Поскольку о безмятежном сне и мечтать не приходилось, София была согласна на самый паршивый, но и с этим не задалось. Она увидела пару грез о Лейбе, лежащем на койке рядом и напевающем старые походные песни, которым его научила в их ежегодных вылазках к ледяному озеру на дальней стороне водораздела – единственному месту на всей Звезде, где она могла поверить, пусть даже на несколько дней палаточной жизни, что они с мужем и впрямь скрылись от всех, нашли себе надежное убежище. Если бы можно было остаться там навсегда, плавать в холодной горной воде, а затем согреваться в траве; если бы не приходилось всякий раз возвращаться в Курск, порозовевшими от высокогорного солнца, бодрыми, набравшимися сил для исполнения своих обязанностей в деревне…

Да, на сон это не тянуло. Поворчать, удариться обо что-то пальцем ноги в темноте, впервые за долгое время надеть доспехи; спотыкаясь, выбраться из палатки и велеть цирюльнику разбудить ведьморожденную монахиню, даже если понадобятся все ползучки в его сумке. В таком порядке. София исполнила свой план безупречно – кроме последнего пункта.

Труп монахини уже унесли из палатки, зная, что белые шатры переполнятся через несколько часов, если бой пойдет не так, как ожидалось. Человеку, который привез ее сюда, поручили вынести тело из лагеря, чтобы округа не провоняла раньше времени. Стражники, приставленные Чи Хён к парню, раздобыли ему лопату и сопроводили его по отрогу к границе лагеря, на случай если эта смерть – часть какого-то хитрого замысла. Поблагодарив лекарей, сообщивших досадные новости, София в кои-то веки порадовалась, что у нее есть Мордолиз, – демон привел ее на холм без лишних расспросов.

Они застали малого в трудах, а два его конвоира сидели на задницах, пока один не узнал подходящую женщину и оба не вскочили и не взяли на караул. София даже не потрудилась козырнуть им в ответ или поздороваться с могильщиком – все ее внимание сосредоточилось на закутанном мертвеце. Присев на корточки, София не нашла в себе удовлетворения, как глубоко ни копала – хотелось получить сей результат, но не столь быстро, сказала она себе. Все-таки нет, дело было не в этом. Как и не в том, что скоро завершится история с кавалерией Пятнадцатого и полковником Хьорттом – и это, убеждала себя София, произойдет гораздо медленнее… Месть – блюдо, которым лучше наслаждаться, пока оно исходит паром на тарелке, а не надеяться, что оно не протухнет. Поэтому она не собиралась снимать Эфрайна Хьортта с крючка – в надежде на третью встречу. Дело в том, решила она, что все происходит как-то слишком легко: боевая монахиня, полковник и кавалерия, совершившие преступление в Курске, упали ей в руки сами, едва она присоединилась к армии, достаточно крупной, чтобы помочь ей совершить возмездие. В судьбу София не верила, а вот в могущество демонов – да, определенно, и она сосредоточила внимание на Мордолизе, который пялился вверх, на поглощенный мглой Язык Жаворонка. Могло ли быть так…

– Ты правда она? – спросил пленник, опираясь на свою лопату.

– Работай! – рявкнул один из стражников, но София возразила:

– Полно, я хочу с ним поговорить. Кыш в лагерь, оба.

– Шпион… – начал другой стражник.

– Я не шпион, демон тебя дери! – сплюнул пленник, но разве не эти же слова скажет любой лазутчик?

– Теперь я за него отвечаю, – сказала София. – Свободны. Если услышу еще хоть слово, попрошу Чи Хён выпороть вас обоих, но только когда моя рука устанет махать кнутом. Брысь отсюда.

Пленник, наблюдавший, как стражники, спотыкаясь, плетутся вниз по крутому склону, выглядел еще мрачнее, чем был, когда они стояли у него над душой. Причина оказалась вполне резонной:

– Я тут и лягу, вместе с ней?

– Зависит от многого, – ответила София, которую вдруг осенила какая-то мысль, и подняла дерюгу, чтобы посмотреть… Но нет, под тканью и впрямь была сестра Портолес, и ее глаза смотрели на свою убийцу или, может быть, в пустоту – кто из живых мог знать это точно? – Цирюльник говорит, с ней случился припадок?

– О, я не сомневаюсь, – уныло ответил Борис. – Если незажившие раны открываются от ударов бесноватой, будет злейший припадок. Любой букмекер скажет, что припадок и меня разобьет, как только я вырою достаточно глубокую яму.

