Книга: Корона за холодное серебро
Назад: Глава 17
Дальше: Глава 19

Глава 18

Дедушка говорил, что Древние Смотрящие замечают людей, только когда им скучно и хочется развлечься, и по той же самой причине смертные впервые обратились к демонам. Дедушка говорил, это дело шаманов – толковать слова богов, приходящие в шорохе листьев свинцового дерева осенью и новой травы по весне, ловить шепот демонов в треске огня ночью жаркого лета или читать в ледяном кружеве на ночном горшке утром холодной зимы. Дедушка говорил, что, когда бормочет демон, смертный слышит, но ответить может только шаман. Дедушка говорил: когда вещает бог, только шаман может услышать, и мудрый шаман не станет перечить.
Но дедушка также говорил, что первое лакомство под небом – медоед в сливках, а Мрачный точно знал, что это жуткая гадость. А еще дедушка говорил, что путь и образ жизни Рогатых Волков – лучший, что все остальные народы всех прочих земель – злы, или порочны, или трусы, или просто сволочи… Но если это правда и Рогатые Волки – избранный народ, то почему они так возненавидели Мрачного и дедушку? Почему пытались убить их, лишь бы не отпустить?
И да, возвращаясь к самой реальной реальности: почему Мрачный продолжает считаться с дедушкой, хотя старик все больше наливается дерьмом? Когда они наконец нашли дядю Трусливого и дедушка почему-то воспользовался этой возможностью, чтобы городить всякие гадости про Чи Хён, пускай и превознося внука при этом, – разве Мрачный сбросил старого поганца с закорок? Кроме как в первую ночь в лагере, он больше ни разу не завел с дедушкой разговор об уважении к женщине, к которой он уже намеревался пойти на службу, что бы там ни вышло с дядей. Ему всегда казалось проще игнорировать брюзгливого старикашку, но, может быть, поступая так, Мрачный только подкармливал костер его высокомерия? В любом случае он действовал вовсе не на пользу себе, позволяя дедушке все отравлять своим языком.
Пора поговорить с ним, решил Мрачный, идя обратно к палатке. Дедушка велел ему следить сегодня за дядей Трусливым – надо же понять, что за человек этот Марото. Судя по наблюдениям Мрачного, он выглядел примерно так же, как любой другой: опозоренный Софией и оттого подавленный, дядя надеялся ускорить процесс заживления раненой гордости, ублажая себя выпивкой, курением и дружеским общением. Однако, когда София присоединилась к Марото на диване возле костра, Мрачный решил, что для одного вечера слежки достаточно.
Но по крайней мере хождение за недостойным дядей и женщиной, которую богиня приказала Мрачному убить, отвлекало его мысли от Чи Хён и возвращения ее красивого возлюбленного.
Хорошо для нее. Хорошо для них обоих. Мрачный желает ей счастья, в конце концов. Да и вряд ли дикарю удавалось хоть раз охмурить принцессу. Правда, в какую-то минуту казалось, что она собирается охмурить дикаря…
Мрачный осознал, что приближается к ее палатке, а не к своей, и резко изменил курс, как ни хотелось ему пройти мимо и посмотреть, горят ли лампы внутри. Что лучше: если бы они горели и доносились звуки разговоров и смеха или если бы там царили темнота и тишина?
В любом случае ему следовало подумать о более важных вещах. Например, о том, как «помешать Софии». Так выразилась Безликая Госпожа: помешать ей. Это могло означать вообще что угодно, не обязательно убить. Но опять же – возможно, и убить…
Проблема заключалась в том, что он, увидев эту женщину во плоти, больше не ощущал особенного желания что-либо предпринимать. Он ожидал, что почувствует некое глубинное побуждение, потребность прикончить ее и исполнит волю божества без малейшего колебания. Но он уже демонски запутался в этой истории и в себе. Мрачный, конечно же, не хотел, чтобы погибла куча детей, чтобы целый город был пожран жидким огнем, но, если быть честным с собой, вся эта ситуация скорее огорчала его, чем приводила в праведный гнев. В основном ему хотелось, чтобы София вообще никогда не появлялась… и не потому, что она вернула Чи Хён ее любовника. Он был рад за Чи Хён. Просто в восторге!
