17. Волны
Архипелаг попал в воздушное течение, и ход событий замер. Мы, они, механические птицы, их наездники и законники очутились в безвременье, где по-настоящему реальным казался только плотный и тяжелый ветер с лунной стороны. В этом потоке остров вздрагивал и ощутимо покачивался из стороны в сторону, лишая аппетита, покоя, сна и содержимого желудка.
Ветер гудел в колодцах умм, жалобно завывал разными голосами в арках, свистел в узких проходах. Все вместе это сливалось в одну тоскливую и бесконечно тягучую симфонию, сыгранную на тысяче инструментов одновременно.
– Не помню, чтобы качало так сильно, – проворчал Старик. Сейчас он выглядел особенно бледным и изможденным. Качку он переносил плохо, а сейчас, кажется, страдал особенно.
– Ты говоришь так каждый раз, когда начинаются ветра, – флегматично ответил я, думая о своем.
– В этот раз – точно. Не было никогда такого.
– Ладно, пусть так. Храмовые птицы летать не могут, и уже этому я благодарен.
– Ага. Будешь благодарен, когда остров в конце концов перевернется.
– Не преувеличивай. С Начала Памяти не перевернулся, и теперь не случится ничего.
– Но не качало так сильно раньше! – воскликнул Старик так, будто я не понимаю очевидной опасности.
– Ладно, пусть так. Давай подождем возвращения к Началу тут, не хочу никуда идти.
– Ох… – тяжело выдохнул Старик то ли разочарованный моим ответом, то ли справляясь с очередным приступом тошноты. – Никогда не было таких ветров.
В отличие от соседа, никаких проблем с качкой я не испытывал. Как, пожалуй, и любой другой наездник. По сравнению с тем, что приходится испытывать в седле механической птицы, о вибрации острова в воздушных течениях можно было просто забыть. Если, конечно, не думать о том, что однажды он может все-таки сорваться с невидимой привязи.
Другое дело – ночи… Множество звуков, которые создавали сильные ветры в умм-канах, начисто лишали меня покоя. И если заснуть на какое-то время все-таки удавалось, то уже скоро очередная воздушная волна возвращала обратно. Звала к себе заунывным голосом пустых проходов, забиралась в постель холодом сквозняков. И когда это произошло снова, я уже не смог уснуть. С легкой головной болью и невидимой пылью в глазах вышел в ночь.
Скоро утро. Небо над Архипелагом становилось серым, а звезды – все бледнее. Из темноты постепенно выступали очертания предметов: непроницаемая ночная мгла отступала к стенам, оставаясь там до утра темными сгустками. Я не знал точно, куда и зачем мне идти, но первое, что пришло в голову – отправиться к Ши-те. К своему молчаливому механическому другу, который рад встрече всегда.
В проходах непривычно пусто и неожиданно холодно. Ныряя в арку, легко наткнуться на очередную воздушную волну, которая вдруг превращает твой хартунг в парус. Она тащит вперед или назад и рычит угрожающе под каменным сводом.
В рассветном полумраке металлический корпус птицы выглядит как темное пятно на фоне светлых плит поверхности. Этот силуэт привычен, знаком, изучен в мельчайших деталях. И, пожалуй, именно поэтому я понял: что-то не так. Какая-то избыточная тень, какое-то неочевидное излишество абриса.
Еще мгновение – и я увидел движение. Короткая и едва заметная перемена во мраке под корпусом машины. Возможно, ничего серьезного, но я иду быстрее.
Когда до Ши-те осталось каких-то десять-пятнадцать шагов, из-под ее туловища вынырнула человеческая фигура. Словно материализовалась в мутном рассветном полумраке. Слишком темно, чтобы увидеть детали – только общие черты, едва различимый силуэт.
– Стой! – только и сказал я перед тем, как человек бросился бежать к арке на противоположной стороне площадки.
Я закричал, требуя остановиться, и побежал следом. Не знаю, зачем – бросился в погоню где-то на уровне рефлексов, инстинктивно и бездумно. Нырнул в арку, потом в еще одну… Перед глазами мелькали стены, проходы, входы в уммы и спина убегающего. В особо глубоких проходах я мчался за ним практически наощупь, иногда оказывался всего в нескольких шагах, но всякий раз снова отставал. Сердце бешено колотилось, а дыхания уже не хватало на то, чтобы кричать вслед. Да и не было в этом смысла.
Я почти схватил его за хартунг. В лицо ударил запах пота и еще какой-то смутно узнаваемый аромат.
…Резкая боль в ноге буквально оглушила. Вскрикнув, я кувыркнулся вперед. В следующее мгновение попытался вскочить на ноги, но тут же снова повалился на землю. Горизонт качнулся в глазах, и причина была вовсе не в воздушном течении.
Слышно, как затихают где-то в переплетениях умм шаги убегающего.
Через минуту, когда способность мыслить более-менее здраво вернулась, увидел его – невысокий каменный бордюр в проходе. Тот самый, о который я и споткнулся. Нелепая случайность, которая в темноте могла случиться как с преследователем, так и с преследуемым. Сегодня не повезло именно мне.
Тем временем ступня на глазах распухала и неприятно пульсировала. Где-то рядом послышались голоса людей, разбуженных моими возгласами и шумом этой короткой погони.
Он хотел лишить меня жизни. Это стало понятно немного позже, но совершенно отчетливо, без малейших сомнений. Незнакомец почти разобрал один сустав тяги крыла. И разобрал так, чтобы его заклинило не сразу во время прыжка, а уже в полете, при попытке развернуть оперение на полную ширину. Почти наверняка это был бы последний полет Ши-те. И последний мой полет.