– Как я сказала, зависит от многого. – София уже собиралась встать, как вдруг ей в ноздри проник слабый запах выдохшегося дыма. Наклонившись ближе, она понюхала саван умершей. Отвратительная туалетная вода и сильный тубак – эту смесь она бы узнала, даже если бы цирюльник не сказал, что Хортрэп приходил перед тем, как монахиня навсегда покинула Звезду. Его присутствия у смертного ложа пленницы было уже, мать-перемать, достаточно, но то, что он пробыл так долго, что все провонял своей трубкой, вызывало еще больше вопросов…

– Что она должна была мне рассказать?

– Как уже сказал в том шатре – генералу сказал, – я не знаю. Нашел при ней бумаги, когда ее так отметелили, что я смог надеть на нее цепи, но почти ничего в них не понял: какая-то грамота с королевской печатью и список солдат. Это все, так что, если ты собираешься напустить на меня своего демона, чтобы вырвать правду, делай это быстрее – и увидишь, что я не вру.

– Демона? – София поднялась во весь рост, но Мордолиз продолжал смотреть на невидимую гору и нюхать темноту, делая еще пару пробных шагов вверх по склону. – Это она тебе сказала?

– Леди, она мне ни хрена не говорила, только наплела чепухи, которая была меньше похоже на цепное словоблудие и больше – на дурацкие недопеченные трактаты, которые я распространял в Самоцвете Диадемы. – Парень был явно из породы тех, кто любит дразнить сильных, даже когда его жизнь в их руках. – Я знаю, потому что читал эти памфлеты и слушал песни. Ведь у Холодного Кобальта есть демон, который выполняет ее приказы? Или это очередная ошибка и где-то по пути кто-то нацарапал слово «демон», а надо было написать «дворняга»?

– Мы знаем, какой там стоит полк, так почему ты не сочинила историю получше и не пришла с Пятнадцатым? – София обращалась к мертвой боевой монахине, но отозвался живой пленник:

– Эй, Холодная София, истинная королева Самота!

Она взглянула на него – изможденное грязное лицо казалось потусторонним при тусклом свете фонаря, оставленного стражниками.

– Пошла ты, леди!

– Пошла я?

– Ага. – Он закивал, как будто ему все больше нравилась эта идея. – Определенно. Я верил в тебя, когда говорили, будто твой путь лучше, чем у Цепи и Короны. Я рисковал жизнью, чтобы поддерживать в людях мечту о тебе – может, там и рисковать-то было нечем, – но другой жизни у меня нет. Возможно, это была не моя мечта – просто сказка, услышанная из вторых-третьих уст, – но она для меня что-то значила. Единственное, что я ненавижу больше Короны, – это Цепь, а потому, да, я уверовал в Песнь о Холодном Кобальте. И знаешь что? Я продолжал верить, пока не увидел, как ты ее мутузишь. Мне пришлось врать, строить козни и ловчить пуще демона, чтобы привезти ее сюда, – я думал, здесь она принесет пользу. И что же делает мудрая София? Ты прикончила ее, даже не дав объясниться!

– Для сына Диадемы, преданного кодексу Кобальта и твердо настроенного против Цепи и империи, ты что-то слишком убиваешься по мертвой страннорожденной.

– Ее имя Портолес, сестра Портолес, – сказал парень, глядя на колеблемый ветром саван боевой монахини. – Я бы ни за что не привез ее сюда, если бы знал, что ты обойдешься с ней так же, как ее собратья обошлись бы с тобой, будь у них шанс. Вот тебе и справедливое отношение. Вот тебе и новый мир. Ты ничем не лучше Цепи и Короны, просто носишь одежду другого цвета и гадишь не на тех людей, что они. А теперь ты отвалишь отсюда и дашь мне ее похоронить? Или будешь меня убивать? Я долго служил памяти якобы мертвой женщины, поэтому буду признателен, если мне любезно разрешат не рыть себе могилу. Пусть меня сожрут птицы и звери, – может, доброволец им пригодится больше, чем вашей шайке.

Похоже, недосып догонял Софию, немного размягчая ее панцирь, – услышанное подействовало на нее, как соль на улитку. Даже не сама речь, последний выпад отчаявшегося, измотанного человека, в пяти шагах узревшего свою смерть, – а то, что он верил в сказанное, как верила она, что солнце садится на западе.

По всей Звезде Софию и ее замысел поддерживали люди, которых она никогда не встречала, даже не слышала о них; люди, которые всё положили на алтарь ее имени… И по всей Звезде она разочаровывала их, ведь при свете дня оказывалось, что она точно так же глупа и ничтожна, как они сами. Она чуть не поддалась порыву и не предложила этому парню бежать во тьму и начинать жизнь заново где-нибудь еще, коль скоро его мозги очистились от маслянистой пленки идеализма, а она сама закончит рыть могилу для женщины, из-за которой ее жизнь сгорела дотла. Но также был острый соблазн выхватить из его рук лопату и забить ею же этого нахала – жесткий, но очень нужный урок: не трать даже вздоха на восхваление человека, которого знаешь только по песням.

