Глава 38. Сны
Со свадьбы племянника Джоэля Маклеода Роджер вернулся с новой песней, которую спешил записать, пока та свежа в памяти. Он сбросил грязные сапоги на кухне, взял у миссис Баг чашку чая с кексом и направился прямиком в кабинет. Тот оказался занят: Джейми писал письмо. Что-то буркнув в ответ на приветствие, он хмуро свел брови и, неловко держа перо, принялся выцарапывать кривые буквы.
В кабинете стоял небольшой книжный шкаф с тремя полками – вся библиотека Фрейзер-Риджа. На верхней полке выстроились серьезные сочинения: собрание латинской поэзии, «Записки» Цезаря, «Размышления» Марка Аврелия, еще несколько томов классической литературы, «Природа Северной Каролины» доктора Брикелла (в свое время позаимствованная у губернатора, да так и оставшаяся у Джейми) и учебник по математике, весь в пометках Иэна Мюррея-младшего.
Среднюю полку выделили для более легкомысленного чтения: небольшой коллекции потрепанных романов, среди которых был «Робинзон Крузо», «Том Джонс» в семи томах, четырехтомный «Родерик Рэндом», чудовищная «Памела» сэра Генри Ричардсона в двух толстенных книгах (в первой пестрело множество закладок, начиная с сухого кленового листа и заканчивая свернутой перочисткой – они знаменовали места, где читатели не вытерпели и отложили сей опус, кто на время, а кто навсегда). Стоял там и «Дон Кихот» на испанском, куда менее зачитанный, потому что язык знал только Джейми.
На нижней примостились словарь Сэмюэля Джонсона, счетные книги, пара альбомов Брианны и тонкий журнал в холщовом переплете, куда Роджер записывал песни и стихи, услышанные на разных праздниках и прочих сборищах.
Роджер поставил стул с другой стороны стола и принялся затачивать новое перо. Ему хотелось, чтобы записи были разборчивыми. Он не знал, какая судьба уготована его коллекции, но, как ученый, заботился о сохранности слова. Пусть он собирал фольклор сугубо для себя, ему нравилась мысль, что он оставит что-то грядущим поколениям, и потому следил за почерком и тщательно описывал все обстоятельства, в которых услышал ту или иную песню.
В кабинете царила тишина, только Джейми порой вздыхал, разминая сведенные судорогой пальцы. Вскоре в дверь постучал мистер Баг, и Джейми, перекинувшись парой слов с управляющим, вышел. Роджер, не отрываясь от записей, рассеянно им кивнул.
Четверть часа спустя он с чувством выполненного долга опустил перо и потянулся. Дожидаясь, пока высохнут чернила, отложил журнал и принялся листать один из альбомов Брианны.
Она не станет возражать, хотя обычно показывает ему лишь самые удачные наброски, которые нравятся ей самой.
Роджер медленно листал альбом, испытывая любопытство вперемешку с уважением: будто он совал нос в чужую тайну, пытаясь лучше понять характер жены.
Почти на всех эскизах был ребенок; один из них Роджер разглядывал особенно долго. Джемми спал спиной к зрителю, свернувшись в форме запятой. Рядом в точно такой же позе лежал котенок, пристроив подбородок на пухленькой детской ноге. Роджер вспомнил недавний разговор.
– У младенцев нет лица, – сообщила Брианна, хмуро изучая сына, самозабвенно грызущего ремешок от порохового рожка.
– Серьезно? А что тогда у них в передней части головы?
Роджер лежал рядом с ребенком и котом, насмешливо глядя на нее снизу вверх.
– Я говорю образно. Сами лица есть, но они похожи друг на друга.
– Ну, уж отец-то всегда узнает своего ребенка, – пошутил он. И спохватился, когда в глазах Брианны мелькнула тень. Она тут же растаяла летним облачком – но все-таки мелькнула.
– Я говорю как художник. – Бри чиркнула лезвием ножа по угольному карандашу, чтобы заострить кончик. – У них нет костей… точнее, их не видно. А именно кости образуют форму лица.
Как бы там ни было, ей прекрасно удавалось передать выражения лиц. Роджер улыбнулся, рассматривая следующий эскиз: на нем Джемми выглядел серьезным и сосредоточенным – явно перед тем, как измарать очередную пеленку.
Кроме портретов в альбоме обнаружились какие-то чертежи. Пролистав их без особого любопытства, Роджер поставил его на место и вытащил другой.
Плотные листы покрывала ровная вязь угловатого женского почерка. Это был не альбом для рисования и не дневник, а скорее журнал для снов.
Прошлой ночью мне снилось, что я брею ноги.
Роджер усмехнулся про себя, но представил длинные ровные ножки Брианны и продолжил чтение.
Я взяла папину бритву и крем для бритья. Папа, скорее всего, будет ругаться, но мне все равно. Крем для бритья был в большом белом флаконе с красными буквами «Олд Спайс». Уж не знаю, есть ли такой в самом деле, но от папы всегда пахло «Олд Спайсом» и табачным дымом. Сам он не курил, а вот коллеги по работе – да, и потому от его пиджака пахло, как в гостиной после вечеринки.
Роджер невольно вдохнул, почти ощущая ароматы свежей выпечки, чая и мебельного лака. На благопристойных собраниях в доме пастора сигареты были под запретом, и все же от отцовского пиджака порой тоже тянуло дымом.
Однажды Гейл рассказывала, как пошла на свидание с Крисом, не побрив ноги, и весь вечер не давала ему положить руку на колено, чтобы он не заметил щетины. Берясь за бритву, я всегда вспоминаю ту историю и провожу ладонью вверх по бедру, проверяя, не колются ли волоски.