Он налетел на кучку пьяных солдат и буркнул слова извинения, но они шли не от сердца. Что за дурацкая ночь! Вот он прошагал пол-Звезды от саванн, словно какой-нибудь эпический герой, а чувствует себя точно таким же маленьким и глупым, как дома. Он мог прочитать сотню баллад, мог рассказать, как Черная Старуха перехитрила морского демона Зозобры, знал песни о похотливых приключениях Блудливого в Логове Минотавра и о том, как предок избежал ложа этого чудовища, но, когда дело доходило до его собственной песни, он будто забывал все слова и путал смыслы, не представляя, каким должен быть следующий стих. Они, похоже, неизменно знали, что делать, эти его предки, всегда были готовы заронить нужное слово или ударить кинжалом точно в нужное ухо; они учились на своих ошибках и охмуряли врагов… А Мрачный с трудом находил место, чтобы облегчиться, не огорчив кого-нибудь в этом шумном лагере экзотических чужеземцев, а если даже не знаешь, где справить самые низменные потребности, то какова надежда, что ты сможешь сориентироваться в задачах по-настоящему трудных?
Может, Мрачный попросту оказался в неправильной песне. Может, ему не выпала участь великого воителя или хитреца, а суждено вечно изображать олуха, вляпывающегося в неприятности на потеху слушателям. Песнь о Мрачном-полуумке, Рогатом Волке без мозгов в черепе и клыков в пасти. Эту-то песню он мог пробубнить, пусть даже слова ускользали…
Добредя до своей палатки, он увидел, что дедушка по-прежнему сидит у костерка, который внук разжег перед тем, как уйти за дядей. Прекрасно.
– Что скажешь нового, парень? – спросил дедушка, когда Мрачный взял себя в руки и вышел из тени.
– Ничего, дед.
Увещевания могли подождать до утра или еще дольше – зачем портить столь идеально дурацкий вечер, волнуя дедушку? Мрачный нырнул в палатку и в бессильном раздражении закрыл глаза, но старик позвал его:
– Выходи, парень, надо поговорить. У меня тут биди свернута, я готов к приятной беседе.
Мрачный пошарил в темноте, нашел пояс с солнценожами, потом флягу с водой и полоску вяленой конины. И только когда уже нельзя было больше тянуть время, он вышел наружу и тяжело опустился на землю по другую сторону костра.
– О, да ты сегодня в настроении, – заметил дедушка, когда Мрачный вытащил точильный камень и принялся острить многочисленные лезвия на растопыренных ножах.
– Что? – переспросил Мрачный с набитым мясом ртом, не отрываясь от работы.
– Я не ожидаю и не хочу слышать все проклятые подробности твоего ухаживания за этой напыщенной девицей, но если захочешь рассказать, что тебя так задело…
Мрачный встал, позволяя поясу упасть в грязь – кроме ножа, который он сжал в кулаке.
– Последний раз, дед. Кровь там или нет, последний раз. У нее есть имя. И она достойна лучшего отношения со стороны старых тощих собак, которым дала место у огня.
Дедушка презрительно ухмыльнулся снизу вверх, но в кои-то веки не сказал ничего остроумного, только коротко кивнул. Придется удовлетвориться этим. Мрачный уселся обратно, а дедушка запалил косичку из сосновой хвои и разжег биди.
– Тогда поговорим о твоем дяде? – произнес дедушка, втягивая дым и передавая горящий конус. – Или об этой женщине, Софии?
Как ни хотелось ему покурить, Мрачный отказался от сладко пахнущего саама. Сейчас он не мог вынести никакого сближения с дедушкой.