Рог протрубил в долине, где дозорные вчера перехватили парня с монахиней, и избавил Софию от необходимости выбирать между двумя побуждениями. Она посмотрела на пленника, он на нее, а потом оба глянули вниз, на мертвую слугу Цепи, проделавшую такой далекий и трудный путь в поисках Софии. Мордолиз продолжал таращиться на Язык Жаворонка, видный только ему, а затем залаял так, что можно было разбудить покойницу, и потрусил наверх, во мрак. Но мертвая монахиня не поднялась, и парень вернулся к работе, а София пошла за своим демоном.

Чи Хён только наполовину оделась и меньше чем наполовину проснулась, когда услышала первый рог, а Чхве и Феннек ворвались в полутемный командирский шатер еще до второго. Феннек приготовил себе кружку калди, пока Гын Джу помогал Чи Хён с остальными ее доспехами – простым, но прочным нагрудником, поножами и кольчугой, которые ей помогла подобрать София. Натянув на голову шлем, сделанный по образцу шлема Холодного Кобальта, и пропустив длинные синие волосы сквозь заднюю щель, генерал взяла толстые железные ножны, где обитали ее мечи-близнецы.

– Насколько мы готовы? – спросила Чи Хён; ее колени слегка подгибались после бурной ночи, проведенной с Гын Джу. Может быть, победа останется за кобальтовыми и влюбленные еще уйму времени проведут вдвоем, но сейчас они не стали рисковать. – Насколько близок неприятель?

– Пятнадцатый изрядно продвинется в долину, пока Сингх и ее всадники выйдут на позицию, чтобы поддержать остальную кавалерию, но тут все в порядке. – Феннек говорил так, будто пытался убедить и себя, и генерала. Не самое удачное начало утра. – Зачем нам высота, если мы ее оставим, чтобы встретиться с ними?

– Зачем вообще драться, пока не станет достаточно светло, чтобы видеть врага? – сонно добавил Гын Джу.

– Они попытаются задавить нас, пока мы не выстроили оборону, – сказала Чи Хён. – Хорошо, что мы тоже ранние пташки. Если остальные капитаны не явятся через пять минут, выезжаем без повторения плана, и надеюсь, они вспомнят свои задачи.

– Отряд тапаи Пурны добавится к вашей охране, генерал, – доложила Чхве, подавая изогнутую костяную штуковину, которую угракарийка забрала с рогатого волка. – Она преподносит вам этот рог как знак уверенности в победе.

– Люди Марото? – спросил Феннек. – Что пользы в бою от разведчиков?

– Они куда лучше в бою, чем в разведке, – пояснила Чхве. – Слишком шумные, слишком буйные. Они вызвались в разведку по своим соображениям, но без Марото у них нет причин уклоняться от славного боя.

– Значит, Марото так и не принес клятву? – Чи Хён постаралась спросить не слишком разочарованно. Было бы здорово, если бы все Негодяи выступили за нее, но если лишь двое будут пережидать бой, ее отец и седой варвар, то их отсутствие не будет особо заметным. – Я надеялась, он образумится, тем более после того, как Мрачный и дедушка…

– Дедушка? – Гын Джу затянул последнюю завязку своего ленточного доспеха. – Я и не заметил, что пропустил свадьбу!

– Марото принес слишком много клятв, а не слишком мало, – сказала Чхве, и только демоны знают, что она имела в виду.

– Генерал, я серьезно считаю, что вам следует отказаться от намерения командовать на передовой, – произнес Феннек. – Хоть вас и защищает демон, чересчур опасно…

– Это не первый мой танец, – отрезала Чи Хён. – Мне хватит ума не заходить далеко. Я только пробью брешь в их передних рядах – и назад. Повторяю: если потребуется. Я должна быть как можно ближе к главным событиям, а не хорониться в тылу.

– Тогда трубите в рог, генерал, – сказала Чхве.

– Что? О да! Идемте. – Чи Хён поспешила вон из шатра, телохранители устремились за ней.

Кавалересса Сасамасо стояла рядом с приготовленными лошадьми, держа в латной рукавице пять поводьев. Было что-то нереальное в лагере, бурлившем и галдевшем в сиянии факелов, под черным, без единой звезды, предрассветным небом. Затрубили рога по всему лагерю, по всей долине, и Чи Хён, подняв забрало, вставила подарок Пурны между стальными собачьими челюстями, чтобы обхватить губами рог и выдуть высокую скорбную трель.

Все заварилось всерьез, и ничто не могло остановить новую Кобальтовую войну.

– Никакая сила не помешает мне найти ее, – заявил Марото, пошатываясь на ватных ногах в мерцающем свете палаточного фонаря.

