Имение самого влиятельного человека на всех лунах Галилея оказывается непритязательным и уединенным – оно расположено среди маленьких садиков с тихими уголками в тени спящего вулкана. С высоты полета открывается вид на желтую равнину, простирающуюся до самого горизонта, где клубится дым и висит марево от кипящей магмы. Мы приземляемся в крохотном крытом ангаре рядом с горным массивом. На стоянке всего один корабль – элегантное гоночное судно черного цвета. Орион жизнь бы отдала ради того, чтобы пролететь на такой штуке рядом с покрытыми пылью аэробайками. Наш корабль никто не встречает, мы паркуемся самостоятельно и идем к дому по мощеной белой дорожке из серного мела, которая заворачивает за угол и ведет нас к двери в торце здания. Небольшое имение скрыто от посторонних глаз невидимым импульсным куполом.

Наши сопровождающие чувствуют себя здесь как дома и первыми проходят через стальные ворота в зеленый внутренний дворик, снимают покрытые грязью скиперы, оставляют их у входа рядом с парой черных военных ботинок. Мы с Виргинией переглядываемся, но все же разуваемся. На мне тяжелые гравиботы, поэтому я вожусь дольше всех. Каждый сапог весит около девяти килограммов и крепится на ноге тремя парами застежек. Удивляюсь тому, насколько приятно касаться босыми ступнями травы. Удовольствие портит лишь то, что ноги изрядно пахнут. Непривычно входить в дом, видя у порога добрую дюжину пар вражеских сапог. Такое ощущение, будто я вторгаюсь в чью-то личную жизнь.

– Пожалуйста, подожди здесь, – говорит мне Вела. – Виргиния, Ромул желает сначала побеседовать с тобой наедине.

– Если моя жизнь окажется под угрозой, буду звать на помощь, – с улыбкой говорю я, заметив, что Мустанг колеблется.

Наконец, подмигнув мне на прощание, она уходит вместе с Велой, которая, разумеется, заметила, насколько мы близки. От взгляда этой много повидавшей на своем веку женщины ничего не скроешь, но она явно не ханжа. Остаюсь один в саду, слушаю, как звенят воздушные колокольчики, подвешенные на дереве. Внутренний сад занимает площадку тридцать шагов на тридцать. В десяти шагах от ворот начинается маленькая белая лестница, ведущая в дом. Гладкие стены из белого гипса покрыты плющом, плети которого пробираются внутрь дома. На плюще распустились оранжевые цветки, наполняющие воздух древесным терпким ароматом.

Дом построен анфиладой, залы и сады плавно перетекают друг в друга. Крыша отсутствует, но она, в общем-то, и не нужна – хозяева сами решают, когда пойдет дождь. С листьев крошечных лимонных деревьев после утреннего полива капает вода. Корни уходят в землю настолько глубоко, что дно белокаменного фонтана в центре сада пошло трещинами. Моя жена оказалась на виселице всего лишь за то, что осмелилась заглянуть в подобное место.

Каким странным и вместе с тем чудесным она сочла бы тот извилистый и тернистый путь, которым вела меня сюда судьба.

– Если хочешь, можешь съесть мандаринку, – раздается позади меня тонкий голосок. – Отец не станет ругаться.

Обернувшись, я вижу, что у других ворот, ведущих из главного атриума на тропинку, что поворачивает за домом налево, стоит ребенок. Девочке, должно быть, лет шесть. У нее в руках маленькая лопатка, штаны на коленях запачканы. Короткие волосы, бледное лицо, и глаза примерно на треть больше, чем у любой марсианской девчонки. Уже сейчас видно, что она вырастет высокой. За последние годы я видел много золотых детей. В центре ауреи тщательно охраняют их от посторонних взглядов, потому что боятся заказных убийств, отдают своих детей в частные интернаты или школы. Мне рассказывали, что на окраине другие обычаи. Здесь не убивают маленьких. Естественно, кто же признается открыто, что он – детоубийца?

– Привет, – ласково здороваюсь я непривычным, смущенным тоном.

Последний раз я так разговаривал с моими племянницами и племянниками. Вообще-то, я люблю детей, но сейчас в моей жизни для них совсем нет места.

– А ты – тот самый марсианин, да? – восхищенно спрашивает она.

– Меня зовут Дэрроу, – киваю я. – А тебя?

