Глава 30

Ледяным серым днем они шли после работы по нижней набережной Сены. Патрик был так тих, что Саре захотелось заползти в себя, как черепаха в панцирь, и остаться там навсегда. Весь остаток дня он не подходил и почти не говорил с ней. Впрочем, каждый раз, когда она бросала взгляд в его сторону, то видела, что он стоит как столб и смотрит на нее.

Она что-то упустила?

Что-то сделала не так? Выставила себя дурой?

Он по-прежнему не улыбался, не подмигивал, не пожимал плечами.

Кремовые и коричневые мосты над водой под серым небом превратили Сену во что-то древнее и непреклонное, вечно романтичное, но теперь немного усталое, ждущее наступления весны. Патрик сел на скамью, и Сара села рядом с ним, сунув руки в рукава, чтобы защититься от холода. Патрик оперся локтями о колени и разглядывал свои сцепленные руки, поглаживая костяшки большими пальцами. Время от времени он поднимал глаза на проплывающую баржу или искоса смотрел на Сару.

– Разве тебе не холодно? – спросила она его минут через пятнадцать.

– Да. – Его голос прозвучал хрипло, а губы иронически скривились. – Но вряд ли я смогу сейчас втянуть тебя к себе на колени, чтобы ты меня согрела, Сара.

Она не могла решить, как ей относиться к тому, что он считает ее своей подручной ходячей грелкой – радоваться или возмущаться? Ведь у него на коленях и ей было бы чертовски теплее, чем на холодной каменной скамье.

– Ты хоть куртку застегни.

Он опять начал разглядывать свои беспокойные большие пальцы.

– Тогда ты не сможешь забраться внутрь, – пробормотал он.

Она взглянула ему в лицо. На его щеках румянец? Второй раз за двадцать четыре часа? Она подсунула руку ему под воротник, обняла за шею, и Патрик поежился. Теплота его кожи заставила ее понять, какими ледяными должны казаться ее пальцы.

Он обернулся, немного расслабился, его взгляд переместился на ее лицо, и на его губах появилось что-то вроде улыбки.

– Поцелуешь меня?

Она прижалась к нему, и он жадно отдался поцелую, позволяя ей взять власть, приглашая ее в свое пространство. Когда ей понадобился воздух, он притянул ее к себе, и теперь она стояла между его колен. Патрик прижался лицом к ее груди, скрытой под тяжелой тканью пальто, глубоко вздохнул, и напряжение покинуло его.

– Сара, благодарю тебя.

Она погладила его голову. Удовольствие от возможности запустить пальцы в его волосы все еще вызывало в ней непривычное восхищение. Неужели она когда-нибудь сможет к этому привыкнуть?

– За что ты благодаришь меня?

Он чуть повернулся, сохраняя половину своей кривой улыбки, спрятанной у нее на груди, и несколько секунд ничего не говорил.

– За то, что ты такая красивая.

Она села на бедро Патрика, чтобы лучше видеть его лицо. Еще какую-то секунду назад она бы не решилась на такое.

Он взял ее руку, внимательно посмотрел на нее – при этом его лицо ничего не выражало, – потом медленно дотронулся до каждого ее пальца и закрыл ее руку своей, будто хотел укрыть от всего мира. Сара ощутила укол вины из-за того, что ее рука была теперь защищена. Но все равно было что-то великолепное в том, что он жертвовал своими руками, чтобы защитить ее руки.

– Сара, – произнес он наконец, и напряжение в его голосе отозвалось в ее сердце. – У меня вроде как останавливается дыхание, когда я пытаюсь это сказать. Я пытаюсь, но… Просто я…

Она подсунула руку между полами его куртки, которую он для этого и оставил расстегнутой, и положила руку ему на сердце. Глухие удары, слишком тяжелые. Она раздвинула пальцы и крепко прижала их к его груди.

Он глубоко вздохнул, и ему удалось засмеяться, только смех получился прерывистым.

– Ты знаешь, в некоторых культурах нельзя хвалить ребенка. Считается, будто это привлечет демонов и причинит малышу вред.

В Корее это было распространенным поверьем, и ее мать следовала ему неукоснительно. Но Саре не хотелось прерывать Патрика, чтобы сказать ему об этом.

– Но если люди таких культур не могут говорить… это самое, то не потому, что младенец им безразличен или они не заботятся о нем. Совсем наоборот. Ну, ты меня понимаешь… Сара.

Ее глаза защипало, и она смутилась. Это тоже случилось второй раз за день.

– Просто… Сара, я знаю, что должен это тебе сказать. И знаю, что смешон. Но стоит мне попытаться, как возникает такое чувство, будто я привязываю тебя к погребальному костру и поджигаю его.