Волоски на бедрах Брианны были такими тонкими, что совсем не чувствовались на ощупь, и только когда она стояла голая против света, сияли на солнце золотистым ореолом. У Роджера захватывало дух, что он один видит ее такой.
Он перевернул страницу, испытывая вину за то, что вторгается в личное пространство Брианны, и в то же время желая стать к ней как можно ближе, понять, что скрывается у нее в голове.
Даты не стояли, каждая запись начиналась с фразы «Прошлой ночью мне снилось».
Прошлой ночью мне снилось, что идет дождь. Ничего странного – дождь льет уже целых два дня. Перед уборной растеклась огромная лужа, и я, перепрыгивая через нее, по колено увязла в зарослях ежевики.
Когда мы ложились спать, дождь барабанил по крыше. Капли падали в дымоход и шипели в огне. Мы рассказывали друг другу разные истории о прошлом – наверное, они и навеяли этот сон.
Событий во сне было не так уж много, я просто смотрела в окно в Бостоне и наблюдала, как автомобили разбрызгивают лужи, шурша покрышками по мокрому асфальту. Когда проснулась, в ушах еще стоял этот звук, такой отчетливый, что я даже выглянула на улицу, ожидая увидеть оживленный проспект. Однако вместо него увидела ели и каштаны, тихо шевелящие листьями под крупными каплями дождя.
Все было зеленым и пышным, я словно очутилась в джунглях или на другой планете. Я совсем не узнавала это место, хотя живу здесь уже больше года.
А еще весь день казалось, что за спиной у меня шуршат шины.
Роджер увлеченно перевернул страницу.
Прошлой ночью мне снилось, что я сижу за рулем. Еду в моем синем «Мустанге» по серпантину. Прежде я водила машину только в горах на севере Нью-Йорка, но во сне почему-то была уверена, что нахожусь в Ридже.
Сон был очень реальным. До сих пор чувствую, как развеваются волосы на ветру, как дрожит двигатель и гудят покрышки. Я понимала, что это не по-настоящему, только в моей голове. И все же ощущение крепко засело в памяти, где-то глубоко в нейронах.
И это еще одна странность. Здесь никто, кроме мамы и Роджера, не знает, что такое нейрон. Очень необычное чувство: словно мы втроем скрываем некую тайну.
Так или иначе, вчерашний сон явно навеяли вполне реальные обстоятельства из прошлой жизни. А как быть с другими, такими же яркими, но непонятными? Может, это воспоминания о событиях, которые еще не произошли?
Прошлой ночью мне снилось, что я занимаюсь любовью с Роджером.
Он был уже готов закрыть дневник, когда выхватил глазами эту строчку. Роджер покосился на дверь. В доме было тихо; женщины возились на кухне, и возле кабинета никто не слонялся.
Прошлой ночью мне снилось, что я занимаюсь любовью с Роджером.
На этот раз я не наблюдала за происходящим со стороны, как обычно во сне. Даже не понимала, что я – это я. Была только дикая страсть, которую мы разделили на двоих, не сознавая, где заканчивается он и начинаюсь я.
Самое смешное, что я даже Роджера не воспринимала как Роджера. У него было какое-то тайное имя, совсем другое, но я знала, что все равно это он.
(Всегда думала, что у каждого есть тайное имя, которое нельзя выразить словом. Например, я – это в любом случае я, будь я «Брианной» или нет. Себя можно называть «Я», но как тогда быть с другими?)
Так вот, во сне я знала настоящее имя Роджера, только не зацикливалась на нем. Лишь в самом конце вдруг подумала: «Эй, оно ведь отлично ему подходит!»
А потом случилось это, и весь мир затрясся и растаял…
Оставшуюся часть строки Брианна закрасила чернилами и подписала:
Ни одному писателю не под силу передать это чувство!
Роджер громко расхохотался – и тут же притих, торопливо озираясь. На кухне по-прежнему звенели голоса, но в коридоре было тихо, и его взгляд снова будто магнитом притянулся к дневнику.
Я лежала, зажмурившись – во сне – и чувствовала, как угасает в теле страсть. А когда открыла глаза, оказалось, что на мне лежит Стивен Боннет.
От ужаса я сразу пришла в себя. Горло сводило, будто от крика, но ни Роджер, ни ребенок не проснулись. Меня бросало то в жар, то в холод, я вся взмокла, сердце колотилось как бешеное. Очень не скоро удалось успокоиться и снова уснуть – только когда птицы запели.
Собственно, именно они и помогли мне уснуть. Па (да и отец, если подумать) всегда говорил, что сойки и вороны чувствуют опасность; в лесу надо к ним прислушиваться. Возле дома у нас много соек, и потому я знала, что в безопасности.
Внизу страницы оставалось немного места. Роджер взмокшими пальцами перевернул лист, и сердце застучало в ушах. Запись продолжалась. И если вначале почерк был кривым и неровным – Брианна торопилась изложить переживания, – то здесь буквы оказались выписаны аккуратно, словно изначальный страх улегся и Брианна успела все обдумать.
Я пыталась забыть, но не получается. Сон снова и снова лезет мне в голову, пришлось даже уйти из дома. Мама взяла Джемми, и я смогла побыть одна. Села в травяном сарае, закрыла глаза, пытаясь вспомнить каждый эпизод сна и смакуя приятные моменты. Пусть самый конец, со Стивеном Боннетом, меня напугал, но я все равно хотела сохранить этот сон в памяти. Возможно, тогда я смогу повторить его с Роджером в реальности.
Только я сомневаюсь, что получится, – пока не вспомню тайное имя мужа.
Здесь запись обрывалась. Дальше шли пересказы других снов, но Роджер не стал их читать. Он медленно закрыл дневник и поставил его на полку. А потом долго стоял, глядя в окно и нервно теребя пальцами шов на штанине.
