Глава 3. Откат

С тех пор как ремонтники изъяли из оперативного танка серии «Мамонт» мозги – квазиинтеллектуальную систему, – его существование, модус, так сказать, вивенди, стал как никогда ранее соответствовать тому имени, которым он себя нарек. Танк, подобно философу Темных веков Бенедикту Спинозе, погрузился в размышления, перемежаемые ознакомлением с сохраненными им информационными залежами. Собственно, особого выбора у него и не было – разве что вообще вырубить свой продублированный «квазиинтеллект» и выпасть из реальности. Но Бенедикта это не устраивало. Ему по нраву было высказывание другого древнего земного мудреца – Рене Декарта: «Я мыслю – значит, существую», и поэтому, находясь не у дел, супертанк старался развлекать себя умственной деятельностью. А чем еще заниматься? Он был отрезан от источников новой информации и превратился в практически изолированную от внешнего мира систему. Нет, все его рецепторы работали, но что он мог воспринимать этими рецепторами, прозябая в одиночестве на стоянке за казармами? Почти весь личный состав батальона вместе с техникой убыл на Бгали, и жизнь на территории воинской части еле теплилась.

В сотый раз перетряхивая свои информационные запасы – а они содержали сведения обо всем на свете, – супертанк просто не мог не прийти к вопросам, которые рано или поздно задает себе любое мыслящее создание во Вселенной. Кто он? Каково его предназначение?

Хотя с предназначением было более-менее понятно: его придумали и изготовили для ведения боевых действий.

Но кто он такой, супертанк серии «Мамонт» по имени Бенедикт Спиноза – в онтологическом плане? Именно «кто», а не «что» – в этом у уникального бронехода сомнений не было. Ну, почти не было. Размышления на данную тему вылились у Бенедикта в мысленные строки, которые он для себя определил как стихотворные. Вот только пресловутый сторонний наблюдатель заметил бы это далеко не сразу. А то и не заметил бы вообще.

Эти строки супертанк сочинял довольно долго, но удовлетворения они ему не принесли. Потому что в них были вопросы, но не было ответов.

Да, с ответом явно были проблемы. Неизвестно, в какую трясину уныния, а то и необратимой депрессии могли бы завести Бенедикта подобные размышления, но на помощь, как это часто бывает, пришел случай. Счастливый для бронехода, хотя и неприглядный сам по себе. Именно этот случай побудил Спинозу плюнуть на зудящие раздумья и расцветить свой опус оптимистичнейшим финалом, искрящимся, торжествующим финалом, вмиг поднявшим самооценку Бенедикта на невиданную высоту:

И вопрос был исчерпан.

Услышав голос Иисуса Христа, землянин Савл изменил свои убеждения и стал одним из апостолов. Берсиец Циклориендас Матрикандиленди, через многие годы пронесший свои впечатления от того, как он в детстве чуть не утонул в речном водовороте, создал цикломатрику. Толчком же к переходу супертанка Бенедикта Спинозы на новый уровень самосознания послужило иное явление. А именно – рефлекторное извержение содержимого желудка через рот. Короче, рвота, а точнее – блевание. Потому что именно так называется этот процесс, когда он вызван чрезмерным употреблением крепких алкогольных напитков. Разумеется, блевал не Бенедикт, а один из упившихся гостей начальника склада капитана Марника. Делал он это в туалете бронехода – долго, надрывно и громко, чуть не падая в унитаз… и Спиноза вдруг понял, что если и отличается от этого флоризейца, то только в лучшую сторону. А подумав еще немного, решил, что именно он, супертанк серии «Мамонт» Бенедикт Спиноза, является высшей формой разума во Вселенной.

Правда, через какое-то время он все-таки спустил себя с вершины пирамиды и поставил в сторонке от нее, в одиночестве, придя к выводу о том, что, пожалуй, хватил через край. Не стоило считать себя пиком, а вот считать уникальным – да. Этим и закончились его онтологические изыскания.

Супертанк Бенедикт Спиноза, в отличие от многих других созданий, стоял на позициях здравого смысла.

Начальник склада капитан Марник остался главным на территории почти опустевшей воинской части и вовсю пользовался преимуществами своего временного положения. Обязанностями своими он, конечно же, не пренебрегал и профессиональных навыков не утратил. Согласно руководству по войсковому хозяйству он знал номенклатуру и характеристики хранящихся на складе материальных ценностей, нормы и правила их укладки, технологию обработки и консервации хранимого имущества, сроки его хранения и освежения. Находясь в любом состоянии, он был готов неукоснительно выполнять правила приема, хранения, выдачи и сдачи материальных ценностей, не допуская при этом случаев их порчи и недостач. Более того, капитан Марник без всяких проволочек мог принять и выдать материальные ценности по установленным первичным учетным документам, а также лично руководить погрузочно-разгрузочными работами, строго соблюдая требования безопасности при погрузке и выгрузке грузов. И прочее.

Но дело в том, что в данный период никто ничего не сдавал и не намеревался получать, и никакой работы у начсклада не было. Зато у него постоянно находились какие-то дела в столице – благо до Фортицы было рукой подать, – и в расположение батальона капитан возвращался лишь во второй половине дня. Причем возвращался, как правило, не один, а в сопровождении гражданских лиц. «Это п-представители п-поставщиков», – каждый раз заявлял он на КПП, выдыхая алкогольные пары. И удалялся вместе с «представителями» в уютные помещения супертанка серии «Мамонт», превращенного Марником в филиал склада. И начинались там веселые посиделки-возлияния, свидетелем которых был только Бенедикт Спиноза. Участники же посиделок и не подозревали о том, что боевая машина до сих пор располагает «кисой», то бишь «квазиинтеллектуальной системой».