– О чем захочешь. Они вроде поладили. Пили у костра. Как ты.
– Что ж, это, конечно, трогательно, но мне любопытно, почему ты собираешься убить их обоих, – произнес дедушка, делая еще одну долгую затяжку; его пальцы были столь же темными и сморщенными, как лист, зажатый между ними.
Мрачный весь похолодел, не зная, что сказать.
– А?
– Ага, – ухмыльнулся дедушка. – Ага. Ты, может, и черный, как бог Шакалов для этих бледнозадых тупиц, но для меня прозрачен, как вода из ручья, щенок. Ты убивал их этими своими львиными глазами с тех пор, как впервые увидел, – так же пылко, как делал кое-что другое теми же глазами с той… с генералом Чи Хён Бонг, второй дочерью Джун Хвана и Канг Хо, будущей королевой Самота и как там дальше.
– Думаешь, если я на них смотрю, это что-то значит? – спросил Мрачный, смущенный тем, что дедушка увидел его насквозь, – смущенный, но испытывающий некоторое облегчение. Это было хуже всего: молчать, когда мысли запутываются. – Думаешь, если тебе кажется, что я на них как-то смотрю, это хоть что-то значит?
– Уж поверь мне, Мрачный, – сказал дедушка вопреки обыкновению примиряюще, а не язвительно. – Какими бы они ни были, мой сын и эта его подруга, но они не глупы. Я видел, что ты думаешь, а ты даже не про меня это думал. Я бы посоветовал быть поосторожнее, вот только слишком уважаю тебя, чтобы обращаться как с ребенком. Ты сам знаешь, о чем тебе думать. Но я просидел здесь всю ночь, размышляя о твоей суровой морде, мальчик, и, клянусь моей жизнью и жизнью твоей матери, не могу понять, почему ты желаешь кому-либо из них зла.
– Серьезно? – Мрачный даже перестал точить нож. – Я слышу, как ты поливаешь его грязью каждый день, сколько себя помню, и ты не знаешь, почему я намерен прикончить дядю Трусливого? Вы с мамой долбили мне, как сильно ему это нужно, еще даже до того, как он нас бросил! Наверное, вы шептали ей это в живот даже раньше, чем я вылез, раньше, чем он вернулся.
– Пффф, – пыхнул дедушка дымом биди. – Значит, вот как. Ты все еще злишься на него за уход?
– Что он ушел, это ни дерьма не значит, – заявил Мрачный, жалея, что не умеет говорить гордо, а не вздорно. – Ушел – и прекрасно. Значит лишь то, что ушли мы! А мы ушли, потому что ты подумал, что он поступил правильно, сбежав из клана Рогатых Волков в тот второй раз.
– Я-то знаю. что думаю о своем сыне, Мрачный. Я спрашиваю, что думаешь ты, хотя могу и догадаться.
– Вот это здорово, – сказал Мрачный, качая головой. – Ну и что я думаю, раз ты и так уже все знаешь?
– Я полагаю, причина в том, как он это сделал, – ответил дедушка, и в этом было некоторое утешение, смягчающее боль от укуса. Дедушка мог вести себя как редкая сволочь, но был добрым и любящим и знал Мрачного, как тот и сам себя не знал. – Он бросил нас умирать на поле боя, и все потому, что хотел остаться с Рогатыми Волками, а не со своим племянником, не с родным отцом. Мы нуждались в нем больше всех – так, как только можно нуждаться в родственнике, а он принял сторону клана, а не нашу. Вот что случилось. Моя дочь сделала то же самое, – наверное, тебе не нужно об этом напоминать?
– Не, для нее все было по-другому, – тихо возразил Мрачный, все еще надеясь после стольких лет, что его слова прозвучат правдиво для него самого. – Совершенно иначе.