Но затем пришлось согласиться, что в словах Пурны есть некоторый смысл. Он не мог и дальше нарушать обет не поднимать оружия против королевы Индсорит, но не надеялся без этого разыскать Софию в гуще боя. Не хотел, чтобы с Софией что-то стряслось, пока не скажет ей, о чем попросил Крохобора. Сейчас она перебьет тьму имперцев, а все потому, что винит их в преступлении, которое спровоцировал он. Может быть, его признание и не изменит ее планов, поскольку София всегда была рада схватиться с багряными солдатами, но она имеет право знать. Ради их общего будущего. Того, что Марото наворотил, хватит на десять жизней, и теперь он не хочет прожить и дня, зная, что София считает его другом, а не источником своих страданий…

– Ты все еще с нами, командир? – спросила Пурна.

И Марото осознал, что едва не вырубился. Опять. Что случилось с ненасытным насекоманом, если один-единственный могильный червь уложил его на целый день и продолжает донимать утром? Ведь только один!

– Дигглби… Мне нужен увидеть Дигглби. Сейчас же.

– Не вини его в своих пристрастиях, Марото, – сказала Пурна, быстро целуя его в подбородок и чуть не заваливая. – Тебе, похоже, удобно в этой постели, раз ты так спешил ее соорудить. Давай залезай обратно, а мне пора на работу – мы выезжаем с генералом, я просто хотела попрощаться на случай… Эх, жаль, что ты не идешь с нами. Драка будет эпическая.

– Я иду, – решил Марото, и все обрело смысл. Продемонстрировав Пурне свою лучшую серьезную мину, он пояснил: – Я дал клятву защищать тебя, тапаи Пурна, а я не нарушаю клятв.

– Кроме клятвы, данной королеве Индсорит, – скептически заметила Пурна.

– Нет, ее тоже. А теперь помоги добраться до палатки Дигглби. Он собирал щиты после каждой нашей стычки, еще с той засады в пустошах. Говорил, что развесит их в своей берлоге, когда вернется. Думаю, он может пожертвовать парочку Могучему Марото.

– Как скажешь, – нехотя согласилась Пурна. Все-таки актриса из нее не ахти: девчонка на седьмом небе, оттого что ее герой решил покинуть ложе. – Но если не сможешь выйти из палатки на своих двоих, то я ни за что не пущу тебя в бой.

– За меня не беспокойся, – сказал Марото, пока она помогала ему с нагрудником, который он обычно использовал вместо тарелки в походах. – У Могучего Марото еще остался трюк-другой на удивление демонам.

Отгоняя кошмар, Мрачный на четвереньках выполз из палатки к остывшему костру, а вокруг, в темноте, блеяли рога, носились стайки очумелых солдат и качались факелы. Он уставился на грязь между упертыми в землю ладонями, боясь запрокинуть лицо к черному небу и увидеть нависшую Безликую Госпожу, вернувшуюся забрать его за то, что он не выполнил ее волю. Но когда он велел себе больше не бояться и посмотрел вверх, то обнаружил лишь темный пурпур, предшествующий заре. Сон, и ничего больше. Вытерев рот и взглянув на жирную черную грязь, которую его губы оставили на тыльной стороне кисти, Мрачный допустил, что слишком рано счел происходящее сном.

Воительница, бегом обогнувшая палатку, чуть не врезалась в него, но успела увернуться. Это оказалась женщина из тех, с кем пришел его дядя, – герцогиня, одетая во что-то облегающее, похожее на кольчужную шкуру. Она несла лучок-дохлячок – оружие, которое так ненавидел дедушка. Но Мрачному еще не доводилось видеть такого здоровенного дохлячка: сплошь полированное дерево с металлической инкрустацией, сиявшей в свете фонаря, что держал в руках ее товарищ. Парнем с фонарем был Хассан, в другой руке он сжимал меч самого гнусного вида, весь из зазубренных лезвий и крюкообразных оконечностей, – Мрачному такой тоже был в диковинку. Тусклый адский меч создавал замечательный контраст с вычурным доспехом – варвар и не знал, что можно выкрасить кожу в розовый цвет, но графу это здорово шло.

– Мрачный! – воскликнула герцогиня. – Тот самый луноголовый тип, которого мы ищем!

– Луноголовый? – Мрачный потрогал свой ком волос, слишком смутившись, чтобы разозлиться.

– Твой дядя Марото выражает самое искреннее желание, чтобы ты и твой дедушка сражались вместе с нами, – с поклоном сказал Хассан. – Будем драться бок о бок и спина к спине.

– Ха! – отозвался Мрачный, вспомнив, что произошло, когда он в прошлый раз доверился дяде на поле боя.

