Глава 5. Разные дороги

Говорят, что артисты относятся к браку в высшей степени легкомысленно. Что они живут где-то там на своих гастролях и думают только о том, сколько народу придет на концерт. Или что в их головах и сердцах только музыка и ничего больше туда не помещается. Не знаю. Может быть, в большинстве случаев это и справедливо, но только не по отношению ко мне. Решение о разводе далось мне очень непросто. Я росла в хорошей дружной семье, мои родители вместе практически со школьной скамьи и, несмотря на то что жизнь не всегда их баловала, не расстались. И я тоже была уверена, что свою семью буду создавать один раз и на всю жизнь и сохраню ее во что бы то ни стало. Я и до сих пор утверждаю, что семья – это самое главное в жизни. Ее надо беречь и не давать ей рассыпаться. А людям, которые остаются вместе, пройдя огонь, воду и медные трубы, нужно памятники ставить. Когда мы с Лешей поженились, нам пришли тысячи писем со всех уголков страны. «Спасибо вам! Глядя на вас, мы тоже решили узаконить наши отношения. Вы помогли нам поверить в то, что любовь все-таки существует», – писали люди. Они присылали нам букеты и подарки и радовались за нас так, будто мы были их ближайшими родственниками. Я понимала, какая на мне лежит ответственность, и очень не хотела разочаровывать людей. Ведь получалось, что, не сумев сохранить брак, я разрушила не только собственные надежды и мечты, но и заодно чаяния своих поклонников. Высокопарно, конечно, звучит, но это было так.

Я всегда радуюсь, когда узнаю, что кто-то из моих знакомых женится. Когда же люди приходят ко мне на концерт счастливыми семьями, готова смотреть на них часами. И бесконечно желать им: «Ребята, только держитесь друг за друга!» Мне очень больно бывает слышать о том, что где-то в мире развелись очередные супруги и теперь они со скандалами и взаимными упреками делят имущество и детей. Не люблю разводы. И чтобы сохранить свой собственный брак, сделала очень много. Я честно старалась, да и Леша тоже. Но, видимо, нам не хватило житейского опыта. Молодость, моя профессия, практически несовместимая с семейной жизнью… Да много чего еще, даже не хочется вспоминать.

Впрочем, страдать и рефлексировать было некогда. У меня оставались Саша и работа, и я разрывалась между дочкой и сценой, думая только о том, что двадцать четыре часа в сутки – это непростительно мало. Мне никак не удавалось впихнуть в отведенное время все, что я задумала. Понятно, что в тот период ни о каких знакомствах с целью завести романтические отношения речи просто быть не могло. Когда? Где взять на это силы? Я предприняла несколько попыток найти телефоны друзей и приятелей, с которыми много лет назад потеряла связь, реанимировать отношения, но интересного общения не получилось. Я уже хотела совсем махнуть рукой на личную жизнь, но вдруг случилась история, которую я не могу забыть до сих пор.

Мы жили вдвоем с маленькой Сашкой в той квартире, в которую за два года до этого въезжали, радостные и предвкушающие большое счастье. Квартира по-прежнему была прекрасна, Сашка росла, радовала меня и уже вполне бодро ходила. Я каждое утро выкатывала коляску с ребенком в парк неподалеку от дома, доходила с ней до кафе – очень мне нравилось пить чай, сидя за столиком под зонтиком, читать книгу или просто размышлять о жизни, пока дочка спала. И вот однажды Саша проснулась и решила размяться, попросила, чтобы я отстегнула ее от коляски и радостно потопала между столиками. Но оступилась и начала резко заваливаться набок в опасной близости от угла столика. Я рванула к ней, но вдруг буквально из ниоткуда рядом с Сашей материализовался высокий крепкий мужчина с сияющей улыбкой и ясными глазами. Он на лету подхватил девочку, посадил ее в коляску, улыбнулся мне и как ни в чем не бывало пошел дальше. Это было так неожиданно, что накрепко врезалось мне в память. Я сидела и думала: вот есть же на свете хорошие люди, которым небезразличны чужие дети.

Незадолго до этого события у меня завелся таинственный и странный поклонник. Независимо от того, находилась я в Москве или на гастролях, каждый день в мою дверь стучался посыльный и доставлял букет цветов. Никаких записок или визиток в цветах не было, я, как ни выпытывала курьера, не могла узнать, от кого они. А спустя буквально неделю после эпизода с Сашей я отправилась на гастроли в Питер, и в моем гостиничном номере раздался звонок: «Марина, не могли бы вы спуститься в холл отеля, вас ожидают». Я с изумлением узнала в незнакомце, топчущемся у дверей гостиницы, того самого мужчину, который так удачно оказался недавно рядом с Сашкой и не дал ей упасть. Разумеется, я захотела с ним поговорить, и буквально за пятнадцать минут беседы выяснилось, что человек знает обо мне абсолютно все. Как зовут моих родственников, что я предпочитаю на ужин, в какой город направлюсь послезавтра. Было ощущение, что он неотступно следует за мной много лет – так подробно он описывал мою собственную жизнь. Рассказал и о себе: о том, что у него есть сын, о путешествиях, которые планирует в ближайшее время, а на прощание заверил меня, что я обязательно буду его женой. Он точно это знает! Я смотрела ему вслед и размышляла: «Сумасшедший? Вроде не похож». Уверенный в себе, хорошо одетый, складно говорящий молодой мужчина. Я была заинтригована.

