Ураган начинается, когда мы карабкаемся по скалистому отрогу горы. Вскоре мы перестаем видеть дальше своего носа. Серые острые снежинки колют нас, словно стальными иглами. Метель скрывает все: небо, лед, горы на материке. Мы идем согнувшись в три погибели, щуримся в щели капюшонов-балаклав. Лед хрустит под ногами, завывания ветра оглушительны, словно шум водопада. Упорно передвигаю ноги, заставляя себя двигаться дальше. Мы с Мустанг и Холидей связаны веревкой – так делают черные, чтобы не потеряться во время шторма. Рагнар шагает впереди; как он тут ориентируется, мне совершенно непонятно.

Черный возвращается к нам, легко перепрыгивая с камня на камень, и делает знак следовать за ним.

Легко сказать: в нашем крошечном мирке бушуют яростные стихии. Горы скрыты под белым покровом, нависающие над нами скалы – единственная защита от ветра. Мы карабкаемся по острым черным камням, раздирая о них перчатки, а ураганные порывы упорно пытаются сбросить нас в очередную расселину или бездонное ущелье. Мы все еще живы только благодаря физической нагрузке. Холидей и Мустанг двигаются быстро, и через час такого ужасного путешествия Рагнар приводит нас к проходу в горах. Ураган немного стихает. Внизу на горном склоне виднеются очертания подбившего нас корабля.

Мне жаль этого красавца. Очертаниями напоминает акулу, роскошный, усыпанный звездами хвост говорит о том, что это длинное изящное гоночное судно сошло со знаменитых верфей Ганимеда. Чьи-то руки с любовью выкрасили его в алый и серебряный цвета. А теперь обломки почерневшего корпуса раскиданы по всему горному хребту. Кассию – если это и правда он гнался за нами – пришлось нелегко. Хвостовую часть корабля оторвало, она лежит примерно в полукилометре от остального корпуса. Кажется, что рядом никого нет. Холидей проводит рекогносцировку, используя оптический прицел винтовки, – никаких признаков жизни или движения.

– Тут что-то не так, – шепчет Мустанг, присаживаясь рядом со мной на корточки. С лезвия на ее плече на меня смотрит физиономия ее отца.

– Ветер против нас, запахов не разобрать, – кивает Рагнар; его черные глаза обшаривают горные пики в поисках угрозы.

– Мы не можем рисковать. Вдруг они откроют огонь из засады? – говорю я, чувствуя, как шторм снова набирает силу. – Надо спешить туда! Холидей, прикроешь нас! – командую я.

Серая выкапывает в снегу небольшой окоп, ложится в него и закрывается термоодеялом. Мы засыпаем ее снегом поверх одеяла, торчит только дуло винтовки. Потом Рагнар съезжает вниз по склону, чтобы заняться хвостовой частью корабля, а мы с Виргинией бежим к корпусу.

Пригнувшись, пробираемся по камням, нас подгоняет с новой силой задувший ураганный ветер, и корабль мы видим, лишь подойдя к нему на пятнадцать метров. Последние метры ползем по-пластунски, находим пробоину в фюзеляже – как раз в том месте, куда попала торпеда Рагнара. Вообще-то, я ожидал увидеть лагерь боевых цветов и золотых, готовящихся выследить нас, а этот корабль напоминает сведенный судорогой труп. Энергоснабжение то включается, то отключается. Внутри стоит гулкая пустота, темно, хоть глаз выколи. Мы движемся к центру судна, и тут я слышу, как на пол гулко падают большие капли. По запаху я не глядя понимаю, что это кровь. В пассажирском отсеке находим на полу дюжину серых. Они в лепешку расшиблись, когда корабль упал и напоролся на скалы. Мустанг опускается на колени рядом с искалеченным телом одного из серых и внимательно осматривает его форму.

– Дэрроу, гляди! – Она оттягивает мертвецу воротник и показывает татуировку.

Цифровые чернила продолжают мерцать даже на мертвой плоти. Легион XIII! Значит, здесь и правда был Кассий. Вращая ручку лезвия, меняю форму извивающегося клинка, делая его более коротким и широким, – с таким оружием легче управляться в тесных коридорах корабля.

