жив бы остался, детей не осиротил…Так-то вот!

Дмитрий Иванович замолчал, сильно сжал Бельскому ладонь, прощаясь, и вышел. Лев Николаевич сочувственно посмотрел ему вслед. Машинально подумал, что, может быть, положение дел в милиции изменится со сменой начальства. Назначение бывшего министра Е. М. Матвеева председателем Высшего кассационного суда Республики и перевод туда же следователем по особо важным делам Главного правительственного инспектора милиции Н. И. Колесниченко в начале мая стали свершившимся фактом. До этого перевели в конце апреля инспектором в адмотдел МВД начальника гормилиции В. Е. Сержанта, в Читинской уездной милиции начальника поменяли…

Сторговать на следующий день оба пистолета Ронскому не удалось.

Появился Коська, смурной, как с похмелюги, снова сунул квартиранту браунинг в холстине.

– А что же второй револьвертик? – поинтересовался, позевывая, Владимир. – По мне, так второй – машинка добрая, ни чета этой пукалке.

– Второй – тю-тю, с продажи уплыл, – хмуро заявил Баталов.

– Что так? – беззаботно, тщательно скрывая нарастающее напряжение, спросил Ронский. – Цену-то я выторговал за пистолетики хорошую. За этот, вот, сорок пять серебром, а за маузер – двадцатник золотом!

– Ух ты! – подался к нему Коська. – Чо и денежки принес?

– Задаток, только задаток! – засмеялся Владимир, вминая внутрь жгучую ненависть. – За один пистолетик, что подешевше. Итак, получите! Тридцать пять рубликов «чистаго сребра»! Тридцать пять сребреников, так сказать…

– А ты так не говори! – неожиданно осадил Коська. – Поче тридцать пять? Сам жа давеча сказал – сорок пять серебра, то бишь пятнадцать золотых рублёв…

– Экий ты, Константин Леонтьевич! Нетути у тебя коммерческой жилки! Я что же, за «спасибочки», что ли, сторговывал, риск на себя брал? Десять рублей – мои комиссионные!

– Чево? Каки таки конфисионные, чего ты тут конфисковывать собрался?!

– Тише, тише! Чего ты так расшумелся? Говорю же русским языком – за мои посреднические услуги.

– Вот так бы и говорил! Конешно, доля немалая, но чего жа…

«Коська этот так жалостливо изображает продавца, вынужденно согласившегося на мизерный навар, что ему хочется поверить, – брезгливо подумалось Ронскому. – Ствол, твари, с тела взяли, в руках горит, а ещё торгуется, сволочь, изображает, что обделенным остался!.».

– А что же все-таки, Константин Леонтьевич, маузер-то – тю-тю?

– Э, паря, знал бы ты с какого он дела…

– С дела, говоришь? Интересно… Давай-ка, друже Леонтьевич, покупочку замоем, да ты и просветишь меня про свои дела интересные… А как и я для чего-то сгожусь или дела твои интересные мне пользительны будут? – разбалагурился Ронский, балансируя в словах, как на лезвии. Достал из шкапчика запечатанную бутылку с водкой.

– О, это мы завсегда! – разъехался в довольной ухмылке Коська и заорал, повернувшись всем туловищем назад. – Спирька, Спирька, мать твою! Тащи закуски! И мясо на сковороде не забудь, язви твою душу! Щас, – обратно поворотился, – будет, как в сказке: што в печи – все на стол мечи! Спирька, тряси мотнёй пошибче!

После второго стакана Коська и рассказал квартиранту, откуда взялись пистолеты.

– На тракт мы с робятами ходили… Буржуев потрясти. Но и, значит, шли, а потом притомились. Сидим, закусывам. И тут видим в город по тракту «американка» катит. Едут хлёстко! Мишка выглянул и грит, мол, гляньте, буржуи едут. Но… Лошадь хорошая, одеты подходяще, с кучером! «Понятно берем, какие могут быть разговоры!» – ответили мы… А чо? Истинные буржуи катят, по всему обличию! Ну и вот… Проезжающие тока с нами поравнялись, а мы выскочили на дорогу и крикнули: «Стой!» Мы жа на гоп-стоп хотели, без крови. А эти как давай в нас из карабинок палить! Ну и мы – само собой! Защищалися…

– Да, Леонтьич, хваткий ты мужик, отчаянный! – завистливо подлил в стакан водочки Ронский. – Эка вы с Мишкой вдвоём так ловко! Это с тем, что вчера маузер показывал?