Гоша – так звали моего нового знакомого – окружил меня заботой и вниманием. Стал появляться на всех мероприятиях, куда меня приглашали (я не выясняла, как ему удавалось попадать в ВИП-зону самых разных заведений, вход в которые бдительно охранялся, но он каждый раз неизменно оказывался там). Несмотря на то что я никогда не давала ему ни своего адреса, ни телефонов, ни расписания концертов, он откуда-то все это знал, потому что цветы продолжали поступать с той же регулярностью. Однажды он приехал ко мне на дачу, задарив Сашу плюшевыми игрушками. Мы общались все больше, он оказался очень неглупым, приятным в общении, галантным кавалером. Гоша был уверен в том, что мы обязательно будем вместе. Пару раз мы вдвоем попадали под прицел фотокамер, и я боялась, что за этим последует волна публикаций в духе: «Марина и ее новый спутник», но этого не происходило. А потом он предложил мне отправиться вдвоем в путешествие. Я, поскольку была на тот момент абсолютно свободна и Гоша был мне симпатичен, подумала: «А почему бы и нет?» Меня совершенно не останавливало то обстоятельство, что я еду отдыхать с человеком, которого даже за руку ни разу не держала. Была уверена – если захочу сохранить платонические отношения, Гоша, как человек благородный, это примет и не обидит меня.

Гоша купил какой-то сумасшедший роскошный круиз. Я начала собирать чемоданы. А за день до отлета назначила визит в Боткинскую больницу – там принимал мой массажист – и неожиданно в коридоре наткнулась на Гошу. Бледного, худого, изможденного. Он сказал: «Не обращай внимания на мой вид, все нормально. Просто к врачу забежал ненадолго, завтра встречаемся в аэропорту». Но в назначенный час, когда я уже стояла в зале отлета, озираясь по сторонам в поисках моего спутника, зазвонил телефон. «Я Гошин брат, – сказал мужской голос. – Гоша просил передать, что его неожиданно забрали в реанимацию, но это ничего не значит! Он отдохнет там под капельницей, а завтра присоединится к вам. Летите и ждите его на месте». Я пошла на посадку, села в самолет и, прислонившись лбом к иллюминатору в ожидании взлета, долго думала: «А куда я лечу? Зачем? У меня дочь одна дома, Гоша в больнице». В последний момент попросила стюардессу снять мой багаж с рейса, вышла из самолета и уехала домой.

Наутро раздался звонок с незнакомого номера. «Гоша умер. Сегодня ночью. Я – его брат. Приезжай по этому адресу».

У меня был настоящий шок. Почему? Что случилось? Гоша казался мне воплощением здоровья: огромный, сильный, уверенный в себе тридцатипятилетний мужчина. Он всегда улыбался и никогда ни словом не обмолвился о том, что ему плохо. Впрочем, что я знала о нем? Не раздумывая ни секунды, я приехала по указанному адресу. Меня встретила Гошина мама – ее тоже зовут Марина. Пообщавшись с ней, я с удивлением узнала, что воспринимает она меня как свою невестку. Мама моего друга была уверена, что свадьба – вопрос решенный. Родные его думали точно так же. На церемонии прощания меня поставили рядом с родителями. И все это восприняли абсолютно нормально. Народу пришло какое-то невероятное количество, очередь из желающих проститься с Гошей уходила далеко за пределы церкви… И все, проходя мимо, кивали мне, как хорошо знакомому человеку. Причем не как известной певице, а как женщине, близкой их другу. А я… Так вышло, что по-настоящему познакомилась с этим человеком только на его похоронах. Он был военным. Прошел Чечню, на своих руках выносил заложников из осажденного «Норд-оста». У него было столько медалей, что они не помещались на его груди – рядом с гробом положили подушечку, и часть орденов переехала туда. Он был несколько раз серьезно ранен, одна из старых ран и стала причиной смерти. На поминках я сидела за столом вместе с его боевыми товарищами, они рассказывали о его подвигах, а я была поражена – даже не подозревала, что рядом со мной все это время жил настоящий герой. Не такой, знаете, надутый индюк из тех, кто любит рассуждать о ратных подвигах, не вставая с дивана (подобных я встречала в своей жизни часто), а настоящий смелый человек, постоянно смотревший в лицо смерти и умевший принимать важные решения, не разглагольствуя, а действуя. «Как же пуста и никчемна моя жизнь по сравнению с его», – думала я. И с горечью осознавала, что успела уже привыкнуть к его заботе, щедрости и уверенности в том, что мы будем вместе и все у нас будет хорошо. Я впервые столкнулась с настоящим чувством. Что я в жизни знала? Артистическая среда не щедра на нежность. И я, едва узнав, что бывает по-другому, что мужчина, оказывается, может брать на себя ответственность и отвечать за свои поступки, так быстро его потеряла.

С той печальной годовщины прошло четыре года. Я была у его мамы, принесла букет. Его сын Никита спросил у бабушки: «Почему Марина принесла так много цветов?» «Потому что твой папа очень сильно любил Марину», – ответила бабушка. Боль не уходит. И вряд ли когда-нибудь уйдет.