На борту никаких признаков жизни, Кассия и след простыл. В остове корабля гуляет ветер. Под ногами у нас потолок, а над головой – пол, от этого странно кружится голова. С потолка, словно внутренности разодранного животного, свисают сиденья и пряжки ремней. Корабль содрогается и оживает: вспыхивает свет, и мы видим десятки разбитых планшетов, осколки посуды и жевательные резинки. Из трещины в металлической стене капают сточные воды. Вокруг все снова погружается во тьму. Мустанг дергает меня за рукав и показывает на разбитое окно отсека, за которым виднеются странные следы на снегу. В тусклом свете можно разглядеть темные полосы крови. Мустанг жестами спрашивает у меня: «Медведь?» – и я киваю. Видимо, зверь наткнулся на обломки судна и решил полакомиться останками членов дипломатической миссии. Меня передергивает от того, как жестоко обошлась судьба с благородным Кассием.

Из дальней части корабля до нас доносится шумное чавканье. Гризли! Мы крадемся вперед, заранее ощущая ужас от того, что нам предстоит увидеть, и наконец входим в пассажирский салон. После училища мы на всю жизнь запомнили звук, с которым зубы вгрызаются в сырое мясо, но зрелище все равно ужасающее, даже для меня. Золотые свисают с потолка вверх ногами в страховочных сетках, словно запутавшиеся в паутине мухи, ноги у большинства перебиты погнувшейся арматурой. Под ними скорчились пять чудищ: жесткий мех когда-то был белоснежным, а теперь посерел от грязи и весь заляпан пятнами крови. Они обгладывают мертвые тела. Головы у жутких хищников совсем как у огромных медведей, но во взгляде черных холодных глаз светится разум. Они передвигаются на задних лапах. Самый крупный зверь из стаи поворачивается к нам, и тут на корабле снова загорается свет. Из-под медвежьей шкуры видны мускулистые руки, густо намазанные тюленьим жиром, чтобы защитить кожу от мороза, и испачканные кровью освежеванных золотых. Каннибалы успели встретиться с нами взглядом, один из стаи что-то кричит, но слов мне не разобрать.

На корабле снова вырубается электричество, и мы оказываемся в полной темноте.

Первый людоед двигается в нашу сторону, остальные следуют за ним. В темноте видны нечеткие очертания фигур. Превращаю лезвие в хлыст и одним жестким ударом выбиваю у главаря из рук нож, разрубаю нагрудник и ключицы до самого сердца. Потом быстро отхожу в сторону, чтобы огромная туша не придавила меня. Он падает навзничь, Мустанг отрубает ему голову и отскакивает в сторону. Людоед, истекая кровью, валится на пол позади моей спутницы и корчится в агонии.

Раздается рев, и другой каннибал метает в нас копье с зазубренным железным наконечником. Успеваю пригнуться и ударить левой рукой вверх, изменив траекторию полета копья так, что оно проносится ровно над головой Виргинии. Стоит мне разогнуться, как на меня тут же кидается еще один черный, ростом с меня, но сильнее, скорее похожий на животное, чем на человека. Он застает меня врасплох, все его движения безумны и хаотичны. Прижав меня к стене, он щелкает почерневшими заостренными зубами прямо у моего лица. На корабле снова вспыхивает свет, и я вижу язвы вокруг рта людоеда. Не могу пошевелить руками, но, когда он пытается откусить мне нос, все же умудряюсь увернуться, подставляя нижнюю челюсть. По шее хлещет кровь, я ору от боли, и тут он снова клацает зубами, пытаясь растерзать мое лицо. Свет гаснет, монстр уже готов сожрать меня заживо, правой рукой он пытается проткнуть ножом тюленью шкуру, вогнать лезвие между ребер и добраться до сердца, но ткань костюма выдерживает.

Внезапно каннибал обмякает, и его тело валится на пол – Мустанг атаковала его сзади и перебила позвоночник.

В сантиметрах от меня пролетает что-то черное и вонзается в мою подругу, сбивая ее с ног. Из левого плеча торчит обломок стрелы, и Мустанг со стоном падает на пол. Я прикрываю ее, бросаясь на трех оставшихся черных. Один готовится выпустить вторую стрелу, другой поднимает огромный топор, а третий подносит громадный изогнутый рог к губам, точнее – к отверстию в шлеме из медвежьей головы.

