Раны Марото не воспалились и ни одна из костей не оказалась сломана, но, кроме приятного отчета цирюльника, радоваться было нечему. Во всех адах, которые он прошел, во всех кошмарах, которые пережил, он никогда не рисовал себе такого ужаса. София, прекрасная, блистательная София жива… и ненавидит его.

Ладно, в действительности это было не совсем так – но, проклятье, достаточно близко. Если бы она его ненавидела, то хоть бы думала о нем иногда. А все оказалось куда хуже: она где-то шлялась двадцать лет, занимаясь демон знает чем и демон знает с кем, но ни разу даже не намекнула ему, что жива, ибо он не заслужил места в ее памяти. Погибни он, когда была Кобальтовой Королевой, или если бы пошел слух о его гибели, она бы свечки не поставила своему Негодяю и уж тем более не тосковала бы каждый день, как он тосковал по ней. Ей на него вообще наплевать. Похоже, что так было всегда.

– Да брось, старик, я думал, что это твоего родственника зовут Мрачный, а не тебя!

Дигглби покачивался на фоне костра, и пляшущие позади него тени рисовали картины в ночи. Он протянул бутылку, и Марото взял ее, хотя и так уже выхлебал столько, что дюжина выпивох послабее валялась бы без чувств. Через костер ему хмурился Мрачный, однако папашу щенок на вечеринку не принес. Марото махнул бутылкой в сторону племянника, но тот сплюнул в огонь и отвернулся. Ладно, пора вытащить из этого сопляка что-нибудь, кроме поганого взгляда, выяснить, что за зуб он точит, откуда тот растет и много ли будет крови, если выдернуть…

– Эгей, полегче, дружище! – сказал Дигглби, ловя Марото, сделавшего шаткий шаг и чуть не свалившегося в костер. – Вы, тупицы ленивые, освободите место! Станцуйте для своего капитана, а то поплатитесь!

Дин и Хассан послушно поднялись с ближайшего дивана, хлопнули Марото по спине, сопроводив это обычной жизнерадостной чепухой для тех, кого жалеют. Есть ли хоть одна ломовая лошадь или сторожевая собака, подумал Марото, которая не слышала о его утренней встрече с Софией? Плюхнувшись на диван рядом, Дигглби вдавил что-то в его ладонь. Что-то извивающееся.

– Могильный червь. Лучший из лучших, просто волшебный! – шепнул Дигглби. – Хорошо утолит твои печали, капитан. Главное – не жуй!

– Знаешь, что с ним сделай, – буркнул Марото, в котором старый голод проснулся, как только ладонь ощутила панцирь.

Прошло около года с тех пор, как он в последний раз жалился, и могильный червь был именно той мерзостью, которая могла вернуть его обратно к этой привычке… Хотя когда-то он глотал по дюжине зараз, если не мог достать пчел или многоножек, – и едва что-то чувствовал.

– Вот молодец, – похвалил Дигглби, уходя в неуклюжем мустакракишском тустепе от развалившегося на диване Марото. – Не забудь, кто его тебе дал, когда склепова ползучка доберется до твоих ног и ты будешь готов к первому танцу!

– Угу, – буркнул Марото, раскрывая ладонь и глядя, как на ней корчится червяк.

На Дигглби налетела Пурна, двигавшаяся не в пример лучше, и утащила его танцевать, но после пары поворотов и закруток чуть не рухнула на Марото.

– Что это у тебя, Халяварото? – спросила она, усевшись на подлокотник дивана и потрепав Марото по плечу. – Ух ты, это Дигглби дал? Откуда тяга к такому дерьму, ты же говорил, что завязал с кусаками насовсем?

– Я тебе много чего говорил, – сказал Марото, восхищаясь игрой света на пергаментном панцире.

– Ага, это точно, – подтвердила Пурна. – Послушай, я понимаю, отстойно получилось, но променять девушку на насекотики? Это не в твоем стиле, Марото. Ты лучше.

– Лучше чего? – презрительно хмыкнул Марото и закинул червяка в рот.

Тот защекотал язык, и Марото проглотил его всухую, наслаждаясь тем, как ползучка сопротивлялась неизбежному, даже падая в желудок. Прямо как люди эти твари, когда познакомишься с ними поближе. Он пожалел об этом раньше, чем Пурна вскочила, влепив ему подзатыльник.

– Я люблю тебя, парень, но пора бы уже вырасти, раздери тебя демоны! – рявкнула она.

