Исламский вилайят Дагестан…

После того как русская власть на Кавказе рухнула в считаные дни, в республики пришла власть национальная. Но она продержалась даже меньше, чем Временное правительство в семнадцатом, за сто лет до этого. Потому что люди не хотели демократии, люди хотели порядка. И демократию не положишь в рот. Удивительно, но несмотря на то, что люди смотрели телевидение и точно знали, что происходило и происходит на Ближнем Востоке, люди в дагестанских городах в большинстве своем относились к приходу исламских радикалов положительно, даже встречали их. Так было ровно по той же самой причине, почему сто лет назад не воспротивились приходу к власти большевиков – потому что большевики несли с собой порядок. После бардака многие стали ценить порядок, пусть жестокий, но порядок.

Вилайят Дагестан – это было государство без определенной территории, оно однозначно включало в себя Махачкалу, второй эпицентр ваххабизма был на севере, близко к линии размежевания, и включал в себя Буйнакск. На большей части горного Дагестана власть держали либо отряды самообороны в селениях, чаще всего основанные на базе бывших РОВД (в РОВД все равно служили свои, не с Марса прилетевшие), либо поднявшиеся в горы в родные селения отряды криминала, политических боевиков и просто отморозков, которым нечего было терять и больше не было работы. Все они уходили в горы и занимали оборону. Понятное дело, что «оборонцев» надо кормить, а земля Дагестана – это тебе не Краснодарский край, и толпы бездельников, которые хотят не только хлеба кусок, но и маслица на него, а то и икорки, сельское хозяйство, контрабанда и примитив типа выгона самогона не прокормят. Таким образом налаживались какие-то коммерческие, контрабандные связи, и на них ситуация как-то держалась. Пришлые тоже понимали, что они пришли на чужую землю, и это значило, что возбухать противопоказано.

Хотя и очень хотелось.

В Махачкале повторилась ситуация девяностых годов, когда отряды «Талибана», в основном состоящие из малограмотных молодых парней, говорящих на пушту, стали хозяевами почти двухмиллионного столичного города, в котором была даже Академия наук и в котором большинство говорило на дари. Хозяевами Кабула талибы были только пять лет, но крови за это время пролилось очень и очень много.

Прежде всего ваххабиты выпустили омру (указ), согласно которому, утверждая принцип «Ла иллахи илла Ллагъ», все органы власти, ранее существовавшие в Дагестане, объявлялись куфарскими и отменялись, равно как и все законы. Отменялась также Конституция, вместо нее – Коран, вместо законов – шариат, вместо судов всех уровней – исламские суды, возглавляемые Верховным кадием Дагестана. Главой государства стал валий виляйята. Вторым указом объявлялся «тотальный джихад» как внешним, так и внутренним врагам вилайята.

Государство окончательно кончилось. Перестали платить зарплаты и пенсии, прекратили работу все госучреждения. Население покидало город. Работала только самая примитивная, кустарная промышленность и торговля. И это несмотря на то, что омром отменили все налоги, оставили только закят. Правда, лазейка была – согласно шариату, если надо вести джихад и общак правоверных (байтулмал) пуст, то амир имеет право объявить чрезвычайный сбор и собрать денег, сколько надо. А так как велся даже не простой джихад, а тотальный… дальше понятно, в общем. Можно не объяснять.

Далее начался грабеж. Вошедшие в город амиры сначала все были в центре, но потом, поняв, что город их, растеклись по пригородам, захватывать богатые виллы и обращать их в свою собственность. Хозяева этих вилл давно были кто в Сочи, кто в Москве, кто в Турции, кто в ОАЭ. Расхватывались машины – дефицит был именно с ними.

Тут же начали бороться за нравственность. В Дагестане – интересная и самобытная эстрада, это связано с большим количеством молодежи, взаимопроникновением русской и дагестанских культур и наличием в республике значительного количества языков – на каждом из них были певцы и были слушатели. Ваххабиты объявили омром, что исполнение любых песен кроме нашид, песен религиозного содержания, а также исполнение и прослушивание музыки карается смертью. Кого-то из певиц притащили на площадь и забили камнями до смерти за развратность… но даже у моджахедов были расхождения, то ли это действительно известная певица, то ли просто певичка из какого-то кабака. Звезды дагестанской эстрады – кто-то успел убежать, а кто-то моментально сориентировался – вышли замуж за ваххабитских амиров. Таким образом было покончено с развратом в Дагестане.