– Он самый! Мишка – друг верный! Но тут ты не понял. Мы на хребте вчетвером были, ещё двое с нами. Хрен с ними, а то не дорасскажу никак! Воопчем, одного мы сразу наповал, второй упал тяжело ранетый, не в силах уже стрелять, а третий, кучер – сбег, шельма! Ранетого мы, понятно, дострелили. Один из убитых такой был – толстый, а другой, которого добили, – тонкий. Я взял брауниг. Он на земле возле толстого лежал, а Мишка взял маузер у толстого из бокового кармана, еще у него же деньги, пятнадцать рублей золотых и три – серебром. Другие робята забрали остальное оружие убитых, под сеном завернутое в тележке лежало, а потом мы завернули коня да и оттудова – фить! О, как… Ить, как живехоньки-то остались опосля встречи с буржуями… Наливай, квантирант, выпьем за удачу и фарт, за…

Недоговорив, Баталов-старший тяжело глянул на Ронского, медленно, словно к чему-то прислушиваясь, поднялся из-за стола и быстро, чуть ли не бегом выскочил через кухоньку в двери, протопотал стремглав через сени во двор. Сидевший напротив Спиридон тревожно стрельнул глазами в окно.

Владимир на мгновение замер за столом, потом, вроде бы скуки ради, потянулся к чемодану, опять достал покупку, взялся рассматривать браунинг снова, как бы не наглядевшись прежде. Бросил быстрый взгляд на младшего Баталова.

Тот, непонимающе надув губы, беспокойно поглядывал на дверь и хлопал глазами. Он тоже не понимал, чего это братец сорвался. Расстроенно вздохнул: а как Коська отмочит сейчас какой-нибудь номер, и торговля пистолетиком накроется! Потерять денежки не хотелось, как и обидеть коммерсанта-квартиранта. Спирька, по приказу старшего братца, на следующий день после заселения Ронского проверил – тот ли он, за кого себя выдает. Сходил в торговую компанию, потерся, послушал, даже через окно в кабинетик заглянул, где торговцы, с Ронским посерёдке, щёлкали на счетах и чего-то обговаривали. Удостоверился: серьёзный торговый человек, мало ли для чего такое знакомство пригодится, может, ещё поможет таких дел наворочать!.. Что же это Коська вытворить собрался?

Но через минуту всё объяснилось.

Появился Коська, утирая рот, плюхнулся на стул. В чёрной с проседью бороде застряли кусочки выблеванной закуски.

– Наливай, ли чо ли, мать твою растак! Чево-то нутро подводить стало… Старость, видно, подпират.

– Ето просто воздушный пузырь при разговоре в горло попал, в дыхалку, – разъяснил, враз повеселев, пьяненький Спиридон. – У миня…

– …нет коня! – обрывая, закончил прибауткой старший брат. – Принеси-ка рассолу, горло дерет после такой пропастины…

– Да-а… Опасное же у тебя, Константин Леонтьевич, оказывается, занятие! – уважительным тоном протянул квартирант, отложив воронёную игрушку. – Рисковый ты мужик, рисковый… Смелый! Люблю таких! Давай выпьем!.. Это ж каким кремнем надо быть, чтоб вот так, без боязни на буржуйское отродье выходить! Я, вот, Леонтьич, сам коммерсант, но буржуев не терплю! Нет, не терплю! Кровососы! Мы-то в нашей торговой компании – торговцы мелкие, стараемся, чтоб простой люд продуктишек мог подешевше прикупить, а драть семь шкур с трудового народа… Понятное дело, кровососы! М-да… А маузер – жалко! Поди, себе и оставил Мишка-то твой? Конечно, такая машинка боевая!..

– Не дал бог рогов бодливому теляти! – злорадно отозвался Баталов. – Куды с добром! Коська маузера себе забрал…

– Ты?! Слышь, продай!..