– Вот это роскошное заявление – от соплячки, которой хочется поиграть в войну, потому что ей кажется, что убивать людей – веселое занятие.

Об этом он тоже пожалел, но Пурна больше не стала его бить. Даже как-то смягчилась.

– Вот что, если завтра перестанешь себя жалеть, дай мне знать, и мы покончим с этой ерундой еще до завтрака. Ты можешь отправляться на любой Луч, но я никуда не пойду с ужальщиком, не способным расстаться с грезами. Подумай об этом, Марото, – приключения со мной и всей компашкой или поганая смерть от насекоты.

– Да ну? – Свалить отсюда на хрен – а что, пожалуй, это выход.

– Ну да. Сегодня оплачь себя на жалостном пиру, а утром двинем, обещаю. – Она выглядела, как, наверное, и он сам, – донельзя расстроенной без особой причины. Потом, сжав его руку, Пурна расправила плечи – вознамерилась потанцевать всерьез.

Марото уже чувствовал себя лучше: могильный червь подействовал на него сильнее, быстрее и гаже, чем он ожидал. Небось старый добрый Дигглби возит с собой целый ящик могильной земли с этими тварями, и как только они расстанутся с Кобальтовым отрядом, кто знает, какое развлечение придет им в головы? Можно пересечь горы и пуститься по ужальням какого-нибудь доминиона или вложиться в аквариум на колесах, какой у них был в пустошах, набить его садками с многоножками. О-о-о, можно даже совместить с холодильным фургоном, чтобы ледопчелы оставались свеженькими, целый гребаный улей на колесах. Отлично.

И тут, проклятье, опять возникла она – появилась в свете костра вместе с Хортрэпом. Девочка знала, как испортить настроение всем, – притащить с собой этого монстра. София заметила Марото, и он махнул ей бутылкой, ожидая, что она отвернется и весь вечер будет зыркать на него из-под опущенного забрала. Так она всегда делала в прежние дни, когда его доброе слово или жест оказывались неуместными. Но она направилась к нему, и он выпрямился, чтобы встретить удар. Готовьтесь, дурачки, вечернее развлечение прибыло, еще одна глупая драка без всякой причины.

– Эй, – сказала София, останавливаясь, – найдется на этом диване местечко для здоровенной задницы?

– Конечно, – ответил он, прикидывая, не червь ли развлекает его ходячими галлюцинациями.

Если съесть побольше, можно увидеть любое паскудство.

Она уселась рядом с ним – прямая, как будто проглотила аршин. В отличие от него… Демоны, да эти червяки изменились с тех пор, как Марото в последний раз их глотал: он едва удерживал свои мысли подальше от уст или уста от… Он хлебнул из бутылки, чтобы протрезветь, ощутив каждое зернышко, каждую шишку хмеля, поучаствовавшие в брожении светлого ранипутрийского эля, и передал бутыль ей. Она сделала глоток, еще один. Улыбнулась ему.

– Извини насчет утреннего, – сказала она. – Я… Ай, проклятье!

– Ага, проклятье и впрямь, – кивнул Марото. – В смысле, ты меня тоже извини. Я просто… был рад увидеть тебя, и все. Ничего сверх.

Ее взгляд сообщил ему, что это не срабатывает, и он копнул глубже, вспомнив кое-что из того, что выложила ему днем в палатке Пурна:

– Любой взъерепенится, когда его так схватят. Мне бы не понравилось, поцелуй меня Дигглби. То, что я был рад тебя видеть, – не оправдание.

Улыбка вернулась, и София пленительно хмыкнула, давая понять, что отношения налаживаются, причем за рекордно короткое время. Может быть, она все-таки скучала по нему?

– А который тут Дигглби?

– Вон тот мозгляк, танцует с Пурной.

– Вау! Да, он ужасен.

– Дигглби клевый. Они все такие. Надежные.

– Значит, это правда? – София вытащила из набедренной сумочки трубку и кисет и набила вслепую, глядя на веселую компанию. – Могучий Марото взял под крылышко стайку князьков?

– Детишки спасли мне жизнь, без шуток, – сказал он, тревожась, а вдруг она спросит, что случилось с той трубкой, которую она ему вырезала.

– Я слышала, на прошлой неделе ваша шайка оседлала стаю рогатых волков и въехала на них в имперский лагерь. Тут есть доля правды?

Марото расхохотался так, что еле остановился. Радости полные штаны, однако довольно.

– Немного. Но песня хорошая.