Собственно, пьяные разговоры этих компаний были для Бенедикта чуть ли не единственным источником хоть каких-то сведений о том, что сейчас происходит вокруг (так что его изолированность от мира была все-таки не полной). Поэтому он не отключал рецепторы и слушал все те словоизлияния, которые непременно случаются в компании мужчин, вовлеченных в многогранный и во многом непредсказуемый процесс выпивки. Трудно было в такой какофонии отделять зерна от плевел, но Бенедикт старался. Себя он ничем не выдавал – и все-таки однажды не сдержался. Точнее, намеренно повернул дело так, чтобы Марник разогнал очередных своих собутыльников. Случилось этого после того как один из гостей, не дойдя до туалета, наблевал прямо в коридоре, да еще и принялся вытирать пальцы о стенку, пьяно раскачиваясь, отплевываясь и шмыгая носом.

Будь на месте Спинозы какой-нибудь сапиенс, этого сапиенса непременно бы передернуло. Бенедикт дергаться не стал, а запел, копируя голос блевальщика. Запел громко, так, чтобы хорошо было слышно на кухне, где сидел икающий капитан Марник и еще двое, почти невменяемые.

Две последние строчки Бенедикт не поленился повторить, включив динамик на кухне.

Наспех придуманная песенка возымела действие. Блевальщик перестал пачкать стену и замер, стараясь сообразить, кто это тут распевает его голосом. Оба почти невменяемых на кухне стали почти вменяемыми и захихикали в лицо начальнику склада. А сам побагровевший капитан Марник резко прекратил икать. Потом запыхтел, с трудом выгребся из-за стола и заехал с правой и с левой по двум источникам хихиканья. Это получилось у него так удачно, что сидевшие за столом «представители» перестали смеяться и сползли по стеночкам на пол. А начсклада вновь сжал кулаки и, пошатываясь, направился в коридор, чтобы разобраться с тем, кого он считал исполнителем дурацкой и оскорбительной песенки.

«Исполнитель» так ничего и не успел сообразить и, скорее всего, даже не заметил, что в лицо ему устремился увесистый капитанский кулак. Скользнув подошвами по собственной блевотине, он отлетел к двери туалета, встретился с ней спиной и тоже оказался на полу.

– Я т-тя отучу хрень всякую распевать, я т-тя отучу! – приговаривал Марник, охаживая его ногами по ребрам. – Ты у меня сам убьешься, Киркоров недоделанный!

Незнакомая фамилия заставила Спинозу быстренько пробежаться по базам данных. И в результате поисков личность начальника склада отдельного танкового батальона вооруженных сил Флоризеи представилась ему в новом свете. Ну никак он не ожидал, что специалисту по учету и хранению запчастей известен какой-то древний земной певец, чуть ли не современник легендарного Орфея, растерзанного толпой поклонниц!

Между тем разъяренный Марник принялся возить «исполнителя» носом по собственной его, «исполнителя», блевотине, а потом подтащил к люку и вышвырнул из бронехода. Парочка слегка очухавшихся собутыльников сумела покинуть супертанк уже без содействия немного успокоившегося капитана.

– Чтобы духу вашего здесь не было! – рявкнул начальник склада, наблюдая за тем, как они пытаются поставить на ноги «исполнителя». – А то как разобью стакан и нанесу вам рваных ран!

И опять же, будь Спиноза сапиенсом, он не удержался бы от восклицания, услышав последнюю фразу Марника. По поэтичности она, пожалуй, не уступала хрестоматийному, пришедшему из Темных веков: «Вы хочете песен? Их есть у меня!»

К чести капитана надо сказать, что бушевал он недолго. Троица собутыльников еще не успела удалиться от танка, как Марник связался с авторотой и приказал выделить какой-нибудь транспорт для доставки «представителей» обратно в столицу.

– Нахреначились в дупель, – нетвердым голосом пояснил он, – физиономии друг другу поразбивали… И меня, понимаешь, споить пытались, да я не дался. Ни к чему нам такие поставщики!

Но и после этого капитан не оставил привычки притаскивать в расположение части все новых и новых собутыльников. И однажды, во время очередного пьяного толковища на кухне, Бенедикт понял, что мир начал меняться.

Запив водку соком, капитан Марник одобрительно причмокнул и пощелкал пальцем по литровой бутылке с красивой этикеткой.

– Хороший продукт «Сокоманская Империя» наладилась выпускать! И заметьте, господа, – он покачал поднятым вверх указательным пальцем, – Лабея в этом плане заполонила наш рынок. А у нас что – своих фруктов мало? А мы что – соки делать не умеем? Отечественные, флоризейские!