– Я-то при чём, ты чо?! – даже испугался Баталов. – Ленков Коська с продажи маузер забрал себе! От так дело повернуло! Понял! И все потому, что енти убитые и никакие не буржуи оказались! Мы-то хотели купцов по золотишку тряхнуть, а вышла обшибочка, черт их дери!.. Как их распознашь? Говорю жа, по одёже да тележке с кобылицей – истинный тебе вот крест! Буржуи! А когда у ентих убитых документ обнаружился… От, паря, страсти натерпелись! Партийцы! Шишки большие! То-то в городе шум до потолка, а похороны каки пышны закатили!..

Владимир из последних сил удерживал себя от дикого желания расстрелять всю обойму новенького пистолета в бельмастую неопрятную харю.

– Ленковцы не просто отъявленные уголовники. Их действия, по моему глубокому убеждению, носят ярко выраженный политический оттенок! – Новый министр внутренних дел Ф. Н. Петров, чуть отклоняясь в кресле, посмотрел поверх голов на сидевшего с краю длинного стола для совещаний начальника читинского уголовного розыска. – Вы, товарищ Фоменко, видимо, недопонимаете всю остроту текущего момента!

– Текущий момент мне, наоборот, очень хорошо понятен! – Дмитрий Иванович встал, еле сдерживаясь. – И всё-таки прошу дать возможность уголовному розыску довести дело до конца. Совсем ведь немного, по сути, осталось! Посудите сами, товарищи, – обратился Фоменко ко всем участникам совещания. – За последние три месяца нашей работы полсотни ленковцев сидят в Читинской тюрьме, четырнадцать – убиты при задержании и при конвоировании, когда пытались бежать. Шестерых, по нашим сведениям, в шайке отправили на тот свет в результате подозрений и за «оттырку», прошу прощения, за укрытие от делёжки награбленного. Шестнадцать бандитов, по нашим данным, бросили всё и скрылись. Предполагаю, что, если не считать нескольких известных угрозыску укрывателей награбленного и наводчиков, в шайке осталось не более полутора-двух десятков бандитов. Могу дать гарантию, что уголовным розыском с бандитами будет покончено в ближайшие дни…

– Нам нужны не гарантии, а «головка» банды, в том числе сам Ленков, живой или мёртвый! – отрезал, впадая в раздражение, министр. – Удивляюсь, – такую политическую близорукость, товарищ Фоменко, проявляете! Опытный подпольщик, большевик со стажем! Реакция ступила на путь политического террора! А вы нам всё про некую «чистую» уголовщину… Да разве в наших нынешних условиях бандит может быть уголовником и только! Оказывается, мирная жизнь расхолаживает и опытных, закалённых борцов!

– Уверяю вас, Фёдор Николаевич, это дело – сугубо уголовное, – снова терпеливо начал Фоменко. – Наш секретный сотрудник, обнаруживший главную ниточку в расследовании убийства товарищей Анохина и Крылова, подтверждает – бандиты приняли их на тракте за перевозчиков золотого песка с приисков, убили с целью ограбления…

– Исполнителям преступления могли быть неизвестны истинные намерения тех, кто стоял за их спиною! Вы же не можете, уважаемый Дмитрий Иванович, дать мне гарантию, что никто не направлял руки убийц? Или можете? Ответа не жду, потому, как не время нам гадать на кофейной гуще. Сам Предсовмина товарищ Никифоров, наконец, Дальбюро ЦК партии настойчиво рекомендуют нам поручить работу по этому делу Госполитохране. Поэтому давайте не будем входить в обсуждение! Тем более, что от дела никто, товарищ Фоменко, уголовный розыск не отстранял. Товарищу Бельскому поручено возглавить организационную и оперативную работу по раскрытию террористического акта и немедленной ликвидации банды Ленкова, выявлению вдохновителей преступления. Действуйте совместно, так сказать, двойной тягой. Но, повторяю, роль локомотива возложена на директора ГПО! Все вопросы согласовывать с товарищем Бельским. Вам понятно, товарищ Фоменко?

– Понятно.

– Присаживайтесь.

Сидевший рядом с Фоменко Бельский ободряюще толкнул его кулаком в бок, мол, брось, Иваныч, как работали, так и будем.