– Определенно, – сказала София. – Сейчас вернусь, хочу запалить. У тебя есть чем подымить?

Вот же гадство! Встревоженно почесав стриженый висок, он наткнулся на сигариллу, которую стрельнул у Дин в начале вечера и сунул за ухо. Спасен!

– А то! Зажги мне эту штуковину.

– А я думала, ты палочки сосешь только за деньги, – поддела София, подмигнув, и направилась к костру.

Ноги у нее не изменились, и задница располнела симпатично: все еще крепкая и мускулистая, просто раздавшаяся с возрастом. Темные мысли, Марото, очень темные – она выглядела куда лучше, чем он. Когда вернулась, Марото взял сигариллу и сосредоточенно задымил.

– А что твой пацан? Пришел по мою душу, чтобы сделать себе имя, или что?

– Пацан? – Марото проследил за ее взглядом и увидел, что Мрачный по-прежнему сурово взирает на них. Трудно поверить, но парень даже злее теперь, когда Марото сидит не один. – Племянник. И смотрит волком исключительно на меня.

– Да? По тому, как на него кивает Мордолиз, я решила, что он сердится на меня за что-то, о чем я давно забыла или чего вовсе не знаю. А вот тебя этот лизун причиндалов всегда любил, так что, может быть, в том все и дело – Мордолиз присматривает за старым товарищем по подстилке. – София махнула Мрачному, поманила его, но тот притворился, будто не замечает. – О, изображает недотрогу. Думаю, еще ночь ты проживешь, Марото.

– Жуткий гребаный дикарь смотрит на меня убийственным взором, а она говорит, что беспокоиться не о чем. – Марото радостно покачал головой. Он уже почти настроился пойти и обнять Мрачного. – А где, кстати, Слюнорыл? Обычно ты его от себя не отпускала.

– Ты же знаешь, как демоны сходят с ума, когда рядом Хортрэп. Решила в кои-то веки обойтись со своим мягко, – ответила София, и между ними повис незаданный вопрос про Крохобора. Да пусть провиснет, на хрен, до самого нижнего ада. – И вообще, что за история с племянником? Это твой папаша на нем разъезжал?

– Он самый, – подтвердил Марото, пытаясь выдуть колечко, но позорно проваливаясь. – Я пока не понял, что у них за песня. Только узнал, что они живы, а тут еще и твой призрак свалился на мою задницу. Я им и десяти слов не успел сказать, а потом и вовсе ни одного.

– Не брешешь?

– Даже не скулю, – ответил Марото, восторженно глядя, как она качает головой и усмехается его шутке. – Знаешь, из-за них-то я и бросил снова свой клан. Думал об этом много, да. Но ни в жизнь не ушел бы, если бы не…

– Снова? Ты возвращался? – Она ткнула его локтем под ребра. – Ну-ка выкладывай.

– Мать твою так и разэтак, с чего бы начать? – И правда, с чего начать – не с того ли, что София так круто их разыграла, что он поломал себе жизнь, пытаясь за нее отомстить, а она даже не сочла нужным по-настоящему умереть? Он уже хотел потребовать, чтобы она сначала спела свою песню, но она сидела на его диване, и он был как бы хозяином, а хозяева поют первыми. Некоторые правила менять нельзя. – Гм… Ладно, довольно давно я… сжег мосты и решил податься в саванны. Вернуться домой, понимаешь? Начать сначала.

– Ты всегда говорил, что тебя там убьют, если еще хоть раз увидят твою уродскую харю. – София выдула безупречное колечко идеальными губами.

– О, они хотели и наверняка бы это сделали, – ответил Марото, ловя злобные взгляды совета племени Рогатых Волков, прожигавшие его сквозь время и пространство. – Но я догадался, что примирить меня со старыми скотами, управляющими кланом, может только наглядная демонстрация раскаяния. Материальная такая, ага? Так что я приволок с собой то, что осталось от накопленного на черный день, и положил к их ногам, сказав, что с тех самых пор, как убежал щенком, я только и делал, что собирал всякие клевые штуки, чтобы вернуться домой и покаяться. О чудо из чудес, они пустили меня обратно.

– Кое-что одинаково по всей Звезде.

– Точно. Правда, пришлось схватиться с подлейшим Волком в клане, но папаша не особенно на меня наседал, так что это был пустяк. – Пустяк пустяком: отделался только отметиной на животе, откуда родной отец чуть не выпустил ему кишки в яме чести, но какая семья не оставляет шрамов? – И поскольку я ушел до того, как заслужил имя, пришлось принять то, которое мне выбрали.