– Мое имя – Гайя Раа, – гордо сообщает она, подражая взрослым, но тут же забывает о своей напыщенности. – А ты правда раньше был алым? Я слышала, как папа рассказывал о тебе, – объясняет она. – Они думают, что раз у меня нет вот этого, – Гайя проводит пальцем по щеке по тому месту, где должен быть шрам, – значит у меня и ушей нет. А я хорошо умею лазить по деревьям, ну и вообще… – задорно улыбается она, кивая на увитые плющом стены.

– Я и сейчас алый, – отвечаю ей я. – Нельзя перестать быть самим собой.

– Правда? А с виду не скажешь…

Наверное, она не смотрела видео в сети, раз не знает, кто я такой.

– Может быть, дело не в том, как я выгляжу, а в том, что я делаю, – загадочно произношу я и тут же осекаюсь.

Ей всего шесть лет, а я разговариваю с ней как со взрослой. Черт его знает, поймет ли она мои слова. Личико Гайи скривилось в гримасе отвращения, и я боюсь, что совершил ошибку.

– А ты много алых видела, Гайя?

– Только в учебниках, – качает головой она. – Отец говорит, что нам не следует общаться с другими расами.

– А слуг у тебя разве нет?

– Слуг? – хихикает она, не сразу понимая, что я говорю серьезно. – Слуг я пока что не заслужила, – объясняет она, снова проводя рукой по щеке.

Мне не хочется даже думать о том, что этой очаровательной девчушке когда-нибудь предстоит скрываться в лесах училища, пытаясь сохранить свою жизнь. Или она станет не дичью, а охотником?

– И никогда не заслужишь, если не будешь так любезна оставить нашего гостя в покое! – произносит низкий хриплый голос откуда-то со стороны парадного входа в дом.

Прислонившись к дверному косяку, на пороге стоит Ромул Раа. Он кажется одновременно и безмятежным, и неистовым. Моего роста, но комплекцией пожиже, нос сломан в двух местах. Его правый глаз на треть больше моего, узкое свирепое лицо, левое веко рассечено шрамом, а на месте глазного яблока вставлен шар из иссиня-черного мрамора. Пухлые губы поджаты, на верхней губе еще три шрама. Длинные темно-золотистые волосы собраны в хвост. Если не считать следов от старых ран, его кожа безупречна, словно китайский фарфор. Но главное в нем не внешность, а манера держаться. Я сразу чувствую исходящее от него уверенное спокойствие. Складывается ощущение, что он стоял на этом месте всегда и…

…И как будто он знает меня всю жизнь. Раа подмигивает дочери, и я с удивлением ловлю себя на том, что он мне нравится. Мало того, мне самому безумно хочется понравиться этому человеку, про которого мне известно, что он настоящий тиран.

– И что скажешь о нашем марсианине? – спрашивает Ромул у дочери.

– Он – большой, – отвечает Гайя, – даже больше, чем вы, отец!

– Но не такой большой, как Телеманусы, – вставляю я.

– Ну, больше их никого и не бывает! – уверенно заявляет девочка, скрестив руки на груди.

– К сожалению, это неправда, – смеюсь я. – Знал я одного человека, до которого мне надо было расти примерно столько же, сколько тебе до меня.

– Быть такого не может! – ахает Гайя. – Он что, был черный?

– Да, – киваю я. – Его звали Рагнар Воларус. Он был меченым. Принцем из племени черных, которые живут на южном полюсе Марса и называют себя валькириями. Их народом правят женщины, летающие на грифонах. Сейчас со мной на Ио прибыла сестра Рагнара, – добавляю я, взглянув на Ромула.

– Летают на грифонах?! – поражается девочка, которая, наверное, еще этого не проходила. – А где же твой друг?

– Он умер, и по дороге в гости к твоему отцу мы отправили его прах к Солнцу.

– Ой, извини… – говорит она с искренним сожалением: дети всегда сочувствуют от всего сердца. – Ты поэтому такой грустный?

Неужели моя боль столь явно написана у меня на лице? Я морщусь от этой мысли. Ромул замечает мое напряжение и избавляет меня от необходимости отвечать:

– Гайя, тебя ищет твой дядя! Помидоры сами себя не посадят, правда?

Девочка машет мне на прощание и, повесив голову, уходит по тропинке. Смотрю ей вслед и запоздало понимаю, что нашему с Эо ребенку сейчас могло быть как раз шесть лет.

– Ты специально подстроил нашу встречу? – спрашиваю я у Ромула.

– А ты мне поверишь, если я скажу, что не делал этого? – отвечает он вопросом на вопрос и входит в сад.

– В последнее время я вообще мало кому верю…

– Это сохранит тебе жизнь, но не принесет счастья, – серьезно отвечает он.