На мое счастье, об этой истории ничего не знали журналисты. Что было очень странно, потому что в то время они тщательнейшим образом следили за каждым моим шагом, но поймать в объектив человека, который чаще других оказывался тогда рядом со мной, никому не удалось. Зато других – случайных знакомых, моих менеджеров, друзей детства, с которыми у меня никогда не было даже намека на романтическую связь, – они ловили постоянно. И чуть ли не каждый день в прессе появлялась очередная волшебная история о том, что я нашла своего принца или выхожу замуж за олигарха. Несколько лет назад, когда я только пришла в «Гала-рекордз» никому не известным артистом, мне хотелось быть востребованной. А потом, как в той сказке, мне захотелось сказать: «Горшочек, не вари!» «Не пишите обо мне больше ничего, пожалуйста», – думала я. Никогда не была согласна с расхожей фразой: «Не важно, что именно о тебе пишут в прессе, лишь бы вообще что-нибудь писали». И никогда бы не согласилась с Миком Джаггером, уверявшим: «Пока мое фото на первой полосе журнала, мне все равно, что там пишут обо мне на пятьдесят восьмой». Мне было не все равно. Я не люблю, когда врут. Но в то время чуть ли не каждый день я узнавала о себе из газет уйму интереснейшей информации, которая не имела ко мне ровным счетом никакого отношения. Помню, однажды в какой-то газете целый разворот был посвящен пяти малоизвестным продюсерам, каждый из которых рассказал про меня свою историю. Сводились они, в общем и целом, к одному: продюсер приглашает певицу Максим в номер отеля и дальше там происходит понятно что. Я читала и не верила своим глазам. С четырьмя из пяти представленных на фотографиях к статье «шикарнейших» мужчин я не то чтобы не ходила ни в какие номера, даже знакома-то не была. Первый раз видела их физиономии. А пятого я знала, именно он нашел мне когда-то первую работу в той самой банке, но отношения у нас всегда оставались чисто деловыми. В себя после этого «чтива» я приходила долго. Тогда еще наивная, категорически отказывалась верить, что такие вот небылицы можно просто выдумывать. Километрами. Сочиняя все, от первого до последнего слова. «Нет, – думала я, – не может быть. Мне надо непременно во всем разобраться». Была уверена, что ребята, гордо именующие себя продюсерами, на самом деле просто перепутали, водили в эти самые номера каких-то девиц, каждая из которых называла себя певицей Максим (девицы, кстати, тоже наверняка не со зла ввели их в заблуждение и так именовали себя. И они что-то путали). В своем стремлении восстановить справедливость я порывалась даже звонить в вышеперечисленные гостиницы, чтобы просить их разыскать базы данных и подтвердить для суда, что меня в указанный период во вверенных им номерах не было и быть не могло. Мне представлялось это так: сейчас найду договоры сдачи номеров, узнаю, кого приглашали в эти номера вместо меня, позвоню этим горе-продюсерам, объясню им, что они просто ошиблись, они признают, что были неправы, опровергнут свои собственные слова на страницах той газеты, и все будут довольны. В общем, развела бурную деятельность. Но потом мне объяснили, что я зря стараюсь. Люди пытаются делать свои жалкие чахлые карьеры, а поскольку человеческим способом (например, с помощью непосредственной работы) продвигаться не умеют, используют вот такую извращенную форму, через чье-нибудь громкое имя. Человек покупает журнал, на обложке которого известная певица, читает статью про нее и заодно узнает, что живет на свете такой продюсер Вася Пупкин. Дело сделано! Понятно, что я была далеко не единственным артистом, который через это прошел. В общем, пришлось махнуть рукой и оставить этих болезных в покое. Но юридический отдел «Гала-рекордз» не считал такое решение правильным. Там работали бесперебойно и не давали спуску бесчисленным клеветникам, аккуратно и скрупулезно судясь с каждым, кто осмеливался наживаться на моем имени. Много было претензий и к различным интернет-компаниям, решившим почему-то, что они имеют право нелегально продавать мои песни без всякого согласования с правообладателем. Вскоре разбирательств стало так много, что я рисковала попасть в книгу рекордов как самая скандальная певица, судящаяся одновременно с самым большим количеством мошенников. И многие воспринимали меня как непримиримую скандалистку, хотя лично я ни с кем дела не имела, не до того было. Только один раз я вышла из себя по-настоящему, но случай оказался и в самом деле вопиющий.