Его сердце под ее рукой и вправду билось как сумасшедшее. Пытаясь утихомирить его, Сара погладила грудь Патрика.

– Все в порядке, ты же знаешь, – мягко сказала она. – Я просто не понимаю, как ты можешь, ну… думать, что я красивая… Ведь я могу стать намного лучше, если буду работать усерднее. Я же должна стать для тебя идеальной. Но иногда… иногда… для меня так много значит, когда ты пытаешься показать это.

Его губы изогнулись в нежной улыбке. Он опустил голову и уперся лбом в ее лоб.

– Так мне легче верить в тебя, – прошептала она.

Ее рука все еще ласкала его грудь, а его сердце билось по-прежнему тяжело.

Он долго молчал.

– Ты же не просто так отказался от мечты стать инженером? – тихо спросила она. – Конечно, бывает, что ребенок сначала хочет стать актером, а потом пожарным или мусорщиком. Но у тебя явно что-то произошло.

Его тело напряглось.

– Люк тебе что-то наговорил?

– Нет. Смысл его слов был в том, что я не должна бояться открыть тебе свои чувства и спросить тебя.

– Он так сказал? – проворчал Патрик. – Вот ублюдок. – Но в этом плохом слове не прозвучало ни раздражения, ни злости, ни гнева. – Однако хватило же ему самоуверенности.

Это очевидно. Уж в чем в чем, а в этом у шеф-поваров недостатка никогда не было.

И поэтому было гораздо важнее обратить внимание на те случаи, когда уверенность в себе подводила их.

– Вот я и спрашиваю, – сказала Сара.

Но Патрик молчал, лишь двигал пальцами по ее колену.

– Она была точно такой же, – пробормотал он наконец.

– Твоя подруга?

– Моя мать, – ответил он и поморщился, смутившись. – Я знаю. Знаю. Мне двадцать семь. Пора уже отделиться от матери.

Какая странная мысль!

– А я никогда не захочу отделиться от моей мамы.

Но ее мама и не заслуживает, чтобы от нее «отделялись»!

Патрик как-то странно поежился, будто хотел пожать плечами, но не смог.

– Судя по твоим рассказам, у тебя невероятная мама. Хотел бы я быть наполовину таким же сильным, как она.

«О, какой ты милый». В приливе чувств Сара поцеловала его в висок. Он с почтением относится к ее маме, хотя даже не видел ее ни разу.

– Она была точно такой же, как кто? – осторожно спросила Сара. Ей показалось, что она, ну… вышла за пределы себя и вторгается в его сокровенный мир.

Патрик шумно выдохнул:

– Сначала она отнимает твои любимые игрушки. Если, ну, знаешь, ты что-то сделал не так. Отнимает самые любимые, конечно.

Мама, как только могла, баловала Сару и еще больше Данжи. Худшим наказанием для Сары было, когда мама просила ее пойти в свою комнату и подумать, как надо себя вести. И не страх перед наказанием удерживал Сару от битья пятками по стулу и рыданий над буквами, которые она не могла писать правильно. Просто так же, как мать ни в чем не могла отказать дочкам, Сара не могла ни в чем отказать маме – такое просто не приходило малышке в голову. Только в колледже Сара задумалась, кем она могла бы стать. Это случилось, когда в брошюрах своего Калтеха она нашла программы занятий в Париже.

– Потом настает очередь твоего лучшего друга, видеть которого ты теряешь право. Как и право играть в футбольной команде как раз после того, как тебя сделали капитаном.

От изумления у Сары раскрылся рот, и в животе внезапно появилось что-то болезненное.

– Поэтому ты учишься скрывать, какой друг тебе больше нравится, и говоришь о нем, как о придурке. Ты учишься действовать так, будто спортивные состязания тебе неприятны, и что это она тянет тебя туда, когда ты хочешь смотреть телевизор. – Он все время употреблял слово «ты», будто должен был отстраниться от воспоминаний. – Ты учишься страстно говорить об определенных телесериалах, будто важнее их ничего в мире нет.

Сара прикусила нижнюю губу и крепче обняла Патрика.

Внезапно он взглянул на нее.

– Я хорошо выучился таким штучкам, Сара. Но никогда не думал… Я не подозревал…

Она гладила его сильную руку через кожу куртки, вверх и вниз, сочувствуя ему. Переход к «я» произошел где-то очень глубоко в его душе. Сару начали охватывать печаль и отчаяние. Она уже предчувствовала – нет, знала, – каким болезненным окажется то, что он собирается вытащить на свет Божий.