Он был не так уж уверен, что уже готов дать родичу второй шанс. Что, если он будет лежать искалеченным и молить Марото о помощи?

– Мы состоим в личной охране Чи Хён, – пояснила герцогиня. – Это самое почетное из…

– Придем через пять минут, – выпалил Мрачный, вскакивая и забираясь в палатку без единого лишнего вздоха.

Его глаза, кажется, стали лучше видеть во мраке, и он, сурово кивнув дедушке, начал прилаживать стариковскую сбрую. Когда уже был полностью готов, а старик так и не ответил на его увещевающее бормотание, Мрачный присмотрелся к деду. Его сердце замерло, и слова «просыпайся, дед» так и не слетели с его губ.

Среди одеял виднелось только лицо старика, но этого хватило: глаза выпучены, лицо застыло в гримасе ужаса, язык пересох в разинутом рту. В какой-то момент ночью он…

– Мра-а-ачый, – прозвучало донеслось из вялого рта.

– Дед! Ты… Что с тобой?

– Я… не могу…

Голос слабел, и Мрачный приложил ухо к губам старика, чувствуя, как набегают слезы.

– Что, дед? Скажи мне.

Дедушка откашлялся – вязкий, чмокающий звук – и прошептал:

– Я не чувствую ног.

Мрачный медленно сел, вытаращился на деда. Старик не выдержал и расхохотался, и хохотал, пока не закашлялся, а потом посмеялся еще немного.

– Через минуту еще и рук не почувствуешь, – буркнул Мрачный, но тоже заулыбался.

Настало время посмотреть, удастся ли дедушке умереть достойнее, чем спящему за миллион миль от дома. Как будто вторя их мыслям, с фронта прогудел еще один рог.

– Что за хренью они там занимаются? – произнес Доминго в пространство, но брат Ван оглянулся на своего пассажира и ответил на риторический вопрос:

– Полагаю, объявляют о нашей атаке, полковник Хьортт. – Мерзкое лицо анафемы было так бледно, что проступало даже в черном, как Врата, утреннем мраке.

– Это был наш рог, а не их, – возразил Доминго. – Думаешь, я не знаю разницы? На правом фланге какой-то болван выдает нашу дислокацию!

Протрубил еще один имперский рог, в этот раз на левом фланге, и не успел Доминго изрыгнуть надлежащее ругательство, как задудела треклятая кавалерия в авангарде. Какой смысл подкрадываться под покровом темноты, если трубить всю дорогу в долбаные рога? Неужели Эфрайн привил войскам такую самоуверенную глупость? Если да, то это счастье, что полк избавился от безмозглого командира.

– Возможно, офицеры хотят подготовить мьюранцев к атаке? – предположил брат Ван.

– Какой атаке? Какая может быть атака до того, как мы хоть что-нибудь разглядим… Уфф! – Фургон подбросило на кочке. Кости заныли, желудок свело, и в сочетании с мрачным утром это, казалось, подчеркнуло его слова. – Останови повозку, Ван. Это не достаточно близко, а более чем. Я сказал: «Спусти нас немного», – ты понимаешь, что значит «немного»? При такой скорости к рассвету мы окажемся в долине и врежемся в арьергард, а мне нужно видеть все поле.

– Я бы не дал вам это пропустить, – произнес брат Ван, злокозненно дергая вожжи. – Нет, я хочу, чтобы мы оба увидели все.

Если бы тело Доминго можно было починить одной силой воли, он бы выскочил из своего будуара и засветил кулаком в безгубый рот – и крошил бы деревянные зубы, не обращая внимания на занозы в суставах. Ах если бы… Доминго был на взводе даже больше, чем всегда перед боем. Он уже сожалел о своем решении воспользоваться оружием Черной Папессы, хотя то, что увидел, оказалось обескураживающе заурядной молитвой, исполненной перед его полком. Ведьморожденные священники ходили вдоль рядов, помазывая елеем солдатские лбы. После того как это было сделано и полк двинулся вперед, Доминго спросил Ши, ощутила ли она что-нибудь во время ритуала, и та ответила: «Скуку». Мажь не мажь – на результате сражения это вряд ли скажется. Ван уговаривал Доминго тоже принять метку, но полковник отбрыкался, напомнив святоше его собственные слова: опасность грозит только тем, кто находится на поле боя. А поскольку Доминго не спустится в долину ни единым колесом фургона, нет нужды на склоне жизни обращаться к религии.

– Ударить, не дожидаясь таоанцев, – мудрое решение, – сказал брат Ван, привязывая поводья к фонарной подставке и разминая тощие руки. – Как было бы жаль, если бы полковник Ждун, оправдывая свою фамилию, настояла бы, чтобы мы дождались разрешения от королевы.