Тут завертелся разговор о необходимости поддерживать местных производителей, а Спиноза ринулся наводить справки в своих источниках. И оказалось, что компания Троллора Дикинсона вновь называется «Сокоманской Империей», а не «Царством соков», как стала она именоваться в изменившейся реальности. Бенедикт полез копаться дальше и установил, что авторство теории подпространственных перемещений вернулось к Дмитрию Паламарчуку, а Челлик и Рубайдан ушли в тень. Правда, Роберт Шекли – это имя Спиноза, конечно же, не забыл, как не забыл он и все остальное из прошлой реальности, – так вот, Роберт Шекли оставался Робином Кшели, но супертанк надеялся, что это ненадолго. Мир откатывался к прежней реальности, где не было никаких мятежных планет, а значит, в любой момент жизнь танкового батальона могла измениться. Изменится и информация, заложенная в его, Бенедикта, «кису», и эта информация будет наконец соответствовать его воспоминаниям. Всколыхнувшаяся Вселенная возвращалась в предыдущие формы, проявляя свои неведомые ранее свойства. Но Спиноза был уверен: вернется не все. Нижний слой Авалона, в котором они побывали в прежней реальности, теперь недоступен, и они не мотались по его просторам. Парадоксально, но факт: с одной стороны, именно проникновение туда супертанка и группы личностей привело к закрытию этого слоя, а с другой стороны, никакого проникновения как бы и не было. Вернее, не «как бы», а просто не было – в теперешней и единственной реальности. И только он, супертанк, созданный с применением архамассы, хранил в своей памяти воспоминания о разных реальностях.

Подумав об этом, Бенедикт Спиноза утвердился в своем мнении: он – воистину уникальный объект-субъект мироздания. Правда, в точности определения «объект-субъект» он был не совсем уверен, но комплексовать по этому поводу не стал. В конце концов, не его забота – давать точные формулировки понятий, столь далеких от функциональных обязанностей боевой машины.

Возможно, кто-то от такого осознания своей уникальности занесся бы до невозможности, но супертанку серии «Мамонт» это не грозило. Именно потому, что он был уникальным.

Изменение реальности происходило совершенно незаметно, Спиноза не ощущал его ни одним из своих рецепторов. Это не было постепенным проявлением новой картины и даже сменой кадров в фильме – там все-таки понимаешь: вот только что была одна сценка, а теперь уже другая. Пожалуй, больше всего этот процесс походил на чередование образов в сновидениях. Спящий не в силах осознать того, что один сон сменился иным. Или возьмем другое сравнение: кому-то с такой силой врезали по голове в пункте А, что у него навсегда отбило память, и перевезли в пункт Б. И он будет думать, что всегда жил в этом самом пункте Б. В общем, как-то так…

Да, Бенедикт Спиноза, в отличие от выдуманного страдальца, память не утратил, но происходящие с миром метаморфозы не улавливал. То есть сам миг метаморфоз. Вот только что бубнила на кухне очередная пьяная компания – и вот уже никакой компании нет, и в командирском кресле, вытянув ноги и скрестив руки на груди, сидит со скучающим видом Дарий Силва, а Тангейзер Диони со столь же скучающим видом развозит мокрой тряпочкой пыль в стенном шкафу с аппаратурой.

У Спинозы уже возникла новая память, и он помнил, что танкисты торчат тут с самого утра, и только что говорили о комбате Милице. Причем он, Бенедикт Спиноза, тоже принимал участие в этом разговоре. Теперь бронеход видел, что танковый батальон живет своей обычной жизнью. Зависшее в вышине ласковое весеннее солнышко поливало лучами казармы, плац, мастерские и прочую территорию, порыкивали моторы, у дверей батальонного склада капитан Марник, чистенький и трезвый, что-то втолковывал парочке новобранцев. Возле столовой разгружали транспорт с перловкой. Еще трое новобранцев подметали ведущую из города к КПП дорогу. Ремонтник Вали Валиев по прозвищу «Вава» сидел на стволе «трицера» и, прищурив и без того узкие глаза, смотрел куда-то в сторону столицы…

Бенедикт знал, что батальон не принимал никакого участия в подавлении мятежа на Бгали, потому что мятежа не было. И никто не вынимал из него, Спинозы, «начинку», чтобы доставить на челябский завод для проведения диагностики. Все у него было на месте… нет, не все: дубликат «кисы» исчез.

Порывшись в старой и новой памяти, супертанк проследил три ветви реальности, в которых события шли по-разному.

В первой ветви Дарий и Тангейзер, отправленные на Тиндалию для расчистки и съемки территории с древними захоронениями, почти ничего сделать не успели, потому что угодили в Авалон. Что закончилось проведением ритуала изменения реальности.

Во второй ветви, возникшей вследствии проведения этого ритуала, танкисты тоже оказались на Тиндалии. Но не для лазанья по гробницам, а для изысканий, связанных со строительством космодрома.

И вот теперь все эти события вытеснила третья ветвь. Супербронеход и танкисты и на сей раз, по заданию союзного Управления археологии, оказались на тиндалийском полуострове Ватрида и провели все необходимые работы на территории исторического памятника «Долина могил предков-основателей». А потом, отчитавшись перед Управлением, вернулись на Флоризею, в свой отдельный танковый батальон, дислоцированный под Фортицей. И, ясное дело, в этой реальности бомб в Авалоне никто не взрывал.

А у танкистов пошла все та же рутина. Правда, некоторое разнообразие в нее внесли внезапные крупномасштабные учения «Броня крепка – 25», проводившиеся за три с лишним тысячи километров от столицы, но эта развлекаловка длилась недолго. Батальон вернулся под Фортицу, причем лишившись одной боевой единицы – танка серии «Трицератопс». Самое неприятное и обидное – не участие в учениях было тому причиной. Еще до начала учений его направили в какой-то отдаленный поселок. («За продуктами», – как-то расплывчато пояснил потом комвзвода Исмаили.) И он провалился во внезапно открывшийся грязевой источник. Экипаж выскочить успел, а боевая машина, как показало сканирование, погрузилась на чуть ли не километровую глубину, и легче было списать ее как уничтоженную в ходе учений, чем морочиться с извлечением «трицера» из недр. После этого случая Арсин Исмаили расстался с должностью командира взвода. Не по собственному желанию, конечно.