– …Что же касается организации содействия Госполитохране со стороны милиции… – Петров сделал небольшую паузу, привлекая общее внимание. – Сообщаю для общего сведения: временно исполняющим обязанности по должности Главного правительственного инспектора Народной милиции назначен товарищ Проминский Леонид Иванович, которого многие из присутствующих хорошо знают. Прошу, так сказать, любить и жаловать…

Леонида Ивановича Проминского действительно знали многие. Именно его, сразу после освобождения столицы Забайкалья от интервентов и белогвардейцев, направили сюда уполномоченным по организации милиции Дальневосточной республики, затем он возглавлял управление железнодорожной милиции, а когда последнюю передали из Министерства транспорта в ведение МВД, Проминского из Минтранса не отпустили, откомандировав на КВЖД особым уполномоченным министерства.

Осложнение оперативной обстановки в Забайкалье вновь призвало на борьбу с преступностью этого опытного, изрядно поработавшего в милиции и уголовном розыске Иркутска, Владивостока и Читы руководителя и незаурядного организатора.

Дмитрия Ивановича Фоменко назначение Проминского главой милиции ДВР обрадовало: пришел человек деятельный, понимающий специфику милицейской работы, энергичный практик, а не составитель бумажных инструкций.

На первой же рабочей встрече с директором ГПО Леонид Иванович Проминский высказал идею о привлечении к задержанию Ленкова бывшего его партизанского командира – Петра Афанасьевича Аносова, имевшего до настоящего времени непререкаемый авторитет среди бойцов отряда, ныне частью служивших в НРА или занявшихся мирным трудом.

– Мы, Леонид Иванович, тут одного партизанского деятеля поисками Ленкова пытались озаботить, – смущенно признался Бельский. – Член Нарсоба Бурдинский Георгий Ильич. Был в свое время активным партизанским вожаком. Один из организаторов восстания против семёновцев в Верх-Талаче, потом комиссарил в отряде Николая Письменнова…

– Насчет организаторов верхталачинского восстания, дорогой Лев Николаевич, у тебя явная путаница. Там был Иван Кузьмич Бурдинский, однофамилец. Он в мае девятнадцатого в бою с семёновцами погиб. И потом, у Письменнова твой Бурдинский комиссарить не мог. Насколько я знаю, института комиссаров в забайкальских партизанских отрядах не было. Единоначалие было у партизан, правда, зачастую командиров выбирали на собрании, всем отрядом… О комиссарстве тебе, наверное, Бурдинский сам рассказывал?

– Он… – окончательно смутился директор ГПО. – Чёрт… Но красноречив! Я, к сожалению, с партизанским периодом здесь, в Забайкалье, знаком только с рассказов. То-то нам уголовный розыск сведения давал об его контрабандных делишках в прошлом, а мы их как-то – побоку… Взяли на зацепку с припрятанной винтовкой, он нам с три короба напел, а мы и готовы!..

– Ты не горячись. Вполне возможно, что и от Бурдинского прок в чём-то будет. Только и сам видишь, что личность он ненадежная, хвастун, несуществующие заслуги себе присваивает, доблесть свою выпячивает. Надо бы с ним осторожнее… А вот Аносова – с самой хорошей стороны я знал, серьезный товарищ…

Проминский и Бельский ещё долго сумеречничали у настольной лампы под абажуром зеленого стекла в уютном кабинете директора ГПО.

– Со стыдом и скорбью узнал я о проделках Кости. В первые разы и верить отказывался, да земля слухом полнится… Таким позором покрыл гордое партизанское имя! – Могучий, высокого роста, с широченными плечами, Пётр Афанасьевич Аносов провел согнутым указательным пальцем, разглаживая тёмно-русые усы. – Костя в отряде парнем был отчаянным, но, прямо скажу, – какое-то каторжное варначество с него так и пёрло. Его варнаком в отряде и прозвали, хотя, ясное дело, никакой каторги он и не нюхал… Необуздан был, дисциплину завсегда в штыки воспринимал. Но такой ловкий, чертяка, сильный! Храбрец! И находчив – я вам доложу! Вот однажды случай такой был… Расскажу, если позволите?

– Пожалуйста, Пётр Афанасьевич, любая дополнительная характеристика Ленкова – только делу на пользу, – кивнул головой Бельский, укромно пригласивший Аносова к себе на беседу.