– Ждун – демонски хорошая женщина, демонски, – проворчал Доминго, не сильно любивший, когда его мысли, пусть даже очевидные, повторял ведьморожденный. – Я ценю ее достаточно высоко, чтобы не ставить в неудобное положение. А что я тебе говорил насчет сования носа в мою черепушку, брат Ван?

– Хотите узнать секрет? – заговорщицким тоном спросил Ван, разворачиваясь и свешивая ноги со скамьи возницы, так что его пыльные сандалии черкнули по краю выложенного подушками полковничьего гнезда. – Я этого никому не говорил, даже ее всемилости.

– Хм, – произнес Доминго, которому сильно не нравилась чрезмерная фамильярность брата Вана с тех пор, как тот пережил нападение Рогатого Волка, отделавшись парой синяков от рухнувшего на него командирского шатра, а Доминго чуть не рассыпался на куски.

Ван, должно быть, как и всякий раз в эти дни, принял бурчание за согласие.

– Знаете, почему ее всемилость доверила эту миссию мне, и только мне?

Энтузиазм в голосе ведьморожденного настораживал. Но окружающая чернота уступала место серому, а значит, присмотревшись, можно различить телохранителей… Однако, вертя головой и превозмогая мучительные вспышки боли в шее, полковник нигде не увидел шести крепких чисторожденных солдат, которым он приказал заменить двоих погибших при нападении волков. Он был наедине с Ваном на освеженном росой склоне холма – а свет наконец-то возвращался на Звезду.

– Кроме моей преданности Вороненой Цепи и способности провести ритуал, была еще одна причина, по которой меня осчастливили секретным поручением. Угадаете какая?

– Не томи, развей туман тайны, – ответил Доминго, подбадривая себя мыслью, что сегодня утром тумана как раз и нет.

– Дело в том, что я… состою в особых отношениях с сестрой Портолес.

При упоминании королевской убийцы Доминго плюнул за борт фургона.

– Ее всемилость расспросила меня, после того как при содействии кардинала Даймонда ознакомилась с моими способностями и, конечно же, с историей моих отношений с Портолес. Тогда я и был признан годным для этого задания. Идея была такова: если мы схватим Портолес по дороге, я смогу выведать все ее тайны, как бы она ни противилась.

– Это не новость, – сказал Доминго, гадая лишь, к чему вся эта ерунда. Теперь было видно чуть дальше, Язык Жаворонка обрисовался над дальними огнями кобальтов, но дно долины еще оставалось во тьме. Однако он слышал далекие крики и лязг металла, и это порождало в нем, как в каждом хорошем полководце, некое греющее чувство. – Подвези нас поближе, Ван. Мы пока выше, чем я думал.

– Я доставлю вас довольно скоро, полковник, – ответил Ван, и его пренебрежительный тон вызвал у Доминго отвращение, какого он не испытывал ни к одному гражданскому, даже к родному сыну. – Как я сказал, папесса доверилась мне, отчасти будучи убежденной, что я все равно проникну в ее мысли, а отчасти потому, что не сомневалась в моей способности заглядывать в разум Портолес. Вы еще не разгадали мой секрет?

– Ты демонски скучный рассказчик? – предположил Доминго, хотя оба знали, что это не так.

Но настоящая причина уже начала проявляться – так и в окружающем ландшафте большие участки еще не обрели четкую форму, но проступали их очертания.

– Правда, полковник, заключается вот в чем… – Ван прищурился на Доминго, пробормотал что-то неразборчивое, а потом ухмыльнулся. – Вы вините себя в смерти Эфрайна. Вы сожалеете, что плохо подготовили его к роли, которую он сыграл. Вы думаете, что, наказав всех, кто в этом участвовал даже косвенно, освободитесь от большего греха.

Доминго в ужасе уставился на анафему; потом подался вперед, чтобы схватить его за рясу, но от боли согнулся пополам. Поспешное движение породило в нем чувство, будто по шее сзади медленно водят пилой. Сквозь стиснутые зубы он выдавил:

– Я говорил, что сделаю с тобой, если будешь лезть мне в голову.

Брат Ван прищелкнул своим ужасным нечеловеческим языком.

– И в этом мой секрет, полковник Хьортт, – я никуда не залезал. Не смог бы, даже если бы хотел. Насколько я знаю, ни один ведьморожденный этого не умеет. Мой секрет – это секрет всех ведьморожденных: мы придумываем поводы, чтобы чисторожденные относились к нам с уважением, а если нет, то хотя бы с осторожностью. Как и прочие в Норах, я обладаю великолепной интуицией – это нас с вами объединяет. Но также и эмпатией, которой большинству чисторожденных недостает. Ни один ведьморожденнный не станет опровергать того, что мы умеем заглядывать в самые тайные мысли, ибо сделать это – значит пожертвовать одним из немногих наших преимуществ. Но на самом деле анафемы, обладающие приписываемым мне могуществом, просто хорошие слушатели. Мы ловко подлаживаемся, стараемся нравиться тем, кого хотим убедить. Если бы вы видели, как я общаюсь с Портолес, то вряд ли бы меня узнали. Как считаете, почему наши способности лучше всего срабатывают с теми, кого мы знаем близко?