– Знаешь, как тяжело я работал, чтобы подготовиться к технической карьере? – внезапно сказал он со злостью в голосе. – Когда мне было двенадцать, я понял, что число астронавтов невелико, а специальность инженера дает возможность добраться до звезд. И ты должен быть лучшим, чтобы создать марсоход или нечто подобное. А поскольку американцы занялись полетами на Марс, я должен буду поступить в наш лучший институт École Polytechnique и затем получить еще степень в США, обзавестись нужными связями. – Он поморщился. – У École Polytechnique есть замечательная программа обмена с Калифорнийским технологическим институтом, например. Мои оценки были чертовски хорошими. В классе я всегда был первым. И все сам, никто не помогал мне делать домашние задания, потому что моя мать была слишком занята, куря что-нибудь или проводя время с мужчинами. В течение трех гребаных лет каждую чертову ночь я работал после школы по пять часов или больше, если было надо. Вот тогда-то она и разозлилась на меня, потому что я нагрубил одному из ее любовников. Мне тогда было пятнадцать лет, и она выдернула меня из чертовой научной программы и отдала в ученики кондитера. Чтобы наказать меня. Потому что знала, как я хотел стать инженером. Она отняла у меня жизнь, Сара. Мою проклятую жизнь. Всякий раз, когда я вижу новости о марсоходах с такими именами, как «Возможность» и «Дух», я все еще… я опять начинаю ужасно ненавидеть ее.

Рука Сары непроизвольно сжалась. Уж ее-то мама, наверное, должна знать, что такое ненависть – сильная, всесокрушающая. При этом она отдавала дочерям и мужу всю силу своей любви. Сара прекрасно понимала, что некоторые люди заслужили каждую каплю твоей ненависти, но ты же… давал ее им. Давал им, как ни крути, часть себя, только красил эту часть в черный цвет, делал эту часть себя черной. Но у них, безусловно, не было никакого права превращать любую часть чьей-то души во мрак, в черноту. Саре так же хотелось смыть этот ужасный цвет, как всегда хотелось любовью вымыть дочиста все черное из маминой души. Как печально все сложилось для Патрика, готового обнять, успокоить и подарить свое тепло всем вокруг, что где-то глубоко в нем гнездится ненависть – переиначенный, искаженный отголосок его способности мечтать.

– И знаешь, что еще больше злит меня? – сказал Патрик куда-то в ее волосы. – Что она до сих пор умудряется вывернуть у меня из рук то, что мне дорого, хотя ее и близко здесь нет. Будто я позволяю ей так делать.

– Ты ничего больше не позволяешь ей, – спокойно и твердо сказала Сара. – Патрик, у нее нет власти надо мной.

Он поднял голову и при последних ее словах рассмеялся.

– Надо же, а я-то надеялся, что ты скажешь «у нее нет власти над тобой».

– Если человек, которого ты любил, когда был крошечным, пытается лепить тебя по своему желанию, вырваться бывает очень трудно, – с сочувствием сказала Сара.

– Тебе же удалось. – И сразу поправился: – Ну, ладно, возможно, еще нет. Но ты идешь за своей мечтой. Мне нравится, как ты захватываешь ее в кулак и никому не даешь отнять ее у тебя.

Иногда ей казалось, что ее мечта, та, что живет в глубине души, – это мечта стать самой собой.

Но, конечно, стать идеальной, совершенной собой.

– Ты просто должен решить, какова твоя мечта.

– Иногда мне кажется, что я уже решил, – неуверенно ответил он.

Та теплота, о которой она всегда думала как о его особом даре, вернулась в его глаза – вернулась ради нее, и Саре сразу стало теплее. Эту теплоту – и веселье – он дарил всему миру, а ведь могло получиться так, что он выбрал бы что-то другое, например озлобленность. Или ненависть.

– Да? И что же ты решил? – полюбопытствовала она, хотя знала, что он хочет сохранять свою мечту в тайне. – Открыть собственный ресторан? Полететь на Марс?

Его глаза распахнулись, и он в ошеломлении долго смотрел на нее, а потом опустил голову так быстро, что стукнул Сару лбом.

– А знаешь, для женщины, которая видит меня насквозь, ты не так проницательна, как могла бы быть. Наверное, и для тебя существуют белые пятна.

О чем он говорит?

– Все хорошо, ты не обязан ничего мне объяснять.

Возможно, в один прекрасный день он сможет ей все рассказать.

И она опять подумала о том, как скоро закончится ее практика. Успеет ли наступить тот прекрасный день?

И что ей теперь делать? Рискнуть? Или нет? Просто уйти в себя и надеяться, что рисковать ради нее будет кто-то другой?

– Я мог бы сказать, – признался Патрик. – В том то и дело, Сара, мог бы. Возможно, это такая мечта, которая может сбыться, только если откроешь ее другому человеку.