И тут откуда-то снаружи доносится леденящий кровь вой. Снова все погружается во мрак. В темноте возникают расплывчатые очертания еще одной фигуры. Тени бросаются друг на друга. Металл рассекает плоть. Когда снова зажигается свет, я вижу Рагнара, который сжимает в правой руке голову одного из черных, а левой вытаскивает лезвие из груди другого людоеда. Третья пожирательница трупов швыряет на пол сломанный лук, выхватывает нож и, совершенно обезумев, кидается на Рагнара. Он отсекает ей руку, но она не чувствует боли и отскакивает в сторону. Рагнар нагоняет черную, срывает с нее шлем, оказывается, что это молодая девушка. Лицо выкрашено белой краской, ноздри раздуваются так широко, что она похожа на змею. Под глазами множество ритуальных шрамов. Ей не больше восемнадцати. Она с восхищением смотрит на великана Рагнара – он высок даже для черного – и что-то шепчет. А потом ее блуждающий взгляд падает на татуировки на его лице.

– Vjrnak, – шепчет она, но не с ужасом, а в лихорадочном возбуждении. – Tnak ruhr. Ljarfor aesir! – выдыхает черная, закрывает глаза, и Рагнар отрубает ей голову.

– Ты цела? – бросаюсь я к Виргинии, но она уже поднялась на ноги, хотя из-под ключицы торчит обломок стрелы.

– Что она сказала? – спрашивает Мустанг, не отвечая на мой вопрос. – Ты лучше меня знаешь язык нагалей!

– Я не разобрал, это диалект какой-то, – отвечаю я.

Черная говорила чересчур гортанно, но Рагнар, конечно, все понял.

– О меченый сын, убей меня, и я воссияю золотой! – объясняет Рагнар. – Пожиратели едят все, что найдут, – он кивает в сторону мертвых ауреев, – но тот, кто вкусит плоть богов, обретет бессмертие. Сюда придут и другие.

– Даже в такой ураган? – недоверчиво спрашиваю я. – Разве грифоны могут летать в такую погоду?

– Эти твари не летают на грифонах, – скривившись от отвращения, сообщает он нам. – Они будут искать укрытие.

– Как насчет второй половины корабля? – не унимается Мустанг. – Нашел припасы? Там кто-то есть?

– Тела. Корабельные орудия, – качает головой Рагнар.

Отправляю его за Холидей – прикрытие нам больше не требуется. Мы с Виргинией собираемся обшарить корабль в поисках снаряжения, но я стою на месте, словно парализованный, и зачарованно смотрю на остатки жуткого пиршества. Возможно, золотые – наши враги, но здесь совершенно по-другому понимаешь, что твоя жизнь гроша ломаного не стоит. В произошедшем есть зловещая ирония: никто не говорит о морали, но ведь ауреи сами внушили священный ужас местным представителям низших цветов, чтобы управлять ими железной рукой. Так что несчастных засранцев сожрали их собственные домашние любимцы.

Мустанг склонилась над одним из черных, морщась от боли в простреленном плече, из которого все еще торчал обломок древка.

– Ничего не случилось? – спрашивает она, заметив, что я молчу.

– Они были еще живы, когда пришли эти чудовища. Просто застряли в паутине, – отзываюсь я, показывая на сломанный ноготь одного из золотых.

Мустанг печально кивает и протягивает мне свою находку. Сняла с черного шесть колец братств, которые выдают в училище. Два кипариса братства Плутона, сова Минервы, молния Юпитера, олень Дианы и еще одно, братства Марса. Беру украшенное волчьей головой кольцо и кручу в руках.

– Надо найти его! – твердо произносит Мустанг.

Смотрю на подвешенных вниз головой золотых. У них нет ни глаз, ни языков, но даже по изуродованным лицам ясно, что моего бывшего друга тут нет. Мы обходим остальные помещения и обнаруживаем несколько небольших кают люкс. В одном из шкафов Мустанг находит красивую кожаную шкатулку, в которой лежат несколько пар часов и крошечные серебряные сережки с жемчужинами.

– Кассий был здесь, – тихо говорит она.

– Это его часы?

– Не знаю, но это мои сережки.

Помогаю Мустанг вытащить стрелу из плеча прямо здесь, в каюте Кассия. Она молча терпит, пока я отламываю наконечник, прижимаю ее к стене и быстрым рывком выдергиваю древко. Золотая сгибается пополам от боли, а я присаживаюсь на край упавшего с потолка матраса и смотрю на нее. Мустанг не любит, когда к ней прикасаются, если она ранена.

– Заканчивай, – выпрямившись, сквозь зубы говорит она.