Я всегда дружила и продолжаю тепло общаться со всеми своими фан-клубами. Это замечательные ребята, я очень им благодарна и ценю то, что они у меня есть. Ну и, разумеется, никогда не отказываюсь от общения с фанатами. Однажды в их ряды затесался странный такой тип. Меня немного смутил его детский энтузиазм и непосредственность в сочетании с довольно солидным для фаната возрастом: ему было хорошо за сорок. Но поначалу я не придала этому особого значения. «Ладно, – думаю, – люди разные бывают, не мне судить». Дала ему один автограф, второй, потом последовала просьба сфотографироваться. Я согласилась и сделала с ним несколько совместных снимков в своей обычной манере (обнять, подмигнуть в камеру, высунуть язык, как бы дурачась). Такие фотографии есть практически у всех членов моего фан-клуба, нормальная практика. Но как только снимки оказались в руках этого странного человека, у него что-то перегорело в мозгу. С какого-то перепугу товарищ решил, что он мой продюсер. Почему? Откуда он это взял? Непонятно. Но если бы дядечка эту мысль смог держать при себе, я бы внимания даже не обратила – мало ли на свете ненормальных. Он же решил донести ее до людей. В один прекрасный день я открыла популярный журнал и с изумлением прочитала, что этот горе-продюсер выпускает книгу под названием «Моя Максим». Сначала посмеялась, потом удивилась – ничего себе поворот! С трудом переварив эту новость, я принялась листать журнал дальше и обнаружила там выдержки из глав совершенно дикого, невероятного опуса. Там рассказывалось, как он со мной познакомился, как мы полюбили друг друга, как он жил со мной (как потом выяснилось, парень вообще геем был), как ночами напролет, не смыкая глаз, писал мне песни, с которыми я потом стала известной. «Вот я какой молодец, делаю из простых девочек звезд, одну уже сотворил. Приходите ко мне – из вас тоже сделаю», – призывал «продюсер» читательниц. Вся эта смехотворная ложь была изложена с такими изощренными подробностями, что у меня от возмущения в глазах потемнело. Надо было срочно остановить этого безумца, пока он не наворотил дел. И я собственноручно подала на него в суд – за оскорбление чести и достоинства. Суд я, к удивлению своему, не выиграла. Судьи не увидели в книге ничего, унижающего мое достоинство, так как в ней не было таких слов, как все наши официально признанные «оскорбительными», и дело было закрыто. К счастью, тираж все-таки удалось зарубить, и этот мерзкий опус так и не увидел свет. Но поскольку тот журнал читала не только я и цитаты из псевдокнижонки быстро разошлись по другим средствам массовой информации, репутация певицы Максим пострадала порядочно, парочка журналистов поверили этому идиоту, дядя раздал миллион интервью, рассказывал всем и каждому, как раскручивал меня, а я себя при этом вела, как «звездила». Я читала и думала: «Ну вот ты, «продюсер», ну хоть какие-то сведения обо мне собери, прежде чем врать! Вообще никаких совпадений! Какая же топорная работа!» К журналистам, эти интервью бравшим пачками, тоже вопросы были. Тема скандальная – неужели нельзя хотя бы попросить этого «продюсера» показать договор о сотрудничестве? Не говоря уже о справке из психоневрологического диспансера. Видно же, что у него не было ни того, ни другого. И я до сих пор вздрагиваю, когда думаю, что могла бы и не увидеть ту публикацию. Книга бы вышла, и у меня появилась бы альтернативная биография, ничего общего с моей собственной жизнью не имеющая.

Эта история меня тогда просто потрясла. Я на собственном примере убедилась, что один-единственный ненормальный тип может наворотить таких дел, которые потом много лет нельзя будет уладить. Да, можно изъять тираж книги, можно запретить человеку приближаться ко мне на пушечный выстрел, да хоть в психушку его упечь – моей репутации это не исправит. До сих пор некоторые считают меня скандальным недружелюбным человеком, который чуть что – бежит в суд. А журналисты до сих пор опасаются брать интервью, они совсем не уверены, что певица Максим встретит их радушно и ласково.

Толика правды в этом есть. Я действительно не самый общительный в мире человек и непросто схожусь с незнакомыми людьми.

И иногда по моему лицу можно прочитать, что я совсем не рада собеседнику.

Но это вовсе не от заносчивости. Просто иногда я слишком глубоко ухожу в собственные мысли. Так глубоко, что не замечаю происходящего вокруг. А людям, идущим в этот момент мне навстречу, кажется, что мой суровый отрешенный взгляд направлен именно на них. И они, может быть, хотели бы со мной заговорить, поприветствовать, но, натыкаясь на этот взгляд, предпочитают обойти певицу Максим десятой дорогой. Я начисто лишена так называемой светскости, которая позволяет другим направо и налево улыбаться, раскланиваться и заводить ни к чему не обязывающие разговоры. Не мое это. А еще, признаюсь вам, невероятно стеснительна. И причина моей необщительности чаще всего кроется как раз в этом. Иду я, например, по коридору Останкино и вижу Леонида Агутина, которого бесконечно уважаю и ценю, считая настоящим высококлассным музыкантом. Я радуюсь ему, мне очень многое хочется сказать Леониду: какие у него классные песни, какой он талантливый музыкант, и тому подобное. Я готовлю пламенную речь, набираю в легкие побольше воздуха, но, поравнявшись с ним, вдруг робею и тихонько шепчу: «Здравствуйте». Вид при этом имея независимый и неприступный – надо же как-то замаскировать смущение. А со стороны кажется, что певица Максим просто не считает нужным снизойти до разговора с маэстро, такая вот она бука.

Хотя иногда, конечно, приходилось переступать через свою стеснительность и налаживать с коллегами общий язык. Однажды предстояло мне ехать на гастроли в город Екатеринбург. Встаю в пять утра, чтобы успеть на самолет, и понимаю: «Что-то не то». Голоса нет совсем. Пишу эсэмэску ребятам из «Гала-рекордз», мол, что делать, спасите. Звони, отвечают, Билану, проси его дать телефон местного екатеринбургского врача – он отличный вокалист, и у него в каждом городе по фониатру имеется. И телефон кидают. Мне ничего не оставалось делать, как полшестого утра набрать номер Билана, с которым я до этого даже шапочно знакома не была. «Доброе утро, – говорю я хриплым басом, – это певица Максим». «Хорош заливать-то, – хмыкает мрачный спросонья Дима. В принципе, его можно понять – меня с таким голосом мама родная не узнала бы. Я говорю: «Клянусь тебе, это я, просто голос пропал. Спаси меня!» Дима поднял на уши всех своих знакомых, за пять минут нашел мне ранним утром в чужом городе отличного врача, пожелал удачи и сказал: «В следующий раз, если что, не стесняйся, звони. Сам не раз бывал в таких ситуациях, знаю, каково это». В общем, голос мне тогда вернули. Спасибо Диме и сообразительным ребятам из моей любимой «Гала-рекордз».