– Но я чувствовал тебя, я ощущал, как ты копаешься в черепе…

– То, что вы чувствовали, полковник, – всего лишь плоды вашей собственной паранойи.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – спросил Доминго, снова приваливаясь к спинке кровати.

– А попробуйте сами ответить, – предложил Ван. – Поставьте себя на мое место, сложите все, что знаете обо мне и моих желаниях. И сообразите.

Доминго заставил цирюльника примотать к ноге вместо шины сабельные ножны, но в этой позе не было надежды вытащить оружие. Встретив фальшиво-дружелюбный взгляд анафемы, он произнес:

– Считаешь, я проживу недостаточно долго, чтобы кому-нибудь рассказать.

Круглые глаза Вана стали еще шире от притворного удивления, и он воздел руки к рассветному небу:

– Узрите! Анафема среди нас! Этот ведьморожденный выдавал себя за барона Кокспара, но теперь разоблачил сам себя!

– Если ты намерен меня убить, монстр, я жду, – процедил Доминго.

Ван поцокал языком, разворачиваясь на козлах и отвязывая поводья.

– Может, вы слепы – или ваш разум ослаблен возрастом. Я же говорил: хочу, чтобы вы стали свидетелем битвы.

Фургон рывком тронулся вперед, и Доминго содрогнулся, когда новый спазм пронзил его позвоночник.

– Какой бы безумный план ты ни вынашивал, Ван, мой полк еще может тебя удивить. А больше всего удивит его командир.

– Полагаю, удивляться здесь будете вы, – проговорил Ван, направляя фургон вниз по пологому склону.

Первые лучи зари зажглись на сверкающих рядах Пятнадцатого полка, на солдатах Кобальтового отряда, заполняющих укрепления на дальнем краю долины.

– Уверены, что не желаете помазания? Еще не поздно получить благословение Цепи.

– Как-нибудь обойдусь, – сказал Доминго, мысленно извиняясь перед убитым сыном.

При всем своем опыте, при всей бдительности он попался в ту же ловушку, что и Эфрайн. Почему он вообще допустил агента Цепи в свой командирский шатер? Полковник давным-давно привык извлекать мудрость из неудач, но из всех его ошибок эта – самая страшная, и на ней уже ничему нельзя научиться.

– Это худший из твоих планов, а не подвиг, – заявила Пурна, когда Дигглби выставлял на чайный столик одну банку за другой с гордостью новоиспеченного родителя, демонстрирующего свое потомство.

– Лучшие планы обычно так и выглядят, – возразил Марото, постукивая по банке, которую держал в руке, и заставляя многоножку длиной с палец бросаться на стекло. – Говорю же тебе, Пурна, в таком состоянии я ни на что не годен, и единственный выход – проглотить такого же червяка, как тот, что меня ушатал. Стану как новенький.

– Ага, до следующего отходняка, – пообещала Пурна. – Каково тебе будет в следующий раз, если не остановишься?

– Пло-о-охо, – встрял Дигглби. – По опыту знаю.

– Я тоже, – сказал Марото. – Клянусь честью, Пурна, это последний раз.

Она смерила его взглядом, который он знал слишком хорошо, и тот разбил бы ему сердце, не замри оно в предвкушении нового червя. Пурна настолько хотела ему верить, что на сей раз поверила. Или, может быть, он хотел, чтобы она так верила, и она пошла на поводу. Конечный результат – вот что важно.

– Сейчас-то будет не отходняк, а действие. Быстрее, демон тебя дери. Мы уже должны быть в командирском шатре.

– Понял. – Жуя своего червя и морщась, Дигглби отдал коробку Марото.

Насекоголовый дворянчик даже не воспользовался собственным советом: только вчера вечером он убеждал Марото не жевать этих тварей. Вытащив ползуна из тряпок, набитых в выстеленную бамбуком коробку, Марото проглотил его враз, а потом – второго. И третьего: эти были намного меньше червя, которого Дигглби дал ему в прошлый раз, и надо было съесть их побольше, чтобы перебить ломку.

– Их же нужно держать в кладбищенской грязи, – заметил Марото, возвращая коробку. – Я и не знал, что они могут жить в других условиях.