Ромул говорит короткими, рублеными фразами – в манере выпускников гладиаторских академий. Такие люди не склонны к аффектации, лести, оскорблениям или интригам. В Ромуле есть прямота, что в наши дни встречается крайне редко.

– Этот дом когда-то принадлежал моему отцу, а до этого – отцу моего отца, – произносит Ромул, жестом приглашая меня присесть на одну из каменных скамеек. – Мне показалось, что это место идеально подходит для того, чтобы обсудить будущее моей семьи. И твоей тоже, – добавляет он, срывая с дерева мандарин и садясь напротив меня.

– Разве не странно вкладывать в это столько усилий? – спрашиваю я.

– Что ты имеешь в виду?

– Деревья, земля, трава, вода – здесь ведь ничего подобного не было.

– А человек прежде не умел приручать огонь. Так что перед тобой – подлинная красота, – с вызовом говорит он. – Эта луна – настоящий кошмар, но мы покорили ее благодаря разуму. Благодаря силе духа.

– А может, мы тут просто проездом? – усмехаюсь я.

– Правду говорят, мудрость – не твоя сильная сторона! – грозит мне пальцем Ромул.

– Мудростью не отличаюсь, – соглашаюсь я, – зато знаю, что такое смирение. Поверь мне, есть вещи, которые очень сильно отрезвляют…

– Так он правда держал тебя в клетке? – спрашивает Ромул. – Последний месяц у нас тут разные слухи ходили.

– Правда.

– Как это низко! – с отвращением морщится он. – Многое говорит о твоем враге…

– Твоя дочка не знает, кто я такой, – задумчиво произношу я, глядя на крошечные следы на мощеной дорожке.

Ромул сосредоточенно чистит мандарин, отрывая кожуру безупречно ровными полосками. Ему явно приятно, что я обратил внимание на его дочь.

– В моей семье детям доступ в сеть разрешается только с двенадцати лет. Человек должен расти среди природы, в окружении своих близких. А о чужом мнении моя дочь узнает тогда, когда будет иметь свое собственное, не раньше! Мы – не цифровые коды, а живые люди из плоти и крови, и я хочу, чтобы Гайя хорошенько усвоила это, прежде чем столкнется с миром.

– Поэтому здесь нет прислуги?

– Прислуга есть, но я не хотел, чтобы посторонние видели тебя. К тому же они никакого отношения к Гайе не имеют. Разве хорошие родители позволят, чтобы у ребенка были слуги? – спрашивает он, явно испытывая отвращение при одной мысли об этом. – Дитя, уверенное в собственной вседозволенности, воображает себя пупом земли. Знаешь, почему центр превратился в этакий Вавилон? Потому что ауреи в детстве не слышали слова «нет»! Вспомни свое училище: сексуальное рабство, убийства, каннибализм между кровными братьями! – удрученно качает головой он. – Варварство! Предки бы такого никогда не допустили! Но золотые центра забыли, что жестокость должна быть оправданной. Насилие – это инструмент, оно должно шокировать людей, менять их сознание, ауреи же возвели его в норму, сделали чуть ли не религией. Они создали культуру эксплуатации и считают, что главное в жизни – секс и власть, а когда им говорят «нет», выхватывают меч и силой добиваются желаемого.

– Как они и поступили с твоим народом, – киваю я.

– Совершенно верно, – соглашается он. – Так и мы поступаем с твоим.

Ромул заканчивает чистить мандарин, и у меня появляется ощущение, что он снимает скальп с чьей-то головы. Резким движением он разделяет очищенный фрукт пополам и кидает половину мне.

– Я не склонен к романтическим воззрениям. Не пытаюсь оправдать тот факт, что твой народ находится в подчинении у моего. Мы поступаем жестоко, но такова необходимость.

По дороге на Ио Мустанг рассказала мне, что вместо подушки Ромул кладет под голову камень с развалин древнеримского форума. Его нельзя назвать добрым человеком, по крайней мере по отношению к его врагам, а я – его враг, несмотря на все его гостеприимство.

– При всем желании я не могу забыть о том, что ты – тиран. Сидишь тут и думаешь, что золотые Ио более цивилизованны, чем жители Луны, потому что вы следуете своему кодексу чести, предпочитаете скромный образ жизни и у вас больше самообладания. Однако дисциплинированность еще не говорит о более высоком уровне развития.

– Разве? Порядок – это не показатель цивилизованности? Умение обуздать животные инстинкты и добиться стабильности тоже не имеет значения? – спрашивает он, откусывая от мандарина небольшие кусочки.

