18. Вместо меня
Я проснулся, когда солнце уже поднялось достаточно высоко, и долго не мог понять, где нахожусь. Только увидев знакомые рисунки на стене, осознал, что лежу на постели Миа-ку в ее же умме. Самой Миа-ку рядом не было, но от подушки до сих пор исходил аромат ее тела, который трудно спутать с чем-либо еще.
Счастливое утро. Если бы можно было просыпаться так всегда.
Не дожидаясь Миа-ку, я осторожно выскользнул из уммы. «Выскользнул» лишь по привычке. На самом деле – выпал в проход с грацией раздавленного жука, держась за стены и едва опираясь на травмированную ногу. Кажется, за ночь боль уменьшилась, но цвет ступни стал и вовсе нереальным. Интересно, так и должно быть?
К счастью, большая часть женщин умм-кана еще спала, и я выбрался на открытое пространство без приключений, не навлекая на бедную голову Миа-ку лишние неприятности. Почти уже около выхода я почувствовал за спиной какое-то движение, обернулся и буквально столкнулся взглядом с новой жизнью – девочкой шести или семи солнечных циклов. Ее огромные глаза светились в полумраке низкой арки, смотрели внимательно и напряженно.
Я приложил палец к губам. Она зачем-то сделала то же самое. Передвигаясь боком, как каменный краб, вышел из умм-кана.
– Где ты был? Я жду тебя едва ли не с рассвета. Отправлял Сог-ра искать тебя, – с плохо скрываемым раздражением бросил Мику-ра вместо приветствия. В своей стихии, в умме Закона он позволял себе раздражение значительно чаще.
– В месте получше этого, – сказал я и улыбнулся так загадочно, как только умел.
Как же я хотел, чтобы Мику-ра понял. Чтобы догадался, где и с кем я был на самом деле. Мелкое, преступное, но такое сладкое чувство.
– Ты не забыл, какой сегодня день? – резко спросил законник, не обратив внимания ни на пространный намек, ни на загадочную улыбку.
– Не забыл. День Халку-мару.
– Скоро взлетать. Птица готова? – спросил он уже спокойнее.
– Птица готова. Я не готов.
– Что ты говоришь? – переходя на зловещий шепот переспросил он. Хотя все услышал прекрасно.
Два или три законника тут же перестали заниматься своими делами и уткнулись в меня тревожными взглядами. Кто-то зашел в умму, и кто-то вышел.
– Ты знаешь, что случилось. Я не могу… Не могу управлять птицей в таком состоянии.
От неожиданной агрессии немного теряюсь и оправдываюсь зачем-то.
– Как же так? Ты должен, иначе случится непоправимое, ясно?
– Должен?! – постепенно повышая громкость голоса, отвечаю я. Неожиданно для самого себя перехожу в контратаку. – Все, что я ДОЛЖЕН, я должен самому себе, ты знаешь. Все знают. Так говорит закон о наездниках. И если я не смогу защитить свою свободу воли, то смогу ли я защитить свободу воли кого-либо еще?
– Значит, твоя воля уже исчерпала себя? – прошипел Мику-ра.
– Нет. Просто сегодня я лететь не могу.
Мику-ра отошел куда-то к стене, оставив меня на ковре одного. Зачем я вообще пришел?
– Послушай, Тиа-ра, – вдруг материализовался законник рядом со мной. Чуть ближе, чем бы того хотелось. – Я знаю, что иногда слишком резок и, быть может, даже пытаюсь принимать решения вместо тебя. Ты прав: твоя воля есть закон. Ладно, так и есть! – отмахнулся он от кого-то невидимого.
Я молча кивнул.
– Но и ты должен понимать. В том мире, в котором мы сейчас находимся, воля отдельного человека, отличная от других – это слабость его народа. В данном случае – народа Огненного острова.
Ты должен понимать, что дело вовсе не в том, сколько храмовых птиц уничтожено и сколько еще осталось. Главный вопрос – сколько открытых ладоней поднимутся вверх, когда ты окажешься над Площадью. Что бы ни говорил Моту-ра, именно от этого будет зависеть свобода их воли – наша общая свобода. И пусть это противодействие продлится много лун, но пока в нем нет очевидного победителя – свобода воли не сломлена.
– Все это понятно, – в свою очередь смягчился я. – Но что я могу сделать, если действительно не в состоянии лететь, а? Или ты думаешь, что моей волей движет страх?