– Конечно, – согласился дедушка, и его тон сообщил Мрачному, что старик хочет верить в это не меньше внука. – Я не считаю, что кто-то из нас может винить твою мать за то, что она нас там оставила, ушла со своим братом и остальными. Проклятье, она больше Рогатая Волчица, чем кто-либо в этом гребаном совете, и то, что она поступила по старинке, лишь справедливо. И вот в чем разница, вот к чему нас приводит эта погоня: когда ты притащил меня домой после битвы, она по-прежнему была там, была частью клана, как всегда – а твой дядя ушел. И все эти годы твое сердце ноет от того, что он не остался с нами, – он все равно уходил, так почему не на день или три раньше, вместо того чтобы обречь своих родичей на смерть из принципа, по которому вообще никогда не жил? В общих чертах – так?
Мрачный, вглядываясь в свое дрожащее отражение на ноже, кивнул:
– Как-то так.
– Ага, я тоже об этом думал, – сказал дедушка, и ощущение было такое, словно холодная родниковая вода смывает пыль с лица, – оказывается, старик знает не все. – Каждый день, с тех пор как это случилось, и каждую минуту, с тех пор как заглянул ему в глаза сегодня утром. Почему? Штука вот в чем, парень: я не уверен, что он сам это знает.
– И от этого все становится хорошо?
– Мать твою, нет! Но ты-то сам всегда знаешь, почему поступаешь так или иначе, Мрачный? Я вот не всегда, а я видел намного больше оттепелей, чем ты, и вроде бы мог уже познать самого себя. А это означает, что у тебя, у меня, у него – у нас у всех появляется одна и та же идея, раньше или позже: те, с кем мы живем, кому посвятили свою жизнь, не стоят нашей любви и мы должны отказаться от того, чем стали Рогатые Волки. А теперь, когда мы наконец загнали его в угол, родство обязывает нас задать ему этот вопрос и посмотреть, найдет ли он ответ получше. То, что случилось, когда мы были Рогатыми Волками, стоит не больше, чем вчерашнее дерьмо вчерашнего, – а важно, куда мы пойдем. Мы семья, Мрачный, и если это ничего не значит, то мы ничем не лучше остальных в нашем клане.
После короткой дедушкиной речи какое-то время было тихо, и Мрачный положил нож и обошел вокруг костра, чтобы сесть рядом со стариком. Взяв у него угасшее биди, он снова зажег и глубоко затянулся. Задержал внутри дым, пропитываясь им и словами старика. Дедушка, он кое-что знает. Потом выдохнул – и заодно выпустил сколько-то дурного воздуха, который удерживал в себе большую часть жизни.
– Хочешь сейчас перекинуться с ним стихом? Я могу тебя отнести.
– Мы были не единственными, кого он оставил мертвым, – сказал дедушка. – Имей хоть одна из тех песен, что мы слышали о них двоих по дороге, хотя бы правдивый припев, то они проговорят до рассвета. Он и эта Холодная София заняты своими делами и пусть занимаются ими. Ты гневаешься на нее из-за того, как она обошлась с твоим дядей утром? Ты, может, и ненавидишь его, но тебе неприятно смотреть, как твою кровь лупцуют перед половиной лагеря?
– На нее? Из-за этого? Не. – Мрачный сделал еще затяжку, задержал дым. Пока из глаз не потекло. – Она… Ты не узнаешь.
– Спасибо ложным богам и истинным предкам, у меня есть внук, который знает меня лучше меня самого, – проговорил дедушка, отбирая биди. – Трясусь от страха, что бы я делал, если бы мне пришлось самому подумать хоть одну мысль.
– Не, дед… Она… Погоди, ты же не хотел слышать ничего из того, что Безликая Госпожа, с которой я повстречался в том здоровенном жутком храме, наговорила мне. На Юго-Восточном Луче – помнишь свои слова?