Специальным медицинским пистолетом накладываю блестящие полоски регенератора спереди и сзади, ровно под ключицей. Повязка остановит кровотечение и восстановит ткани, но рана не заживет моментально, и еще несколько дней Мустанг будет двигаться медленнее обычного. Натягиваю тюленью шкуру обратно на обнаженное плечо. Золотая сама застегивает комбинезон спереди, прежде чем заняться моей раной. Воздух наполняется ее дыханием, мы так близки, что я как будто ощущаю запах тающего на ее волосах снега. Она приставляет медпистолет к моей челюсти и наносит на рану тонкий слой микроорганизмов, которые проникают в поры и застывают, образуя похожее на плоть антибактериальное покрытие. Рука чуть дольше, чем нужно, остается у меня на затылке, пальцы гладят меня по волосам, словно Мустанг хочет сказать что-то, но никак не может подобрать слова. Она молчит, и тут возвращаются Холидей и Рагнар. Холидей зовет меня, я сжимаю здоровое плечо Мустанг и выхожу из каюты.

Бо́льшая часть экипировки утеряна. В футлярах не хватает нескольких комплектов оптики, оружие пропало, кое-какие вещи разбросало по горам, когда корабль развалился и из грузового отсека все выпало. Остальное либо уничтожено черными, либо поломалось во время кораблекрушения. Мне не удается найти ничего, кроме антенны от передатчика и интеркома.

По мнению Рагнара, Кассий и выжившие воины его отряда – около пятнадцати человек – покинули корабль за несколько часов до нашего появления и забрали с собой все, что могли унести. Пожиратели напали на корабль сразу после крушения, иначе Кассий не оставил бы других золотых на верную погибель. Мустанг считает, что он прав, особенно когда обнаруживает нескольких мертвых пожирателей рядом с кабиной пилотов: значит, Кассий и его люди отбивались от них при отступлении. Трупы уже запорошило снегом. Мы выкидываем тела посвежее за борт: вдруг сюда придет кто-нибудь пострашнее пожирателей.

Обшарив весь корабль в поисках припасов, мы с Виргинией и Холидей блокируем входы в наш отсек, запечатывая двери с помощью сварочных аппаратов, обнаруженных в подсобке. Кассий забрал с собой оружие и зимнюю экипировку, но вода в цистерне еще не замерзла, да и еды тут полно.

В нашем укрытии довольно уютно. Благодаря изоляции удается нагреть помещение теплом собственных тел. Свет двух аварийных ламп янтарного цвета окрашивает все вокруг в мягкие оранжевые тона. Холидей находит резервный генератор и электроплитку и закатывает настоящий пир – готовит пасту с соусом маринара и сосисками. Мы с Рагнаром прокладываем курс к Шпилям, а Мустанг разбирает провиант и набивает тем, что уцелело, военные рюкзаки, которые нашла в кладовке.

Холидей ставит передо мной и Рагнаром тарелки с пастой, и я тут же обжигаю язык, лишь теперь понимая, что чертовски проголодался. Рагнар пихает меня в бок и молча указывает взглядом на то, как Холидей подает тарелку Виргинии, кивает и отходит в сторону. Мустанг с трудом сдерживает улыбку. Мы вчетвером едим в полной тишине, нарушаемой лишь звоном вилок. За окном завывает ветер, скрипят перекрытия корабля. Перед крошечными иллюминаторами скапливаются серые сугробы, но мы выходим, лишь убедившись, что какие-то странные существа уже забрали выкинутые для них трупы.

– Каково это – провести детство в таком месте? – спрашивает Мустанг у Рагнара.

Она сидит, прислонившись спиной к стене и скрестив ноги по-турецки. Я расположился неподалеку от нее на матрасе, который притащил Рагнар, и доедаю третью порцию пасты. Нас с Виргинией разделяет только лежащий на полу рюкзак.

– Это мой дом. Больше я нигде не бывал.

– Но теперь-то ты многое видел!

– Похоже на детскую площадку, – с нежностью улыбается он. – Мир вне дома такой огромный, но при этом такой тесный. Люди замуровывают себя в коробках. Сидят в четырех стенах – за столами, в машинах, на кораблях. А наш мир маленький, но безграничный… – начинает рассказывать Рагнар и вскоре так увлекается, что его уже не остановить.