– И это было… – По искоркам в глазах Софии он заподозрил, что она уже знает.

– Не важно. Короче, в итоге я снова стал Рогатым Волком. Было, знаешь ли, странно для того, кто воевал в твоем отряде, имел неслабую должность и ночевал во дворцах, спать на земляном полу в общей постели с папашей, сестрой и ее младенцем… Из него вырос вон тот самый Мрачный, а тогда он только и мог за коленки кусать. Милейший, кстати, был пацан, – интересно, что его так заквасило?

Марото, конечно, знал ответ: он сам. Кто же еще? Чем ближе он сходился с людьми, тем мрачнее они становились – а куда уж ближе, чем родная кровь?

– То есть уход на покой тебе удался не лучше, чем мне, – проговорила София, как всегда дразня его обещанием хорошей песни.

– Это факт. Поначалу все шло очень даже неплохо – я не просто пытался прижиться, я хотел стать первым Рогатым Волком в клане. Следовал каждому мелкому правилу. – Это было чистой правдой: клан и не думал, что кто-нибудь из Рогатых Волков начнет ежедневно совать руку в улей, а потому не было и закона, запрещавшего это, – зачем давать себя жалить, если снегомед дурманит намного мягче и приятнее? Папаша сказал, что только шаманы древности позволяли ледопчелам целовать свою плоть, даря им знамения во времена мира и силу во времена войн, и поначалу Марото просто экспериментировал, проверял, похожи ли хоть чем-то насекотики его народа на яд кусак, которыми он пользовался во времена Кобальтовой войны, когда кому-нибудь из Негодяев требовалось хирургическое вмешательство, но не хотелось его ощущать… Оказалось, что пчелы подходят для Марото лучше, чем что-либо другое: они превращали мучительные воспоминания о погибшей возлюбленной и несостоявшейся мести за нее в тусклый сон, где конченый неудачник, способный лишь обсасывать ошибки прошлого, становился настоящим Рогатым Волком, который вообще ни о чем не думает, а делает только то, чего от него ждут. Он плыл сквозь дни и ночи в саваннах, как человек, смирившийся с тем, что утонет, плывет по мертвящему ледяному морю…

– Ты еще здесь, Марото? – спросила София, тыча в него бутылкой.

– Да-да, – отозвался он, принимая теплое пиво и выпивая эту ведьмину мочу до последней капли. Гребаный могильный червь не развозил его так с незапамятных времен, – похоже, детишки доставали в старой столице кусак получше, чем он когда-либо мог себе позволить. – Просто выстраиваю мысли. Понимаешь, я много дурил, после того как ты… как я решил, что ты умерла. Чувствовал себя крайне плохо и хотел себе доказать, что еще могу чего-то стоить и значить – где-нибудь для кого-нибудь, даже если это самый безумный долбаный клан на Северо-Восточном Луче. И увяз круче прежнего, что было еще более странно, ведь с тех пор, как я ушел, некоторые из моего племени успели поменять веру.

– Поменять на что?

– На Цепь, подруженька, на Вороненую Цепь – можешь представить себе такое скотство? Когда я сбежал и принялся вызывать демонов на всех Лучах, кроме родного, какие-то миссионеры обратили совет и уговорились построить церковь прямо за Медовым чертогом. Безумие.

– Что-то подсказывает мне, что Северо-Восточная ветвь Цепи немножко отличается от той, которая действует в Диадеме, – сказала София.

– Не так сильно отличается, как ты думаешь! Но да, клан не совсем отказался от старого, многое сохранилось… отчего все запутывалось еще больше. Папаша ненавидел это дерьмо – то есть объяснял мне, почему я позор клана, и в то же время глумился над кланом за то, что старейшины допустили обращение. А я… – постоянно парил как орел, самозабвенно жалился, – пытался вести себя как настоящий Рогатый Волк, но вокруг бушевали споры, что это теперь значит и значит ли что-нибудь вообще, и вот когда дерьмо вскипело и мне пришлось делать выбор, я все запорол. В худшем смысле. Даже хуже худшего.

– Могучий Марото совершил ошибку? – София пошарила под диваном и вытащила еще одну бутылку из запасов Дигглби. – Не могу поверить.