– Ну и вот… Были у нас в отряде на исходе продукты. А Костя вызвался поехать в деревню Салия за хлебом. Там у него жил какой-то дружок. Ленков с полной уверенностью пообещал, что пуда три-четыре хлеба привезёт. В Салии стояли семёновцы. Уехал он туда ночью, нашел дом приятеля, раззаботился насчет хлеба, отправил в отряд. А сам с дружком-то и подгулял – не заметил, как рассвело. Тут кто-то семёновцам и шепнул, мол, Костя Ленков, красный партизан, приехал. Они, понятное дело, дом обложили, а войти побоялись. Тут Костя подговорил дружка, чтоб он ему распахнул ворота, а сам на жеребце своём, по кличке Вороной, – дюже добрая была коняга! – вылетает из ворот и – на дыбы его! Обеими руками на семёновцев замахивается и орёт: «Ложись!» Ну, те, решив, что у Кости в каждой руке по бомбе, враз попадали, а он шуранул в них две картошки и ускакал. Пока эти аники-воины очухались – далеко был! Мне об этом случае хозяин дома впоследствии рассказывал.

– Легенд о Ленкове много ходит, – кивнул Бельский. – В его родной Куке вообще за народного героя сойдёт. С гостинцами наезжал по осени, с «реквизированной у богатеев» мучицей, крупой и мануфактурой. Такое лучше любой прокламации, как известно…

– Вот и я поначалу думал: запутался парень, а опосля… Эх, сколько же кровушки на его руках! – сокрушенно вздохнул, вновь разглаживая усы, Аносов, но тут же твёрдо вскинул глаза на Бельского. – В обнаружении своего бывшего партизана Константина Ленкова готов помочь всемерно. Значение скорейшей выдачи его правосудию мне, товарищ Бельский, полностью понятно.

Аносов оборвал свой торжественно-чеканный слог, помедлил мгновение и закончил каким-то извиняющимся тоном:

– Я только, товарищ Бельский, должен заметить, вы уж извините, но насчёт связи Кости Ленкова с белой контрреволюцией… Это вряд ли…

– Не будем гадать, уважаемый Пётр Афанасьевич. Меняются времена, меняются и люди. А что содействовать нам готовы – большое спасибо! И вот вам, для ориентировки, кое-какая информация…

С уважительной предрасположенностью и присущей ему степенностью, Аносов внимательно выслушал приглашенных Бельским сотрудников ГПО, рассказавших ему о местах наиболее вероятного появления Ленкова в городе, задал несколько уточняющих вопросов. Было заметно, что он самым серьезным образом готовится выполнить задание.

Чекисты могли на него положиться. В 1904 году, двадцатилетним, приобщился Пётр Афанасьевич к революционному движению, был активным участником армейского восстания в период первой русской революции. Потом прошёл тюрьмы, каторгу и ссылку. Одним из первых, под командованием П. Н. Журавлева, вступил на путь партизанской борьбы с интервентами и Белым движением в Забайкалье и Прибайкалье, отличаясь незаурядным мужеством, смелостью и решительностью. В тяжёлых боях, через поражения и потери близких товарищей, прошёл Аносов труднейшие «университеты» жизни, в коротких передышках занимался самообразованием, много читал. Так незаметно и поднялся в своем развитии куда выше многих партизанских командиров, снискав этим уважение как в партизанских низах, так и во властных верхах.

Нынче Пётр Афанасьевич работал в ревизионно-контрольной комиссии Забайкальского областного союза кооператоров, но ради ленковского дела решил на неделю работу отставить.

Взвесив всё услышанное в ГПО, Аносов намерился первым делом сходить на старый базар. Здесь, на углу Ингодинской и Сретенской, «турецкий подданный» Ибрагим Изнам-Оглы, которого кто кликал Ибрагимом, кто – Ибрагимкой, а кто – Ибрагимовым, содержал булочную-харчевню.

Уголовному розыску и ГПО было известно, что хозяин булочной тесно связан с бандитами, берёт на продажу краденое. Как сообщали агенты, здесь нередко видели главаря шайки – Ленкова. Скорее всего, Ибрагим был у него за связного. Аносову порекомендовали «облюбовать» эту забегаловку, почаще заглядывать сюда.

«А чего мне сопли жевать?!» – сердито подумал Аносов, заходя в душную харчевню, галдящую торговками и базарным людом разной масти.