И, между прочим, оказалось, что теперь у Спинозы все в полном порядке с броней, прикрывающей переходник питающего контура. В его «кисе» уже возникло воспоминание о том, как по возвращении с Тиндалии ему заменили этот более тонкий кусок на другой, кондиционный, доставленный по заявке с Уралии вместе со специалистом челябского завода-производителя. Который и произвел замену. А махинацией, проведенной, скорее всего начальником склада перевалочной базы на Шавьерии, занялась военная прокуратура.

Да, реальность вновь стала иной, но никто, кроме супертанка, об этом не знал.

От всех этих мыслей Спинозу отвлек голос Дария.

– Нет, ну кто бы мог подумать, что он всерьез воспримет такую хрень, – хмуро изрек Силва. – Я теперь и рот лишний раз открывать боюсь.

– Лучше бы ты начал бояться еще до того, а не после, – не поворачиваясь, проворчал Тангейзер и с силой мазнул ветошью по панели недублированного хазоциклера. – Вот увидишь, скоро он весь личный состав заставит ходить с веночками на головах.

Дарий промолчал, только длинно и шумно вздохнул.

– А по-моему, это красиво, – заметил Спиноза. – Такой обычай присущ многим древним культурам.

– Мы не древняя культура, Бенедикт, – процедил Силва. – Мы очень даже современные военнослужащие. И не вздумай кому-нибудь пересказать то, что сейчас Тан ляпнул. Иначе и в самом деле будем тут в венках маршировать.

– Слушаюсь, Дар, – кротко произнес бронеход.

Приобретя новую, уже третью память, супертанк знал, о чем идет речь. Все дело было в командире батальона постмайоре Милице. Точнее, в жене одного чина из штаба округа, госпоже Алонтальне, с которой комбата, видимо, связывали особые отношения и которой, по его поручению, Спиноза сочинил стихотворное поздравление с днем рождения. Вчера она вместе с мужем прибыла в расположение батальона и, по слухам, упрекнула Милицу в недостаточной развитости его, Милицы, чувства прекрасного. Мол, всех нас радует весна, травка зеленеет, солнышко блестит, птички поют, а на территории вверенной ему, Милице, организационно самостоятельной боевой, учебной и административно-хозяйственной единицы вооруженных сил не найдешь не то что клумбы, но даже и самого захудалого цветочка. «Ничто так не украшает воинский быт, как цветы», – будто бы сказала она.

Выводы из этого упрека постмайор сделал в тот же день. Собрав командный состав, он огласил программу благоустройства территории воинской части. Собственно, вся программа состояла из одного-единственного пункта: насадить цветов где только возможно и сделать это в кратчайшие сроки. Причем в этом веселом мероприятии должны принимать участие все! Невзирая на звания и должности!

Программа Милицы была доведена до сведения всего личного состава и, как и ожидалось, не вызвала ни единого возражения. Дарию сразу вспомнилось, как в Авалоне красавица Эннабел Дикинсон вешала венок, сплетенный из крупных белых с красными точечками цветов, на ствол бортовой пушки супертанка. И он с иронией предложил украсить все танки батальона венками. Сказано это было в узком кругу, но шутка дошла до Милицы, и комбат отнесся к шутке вполне серьезно. И сегодня утром объявил о дополнительном пункте своей программы благоустройства. И утром же целая группа отправилась в столицу за рассадой и венками, а другая группа принялась намечать места, где предстояло хорошенько вскопать землю и посадить «украшение воинского быта». Тотальное оцветочивание территории воинской части и развешивание венков на боевой технике было запланировано на завтра.

– Ты был прав, Беня, – сказал Тангейзер. – Алонтальна действительно оказалась не только сексуальна, но и маниакальна…

– Да нет, – возразил Дарий. – Маниакален тот, кто принял ее слова как руководство к действию. Причем, заметь, действовать предстоит не ему, а нам, а Миля будет похаживать да замечания делать. Стрелять-попадать, пусть все только цветочками и ограничится, без последующих ягодок!

– А лучше бы ягодных кустов насадили вместо цветов, – повернулся к нему Тангейзер. – Хоть польза была бы какая-то. Идешь себе в ангар или, там, на склад, а по пути всякую малину-смородину срываешь – и в рот…

Дарий скептически хмыкнул:

– Ага, размечтался! Так Миля тебе и даст к ним хотя бы прикоснуться. К каждому кусту по штыку приставит и учет каждой ягодки заведет. – Он, спохватившись, приложил палец к губам. – Тсс! А то услышит, и к цветочкам и ягодки прибавятся!

– К слову, раскопал только что вот такую историю, – сказал Спиноза. – Из Темных веков. Цитирую: «А еще командир части очень любил цветы. За огромной клумбой перед КПП денно и нощно наблюдал один из дневальных, и не дай бог, если количество цветков по каким-либо причинам уменьшилось! В журнале приема-передачи наряда по КПП записи тогда выглядели, например, так: «На выезде – столько-то машин, система открывания ворот – в норме, состояние помещения КПП и прилегающей территории в порядке, за исключением: из ста шестидесяти пяти цветов клумбы завяли – два, растоптано ночью неустановленным лицом – один, похищено ночью неустановленным лицом – один. Наряд не принят». Где потом доставал недостающие цветы сдающий наряд дежурный – бог весть, но наказание за подобные недостатки следовало самое суровое». Конец цитаты.