К тому времени контракт с «Галой» у меня заканчивался, и, хотя я прекрасно понимала, как много они для меня сделали, пришло четкое осознание – продлевать контракт не буду. Пора учиться жить самостоятельно. Да и времена сильно изменились. Той команды, с который мы начинали дело, с которой дневали и ночевали в офисе, придумывали план по завоеванию мира, уже не осталось. Вместо старых боевых друзей пришли новые люди – тоже хорошие, но они уже не готовы были по три часа сторожить чужие двери и с пеной у рта доказывать всем и каждому, что Максим – самая лучшая певица. Они уже не так сильно болели за общее дело, и это объяснимо: бренд Максим не был их собственным детищем. А в нашем деле так: если ты не фанат того, что делаешь, у тебя ничего не выйдет. Да и мне хотелось двигаться куда-то в другую сторону. В какую – я тогда еще не придумала.

Саша росла и радовала меня все больше. Она стала постоянным источником вдохновения и позитивных эмоций. И размышлений – о себе, о жизни, о том, что такое быть хорошей матерью, и о том, как надо и как не надо воспитывать детей. Когда она родилась, я была полна энтузиазма, начиталась книжек по воспитанию младенцев (благо, мама у меня педагог и у нее полно всяческих пособий, рассказывающих о том, как вырастить правильного ребенка). Сейчас я уже понимаю, что все это бесполезно. Все мы, мамы, хотим, чтобы наш ребенок получился по образу и подобию нашему, а мы могли бы управлять им по своему желанию. Разумеется, из лучших побуждений, чтобы сделать его мир лучше, уберечь от ошибок. Но как бы мы ни старались переделать его на свой лад и подогнать под свои стандарты, это невозможно. Ребенок уже рождается личностью. И эта личность абсолютно новая, другая, не похожая на нас, со своим взглядом на жизнь. И надо просто за ней наблюдать, где-то подстраиваться под ее интересы, где-то корректировать их, что-то пытаться регулировать. Но вмешиваться и переделывать бесполезно.

Саша была другая. Не похожая на меня совершенно. Буквально с первых дней ее жизни я стала себя спрашивать: «Боже, как она могла у меня родиться?» Ну вот, например, такой момент: как моя мама ни старалась, она не могла лет до четырех надеть на меня ни одно платье. Мне казалось, что в этой одежде я похожа на какое-то бревно. Эти попытки нарядить меня настолько врезались в память, что я, не желая Саше такого зла, поначалу не покупала ей платья вообще. Но она с самых ранних лет мне дала понять, что розовый цвет – это ее любимый, и банты она тоже беззаветно обожает. Однажды кто-то подарил ей розовенькое платьице, и она влюбилась в него до слез. Категорически не хотела снимать, ругалась на меня и чуть ли не спать в нем легла. Тогда я первый раз заподозрила неладное и попыталась как-то примириться с тем фактом, что просторные штаны цвета хаки с карманами она вряд ли будет когда-нибудь носить. Дальше наше с дочкой различие становилось все очевиднее, несмотря на то что я всячески старалась привить ей свои ценности. Например, когда ей не было еще и года, Саша уже вовсю у меня рассекала на мотоцикле. Правда, только в «коляске» папиного допотопного «Урала», так что скорость там была, сами понимаете, небольшая. Ей это очень нравилось, она быстро научилась отличать серьезные байки от маленьких мопедов, и когда мимо нее ехала такая стрекочущая «табуретка», она говорила «Взззь», а когда большой мотоцикл – басом произносила «Ууууу». Я была уверена, что со временем она составит мне компанию в мотопробегах. Но, едва научившись более-менее шустро ходить, девочка стала нам демонстрировать, что риск – не ее стезя. Она боялась ездить во дворе с ледяной горки. И мало того, что опасалась сама, еще и меня останавливала, когда я решала приобщиться к детским игрищам и расчехляла свою верную ледянку. «Мама, не надо, – говорила она, – это опасно». Слово «опасность» Саша понимала без объяснения с самых ранних лет. Если я ей говорила, что этот предмет опасен, она ни за что на свете не согласилась бы взять его в руки. Мамы сверстников на детской площадке жаловались, что приходится прятать от детей ножи и ножницы, шпильки и иголки, а ребятишки все равно находят их и так и норовят причинить себе и окружающим какой-нибудь непоправимый вред. Стригут, например, кошку или даже сами себя. Я слушала и поражалась. Саша никогда не стремилась на своем опыте постичь, чем опасны ножницы. Обходила их десятой дорогой. А если я ей говорила: «Не ходи в эту комнату, там страшно», – она мало того что не переступала порог, еще и остальных детей просила выйти оттуда и не успокаивалась, пока не обнаруживала, что все в безопасности. В раннем детстве Саша занималась танцами, и однажды тренер дал им на занятии такое задание: «А теперь представьте, в комнату заползла змея». Дети стали бегать по всему залу и прятаться за различными предметами, которые там были, вскакивать на стулья, в общем, суетились и создавали хаос. Сашка несколько секунд подумала, а потом принялась всех ловить, строить парами и выводить из помещения. «Зачем вы устроили такую панику? – строго спросила ребят трехлетняя девочка. – Надо же просто было построиться и тихонько организованно выйти».