Он протолкался к прилавку, окликнул кривого «турецкого подданного»:

– Эй, казак лихой, ходь сюда, дело есть!

– Какой-такой дэло, гавары!

– Ты, паря, стало быть, Ибрагим?

– Ну…

– Моя фамилия Аносов. Слыхал? Слыхал да забыл… Говорят, Ибрагим, что Костя Ленков к тебе захаживает…

– Э-э, дарагой! Моя булки-мулки печь, харчо-мурчо варыть!..

– Вари, вари! Но ежели Костю встретишь, то скажи, что искал его для разговора партизанский командир Аносов. Запомнил, черт некрещеный?!

– Вай, камандыр, зачем так? Твоя – своя вэра, мой – своя. Захады суда, – Ибрагим отодвинул грязную занавеску-полог, скрывавшую тесную, но опрятную комнатку. – Захады! Гостем будэшь! Гавары, твой душа какой угощенья желаэт? Котлэты барани, блин-млин, пэлмэни, позы-мозы…

– А, давай пару порций пельменей наших ядреных! – добродушно взмахнул рукой, усаживаясь на широкую лавку у стола, Аносов. – Небось запамятовал, а, Ибрагим, как мы у тебя после съезда славно отобедали? Чего глаза таращишь? Забыл! Правда, давно было…

Когда через несколько минут Ибрагим вернулся с объёмистой чашкой пельменей и тарелкой с ломтями ещё тёплого, пахучего хлеба, Аносов довольно взялся за ложку. Хозяин булочной-харчевни подпёр плечом дверной косяк, радостно осклабясь ослепительно-белыми зубами.

– Как идут дела, Ибрагим?

– Э-э, зачэм о грустном гаварышь! Дэла – сажа бэла! Слозы! Мука в городэ ест – у Ибрагима дэнэг нэт! Дэньга завэлас – муки ёк! Хлэба мало печь-продавай.

– А в харчевне? Наши, партизаны, заходят?

Ибрагим сумрачно кивнул, безнадежно махнув рукой.

– Это ты точно подметил, Ибрагим, с партизан какой навар! – засмеялся Аносов и, хитро прищурившись, поманил к себе хозяина. – Слышь, а все-таки, как мне Костю отыскать? Не мог бы ты ему передать моё приглашение здесь, у тебя встретиться?

– Оно – канэшна, – неожиданно кивнул лохматой башкой Ибрагим. – Коста был тры-чэтыры раз, за хлэбам прихадыл. Да-ав-но-о… Прыдот опят – скажу.

– Вах, дорогой! – засмеялся Аносов. – С меня тогда – магарыч-калым!

– Хы-хы-хы! – громко засмеялся черный Ибрагим. – Калым за дэвушка давать, а за… – он страшно повел глазищами, – джигита калым – смэрт!

– Ох-хо-хо! – притворно застонал здоровенный Аносов. – Застращал, черт! Так и пельмени не доем!..

В среду Петр Афанасьевич снова нагрянул к Ибрагиму. Тот молча сунул ему записку. Развернув, Аносов быстро пробежал корявые, не особо грамотные строки:

«Пётр Афанасьевич ждал тебя не дождался. Ухожу в Гнилую падь так как нам партизанам савсем сдесь житя нет. Костя».

– Эка, как не срослось! – сокрушённо почесал в затылке Аносов. – А мне работа сейчас все руки связала! Слушай, Ибрагим, может, Костя сегодня всё-таки заскочит. Передай ему, что завтра, часа в четыре, снова буду здесь у тебя. Очень хочу с ним встретиться! Нужен он мне позарез!

Назавтра, 18 мая, часов около десяти утра Аносов отыскал в воинском расположении командира конного дивизиона НРА Николая Письменнова.

– Николай, тут такое дело… Слышал небось о Косте Ленкове?

– Как не слыхать… Он же вроде у тебя в отряде партизанил?

– Верно. А нынче… В общем, дело такое… Только, Николай, – никому ни слова!

– Да ты чо! За кого ты меня принимашь! Чай не дети…

– Да ты, друже, не обижайся! Костя замешан в убийстве товарищей Анохина и Крылова…

– Врёшь! – подскочил Письменнов.