– Вот-вот, – покивал Дарий. – Очень даже в тему. И чего эта Лонечка-Алонтальна сюда приперлась? Как ты там говорил, Бенедикт: «Она феноменальна, высокоинтеллектуальна»?

– И, кажется, для нас фатальна… – Тангейзер вздохнул еще более длинно и шумно, чем это раньше проделывал Силва. – Начало черной полосы… Как чувствовал… Сон сегодня какой-то сумасшедший приснился. Будто я почему-то на Бгали – никогда там не бывал, но во сне знаю, что это именно Бгали. Торчу в каком-то лесу, рядом база, и по этой базе с неба вовсю хреначат ракетами и бомбами. Я аж задергался и чуть на пол не свалился. И с чего бы? Вроде никаких таких видиков не смотрел…

– Бгали? – переспросил Спиноза.

– Ну да, – подтвердил Диони. – С какого такого?

– Бгали… – сказал Дарий с видом человека, который силится что-то вспомнить. – Бгали… Абудпшет…

– Адубштеп, – поправил его Бенедикт. – Есть там такой город.

– Стрелять-попадать, я и не подозревал, что знаю название хоть одного тамошнего населенного пункта. Со школы, что ли, отложилось? Или с училища?

– А о постполковнике Гаскойне не приходилось слышать? – не удержался супертанк.

Дарий пожал плечами:

– Много я видал всяких постполканов, всех и не упомнишь. А при чем он тут?

– Да так, ассоциации кое-какие возникли, – уклончиво ответил Бенедикт. – Чисто мои заморочки, забудь.

Он уже имел горький опыт и больше не собирался рассказывать о посещении Авалона и прежней реальности. Хотя, судя по словам танкистов, какие-то следы прежнего прошлого у них, кажется, остались.

– Гаскойна не знаю, а вот Милицу даже очень, – озабоченно произнес Дарий, глядя на включенный экран внешнего обзора. – Тан, поактивней изображай процесс!

Силва чуть ли не до локтей засучил рукава комбинезона, вскочил с кресла и принялся выкручивать из лобовой брони перископ, всем своим видом демонстрируя погруженность в работу. Потому что вышедший из-за угла ангара командир батальона с деловитым видом направился к стоянке, на которой возвышался розовый супертанк серии «Мамонт».

Поскольку бортовой люк был открыт, постмайор беспрепятственно забрался в бронеход и, пройдя по коридору, очутился в башне. Оба танкиста, находясь спиной к нему, сосредоточенно занимались техническим обслуживанием, уходом и проверкой и были, вероятно, столь увлечены работой, что не слышали тяжелой поступи комбата.

– Господин командир экипажа, – деревянным голосом начал Спиноза, – здесь господин постмайор Милица.

Дарий и Тангейзер почти одновременно повернулись и уже открыли рты для уставного приветствия, но комбат упреждающе выставил перед собой открытую правую ладонь:

– Отставить! Виделись уже сегодня. И с бойцом Спинозой тоже. Правда, издалека. – Он опустился в кресло Дария и обвел взглядом замерших танкистов. – Есть конкретный, значит, разговор, конкретное, значит, задание. И срочное, в рамках моей программы благоустройства территории.

Тангейзер чуть не выронил из рук тряпку, а Дарию оставалось надеяться только на то, что его, Дария, лицо не отражает того, что он, Дарий, думает сейчас о командире батальона.

– Цветы, значит, это, сами понимаете, хорошо, – продолжал Милица, состроив многозначительную мину. – Клумбы, там, грядки, вазоны, панно и прочие эстетические формулы. Облагораживает, значит, возвышает и все такое. Боец любуется цветами, боец вдыхает аромат, и у бойца улучшается психологическая составляющая и прочие функции. Но тут есть резервы, и я эти резервы отыскал, – комбат вновь окинул танкистов взглядом, и этот взгляд был торжествующим. – Любоваться, нюхать – это, конечно, хорошо, однако данных показателей мало, градус эффективности недостаточный. Не бьет, значит, по мозгам.

«Стрелять-попадать, что он еще придумал? – внутренне похолодел Силва. – Неужели Бенедикта под оранжерею решил приспособить?»

– А должен бить, господин постмайор? – осторожно спросил он.

– Ну конечно должен, подкапитан! – воскликнул Милица даже с некоторым недоумением относительно вопроса Дария. – Что ж это за градус, если он не бьет. У нас ведь с вами, подкапитан, и воспитательные задачи есть, их никто не отменял! А то как, значит, выходит? Зрительная функция у бойца задействована, нюхательная тоже, да и слуховая – ну, если ветерок, и клумбы, значит, шелестят. Но боец – это не только органы зрения, нюха и уши! У бойца и другой, я бы сказал, и я не побоюсь этого слова, архиважный орган имеется…

Тангейзер тихонько хрюкнул и сразу старательно закашлялся, а Дарий по-прежнему надеялся, что сохраняет нейтральное выражение лица. Спиноза же ничем не проявлял, что слушает разглагольствования комбата.

– И этот орган называется головой! – торжественно заявил постмайор. – Получается, что голова-то у него в этом процессе не эксплуатируется! А вот я свою голову поэксплуатировал, и вот что придумал, – Милица подался вперед и сделал короткую паузу. – Посреди всех этих клумб и прочих, значит, рабаток, нужно понатыкать табличек со всякими полезными для бойцов надписями. Не только, значит, эстетически воздействовать, но и воспитывать, обучать, направлять и, если хотите, в самом общем калибре, формировать мировоззрение! Вот поэтому я и здесь. Надписи нужны четкие, хлесткие, доходчивые и художественно соответствующие, взаимо-, значит, сопрягающиеся как формой, так и содержанием. Они должны стрелять прямо в голову и там и оставаться.