И вот, что страшно: никто бы ничего не узнал. Никто бы ни о чем не догадался. Неисправность птицы – именно то, что может отправить наездника к Началу в любую минуту, в любой день. И никто никогда не узнает, почему это произошло.
Враг – среди нас. Он хорошо знает устройство механических птиц. Он хорошо знает, где находится моя машина. Он опасен так же, как опасны Камо-те в небе, может, еще опаснее.
Кто он? Тик-ра – человек-из-храма, стремящийся стать законником? Служители уверяют, на рассвете он собирал воду для утреннего омовения тех, кто не мог самостоятельно о себе позаботиться. Его видели у конденсатора в то самое время, когда я гнался за незнакомцем в полутемных проходах. А еще он понятия не имеет об устройстве механических птиц.
Может, один из странников? Не было на острове в ту ночь ни одного странника. Не было и не могло быть, ведь приземлиться здесь незаметно просто невозможно.
Кто же тогда? Кто?
Под вечер, оставшись наедине со своими мыслями, я вдруг понял: все может измениться в любую минуту. И неважно, насколько ты к этому готов. Я осознал это совершенно отчетливо и… захотел увидеть Миа-ку. Прямо сейчас, ничего не откладывая.
Решиться на встречу было проще, чем реализовать свое намерение. Весь день, взбудораженный произошедшим, я не очень-то берег травмированную ногу, и под вечер боль стала просто-таки нестерпимой. К умме женского рода Миа-ку я двигался, опираясь на стены и ограждения. Каждый шаг давался с трудом. И когда я буквально ввалился внутрь, мой вид, наверное, был ужасен. Пот стекал по вискам, а боль в ступне пульсировала еще сильнее, чем сразу после удара.
– Что случилось с тобой? – взволнованно спросила женщина вместо приветствия. Она поддержала меня под локоть и помогла опуститься на ковер.
– Ничего страшного, не волнуйся, – я попробовал ободряюще улыбнуться, но, кажется, получилось еще хуже. – Подвернул ногу, когда спрыгивал с птицы.
Миа-ку осуждающе покачала головой, и я сразу понял, что моя невинная ложь раскрыта. Раскрыта еще до того, как прозвучала в стенах этой уммы. Я никогда не умел врать убедительно.
– Послушай… Просто не могу пока рассказать тебе, что случилось, – тут же сдался я. – Но с ногой действительно не произошло ничего страшного. Мне пока больно ходить, и я, наверное, не смогу подняться в небо, но все пройдет. Через несколько дней.
Пока я говорил, Миа-ку поднялась на ноги и стала делать какую-то смесь из сухих трав. Доставая их из шкатулки как будто небрежными, но на самом деле очень точно выверенными порциями. Она связывала их в один дурно пахнущий пучок, а на мою реплику не ответила ни слова.
– Что ты делаешь? – спросил я, когда молчание затянулось.
– Помогу тебе. Боль уйдет.
– Ты и так помогаешь мне… Тем, что всегда остаешься рядом. Это важнее всего.
– Не ври мне никогда. Ясно? – попросила она, вдруг резко повернувшись и посмотрев прямо в глаза.
– Конечно… Я не буду.
– Хорошо. Жуй теперь, – сказала Миа-ку и протянула пучок трав, который по-прежнему не выглядел слишком аппетитно. А пах еще хуже, чем выглядел.
– Это точно мне нужно? – попробовал вяло сопротивляться я, хоть и больше всего на свете мечтал избавиться от этой боли. – Может, компресс или что-то в этом роде?
– Помогу тебе, – повторила женщина, села рядом и так нежно взяла мою руку, что я не мог не подчиниться.
Сжав зубами травяной узел, я отчетливо понял: вид и запах этого лекарства – не худшее в нем. По сравнению со вкусом они были даже приятными. К горлу стремительно подкатила тошнота, и я хотел было остановиться, но почувствовал дыхание Миа-ку на своей щеке и услышал ее голос:
– Прошу тебя сильно. Боль уйдет.
И я подчинился. Подчиняться ей легко и приятно. И, в общем, если бы Миа-ку попросила, я ел бы и камни.
– Шшш… – сказала она, когда горло сковал мучительный спазм.
Я умоляюще посмотрел в ее глаза, но взгляд Миа-ку был твердым. Твердым, нежным, требовательным, укоряющим и заботливым. Все вместе и одновременно.
– Что этфп… Приткп… – промычал я что-то нечленораздельное быстро немеющими губами.
Тело становилось необычно легким, а где-то в голове, в самом дальнем ее уголке кто-то играл на хабруке неизвестную мне мелодию. Чудесную мелодию. Тихо-тихо.
Сквозь боль, сквозь отвратительный вкус и запах, сквозь страхи и переживания последних лун я вдруг почувствовал себя пронзительно счастливым. Таким счастливым, каким не был никогда. Я не один. И теперь никогда не буду один. У меня есть человек, который беспокоится обо мне, что бы ни случилось, без оговорок, условий и сомнений. У меня есть Миа-ку.
Не переставая разжевывать жесткие сухие травы, я обернулся и посмотрел в ее лицо. Она улыбалась, и я улыбнулся в ответ. Тем временем мир быстро терял свои очертания и формы, постепенно погружаясь в отражения. В самые счастливые отражения, где были только я, Миа-ку и Тами-ра.