– Э-э-эх, самому дико, да только Госполитохрана выяснила, что Ленковым и его подручными продано оружие убитых. С тел, гады, взяли, как трофей, и в барыш обратили, твари ненасытные!.. Вот такое дело… В губкоме партии ко мне обратились за содействием. Чтобы с верными боевыми товарищами отыскали мы иуду и передали для суда. Я к тебе первому обратился. Поможешь со своими бойцами?

– Парнишек молодых в это опасное дело совать неслед, – отрицательно мотнул головой Письменнов. – Надо нашу старую гвардию взять. Тех, кого и Ленков могет знать. Вот мне Гоха Бурдинский говаривал давече, что ещё до революции Коську этого знал.

– Ну а что… Егор – мужик боевой. Втроём и пойдём. Тут как раз сегодня может встреча и состояться…

– Своего адъютанта ещё возьму, парень крепкий, смекалистый…

– Вот и добре… Но в лобовую атаку, Николай, не пойдём. Пригласим Костю, если сегодня заявится, на партизанскую встречу…

– Чево там приглашать! Закрутим салазки, а потом видно будет!

– Ты не загадывай! Как один придёт, а как нет…

– Ладно, поглядим… Когда сбор, где?

– Давай без четверти четыре, подходите к харчевне кривого Ибрагима на старом…

– У турка? Знаю! Жди.

– Слышь, Николай, ты это… Своего адъютанта пришли ко мне на квартиру часика в два, обговорю с ним возможные варианты. Мы с ним в харчевню придём первыми, а потом и вы с Егором нагрянете, как бы случайно.

– Ладно, давай так. Лёшка! Лексей, мать твою! Где тебя черти носят? – прикрикнул Письменнов на вбежавшего письмоводителя, а проще говоря, писаря дивизиона, которого Письменнов считал исключительно своим адъютантом.

– Лексей, перед тобой легендарный партизанский герой-командир Пётр Афанасьевич Аносов! А ты, Пётр Афанасьевич, рукой-то не маши! Пущай знают, а то средь мирных буден вся героика боёв прахом пойдет. Дай бог, Лёшка, штоб и ты был в жизни таким же богатырём! Ладно, слушай боевое задание…

Ещё до обеда в налоговом управлении Лёшка разыскал Георгия Бурдинского, ранее воевавшего с Письменновым в маккавеевском партизанском отряде, а теперь работающего уполномоченным по сбору госналогов, передал тому просьбу командира встретиться у него на квартире в половине третьего.

К назначенному времени в квартиру Письменнова ввалились двое – Бурдинский и общий знакомец, член Учредительного собрания ДВР Наум Тащенко, бывший командир Ононского партизанского отряда, ныне живущий в Усть-Иле, но в Чите – частый гость.

– Ба, сколько лет, сколько зим! – сжал в крепких объятьях старого боевого друга Письменнов. – Надолго в Читу?

– Да я тут уже, почитай, неделю. Не могу выходить в Нарсобе деньжата одне. Егорка, вона, как депутат, помогат…Как получу, так хочу плуг купить! И обратно тады подамся.

– Чего ж глаз не казал?

– Так ить закрутило-завертело в сутолоке городской, – хитро промолвил Тащенко, подмигивая Бурдинскому и посмеиваясь.

– Небось спиртишка попили вволю! – засмеялся Письменнов.

– Не без этого!

Теперь смеялись все трое.

За чаем Письменнов посвятил Бурдинского и Тащенко в задумку. Выслушали молча, но вид у обоих был ошарашенный. Письменнов даже пошутил над друзьями, дескать, неужто забоялись, орлы партизанские. Оба тут же запротестовали, однако без воодушевления, которое Николай рассчитывал у них увидеть. Даже показалось, что с неохотой согласились сопровождать его к «турку».

Письменнову, конечно, тоже было не по себе от возможной встречи с главарём шайки, запугавшей всю Читу. Этим он и объяснил себе реакцию друзей…

Как и было условлено, Аносов с письмоводителем Алёшкой пришли к Ибрагиму загодя. Тот сразу закивал им, указывая на комнатку за пологом. Ждали недолго. Резко откинулась занавеска, и появился Ленков. В военной форме, при шашке и револьвере в кобуре.

– Здорово, командир!