– Так это вы, господин постмайор, к Бенедикту пришли? – догадался Силва. – Дабы он, значит, этим занялся, значит?

– Правильно мыслишь, подкапитан, – удовлетворенно подтвердил Милица. – Лонечка… э-э… то есть Алонтальна… в общем, она мое поздравление до сих пор вспоминает. Так что, боец Спиноза, тебе и карты в руки… то бишь снаряд в ствол.

– Слушаюсь, господин постмайор, – наконец подал голос супертанк. – Если я правильно понял, речь идет о разных положительно влияющих на умственный аппарат бойцов, приносящих практическую воспитательную пользу и способствующих формированию четкого мировоззрения надписях типа тех, что присутствовали когда-то на агитационных плакатах, размещаемых на территории воинских частей.

– А что там присутствовало когда-то на агитационных плакатах? – насторожился Милица.

– Вот несколько, некоторые я сразу переделаю на современный лад и с учетом специфики нашего батальона. – Бенедикт секунду-другую помолчал и заговорил громко и назидательно, четко отделяя слова друг от друга, будто с размаху резал на части огурец: – «Звонишь домой – смотри, случайно не разболтай военной тайны!» «Бей так: что ни снаряд – то враг!» «Щит могучий броневой крепко бережет покой!» «В строю стоят отважные танкисты, Союза лучшие и славные сыны!» «Все сильней и крепче год от года…»

– Превосходно! – прервал Спинозу комбат и с довольным видом заворочался в кресле. – То что надо!

– Это только для примера, – скромно пояснил Бенедикт. – Так сказать, пристрелка. Можно создать тексты и более предметные, рассчитанные именно на наши реалии, а кое-где указать конкретную персону. Для достижения нужного воспитательного и морально-идеологического эффекта. Ну вот, например: «Если кто напьется – будет сам не рад: за него возьмется строгий наш комбат!» Это, что называется, предупреждающая табличка. А вот побудительная: «Бойца, кто быть примерным силится, всегда поддержит комбат наш Милица!» Не помешает и назидательная: «К бою будь всегда готов, но не смей сорвать цветов!»

Тангейзер чуть покривился от последней фразы, а постмайор аж заурчал от умиления. Бенедикт же продолжал набирать обороты:

– Можно разработать целые серии, в зависимости от того, где данные таблички планируется установить. Типа: «Насорил на стоянке – оскорбил наши танки!» «Пункт контрольно-пропускной: не ломись, а жди и стой!» «Коль работаешь в ангаре – позабудь о перегаре!» «Не позорь матобеспечения взвод – не бери спиртного в рот!» «Наш образец – вторая танковая рота. Не место в ней для идиота!»

Тут уже и Дарий удовлетворенно кивнул, потому что Спиноза говорил именно об их роте. Правда, из его слов можно было сделать вывод, что в первой и третьей место для идиота все-таки найдется…

– «Техобеспечения взвод ни за что цветочка не сорвет!», – не унимался супертанк. – «Не плюйте под ноги, ребята, не огорчайте нашего комбата!» «В зной и в мороз, и среди темноты – берегите цветы! Берегите цветы!» «Какого б ни была размаха пьянка – не сметь совать объедки в дуло танка!» «Ты – не штатский, но и тот по цветочкам не пойдет!» «Будь ты хоть пьяным, хоть просто поддатым – только вперед, вслед за славным комбатом!» «Воин, запомни: тебе не к лицу водку вовсю распивать на плацу!» «Все это знают, помни и ты: службу нести помогают цветы!»

Милица только сладко жмурился, предвкушая, как преобразится от обилия цветов и табличек территория вверенной ему части и как будет довольна им Лонечка… то есть Алонтальна. А Силва слушал-слушал все это, да и ляпнул:

– Если все эти стишки порастыкать по территории, то придется всем нам летать по воздуху – на земле места свободного не останется.

Комбат дернулся в кресле и уставился на Дария:

– Ты хочешь сказать, подкапитан, что тебе эта затея не по душе?

– Никак нет, господин постмайор! – тут же дал задний ход Силва. – Я такого не говорил.

– Может, тебе и оцветочивание территории не по нраву? – гнул свое Милица, зловеще сузив глаза. – Лучше, значит, на пустынной местности дислоцироваться?

– Я такого не говорил, господин постмайор! – горячо возразил Дарий.

– Может, ты и насчет венковых объектов на танки неискренне заявлял? – не желал слушать его комбат.

– Собственно, вам, господин постмайор, я ничего такого не заявлял, – позволил себе взъерошиться Дарий. – Ни о венковых объектах, ни о цветковых.

– Не по нраву, подкапитан, не по нраву, – погрозил ему пальцем комбат. – Не горят у тебя глаза! А ты что скажешь, постлейтенант? – внезапно переключился он на Тангейзера. – Тоже не одобряешь прогрессирующий замысел? Тоже, значит, предпочитаешь пустырь перед органами зрения иметь? Или как?