Массажные салоны тоже постепенно открывались снова, только теперь перед тем, как кого-то трахать, полагалось произнести мусульманскую формулу, означающую вступление в брак, а после – другую формулу, означающую развод. И никакого греха.

Со всех стен сорвали объявления и закрасили лица везде, где только можно было закрасить, потому что в исламе запрещено изображать живых существ. На пляже жгли книги, одно время вообще раздавались призывы уничтожить все, что пишется слева направо, но от этого пришлось отказаться – почти никто не знал арабский, и даже омры выпускались на русском языке. Еще поступали предложения запретить купаться – в связи с развратностью процедуры, – но ограничились тем, что отныне можно было купаться только в одежде. Нарушителей вылавливала и перевоспитывала палками религиозная полиция. Набрана она была из самых отморозков, и по городу то и дело ходили слухи, что религиозные опять кого-то изнасиловали.

Деньги были рубли – других не было. Со дня на день ждали открытия посольства Саудовской Аравии – но когда открыли, оказалось, что это всего лишь сняли офис сотрудники «Аль-Джазиры» под корпункт. С Саудовской Аравией вообще было связано много ожиданий, говорили о том, что саудовский король дал кредит сто миллионов долларов, потом пятьсот, потом миллиард – цифры росли как на дрожжах, но денег люди так и не видели. Потом начали говорить, что король приедет сюда с визитом, и будут какие-то договоренности о новых предприятиях, и будет работа. Потом заговорили о том, что будут печатать новые деньги, и одни говорили, что на деньгах будет саудовский король, а другие – что мусульманские святыни со всего мира. Все это говорилось на фоне тотального дефицита всего – хлеба, молока, бензина, мяса. Даже чистой питьевой воды. Все это доставлялось контрабандой через Каспий. Говорили и о большой войне с Ираном, потому что иранцы рафидиты, хуже кяфиров…

Вообще в целом говорили много.

У Магомеда были хорошие рекомендации, и его знали амиры, прошедшие еще Сирию. Людей не хватало, потому его поставили сразу заместителем командира ИПОН. А так как командиром полка поставили амира Абу Салеха аль-Шишани, чеченца, но чеченца из Сирии, вынужденного бежать из Чечни еще подростком и двадцать лет прожившего на Арабском Востоке, – фактически Магомед исполнял обязанности командира полка. Его, аварца, да еще и с солидным боевым опытом, слушались намного охотнее, чем чеченца.

Магомед заехал в оставленный дом в районе Анжи-базара, он был хорош тем, что в нем был и гараж на первом этаже, можно было машину загнать и не беспокоиться, а то заминируют еще. Он носил форму полиции, которую нашли в большом количестве, – надо же что-то носить, верно? Только спороли все погоны, весь шах-вах, и вместо них сделали самодельные, хвала Аллаху, остались еще мастера. У офицеров погоны были с золотым шитьем, на них был изображен символ Кавказа – волк. Там Комитет по нравственности чего-то залупался относительно того, что нельзя животных изображать, но его послали. Комитетчики горазды только на базаре собирать, а на ИПОН поопасались залупаться. И правильно – в момент бы их опрокинули.

Дом был большой, четыре этажа, если считать первый, с гаражом и небольшой мастерской. Построен он был, конечно же, без всяких разрешений и передом заезжал на тротуар. Но это никого не колыхало тогда, и тем более никого не колыхало сейчас.

Сделав намаз (Магомед по возможности проявлял усердие в намазах), новый заместитель командира ИПОН наскоро позавтракал холодным, тем, что осталось от вчерашнего ужина, привычно бросил на плечо автомат (с пистолетом он не расставался и дома) и вышел на улицу.

Несмотря на ранний час, было жарко и душно. Легкий ветерок с Каспия нес в город запах гнили и дерьма, шевелил то тут, то там разбросанные полиэтиленовые пакеты, бумагу, всякую рвань, играл занавесками на разбитом окне парикмахерской напротив. Парикмахерские разгромили особо усердные джамаатовские, после того как объявили хукм брить бороды. Теперь город зарастал волосней, а уцелевшие парикмахеры работали на дому, и за ними охотился Комитет нравственности…

Запах был страшный. Мусор больше не вывозили, по улицам уже днем шныряли крысы, а горы мусора кое-где достигли третьего этажа дома. Те, кто не уехал из города, бросали нижние этажи и переселялись на верхние, спасаясь от вони и крыс. Помогало мало. Они входили в исламский комитет с предложением за малозначительные правонарушения назначать вместо ударов палкой работы по вывозу мусора, но так до сих пор и не решили. Потому кучи мусора росли, а крысы плодились. Магомед сам видел, как крыса карабкалась по отвесной стене, а Арсен, один из его подчиненных, сказал, что у него во дворе крысы загрызли собаку. Бросились всем джамаатом – и привет.