– Это было эпично даже по сравнению с прочими моими провалами. Мы воевали с другим народом, с кланом Шакала, – чокнутые демонопоклонники охраняли Северо-Восточные Врата. Жуткие уроды, бледные как снег и вдвое холоднее. Они украли нескольких наших и бросили туда.

– Вот ад! Они испытали это свинство на Рогатых Волках?

– Всего один раз, – ухмыльнулся Марото. – Мы напали на них и крепко потрепали. Мрачный тоже дрался там, будучи ноженосцем у своего отца. Вряд ли ему было больше шести-семи. Дело вышло кровавое, как всякая война, и мы по обыкновению победили. Но отец Мрачного погиб, а мой папаша получил копьем пониже спины, такое убивает медленно – люди Шакала мажут мечи перечным маслом, и это даже хуже, чем можно себе представить.

– Жуть. Надо быть особой сволочью, чтобы отравлять оружие перед боем.

– Угу. Я хотел отнести папашу домой, вдруг удалось бы вылечить, но Рогатые Волки… В моих родных краях так не делают. И мы бросили его, а заодно и племянника, который не хотел уходить от деда. Оставили медведям-призракам, снежным львам и тем сбежавшим Шакалам, которые могли вернуться и найти их.

– Сурово. Это вроде не похоже на твой народ, – заметила София. – Во всяком случае, на тебя.

– Рогатые Волки – гребаные дикари, – горько ответил Марото. – Кланы Венценосного Орла, Моржа, Снежного Льва, Косатки и сотня других – все приличные люди, и мне не надо рассказывать, что вольные города Северо-Восточного Луча – самые цивилизованные на Звезде. Я имею в виду, что Западный Мастодонт – такой же ошеломляющий мегаполис, как любой на островах, а поэты-философы Рега даже ранипутрийцев заставят зарыдать и выпить цикуты… Но Рогатые Волки точно такие же варвары, как Тролльвы или те же люди Шакала, единственная разница в том, что мои перестали приносить человеческие жертвы. Правда, только на прошлой неделе, но все-таки покончили с этим.

– Погоди, так твой отец и мальчик были жертвами?

– Так бы их не назвали, но по сути – да. Не бывает ни покалеченных, ни старых Рогатых Волков: если не можешь бежать со стаей, то отстаешь. Демонски тупо. А я одурел совсем: папаша себе челюсть свернул, вопя из-за жжения в хребте, Мрачный просто смотрит на меня своими ведьминскими кошачьими глазами, а я весь такой крутой и вообще не знаю, что делать. Ни одной долбаной мысли нету. Но тут моя сестра попрощалась со своим сыном и нашим отцом и пошла со всем кланом домой, и я сказал себе, что раз уж она может уйти от ребенка и отца, который всю жизнь превозносил ее до небес, то я обязан поступить так же с племянником, которого едва знал, и стариком, который не упускал случая меня очернить. Я бросил их, София, оставил умирать.

И без могильного червя, делавшего его столь эмоциональным, Марото пришлось бы минуту передохнуть под убийственным взором Мрачного. София попыхивала трубкой, давая ему время собраться, и не торопила, как делали бы другие Негодяи. Демоны, до чего же он по ней тосковал!

– Я вернулся за ними, София, вернулся. – Марото закрыл глаза и стиснул зубы. – Через три дня. Столько ночей мне потребовалось пролежать без сна, с гремящими в ушах воплями папаши, рядом с сестрой, спавшей как младенец; столько дней прожить в почете, потому что все стойбище наконец-то начало относиться ко мне с уважением, и только потом понять то, что ты знала еще прежде, чем я начал рассказывать, и что я сам знал, когда уходил от них в первый раз: Рогатые Волки – долбаные безумные дикари. И каким бы психом я ни был тогда, мне не хватило сумасбродства примириться с такой скотской подлостью. И я ушел. Вторично. Навсегда. Но сперва пробежал весь путь до земли Шакалов.

Сигарилла погасла в его пальцах, и Марото отшвырнул ее.