– Или как, господин постмайор, – оправдал его ожидания Диони. – Цветы – это красиво, и запах приятный… Всяко лучше перегара! Венки на стволах – это вообще полезно в плане маскировки, а еще можно ангары разными вьющимися растениями обмотать. Листья разрастутся, и никакой противник не определит, что это сооружения для стоянки, технического обслуживания и ремонта гусеничных боевых машин высокой проходимости с вооружением для поражения различных целей на поле боя и вне его. А на пункте мойки техники можно вообще фонтаны устроить, для красоты и усиления общего эстетического фона. Цветомузыкальные!

Дарий вытаращился на напарника, не зная, что и думать. Спиноза помалкивал. А комбат сосредоточенно тер ладонью свою крупную голову с уставным ежиком, явно размышляя над словами Тангейзера.

– Это ты хорошо придумал, Диони, насчет вьющихся растений, – наконец протянул он. – Фонтаны, конечно, это излишество, расход, значит, водной жидкости и все такое, а вот вьющиеся растения – идея полезная, содержательная, конструктивная, с большой внутренней потенциальностной возможностью… А штаб деревьями обсадить, хвойных пород, вечнозеленых…

– Средь зеленых хвойных лап прячется в тенечке штаб, – незамедлительно облек Спиноза в поэтическую форму последние слова Милицы.

– Верно, боец, – одобрительно кивнул комбат. – Именно в тенечке. – Он помолчал и вновь посмотрел на Силву. – Да, не горят у тебя глаза, подкапитан. Не одобряешь, значит, мой план мероприятий.

– Я этого не говорил, господин постмайор, – безнадежно повторил Дарий.

– Ладно, – махнул рукой Милица. – Мнение одной единицы, пусть даже эта единица носит звание подкапитана, еще не есть мнение большинства. А давайте-ка узнаем, что думает по этому поводу рядовой состав, – он повел подбородком в сторону обзорного экрана.

Постмайор имел в виду смуглого долговязого бойца в комбинезоне с одной нашивкой, которую можно было при желании принять за стилизованный ствол башенного танкового орудия. Боец только что вынес из ангара увесистый трак от «трицера», аккуратно сгрузил на площадку, присел на корточки и принялся его рассматривать и водить по нему пальцем. И сразу было понятно, что рядовой взвода технического обеспечения занимается техническим обслуживанием боевой, значит, техники. Это был один из той группы новичков, что влилась в состав отдельного танкового батальона совсем недавно, уже после учений.

– А ну за мной, господа офицеры! – скомандовал Милица и выбрался из кресла.

Слух у новобранца оказался хорошим, и к тому времени, когда трио во главе с комбатом приблизилось к нему, он уже не поглаживал звено гусеничной ленты, а стоял, вытянувшись в струнку.

– Доброе утро, боец, – по-домашнему поздоровался с ним Милица, сразу давая понять, что выступает сейчас не в роли командира, а в роли старшего товарища, и разговор будет неофициальным.

Однако новичок этой тонкости не понял и заученно отбарабанил:

– Господин постмайор, докладываю: рядовой Лопувас, выполняю регламентные работы!

– Вольно, сынок, – добродушно сказал Милица. – Отдохни маленько. У меня к тебе есть небольшой вопрос, только отвечай честно, договорились?

– Слушаюсь, господин постмайор! – вновь встал во фрунт техник.

– Да вольно же, вольно, – похлопал его по плечу Милица, а Дарий ободряюще подмигнул. – Ты ведь слыхал, что я, значит, затеял тут все цветами облагородить? Чтобы, значит, украсить эстетические чувства личного состава.

– Так точно, господин постмайор, – уже не так напряженно произнес рядовой Лопувас.

– И как ты к этому относишься? Только честно, как договорились!

– Так я всей душой и телом за это, господин постмайор, – расплылся в улыбке долговязый смугляк. – Просто замечательная новость!

– Вот видите, – обернулся Милица к Дарию и Тангейзеру. – Боец, он сердцем чует. Понимает, что такое хорошо, а что, значит, плохо.

– У нас в Мудмурте цветы очень даже уважают, – продолжал улыбаться Лопувас.

– Так ты из тех краев, боец? – одарил его ответной улыбкой комбат. – Первозданные территории, благодатные… Приятно слышать, что и там у населения развито чувство прекрасного. Небось, цветов у вас хватает?

Флоризеец Дарий Силва знал об этом лесном крае, но никогда там не бывал. Мудмурт находился далеко от столицы, на востоке, между горами, кажется, и океаном. Значит, Лопувас, скорее всего, был из коренных, а не из потомков переселенцев.

– Не жалуемся, – охотно ответил техник. – Это же наипервейший компонент для всяких салатов. Да и так их если покрошить да присолить в меру – лучшей закуски и не придумаешь! И в сушеном виде хороши. Тут главное – с началом покоса не промахнуться, а то вкус уже будет не тот. В этом деле, господин постмайор, тонкости надо знать. Хотя и без тонкостей питание отменное получается. У нас даже поговорка есть: «Каждый цветок пойдет на зубок!» Вот… – последнее слово рядовой Лопувас произнес уже не вдохновенным, а каким-то упавшим тоном. Наверное, потому, что заметил, как изменилось выражение лица комбата.