– Нет, я этого не говорил. Ты, кажется, уже доказал обратное.
– Тогда я не знаю, что сказать тебе еще… – выдохнул я.
– Я полечу, – вдруг сказал Бхад-ра, наездник и гость с Зеленого острова.
Откуда он вообще тут взялся? Могу поклясться, что еще несколько секунд назад в умме кроме нас были только два младших законника.
Мику-ра удивленно обернулся. И ответил медленно, с расстановкой:
– Будешь лететь? С чего вдруг?
– Ты сказал, что это нужно, разве нет?
– Да, сказал. Не тебе, правда, – прищурился законник. Не с подозрением, но с интересом. Хорошо знакомым мне хищным интересом. – Ладно, это уже любопытно. Только как насчет того, что на твоей птице нет оружия?
– Важным есть присутствие в небе дружественных наездников, ты ведь это имел в виду? Или я кажусь тебе недостаточно дружественным? – холодно, но без злобы произнес Бхад-ра.
– Нет, отчего же. Ты – чужак, и сам это знаешь, но причин тебе не доверять у меня нет. У нас нет, – быстро исправился Мику-ра. – Только вот еще вопрос: осознаешь ли ты достаточно ясно, что можешь потерять птицу или даже лишиться жизни?
– Думаешь, я так глуп? – снова ответил наездник с Зеленого острова вопросом на вопрос.
– Нет. Просто хочу, чтобы ты подтвердил это.
– Да, я понимаю это. Но это лучше, чем ждать развязки, как мы ждали на Зеленом острове. Мы дождались ее очень быстро. У вас получается чуть лучше. Так что я, пожалуй, поучаствую.
– Тогда решено, – Мику-ра коротко кивнул.
– Подожди! Это слишком опасно… для тебя, – вмешался в разговор я сам и тут же столкнулся с жестким взглядом законника. Он значил нечто вроде «не летишь сам – не мешай лететь другим!»
– Это не так уж важно сейчас. Я готов, – только и ответил Бхад-ра.
Я хотел сказать что-то еще, но не нашел, что именно.
Итак, небо над Огненным островом не будет открытым для храмовых птиц. Хоть в какой-то мере не будет открытым. Но почему-то я не почувствовал облегчения. К чувству ответственности за людей Огненного острова примешивалось чувство ответственности за чужого и почти незнакомого мне наездника. Он сам и его легкая, невооруженная и плохо защищенная птица могут оказаться напрасными жертвами – бессмысленными потерями, которые не помешают храмовым наездникам сделать свое неблагодарное дело.
И да, я чувствовал вину. Пусть даже вину мне внушил кто-то другой. Постоянно прислушивался к себе: может, я мог бы? И постоянно получал один и тот же ответ: нет, не мог бы. Выжимать травмированной ступней тугие ножные рычаги невозможно. И все равно ощущаю неосязаемое, прозрачное, но неприятное чувство вины.
Идти на Площадь во время Халку-мару я не захотел по ряду причин. Кроме того, делать там мне попросту нечего. Как и для любого наездника, моя роль на днях собраний – роль праздного свидетеля. Не самая завидная и почетная.
Мое место – рядом с птицей. Мне нравится быть здесь, особенно в те солнечные шаги, когда все площадки и проходы становятся совершенно безлюдными. Мне нравится слушать отдаленный шум, неизбежно производимый тысячами людей, собранных на ограниченном пространстве, – негромкий гул, который мягко смешивается с беззвучностью того места, где нахожусь я сам.
Птица Бхад-ра в небе – не больше ногтя. Но формы ее видны хорошо, легко различимы острые и тонкие крылья, узкий корпус, изящный, изогнутый вперед нос. Она описывает над островом круг за кругом неспешно, по ясной и простой траектории. На нее приятно смотреть, ею даже можно любоваться. Но только не в качестве оружия, конечно. В качестве оружия смотреть на нее можно было только с жалостью.
Храмовые птицы все-таки появляются – как всегда, не сразу, скрываясь в закатном свете. Традиционная уже тройка, призванная вселять ужас и смятение. Тональность толпы стала тревожной, я слышал это даже здесь.
Бхад-ра поднялся выше, и две машины сразу же пошли за ним. Очевидно, с некоторой опаской, не зная, чего ожидать от нового противника. Один из храмовников сохранял дистанцию позади, а второй – заложил широкую дугу, стараясь зайти сбоку.