– Думаешь, я настолько одряхлел, что не могу вспомнить, где мы были, когда ты повстречал божество? – Дедушка посмотрел на биди и отдал его, не затянувшись. – Мне было интересно. Всякий раз, с тех пор когда мы слышали имя Софии, у тебя был такой голодный вид. Проклятье, даже Рогатые Волки знали о Кобальтовой Королеве, но ты как будто никогда не интересовался этими песнями… до того храма в Эмеритусе. Ну да, мне было интересно.
– Так что, говорить или нет?
– Нет-нет, – быстро воспротивился дедушка, поднимая руки. – Эти уши хорошо жили, не позволяя словам богов залетать в них. Но…
– Но?
– Но есть много богов, Мрачный, не только Древние Смотрящие, которые сотворили наших предков. Здесь, на Звезде, больше богов, чем птиц в небе, пусть даже Цепь повсюду тащит свое дерьмо про единую истинную веру. Сердить их опрометчиво, это да, но это не означает, что надо вставать на колени перед ними всеми, а то ведь никогда не сможешь стоять прямо.
– Но ты всегда говорил, что шаман должен слушать, – ну, я не имею в виду, что я и есть шаман, но… Проклятье, дед, я не знаю.
– Слушать всегда полезно, – заметил дедушка, глядя куда-то мимо пламени костра во тьму между палатками. – Но это не то же самое, что всегда поступать, как тебе говорят. Если бы ты считал иначе, то оставил бы меня на том поле и пошел домой с дядей и остальными и никого из нас здесь сейчас не было бы.
Мрачный кивнул. Он все время кивал, когда дедушка говорил. Какие демоны помогали Черной Старухе и Блудливому, преуспевшим без содействия предков?
– Значит… значит, это касается Софии и того, что Безликая Госпожа про нее сказала…
– Говорю тебе, мальчик: я этого не знаю, не хочу знать и не завидую той ноше, для которой ты был рожден. И в том, что касается богов, будь очень-очень осторожен. Думаешь, Рогатые Волки – жалкая мстительная сволочь? Да наш народ ничто по сравнению с богами… А эта София? Она ходит с одним таким, или я ничего не понимаю в демонах.
– Что? – Мрачный сглотнул, со страхом задаваясь вопросом, куда их ведет беседа. – Ее демон-койот? Ты думаешь, это…
– Мне хватает ума не думать о таких вещах, – важно сообщил дедушка. – Но эта тварь так же похожа на простого демона, как София – на мартышку в джунглях Бал-Амона. Король демонов – так мы называем бога наших врагов. Каким бы еще голосам ты ни внимал, Мрачный, послушай своего деда здесь и сейчас: не расслабляйся и не теряй бдительности.
Ветер пронесся по лагерю, костер затрещал. Мрачный обнял деда и сказал:
– Помнится мне, ты говорил, что не собираешься читать лекции об осторожности, раз я уже не младенец, лазящий по кинжальным деревьям.
– Старикам дозволено нарушать слово, парень, и сваливать это на возрастную дурь, – заявил дедушка, выворачиваясь из объятий Мрачного. – Чуть ли не единственная польза от старости – ты помнишь юность!
Их недолгий смех был прерван собачьим воем, донесшимся от палатки. Из мрака некто темный протрусил в круг света на шатких от сна ногах. Он выглядел как собака, но собакой не был вовсе. Демон Софии. Шумно шлепая по челюсти меловым языком, существо оценивающе разглядывало людей; черные глаза поглощали, а не отражали свет. Демон тявкнул, и Мрачный взмолился, чтобы это был дружелюбный лай. А потом Мордолиз убрел мимо их палатки, скрылся в засыпающем лагере Кобальтового отряда.
– Пора нам в койку. – Дедушку передернуло. – Неизвестно, кто еще бродит здесь в такую ночь.
Они вошли в палатку. Насчет сна дедушка дело говорил, но Мрачный обнаружил, что не может заснуть, что и сон уворачивается, как дичь, которую он преследовал в Мерзлых саваннах.
Назад: Глава 17
Дальше: Глава 19