– Я решил, что… извинюсь перед ними, если они мертвы, или заберу с собой, если умудрились выжить. Я молился, София, единственный раз за всю свою долбаную жизнь, я по-настоящему молился, чтобы они пережили те ночи, молился своей прародительнице, Черной Старухе, Падшей Матери, темным тварям, чьих имен лучше не называть – любому, кто стал бы слушать. Даже сказал Крохобору, что отпущу его, если они дождутся моего возвращения; пообещал ему свободу, если приду на поле боя, а там окажется хотя бы племянник, живой-здоровый и готовый уйти со мной. Надо было понять, когда крыса не взяла сыр, что дело безнадежное, но я продолжал молиться…

Львы и стервятники обшарили все поле. Папаша и Мрачный были не единственными, чьих тел не оказалось на месте. И я знал: найди я в себе смелость сделать то, что и три дня назад считал правильным, они остались бы живы. Я смог бы их защитить. И вот я произнес несколько пустых слов, уронил пару виноватых слезинок и попрощался с саваннами навсегда. Ближе к границе за мной погналось несколько Рогатых Волков, намереваясь меня прикончить, чтобы я не опозорил их вдвое сильнее, сбежав второй раз, но не поймали. Я ушел на Тело Звезды и ни разу не оглянулся.

Марото взял протянутую Софией бутылку и осушил залпом, даже не осознав, пока содержимое не оказалось в желудке, что хлещет гнусный кислый эль Хассана.

– Тогда кто их спас? – спросила София. – Хоть это ты знаешь?

– Я думаю, они сами спаслись. – Марото улыбнулся Мрачному с искренней теплотой, но юнец просто встал и ушел во тьму. – Похоже, Мрачный тащил папашу на себе всю дорогу до стойбища, пока я искал в себе смелость уйти, и они вернулись как раз в тот день, когда я отправился их искать. Саванны велики, и мы разминулись, как два всадника в тумане. Когда они возвратились, клан уже не мог с легкостью отказать им в месте у огня, потому что они пришли сами. Но я подозреваю, что для Мрачного жизнь стала не особенно приятной. Рогатые Волки не любят, когда им доказывают их неправоту. А теперь мои сородичи здесь. Это все, что я могу сказать.

– Этого хватит, – сказала София, и, когда он полез за ухо в поисках сигариллы, которую уже скурил, протянула ему свою трубку.

София всегда была добра, слишком добра к такому засранцу, как Марото. Чародейский огонь вновь разжегся в груди, когда варвар осознал, что трубка в форме пивной кружки такая же, как та, что София вырезала ему, – которую он потерял, или продал, или сломал, пока жил в таком густом насекотном дурмане, что не мог отличить дырку в заднице от пустоты в сердце. Значит, она вырезала две одинаковые трубки, одну для себя и одну для него, чего не делала ни для одного Негодяя, а он и не заметил этого. Был слишком занят разглядыванием ее ляжек и сисек, чтобы присмотреться к ее собственной трубке. Все-таки он ей небезразличен, пусть и не в том смысле, в каком хотелось бы. Даже теперь – достаточно было увидеть сочувствие на ее лице, когда он, приложив к губам черный мундштук, вздрогнул, ощутив вкус ее слюны и привкус смолы. Могильный червь плясал в его чреве от края к краю: счастье, потом уныние – и снова счастье.

– Тебе нужно с ними поговорить, Марото. Расскажи все, как рассказал мне, без единого лишнего слова, и этому мальчику понадобится другое имя, потому что «Мрачный» ему больше не подойдет.

– Ага, так и сделаю. Завтра, когда голова прояснится. – Конечно, он давно не принимал насекотики, и его ждали все виды отходняка, но еще один червяк от Дигглби поможет ему прийти в себя и собраться с силами: единственное лекарство от такого похмелья – еще один могильный червь на завтрак. Но после этого он завяжет навсегда. Он обещал Пурне, а мужчина должен держать слово. – А как насчет тебя, Софи? Я еще не слышал песню о твоем возрождении.

– Хм, – буркнула София, на вид не более расположенная говорить об этом сейчас, чем дюжину раз прежде, когда он пытался что-нибудь выведать.

– Не нужно гримасничать. – Последнее, чего хотелось Марото, – испортить все, когда они только помирились. Он отдал трубку с последней затяжкой. Он курил много тубака с тех пор, как потерял подарок Софии, но трубку никогда – это было наказание за дурь. Бросить трубку оказалось куда легче, чем насекотики, из-за которых, кстати, он и лишился той нежно любимой вересковой.

– Спой свою песню. Что, демоны подери, случилось, София? Тебя заперли в Диадеме, вместо того чтобы убить? Или ты изначально замыслила этот новый Кобальтовый отряд и просто выжидала? Тянула время, чтобы восстать из теней, как Всематерь? Или то и другое?