В три года Саша уже была настоящей леди. Она категорически не хотела носиться и визжать, играя с другими детьми. Помню, мы однажды отправились на отдых и совершили небольшой круиз по морю. Войдя на корабль и увидев толпы бегающих по палубе, толкающихся и кричащих детей, моя дочь с удивлением спросила: «Мамочка, что они делают?» Сама при этом села рядом со взрослыми и принялась чинно есть фрукты, закатывая от удовольствия глаза. А потом растянулась в шезлонге и принимала солнечные ванны. Ее сверстники не могли и секунды на месте посидеть, у них словно шило застряло в одном месте, но Саша смотрела на них из-под прикрытых век и только плечами пожимала. Мне вообще очень забавно было наблюдать за Сашей, когда она находилась в компании своих сверстников. Если кто-то из детей толкнул товарища, она подходила к обидчику и говорила взрослым тоном: «Вот ты красиво сейчас поступил, как ты считаешь?» Откуда у нее это взялось – ума не приложу.

Игры у нее были исключительно девчоночьи, очень размеренные и изящные. В отличие от маленькой Марины, маленькая Саша никогда бы себе не позволила залезть на забор или прыгнуть через грязную канаву – ни за что на свете, что вы, зачем? Она все время «ездила на балы» или «выходила замуж». В раннем детстве роль жениха обычно играл плюшевый олень Бэмби. Я ей, конечно, пыталась объяснить, что олень – это не самая удачная кандидатура на роль будущего мужа. Но все было бесполезно. Олень царил в сердце моей дочери до тех пор, пока в какой-то момент она не обратила внимания на друга Сандрика – он рос с ней в одном дворе и был в нее влюблен. Обоим было года по три, но отношения оказались очень серьезными, они собирались пожениться и планировали, как назовут своих детей.

Свадьба обсуждалась тоже, разумеется. В отличие от меня, категорически не выносящей традиционных свадебных церемоний со всеми этими выкупами невест, откусываниями караваев и пышным убранством зала, Саша ничего не имела против платья-торта и фейерверков. «Когда мы вырастем, Сандрик наденет красивую рубашку, и мы поженимся», – мечтала Саша и дальше в подробностях развивала эту тему: как он приедет за ней на белом коне, в галстуке, она ему его поправит, и они рука об руку пойдут жениться. И вы бы видели, какое было у ребенка горе, когда она однажды вышла во двор и увидела, что Сандрик, с которым, казалось бы, все было решено давно и навсегда, играет в песочнице с посторонней девочкой. Дочь прибежала ко мне вся в слезах. Я перепугалась: «Что случилось?!» «Сандрик влюбился в другую девочку. Вон она!» И показывает рукой в сторону вероломного мачо и коварной разлучницы. И как я ни уговаривала ее плюнуть на Сандрика и пойти поискать нового друга – не соглашалась, стояла и сквозь слезы смотрела на эту злополучную парочку. Родители Сандрика, видя, какая разыгралась трагедия, попросили парня помириться с Сашей. Он подошел к ней и сказал: «Все нормально. Я тебя люблю, а Даша просто моя соседка». И хотя перед этим я ей объясняла, как следует себя вести, что при мужчинах никогда нельзя плакать, а нужно, взяв себя в руки, гордо выслушать все сказанное, Саша всхлипнула: «Нет, ты любишь Дашу, я видела!» В общем, не выдержала. Потом ребята, конечно, помирились, но Дашу она припоминала ему еще долго. Да и сама забыть не могла. Как-то купили ей в магазине новое платье, она долго радовалась, а потом выпалила: «А ведь у Даши такого нет!» И эта нехитрая мысль сделала удовольствие от приобретения красивой одежды еще более острым.

Саша с детства обожала ходить по магазинам. Я целиком полагалась на ее вкус, предоставляя девочке право выбора, и никогда не критиковала. Тем более что вкус у нее в некоторых случаях был получше, чем у меня. Она всегда оставалась строгим критиком и не упускала случая заметить, если я промахивалась с одеждой и макияжем. Помню, приехала домой после бессонных гастролей, а моя девочка заявляет: «Мам, ты похожа на лягушку!» Впрочем, если мой внешний вид ей нравился, щедро хвалила меня. Если визажист потрудился особенно ударно и как-то особенно хорошо меня накрасил, Саша обязательно делала комплимент: «Мам, у тебя такие красивые глазки!»

На вопрос, кем она хочет стать, когда вырастет, Саша уверенно отвечала: женой и мамой. Боже мой, спроси меня, кем я хотела стать в детстве… Масса вариантов: дельфином, клоуном, суперменом, спасающим мир. Я мечтала о чем угодно, только не о том, чтобы когда-нибудь стать женой и мамой. Но Саша была другая. Если мы выходили во двор и в поле ее зрения обнаруживалась коляска с мирно спящим в ней малышом, она обязательно бежала туда, просила у его мамы разрешения посмотреть, как он там устроился. Потом начинала вести с мамой светскую беседу о том, что ребенок ест, хорошо ли спит. Смотрела, как его кормят из бутылочки. И готова была играть с ним столько, сколько позволено. И я, хотя мне все это было удивительно, в глубине души всегда думала о том, что жизненный план стать женой и матерью для девочки гораздо более правильный, чем мой.

Саша с ранних лет научилась сочувствовать. Если я приходила домой усталая и грустная, бежала ко мне, гладила по голове, жалела. И самое потрясающее: сама, без напоминания, с самых ранних лет вела себя тихо, чтобы дать маме отдохнуть. А мне это было крайне необходимо, потому что часто я возвращалась домой за полночь после концертов и с утра оказывалась просто не в состоянии открыть глаза, не то что поиграть с ребенком. После перелетов дело обстояло еще хуже. И даже с учетом того, что гастролей стало меньше, чем раньше, меня мучил острый недосып, и такой вот сочувствующий и понимающий ребенок мне был жизненно необходим.