Сначала он говорит медленно и неуверенно, но потом понимает, что мы внимательно и с интересом слушаем его. Оказывается, в детстве Рагни обожал купаться в проруби, был очень застенчив и медлителен, тощ и неуклюж. Когда его побил кто-то из мальчишек, мать впервые взяла его полетать на грифоне и велела держаться за нее, объяснив, что именно его руки и сила воли не дадут ему упасть.

– Она взлетала все выше и выше, пока воздух не стал разреженным и я не продрог до костей. Она ждала, что я разожму руки, устану. Вот только мать не заметила, что я связал запястья вместе, чтобы не упасть. В тот раз я подошел ближе всего к Великой матери-смерти.

Его мать Алия Воларус, Снежная Воробьиха, легендарная личность среди черных, была известна своим глубоким почтением к богам. Дочь кочевника, она стала королевой Шпилей, вознеслась на самый верх и была признана правительницей всех кланов. Она настолько предана ауреям, что, получив власть, в благодарность за это отдала им в услужение четверых своих детей и оставила с собой лишь одну дочь Сефи.

– Она похожа на моего отца, – тихо произносит Мустанг.

– Бедные засранцы, – бормочет Холидей. – Моя вот мама пекла мне печенье и учила курицу ощипывать.

– А отец? – спрашиваю я.

– Та еще сволочь, – пожимает плечами она. – История банальна до неприличия: по семье в каждом порту, как и положено легионеру. Мне достались его глаза, а Триггу – мамины.

– А я никогда не знал моего первого отца, – говорит Рагнар, имея в виду своего биологического родителя.

Черные женщины полигамны, они могут иметь семь детей от семерых разных мужчин. Те же обязаны защищать все потомство.

– Он стал рабом еще до моего рождения. Мать никогда не произносила его имени вслух. Я даже не знаю, жив ли он…

– Это можно узнать, – заверяет его Мустанг, – надо пробить его по базе данных Бюро стандартов. Выяснить, что с ним произошло, непросто, но возможно. Если ты, конечно, хочешь.

– Да. Я хотел бы знать, – медленно кивает он, ошеломленный этим неожиданным предложением.

Холидей смотрит на Мустанг уже совсем не так, как перед отлетом с Фобоса, и меня поражает, насколько легко мы четверо, представители разных миров, находим общий язык.

– С твоим отцом все ясно. А что у тебя за мама? Выглядит она фригидной…

– Это моя мачеха. Ей на меня плевать. Ее всегда интересовал только Адриус. Моя мама умерла, когда я была маленькой. Она была доброй, веселой и… и очень грустной.

– Почему? – не отстает от нее Холидей.

– Холидей…

Всеми силами пытаюсь свернуть этот разговор. Я никогда не спрашивал Виргинию о ее матери, а сама она не рассказывала. Как будто эта тема хранилась в маленькой шкатулке в самой глубине ее души и о ней строго-настрого запрещалось говорить. Однако сегодня Мустанг решила сделать исключение.

– Все в порядке, Дэрроу, – успокаивает меня она, подтягивает коленки к подбородку и рассказывает: – Когда мне было шесть лет, мама снова забеременела. Оказалось, она ждет девочку. Врач пришел к выводу, что при родах возможны осложнения, и порекомендовал ей пройти курс лечения. Но отец заявил: если ребенок не способен сам появиться на свет, он не заслуживает жизни. Мы умеем летать к далеким звездам, изменять ландшафт планет, однако по решению отца моей сестре суждено было умереть в утробе матери.

– Какого хрена?! – бормочет Холидей. – Сделали бы ей клеточную терапию! У вас же куча денег…

– Надо сохранять чистоту породы, – поясняет Мустанг.

– Но это безумие!

– Вот такая у меня семья. Мама так и не оправилась. Она то и дело начинала плакать ни с того ни с сего. Все время смотрела в окно. А потом как-то вечером пошла прогуляться по Карагмору – эта усадьба была свадебным подарком отца. Он в тот день уехал по делам в Эгею. Домой мама не вернулась… ее нашли на камнях около утеса. Отец сказал мне, что она оступилась. Думаю, если бы он был жив, то и сейчас утверждал бы то же самое…

– Мне очень жаль, – тихо произносит Холидей.

– Мне тоже.

– И если вам интересно, то именно поэтому я с вами, – вдруг добавляет Мустанг. – Мой отец был великим человеком, но во многом он ошибался. Он был жесток. Если у меня есть шанс прожить жизнь по-другому, то я его не упущу, – глядя мне в глаза, произносит она.