Однако Магомед не боялся крыс и к запаху уже привык, потому что по должности мотался по городу и много чего видал. Стараясь глубоко не вдыхать, он открыл замок и вывел из гаража обычный «УАЗ Хантер». С чем с чем, а с машинами проблем не было, в городе их много оставили, так что хватало всем. Но Магомед выбрал скромный «УАЗ Хантер» и не прогадал – топлива нормального не было, да и запчасти стоили дорого. А «УАЗ» можно было быстро отремонтировать даже сейчас…

Закрыв дверь гаража, Магомед набросил петельку из лески на кольцо гранаты и сел в машину. Только тогда вдохнул: у него в машине висело сразу несколько «вонючек» и, если двери были закрыты, можно было дышать.

Переключив передачу и крепко взявшись за руль, чтобы не вышибло из рук на ухабе, Магомед выехал на работу.

Вести машину было сложно. Сам «УАЗ» – машина очень крепкая, рамная и с тяжелой, джиперской подвеской, но там совершенно не было удобств, и на ухабе можно было удариться головой о крышу: такая была плата за дубовость подвески. Стараясь объезжать наиболее глубокие ухабины и притормаживая перед прочими, Магомед ехал на работу, то и дело сдерживаясь, чтобы не выругаться и не повредить своему иману. Опытный водитель, он следил не столько за дорогой, сколько за машиной впереди себя, запоминая и повторяя все ее маневры.

Несмотря на все пертурбации последнего времени, Махачкала была еще жива, более того, она проявляла волю к жизни. Да, на стенах были следы от пуль во множестве, выгорели кое-какие здания, но жители приводили свои дома в порядок… вон, например, идут с базара, тянут тележку с самодельными кирпичами. Значит, еще поживем…

Людей на улицах, несмотря на вонь и разруху, было много, потому что не было работы и почти не стало маршруток, теперь все вынужденно передвигались пешком. То тут, то там в толпе возникали водовороты – в центре их были или торговцы, или нищие, просившие милостыню. Базары теперь были на каждой улице, на них не столько продавали, сколько обменивали. С микроавтобусов-маршруток работали обменники – на них можно было поменять валюту или получить перевод Western Union с дисконтом двадцать процентов – еще недавно было пятьдесят, жизнь налаживается. Обменники тоже были незаконными, но на них закрывали глаза.

Мука, крупы, стволы и патроны к ним, дешевые грузинские тачки без пошлин, наркота – все можно было купить в Махачкале, были бы деньги. На базарчиках, где смешивался говор разных народов, делились слухами, думали о прибыли, о том, как выжить и прокормить семью, и только в последнюю очередь об Аллахе.

На стене, мимо которой проезжал Магомед, вместо какого-то духоподъемного лозунга времен русского господства было написано черной краской:

А на лице бывшего главы Госсовета Дагестана следов от пуль было особенно много.

Правительственный квартал как был отгорожен от всего остального города бетонными блоками, решетками и БТРами – так и оставался.

Магомед вошел в кабинет своего начальника Абу Салеха аль-Шишани не вовремя. Абу Салех пил кофе из старой медной турки, в которой кофе заваривал сам, и заканчивал разговор с каким-то уродом, который вместо бороды носил усы, и прическа у него была как у лоха – длинный хаер, а по бокам выбрито. Еще шеврон на рукаве – фашистская свастика и надпись по-русски – Азов. Понятное дело, хохол.

– …Ты че меня, в натуре, не чувствуешь? Езжай к себе и там кисляки мочи, да? Я у вас там жил два года, когда учился, всех баб в Киеве от…ал, да. А если забурел, не вопрос – давай, приходи один, мы тоже одни придем. Двадцать на двадцать выскочим, пятьдесят на пятьдесят, сто на сто – как хочешь.

Хохол-наемник молчал, только темнел лицом и сжимал упрямые, в наколках кулаки. Камуфлированная рубашка обрисовывала неслабые мышцы, но Абу Салех его совершенно не боялся.

– Ты кяфир. И твой номер здесь шестой, понял? А Далгату своему передай, я его мир топтал. Пусть платит мне, как и все. А возникнете еще с предъявами – я вас опрокину. За родные слова отвечаю.