Поскольку у Саши с детства оказались очень цепкие бойкие мозги, я, начитавшись советов молодым мамам по поводу раннего развития, с самых ранних лет принялась пичкать ее разными знаниями, умениями и навыками. Помню, придя как-то с годовалой дочкой к педиатру, я пожаловалась на то, что она перестала спать днем. Доктор начал беседовать с Сашей, и она тут же прочитала ему довольно длинное стихотворение, громко и с выражением. Оправившись от шока, врач посоветовал мне поберечь девочку и постараться не давать ей слишком много информации. Тогда, мол, и спать она лучше будет, и радость от жизни получать. Но пытливый Сашин ум сам усваивал все, что видел и слышал. В полтора года она считала до десяти и, шагая по ступенькам, громко проговаривала вслух «Раз-два-три» и так далее. Стихотворения запоминала на лету, а поскольку чтение книг на ночь было обязательным ритуалом, в памяти оставалось очень много разных сказок и стихов. Про спорт я тоже не забывала, водила ее и на танцы, и на теннис. В общем, развивала, как могла.

Телевизора в нашем доме не было. То есть он был, но не включался. Я наслушалась разных страшилок о том, как дети, получившие к нему доступ, сначала перестают спать, а потом подсаживаются на все это великолепие. Первое, что увидела Саша по телевизору, когда ей было года два, – выступление симфонического оркестра. Девочка пришла в восторг: во-первых, ее очень впечатлило, что эта черная коробка не просто так в углу стоит, она еще и разговаривать умеет и даже поет. А во-вторых, ее очень тронула музыка, которую она услышала. И потом дочка еще несколько дней ходила и пыталась изобразить, что играет то на флейте, то на скрипке. А первым фильмом, который мы показали Саше по телевизору, была сказка «Зачарованная». Выбор на нее пал не случайно – я сразу объяснила дочке, что принцессу, главную героиню, озвучивает ее мама. Было очень интересно, узнает ли она мой голос. Саша сидела в полнейшем шоке – она поняла, что девушка в красивом платье, показавшаяся на экране, говорит маминым голосом. Но сказку эту девочка полюбила всем сердцем: она ведь абсолютно, стопроцентно соответствовала ее мечтам и представлениям о гармоничном мире. Моим мечтам, кстати, сюжетная линия не соответствовала тогда никак, и, получив предложение от студии Диснея озвучить эту сказку, я долго раздумывала над тем, смогу ли я вообще подойти. Речь в картине идет о приключениях сказочной принцессы, волею судьбы и злой волшебницы попавшей в суровый современный Нью-Йорк из рисованного мира, где чирикают птички, цветут цветочки, а принц и принцесса круглосуточно поют песни о любви… Посмотрев фильм первый раз, я решила, что барышня, конечно, способна вызвать сочувствие у зрителя, но, между нами говоря, совершенно и безнадежно чокнутая. Оказавшись в современном городе, она, как и в своем привычном мультяшном мире, чуть что, начинает петь и танцевать, всех любит, всем доверяет и шьет себе роскошные платья прямо из портьер, висящих на окнах чужой квартиры. Ну, вот и спрашивается: где я, а где эта восторженная дурочка? Но, поразмыслив, я решила попробовать. Никогда до этого не занималась озвучиванием, и новая профессия меня заинтересовала. Правда, дело оказалось не таким уж и легким. В студию надо было приезжать к определенному времени, опоздание категорически исключалось, и никого не волновало, что, скажем, в Кемерове задержали самолет и я прилетела в Москву с диким опозданием. Но это еще полбеды. Сложнее всего было научиться играть свою героиню. Учитывать и отражать в голосе все психологические нюансы – испуг, удивление, радость. Обычно артистов этому много лет учат в институтах, мне же надо было освоить сложнейшую науку в считаные дни. Но даже профессиональному актеру сложновато бывает в процессе озвучки. Одно дело, когда ты сам сначала сыграл эту роль на экране, а потом озвучил ее в студии. Ты прожил все ситуации, отыграл их и озвучиваешь в студии уже самого себя. А мне надо было влезть в шкуру абсолютно постороннего человека – актрисы, играющей принцессу. Приходилось учитывать не только эмоциональное состояние девушки в каждый конкретный момент, но и ее физическое положение относительно экрана. Скажем, если она в этот момент отвернулась от зрителя, я у микрофона должна сделать такое же движение. Если она, говоря, что-то откусывала и жевала, я должна была тоже в этот момент кусать и жевать. А кроме того, я еще и пела за нее, и тут тоже пришлось потрудиться – изобразить вот эту восторженную дурочку с совершенно мультяшными эмоциями и неестественным голосом. В общем, пришлось поработать, что и говорить. Впрочем, Саше эти все подробности тогда были не важны, она смотрела фильм по пять раз в день и иногда, запутавшись, уверяла всех, что не мама озвучивает главную героиню, а что вот эта принцесса – мама и есть. Я ее не разубеждала.