– Так знай же, – ответил Дигглби с видом мастера, доносящего свет мудрости до профана, – могильные черви и правда требуют кладбищенской почвы, а вот эта мелочь водится только в каучуконосном бамбуке, который растет в доминионах, на границе между…

– Дигглби, – произнес Марото сосредоточенно как никогда, и отнюдь не из-за насекотиков. – Дигглби, кого ты мне скормил? Могильного червя? Просто какую-то экзотическую породу?

– Хм? – Глаза Дигглби состояли из одних зрачков, и Марото запаниковал. От личинок у паши уже съехала его гребаная крыша. – А-а, нет. Это не могильный, ничего общего. Бамбуковые черви, они… – он ухмыльнулся, показывая зубы, по которым тек белый сок, – особенные.

– Особенные чем? – спросил Марото, не понимая, от чего грохочет сердце и потеет лоб – от яда насекомых в крови или от тревоги за то, что этот яд может с ним сделать.

Этак ведь недолго и глотку себе перерезать.

– Сновидениями, – ответил Дигглби, водя рукой в воздухе и хихикая над образующимися звездочками. Стоп, что такое? Спасите, предки, Марото уже галлюцинирует. – Ты засыпаешь и видишь, например…

– Дигглби, ты безмозглый осел! Я сказал «могильные черви»! Могильные!

– Нет, – возразил Дигглби абсолютно трезвым голосом, подаваясь вперед и тыча пальцем в Марото. – Ты сказал, что тебе нужен червяк, какого я скормил тебе вчера. Но вчера я тебе такого и дал, потому что ты блевал весь день и я знал, что самому тебе не уснуть. Могильный червь был позавчера, так что не вини меня, если не умеешь пользоваться языком, как все взрослые люди.

– Зачем мне жрать перед боем то, от чего засну?

– Вот заторчишь от этого малыша и обретешь нереальную бодрость, и все равно будешь видеть бамбуковые сны. – Дигглби показал пустую винную бутылку с огромным скорпионом, злобно щелкавшим клешнями на дне. – Я засунул его туда, когда он был совсем крошечный, и красавчик слишком вырос, ему не выбраться. Не знаю, что буду делать, когда его хвост перестанет проходить в горлышко. – Дигглби сунул мизинец и не успел двух раз им махнуть, как чудовищное паукообразное взвилось по стенке и погрузило жало в человеческую плоть. Дигглби взвизгнул и вытащил палец, такой же синий, как полосы на скорпионьей спине. – Надо все делать быстро, а то палец распухнет и застрянет.

В былые времена Марото сунул бы в горлышко язык, чтобы получить самые сильные ощущения, но те дни, к счастью, миновали. Ну не то чтобы миновали, потому что конечности стали ватными от этих неизвестных червей – и поспать стало капитально важно, как выразился бы Дигглби… Сны минувшей ночи сейчас возвращались к нему – причудливее всех прошлых, и вернуться в эти грезы будет так приятно…

Нет! Надо сдержать клятвы.

Марото выхватил у Дигглби бутылку. Вернее, попытался. Онемевшая рука просто вышибла ее из руки приятеля, и стекло разбилось о стальной шип посередине щита, лежавшего у ног Марото. Какой-то отчаянный миг не двигался никто, а потом все зашевелились разом. Скорпион порскнул из осколков, Марото успел преградить ему путь ногой, обутой в сандалию, а Дигглби нагнулся, чтобы схватить тварь, и ненароком врезался головой в живот варвара. Хвала богам коротышек – скорпион всадил жало в щиколотку Марото и тут же скрылся в куче постельного белья.

– Я тебя найду, – грозно тоном пообещал ему Дигглби, и повернулся к варвару. – Он тебя цапнул?

– Ух!.. – произнес Марото, весь вибрируя. Ощущение было такое, словно кто-то впрыснул ему в щиколотку магму, – эффект, не свойственный известным ему скорпионам. Сонливость прошла, мысли бежали быстрее, он не успевал их выразить: – ЧтозагребаныйскорпионДигглби?

– Не знаю классического непорочновского названия для этого вида, – задумчиво ответил Дигглби. – Я зову просто: «злобарь, которого я нашел в своем шлепанце в Пантеранских пустошах».

Марото уставился на Дигглби, который раздувался, как рыба-шар, и рябь бежала по его мясистой шее и стеганому кафтану. Он только что накачал друга двумя экзотическими насекотиками, каких не пробовал даже опытный варвар, причем один из них, вероятно, встречался только на пустошах. Они с Дигглби еще хихикали, когда Пурна просунула оплывающее лицо в палатку и приказала им пошевеливать задницами. Схватив два самых тяжелых щита из коллекции Дигглби, Марото выскользнул за ней. Он должен выполнить обещания, хотя нарушать их всегда бывало значительно проще.