– Не является, – отвечаю я и кладу оранжевые дольки на камень. – Но я здесь не затем, чтобы обсуждать философские или политические вопросы.

– Слава Юпитеру! Боюсь, в этих материях мы вряд ли найдем с тобой общий язык, – улыбается он, пристально наблюдая за мной.

– Да, у меня совсем другая цель: поговорить о предмете, в котором мы оба разбираемся лучше всего. О войне.

– О, эта старая неприятная подруга, – качает головой он, бросив взгляд на дверь, чтобы убедиться в том, что мы одни. – Но прежде чем перейти к делу, позволь задать тебе вопрос личного характера.

– Если так нужно – пожалуйста.

– Ты знаешь, что мои отец и дочь погибли на твоей церемонии триумфа на Марсе?

– Знаю.

– В некотором смысле с того момента все и началось. Ты видел, как это произошло?

– Видел.

– Все действительно было так, как говорят?

– Кто говорит? И как было?

– Говорят, что Антония Северус-Юлия топтала череп моей дочери до тех пор, пока не проломила его. Мы с женой желаем знать, правда ли это. Так нам рассказал очевидец, которому удалось спастись.

– Да, – коротко отвечаю я, – это правда.

– Она страдала? – Ромул судорожно сжимает мандарин, из него капает сок.

Вообще-то, на церемонии я не обратил особого внимания на эту девушку. Но впоследствии проклятая ночь снилась мне сотни раз, и я не единожды пожалел, что у меня такая хорошая память. На дочери Ромула было серое платье с вышитым драконом, извергающим пламя. Она пыталась убежать и спрятаться за фонтаном, но проходивший мимо Виксус ударил ее хлыстом по щиколоткам. Рыдая, она попыталась отползти в сторону, но Антония прикончила ее.

– Страдала. Несколько минут.

– Она плакала?

– Да, но пощады не просила.

Ромул смотрит на железные ворота своего уединенного дома, за которыми простирается огромная голая равнина, где ветер гоняет серную пыль. Я понимаю его боль, тяжелое, безмерное горе, которое охватывает тех, кто любил нежное, хрупкое создание, неспособное сопротивляться жестокости этого мира. Его дочь выросла здесь, окруженная любовью и заботой, а потом отправилась на поиски приключений и узнала, что такое смертельный страх.

– Правда может быть жестокой, но лишь она имеет ценность, – тихо произносит он. – Благодарю тебя за твои слова. Мне тоже нужно тебе кое-что рассказать, и, боюсь, моя правда придется тебе не по нраву…

– Сначала скажи: я – не единственный гость в твоем доме? – спрашиваю я, и Ромул вздрагивает от удивления. – У двери стоят военные сапоги, явно начищенные для того, чтобы носить их на корабле, и покрытые налипшей на них местной пылью. Я не оскорблен, не волнуйся. Когда ты не явился на назначенное место встречи в пустыне, я сразу заподозрил нечто подобное.

– Надеюсь, ты понимаешь, что я не хочу принимать необдуманных решений или действовать опрометчиво.

– Понимаю.

– Два месяца назад я был против планов Виргинии и не хотел участвовать в мирных переговорах. Она отправилась туда самовольно, заручившись поддержкой тех, кого напугали масштабы понесенных нами потерь. Я верю в войну лишь до тех пор, пока она является эффективным политическим инструментом. На тот момент я решил, что наши позиции слишком слабы и, прежде чем вести мирные переговоры, надо одержать хотя бы пару побед. Заключить перемирие тогда означало просто-напросто сдаться. Я рассуждал логично, но слова расходились с делом, и до побед так и не дошло. Император Фабий… умеет действовать эффективно. Как бы я ни презирал центр и всю их культуру, они сумели хорошо натаскать убийц, наладить прекрасное снабжение и поддержку войск. Мы против них – как лилипут против великана. Теперь появился ты. Заключив мир на этом этапе, я могу добиться большего, продолжать войну бессмысленно. Поэтому мне нужно взвесить все за и против.

Иными словами, Ромул собирается использовать меня, чтобы надавить на правительницу и вынудить ее пойти на выгодные для него условия. Война ему неинтересна. Он преследует исключительно свои цели. Приехав на Ио, я многим рисковал, но надеялся, что Ромул жаждет мести после года войны с Октавией. Однако я не учел того, что в жилах Ромула Раа, судя по всему, течет очень холодная кровь.

– И кого же прислала верховная правительница? – спрашиваю я.

– А как ты думаешь? – довольно улыбается он.