Вопрос общения моей дочки с ее папой, поначалу стоявший очень остро, постепенно сошел на нет. Он приезжал в гости все реже и реже, очевидно, понимая, что мы с Сашей без него справляемся и финансово, и эмоционально – и чем дальше, тем успешнее, и постепенно, видимо, терял к нам интерес. К четырем годам у дочери оставались уже очень размытые воспоминания о папе. Мне было больно это наблюдать, я пыталась растормошить Лешу, говорила: «Приезжай, дочь скучает!» А он тут же выдвигал гору условий: если я приеду, то ты мне должна будешь то-то и то-то. Я пожимала плечами – мне казалось, такая постановка вопроса не совсем правильна. И постепенно агитировать за их общение я перестала, убежденная, что папу нельзя тащить к дочери на аркане – ничего хорошего из таких визитов не получится. Но тем не менее продолжала говорить Саше о папе только хорошее, надеясь на то, что когда-нибудь он сам захочет с ней общаться. Поначалу объясняла его отсутствие тем, что папа на работе, но спустя какое-то время увидела: девочка теперь боится отпускать на работу и меня. Потому что работа – это такое странное место, откуда, возможно, и не возвращаются – вон, папы-то нет. Тогда я решила поменять тактику и объяснила ей, что наш папа очень нас любит, но он молодой и веселый, у него много дел, и с нами он пока быть не может. На том и порешили. И вопросы общения с папой в нашем доме подниматься перестали, мы вполне гармонично существовали вдвоем.

Несмотря на то что с дочкой забот хватало, я все равно чувствовала в душе какую-то пустоту. Было у меня там одно вакантное место, и я понимала, что занять его может только какое-нибудь домашнее животное. И мы с Сашей отправились выбирать себе кота. Поскольку меня всегда привлекали серьезные звери, а не всякие там «пробники» собачек и кошечек, решила, что кот будет максимально внушительных размеров, и на эту роль лучше всего подходит мейнкун. Приехав в питомник, я сразу поняла, который из котят мой. Он был единственным в своем роде. Все котята, его сородичи, носились, резвились, бегали, кусали друг друга и играли с какими-то перышками и мячиками, в общем, жили полной жизнью, а этот просто сидел поодаль без движения и наблюдал за ними, даже не поворачивая головы, одними глазами. И на морде у него читалось: «Господи, ну что же вы творите-то?! Как можно быть такими несерьезными? Займитесь хоть чем-нибудь полезным». Сам он при этом был таким же котенком, как и остальные, ему не было еще и двух месяцев, но взгляд уже переполняли достоинство и мудрость, как у пожилого кота. В первый момент я подумала: «Может, этот котенок просто неважно себя чувствует и поэтому ни с кем не играет?» Взяла его на руки, поднесла к лицу, чтобы получше рассмотреть, а он томно взглянул на меня, и если бы мог говорить, то сказал бы: «И что дальше? Что ты хочешь тут увидеть? Верни меня на место!» Я поняла: это мой кот. То, что мне нужно. Имя мы ему, недолго думая, выбрали самое что ни на есть оригинальное. Назвали его Кот. Да, вот так вот – Кот с большой буквы. И свое имя он полностью оправдал. Как оказался в детстве совершеннейшим инопланетянином, большим оригиналом даже среди кошек, так им и остается по сей день. Котенком в полном понимании этого слова Кот никогда не был. Даже в какие-то там несерьезные два месяца выглядел вполне сформировавшимся, упитанным крупным котом. И только опытные кошководы – фелинологи – понимали, что перед ними дитя: у него были непомерно огромные уши и лапы. Ну и общая растерянность, сквозившая и во взгляде, и в движениях, потому что привыкнуть к новой квартире животным непросто. А уж если речь идет о доме, в котором полноправный хозяин маленький ребенок, – это и вовсе огромный стресс.

Саша приняла кота с невероятным восторгом. Сначала гладила его, тискала и всячески ублажала, и кот немного расслабился. Но потом девочка решила взять власть в свои руки и стала придумывать суровые игры по собственным правилам. Я ей быстро объяснила, что кидать, например, в животное тяжелые предметы не рекомендуется, иначе кот в один прекрасный день уйдет от нас и отправится искать себе новых, более добрых хозяев. Саша это быстро поняла и прекратила подобные развлечения. Но от игр в салон красоты или там доктора отказаться не могла. Кот прижимал уши, сворачивался клубком, сбегал под диван, но в большинстве случаев мужественно терпел игры. Ездил в кукольной коляске, управляемой резвой девочкой. Транспорт заносило на виражах, стороннему наблюдателю казалось, что от кота при таком режиме эксплуатации только рожки да ножки должны остаться, но он, настоящий флегматик, мужественно там спал. Частенько наше животное ходило по всему дому в платочке, крепко повязанном на голову. Явно злилось, щурило глаза, но ходило. Отыгрывался кот на мне, точнее, на проводах и зарядках от телефона. Несмотря на все свое королевское воспитание, мимо зарядок кот просто не мог пройти, расправлялся с ними на свой лад, так что приходилось все время покупать новые. Я сердилась, пыталась его наказывать, называла чудовищем и злодеем – помогало мало. Оставив в покое провода, он брался за занавески – взбирался по ним до потолка, и, как вы понимаете, его солидного веса не выдерживали никакие конструкции. В общем, занавески превращались в клочья. Но все это, понятно, было полнейшей ерундой по сравнению с тем, что отныне в нашей квартире наконец-то жил домашний зверь. И это придавало нашей жизни уют, гармонию и все расставляло по своим местам.

Впрочем, такой состав семьи: Марина, Саша и кот, – сохранялся недолго. Вскоре в нашей жизни вновь произошли серьезные изменения.