Проклятье, это был неудачный ход – она стала еще печальней, но с глубоким вздохом призналась:

– Я сдрейфила, Марото, просидев год на троне. Я сбежала. Сделала так, чтобы все выглядело, будто я умерла, чтобы никто меня не искал. Начала новую жизнь. Наши победы и наши поражения, мои поражения – я постаралась все забыть, выбросить из головы. Надо было понять, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Она умолкла, и, хотя Марото знал, что ей нужно время, его рот заговорил сам, как делал всегда, когда в желудке находился червяк. Все это вина могильного червя, а не его.

– И что, ты узнала об игре Феннека и не смогла удержаться, бросила свою новую жизнь? Чтобы исправить историю? Поучаствовать в новой авантюре? Уж поверь, я могу это понять: даже после того, как обнаружил, что новую армию ведешь не ты, я застрял тут ради моей подруги Пурны, а теперь, когда мы возвращаемся к былым подвигам, у меня снова появляется аппетит…

– Они убили моего мужа, Марото. Всю нашу деревню вырезали. Детей, животных – всех прикончили.

Вот гадство! Редчайшее. Ничего удивительного, мать-перемать, что она не обрадовалась его поцелую, у нее траур, она…

– Я думала, не устроил ли это кто-то из вас, – тихо сказала она. – Не ты, очевидно; ты единственный Негодяй, в котором я была уверена, Марото. А теперь я убеждена, что и не остальные. Я была права с самого начала: королева Индсорит изменила своему слову. Дала мне побольше времени, чтобы я понадеялась, что дело выгорело, чтобы расслабилась, прочнее привязалась к месту и людям, – позволила поверить, что я победила… а потом ушатала меня точно так же, как я ее. Она, должно быть, жила счастливо, до того как я стала королевой, и мои попытки исправить систему смели с лица Звезды всю ее семью и чуть не убили ее саму. И когда пришла ее очередь стать королевой, она тоже дала мне счастливую жизнь, семью, а дальше – ровно то, что я заслужила.

– Подожди… Королева? Это ее работа? Я не понимаю… – Марото пытался что-то придумать, что-то сказать. – Но мне и незачем. Я знаю, что ты этого не заслужила, никто такого не заслуживает.

– Нет, не заслуживает, – мягко согласилась София и показалась ему совсем старой. – Урок, который я усвоила слишком поздно.

– Она тебя перехитрила, – сказал Марото, которого могильный червь сделал ощутимо умнее, прозорливее. – Ты отдала корону, чтобы тебя оставили в покое, а Индсорит тебя обманула. Вот что случилось.

– Ага, – кивнула София. – Именно так. Очень просто, демонски просто.

– А теперь ты собираешься ее достать? Теперь хочешь показать ей, как Холодный Кобальт платит за гребаный обман?

– Да, идея такова, – сказала София, скребя в серебристом затылке. – Холодный Кобальт возвращается, и весь Самот трепещет.

– Вся Звезда, мать ее за ногу! – возразил Марото, вставая. – Мир нас запомнит! Мы загоним демонов в норы! Выбьем зубы Багряной империи! Так?

– Так, – подтвердила София, вставая и отдавая ему свою трубку. – Но утром. Я уже на ногах не стою. Хочешь ее добить?

– Да, конечно, – кивнул Марото, с жадностью хватая трубку, но вдруг ужасная мысль всплыла в его голове. – Вот только… дьявол!..

– Дьявол?

– Он самый! – Марото завертелся на месте и пнул диван, желая в гневе разнести его в щепки.

Его пятка отскочила от пружинного сиденья, и он упал навзничь, в раненом колене вспыхнула боль. Дружный рев дюжины засранцев, желающих, чтобы им размозжили головы, – но и очко в пользу Марото: он снова вызвал у Софии улыбку. Она помогла ему подняться.

– Ты цел, о покоритель пива?

– Да… Нет. Слушай, София, когда я услышал, что ты умерла, я сделал одну глупость. Настоящую.

– Я слышала, ты сражался с королевой, – сказала София, даже не пытаясь скрыть ухмылку. – Несмотря на оставленный Негодяям недвусмысленный приказ служить вместо меня ей.

– Приказы ни демона не значат, – заявил Марото. – То есть если они твои, то, конечно, да, но откуда мне было знать: вдруг фальшивые? В любом случае я все сделал не так – пустил Крохобора побоку, принудил королеву сразиться со мной на дуэли чести. Моя возьмет – хорошо. А если она одержит верх, то я пообещаю впредь никогда ей не вредить. И… и…

– И девчонка умела драться? – София встала на цыпочки и поцеловала Марото в щеку. Впервые ее губы коснулись его добровольно, и ощущение было лучше, чем от всего, что он когда-либо выигрывал или крал. – Мы что-нибудь придумаем, Марото, мы всегда находим выход.