Кажется, находясь там, в небе, я был бы спокойнее. Следить за событиями с земли тяжело и нервно.
Задрав голову и наблюдая за маневрами летающих машин, которые выглядели отсюда совершенно невинно и напоминали брачные игры жуков, я не сразу обратил внимание на новый запах. Терпкий, тяжелый – узнаваемый с детства смрад травяных факелов. Когда-то их использовали для ритуальных церемоний как очищающий дым. Со временем эта традиция сошла на нет, но запах запомнился. Его трудно забыть.
– Кому это пришло в голову жечь факел сейчас? – проворчал я себе под нос, но в ту же самую секунду увидел, как снижается в мою сторону третья птица. Пока что далеко, на расстоянии минуты полета, но двигалась она совершенно точно не к Площади, а прямо ко мне – к тому месту, где стоит Ши-те. Я увидел и тут же понял: густой, плотный дым, источаемый особыми травами, где-то рядом. И появился этот огонь здесь вовсе не случайно.
Ковыляя так быстро, как только могу, ищу источник дыма. Стены ближайших ум скрывают его, путаюсь в лабиринте ближайших проходов и арок. Очередной неосторожный шаг – и я взвыл от боли. Острой, как вонзившийся в ногу нож, и ослепительной, как вспышка.
Травяной факел лежал в пустой кладовой умме около площадки. Узкая, но высокая постройка похожа на трубу, из проема которой вверх поднимался характерный бурый дым. Трудно придумать что-то более ясное и эффективное для указания цели.
Кашляя от удушающего смрада, хватаю палку с намотанным на нее травяным шаром, выскакиваю в проход и бросаю в сторону, противоположную площадке. Бросок получился хорошим: прочертив в воздухе дымный след, факел падает довольно далеко – в паре десятков шагов, где-то между уммами. Увлекаемый сквозняками, дым ползет между постройками, рассеиваясь, теряя плотность и осязаемость.
Спустя полминуты храмовый наездник проносится на небольшой высоте в стороне от площадки, не в состоянии рассмотреть свою мишень. Без ясного ориентира увидеть Ши-те на земле не так уж просто. Особенно, если она стоит со сложенными крыльями и накрыта тканевым чехлом. Телескопическая стойка рядом с ней скорее отвлекает внимание, чем привлекает его. С воздуха все это похоже на что угодно, кроме механической птицы.
Через время Камо-те пролетает еще дальше от площадки, после чего набирает высоту и уходит вверх.
Он не нашел то, что искал. Но предатель – рядом. Иначе кто бы зажег этот факел?.. Дышу тяжело и пытаюсь держать в поле зрения все ближайшие арки одновременно.
Отсюда не видно, стреляют ли храмовники по Бхад-ра. Вероятно, стреляют, но он еще жив. И даже увел противников довольно далеко от Площади. Тем временем на ней самой уже почти пусто – увидев Камо-те в небе, люди укрылись в ближайших уммах и проходах, спрятались за каменными тумбами для выступлений, прижались к стенам, укрывающим от стрел.
Третий храмовник, безуспешно пытавшийся атаковать Ши-те на земле, выстрелил наугад два или три раза, не целясь ни в кого конкретно. При каждой такой попытке стрела ударяла в камень с оглушительным скрежетом, и от ближайшего укрытия в стороны бросались тени, фигуры, силуэты мужчин и женщин. Раздавались крики, но крики ужаса, а не боли. Уже вскоре храмовник повернул к закату. Туда же сразу отправились преследователи Бхад-ра. Солнце садилось, а им еще предстояло вернуться домой.
Рядом со мной, тяжело дыша, пробежал какой-то мужчина. Чуть позже стайка перепуганных женщин проследовала в свой умм-кан. Площадка перестала быть людной и, кажется, бояться больше нечего. Пока нечего. Если предатель и рядом, то уже никак себя не проявит. По гладкой стене уммы я сполз на плиты прохода и только сейчас почувствовал, как промок на спине хартунг, не смотря на вечерний холод.
А Бхад-ра… Вернулся. Взлетал чужаком, а приземлился своим. Пусть наездником, пусть беглецом со своего родного острова, но достойным делить с людьми Огненного острова их воду, пищу и общество.
И он, пожалуй, действительно этого достоин.