Дарий и Тангейзер стояли за спиной у Милицы и этих трансформаций видеть не могли. Но только слепой не обратил бы внимания на то, как напрягся затылок постмайора и словно окаменели его мясистые чуть оттопыренные уши. Вероятно, Милица уже представил себе, как уроженец Мудмурта под сенью ночи охапками рвет цветы с клумб и рабаток и поглощает их прямо на месте. А то, что не съест сразу, тащит в ангар на засушку, дабы обеспечить себя отменным питанием. И каждую ночь, стараясь не хрустеть, жрет ароматный продукт под одеялом… А если даст попробовать товарищам по взводу технического обеспечения, и тем понравится? А если понравится и взводу управления, и главной массе – личному составу всех трех танковых рот?…

И будут повсюду торчать из земли одни таблички с правильными и полезными надписями…

Но это же получится вопиющее нарушение рациона военнослужащих, в каковой рацион цветы не входят ни в свежем, ни в засушенном виде! Ну нет в нормах суточного довольствия военнослужащих никаких цветов, а они, эти нормы, утверждены, между прочим, приказом Министерства обороны.

Кто-то другой на месте Милицы, вероятнее всего, отказался бы от затеи оцветочивания территории. Но не таков был командир отдельного танкового батальона вооруженных сил Флоризеи!

– Значит, так, бойцы, – сурово сказал он, медленно оборачиваясь вокруг себя, чтобы охватить взором всех присутствующих. – Я знаю – саду цвесть! Но цветы в этом саду будут искусственные!

…Вечером того же дня Дарий и Тангейзер взяли одну из разгонных машин, закрепленных за авторотой, и отправились в близлежащий кабак, чтобы немножко развеяться от батальонных сюров. Кабак «Место встреч» располагался возле окружного шоссе, там, где от шоссе отходила дорога, ведущая к КПП воинской части. Может, в его просторном зале и на самом деле кто-то назначал кому-то свидания, но, в основном, тут отирался в свободное от исполнения служебных обязанностей время личный состав отдельного танкового батальона.

Злоупотреблять, а уж тем более кутить Дарий и Тангейзер не собирались. Взяли по кружке темного пива «Фортица-экстра» с вялеными ухвичками, нарезанными ломтиками, и уселись в уголке малолюдного зала, покивав сослуживцам. Бородатый бармен за стойкой, само собой, протирал разные емкости и поглядывал на экран небольшого унивизора, прикрепленного к стене. А там было на что посмотреть: такие же, как бармен, бородатые мужики с древним холодным оружием в руках метались под сводами мрачного зала, скудно освещенного факелами. При этом они что-то кричали, но бармен выставил минимальный звук, и слов почти не было слышно. Да еще и заместитель командира третьей роты, который сидел неподалеку в компании какого-то штатского, громко разговаривал с кем-то по комму, пощелкивая ногтем по крутобокому фужеру. Уже пустому. Мужики на экране метались не зря – их поочередно хватал и рвал на части страховидный великан, голый и словно покрытый какой-то смазкой. Он жадно заглатывал эти кровавые куски, успевая при этом уворачиваться от мечей, топоров и копий, да еще и строил разные гримасы, которые делали его рожу омерзительной до предела.

И Дарий, и Тангейзер этот фильм уже видели, и Дарий даже помнил его название: «Трудный путь Беовульфа». А Тангейзер помнил, как зовут отвратительного, хоть и человекоподобного великана: Грендель. Это была какая-то история из глубин Темных веков, какое-то древнее земное сказание, которое превратили в фильм, наверняка добавив туда такого, что сказителю и не снилось.

– Вот интересно, – задумчиво сказал Тангейзер, отхлебнув пива и глядя на экран. – Если эту бригаду усилить таким чудом, как наш Беня… Они его в чисто оборонных целях будут использовать или попрутся весь мир завоевывать?

Дарий с какой-то усталой усмешкой задал встречный вопрос:

– Тебе что, больше интересоваться нечем? Лучше инструкцию по эксплуатации дочитай до конца, толку больше будет.

– Я стараюсь мыслью своей объять как можно больше объектов, – вычурно заявил Тангейзер. – Не инструкцией единой жив человек.

– А без знания инструкции может случиться так, что и не жив этот человек будет, – заметил Силва.

– А-а! – отмахнулся напарник и вновь приложился к кружке. – Ты уж позволь мне вне службы не думать о службе, ладно?

– Не думать о службе тебе будет позволено, только когда ты в отставку уйдешь, – рассеянно сказал Дарий. Помолчал и добавил, вернувшись к затронутой Тангейзером теме: – Я вот вообще не понимаю, на кой хрен кому-то стремиться завоевать весь мир. Ну завоюет он мир, и что дальше? И магов этих не понимаю, Аллагоров-Хорритонов… то есть наоборот… – Он пожал плечами. – Зачем? Что им это господство над Галактикой давало? Моральное удовлетворение? Ну вот тебе нужно господство над Галактикой?

– Пока не знаю, – ответно пожал плечами Тангейзер. – Не думал об этом. Может, и нужно. Хотя бы для того, чтобы не исполнять чужие приказы, а самому приказывать. Или даже не приказывать, а просто распоряжаться собой по собственному желанию.

– Тогда разрывай контракт – и к маме, – сухо посоветовал Дарий. – Или к Уле поезжай, предложи свое сердце и что там еше предлагают, лаборантом к ней в универ устройся.

Тангейзер долго качал в руке полупустую кружку, глядя на экран, где Беовульф с дружиной уже сходил с корабля на берег. Потом сказал:

– Мне на Можае понравилось. Интересней было, чем здесь. Да и на Тиндалии тоже, хотя и не так. Но все-таки новые места… Взял бы нас кто-нибудь опять в аренду, а? Только чтоб не как в моем сне, без военных действий…

– Да, неплохо бы, – согласился Дарий. – Перемена обстановки и все такое…