– Ага, – кивнул он, радуясь, что не сломал диван, на который рухнул.

– Да, и постарайся больше ее не терять, – сказала София, подмигивая ему, и до Марото целую секунду доходило, что она говорит о трубке в его руке.

Что? Нет, не может быть… Но, перевернув трубку впервые с того момента, как София позволила к ней прикоснуться, он увидел на донышке чашки две пометки, которые она тщательно выцарапала много лет назад: «З» – резчицы и «М» – будущего владельца. Его руки задрожали так сильно, что он чуть не уронил трубку и посмотрел на старую подругу глазами, полными слез, поражаясь, как, во имя всех демонов, она ее нашла, но опасаясь разрушить волшебство расспросами.

– Я был дураком, – вот все, что он смог выдавить, но этого, похоже, хватило.

– Каждый день, что мы знакомы, но у тебя была подходящая компания.

– Может быть… – Марото встряхнул головой, но внутри ничего не отстегнулось. – Может быть, утром у меня найдется ответ получше.

– Правда, очень, очень здорово видеть тебя, Марото, – сказала София, но от ее слов могильный червь в его животе превратился в ледышку, распространив тошнотворный холод по всему телу. – Доброго сна, брат.

Он не мог ответить, не мог ничего – только сжимать в руках трубку, которой не заслуживал, и, дрожа, утопать в диване. Он смотрел, как она удаляется: смотрел, как Кобальтовая София, женщина, которую он любил, отходит к костру и обменивается парой слов с Сингх и Феннеком, а затем растворяется в лагерной тьме. Но она была здесь, рядом с ним – не видение и не призрак, а настоящая София. И может быть, из-за могильного червя, а может, из-за какой-то подлой игры демонов – теперь, когда сделка окончательно осуществилась, он знал без всякого сомнения, что все это дал ему в обмен на свободу Крохобор. Марото восседал на диване посреди Кобальтового отряда и в то же время валялся в пендлтонской ужальне, накачанный дрянными насекотиками, прижимая губы к бархатному ушку своего демона и шепча слова, которые предопределили судьбу их всех: «Верни ее мне. Только дай мне еще раз ее увидеть, и я тебя отпущу. Пожалуйста, пожалуйста, верни ее мне».

И Крохобор исполнил его желание на свой демонский лад. Крыса не могла воскресить покойника – такое даже демону неподвластно, – но воссоединение двух старых друзей было несложной задачей для существа, которое прозревает будущее, как смертные видят прошлое. София думала, что королева Индсорит велела своим солдатам напасть на нее в соответствии с долго зревшим планом мести, но Марото был уверен, что Индсорит послала убийц только потому, что Крохобор преподнес ей эту блестящую мысль. Королеве или кому-то другому, вряд ли это имело значение – кто бы ни метил в Софию и ее земляков, он поступил так лишь потому, что его заставил демон Марото. Все же слышали песни о том, как демоны сеют злые мысли в умах смертных, и, даже если демон не в силах заставить человека сделать что-то противное его натуре, Звезда не испытывает недостатка в кровожадных разбойниках, которым довольно толчка, чтобы напасть на беззащитную деревню, – и королева Самота в их числе.

Марото прожил без насекотиков почти год – ну, если не считать сегодняшний единственный раз, но суть была в том, что как раз прошлой осенью он, однажды с утра протрезвев, обнаружил, что Крохобора нет. София сказала, что приблизительно в то же время были убиты ее муж и все селяне. Значит, это единственное объяснение: Крохобор забрался в чей-то разум и склонил к убийству земляков Софии… Ад и демоны, да ведь палачи могли даже не знать, что мишенью была София.

А сейчас София готова разорвать империю в клочья, чтобы отомстить королеве Индсорит, и только что она поцеловала Марото в щеку. А он, освободив своего демона, практически собственноручно перерезал горло ее мужу – все равно что лично зарубил всех, кто еще там погиб. Он разрушил мир женщины, которую любил больше жизни, и все потому, что вдрызг накачался насекотиками и загадал желание, исполнения которого ни один смертный в здравом уме не попросил бы у демона, – оживить покойницу.

«Верни ее мне. Дай еще раз ее увидеть, и я тебя отпущу. Пожалуйста, пожалуйста, только верни ее мне».