Хохол встал, посмотрел на стоящего у двери Магомеда, потом резко, со стуком отодвинул стул и пошел прочь. Магомед посторонился, чтобы не влипать в чужие движения, хохол с грохотом захлопнул дверь.

– Магомед… салам, проходи.

– Салам. – Магомед подошел к столу, Абу Салех поставил перед ним грязную от кофе кружку (помыть было нечем) и начал наливать настоящий, горький до тошноты восточный кофе.

– Че, движения не движения?

– Это что за камень был?

– А… это. Далгата Мусагирова человек. Слышал?

– Ага.

Далгат Мусагиров считался самым богатым аварцем в мире, он в свое время покупал бразильских футболистов для «Анжи». Конечно же, сейчас он жил в Лондоне. Но активы у него на Кавказе и бизнес-интересы, конечно же, остались.

– Вопрос по Анжи-Базару возник. Я так понимаю, если я это держу, то все должны платить, так или нет?

Анжи-Базар был самым крутым базаром в Дагестане, он и назывался так потому, что это был бывший спорткомплекс «Анжи», где играл футбольный клуб «Анжи», самый крутой в республике. Сейчас там был центровой базар, а играть в футбол было запрещено.

– Так.

– Ну, вот. А эти аташки… сначала на контролеров залупались. Я им сказал – объявитесь, не то сожгу. Ну, вот, прикинь, приходит ко мне в кабинет этот черт, жи есть и начинает мне лепить предъяву, типа он от Мусагирова, и Мусагиров платить не должен, это я ему должен платить. Что я ему ответил, ты ушами слышал, да.

– Не круто?

– Нормально. Вот сам подумай – где Мусагиров и где мы, да? Какие Мусагиров здесь имеет права – так, по шариату. И че Мусагиров мне может сделать из своего Лондона?

– А как этот сюда попал? Он же хохол.

– Не волоку. Наверное, забашлял на входе, вот и пустили. Везде взятки, васвас сплошной, аузубилла мина шайтан и раджим.

– Астауперулла.

– Ладно, оставим эти детские темы. Что там по работе на сегодня?

Весь день Магомед с ипоновцами мотался по городу, то тут, то там, все дела, а вечером вернулся на базу, чтобы сдать типа дела, взять машину (по делам он гонял на служебной, нечего родную бить) и ехать домой, отсыпаться.

Но просто сдать дела не получилось: у здания штаба стоял БТР и «КамАЗ» – автозак, рядом с ними в полуоцеплении стояли автоматчики с черными лентами на беретах вместо зеленых. Это Мухабаррат, твою мать. Комитет шариатской безопасности.

– Это че за дела? – удивленно спросил Арип, старший наряда.

– Заглохни… – резко сказал Магомед, сдавая назад, пока машину не увидели от штаба.

Их машину – тот же «УАЗ», но «Патриот» и бронированный – Магомед остановил на Шамиля Басаева. Наблюдательность не подвела его – успел сдать назад, прежде чем заметили.

Магомед достал служебный телефон и сделал несколько звонков. Потом разобрал его, сломал симку пальцами и вышвырнул из окна.

– Слушаем все сюда! – резко сказал он. – Два раза повторять не буду. Абу Салех сам в блудняки с Анжи-Базаром влез и нас в них втравил, с…а. Значит, сейчас разбегаемся. Вы падаете на телефоны и начинаете обзванивать личный состав, чтобы все тихо были. По домам лучше не появляться, залечь где-нибудь. Пока все не прояснится. Дальше – по обстановке. Я залягу в том доме, где сегодня были…

– Это с шестым этажом – надстройкой.

– Ага. В нем. Если че, там встречаемся.

Камиль, еще один ИПОНовец, достал блокнот, черкнул пару строк.

– Это записка к моему дяде, Сохрабу, он на Батырае турецкими шмотками торгует. Скажете, что от меня, покажете записку, он вас в горы переправит. Там вас как родного примут, у нас в роду больше пятидесяти взрослых мужчин. Никто не тронет.

– Баркалла, Камиль. Не забуду.

– Да пребудет с вами милость Аллаха, эфенди.

Магомед отсоединил магазин от автомата и сунул его за пояс, автомат со сложенным прикладом подвесил под мышку, укоротив ремень. Таким образом можно было носить автомат, и не очень заметно со стороны.

– Все, разбегаемся. Бисмилло рахмону рахим.