VIII

После бессонной ночи мы сидели на кухне Арне в Андерслёве. Мы – это я, Эва Монссон, Арне и Эмма. Арне – в своем дурацком халате. Эмма спала у меня на коленях. В полудреме я едва различал доносившиеся из компьютера Арне звуки старого шлягера. Вне сомнения, у него был самый длинный в мире плей-лист.

Мысли путались. Каждый из нас выпил не меньше литра кофе, тем не менее мозги опухли, а в ушах словно били колокола.

Арне скрестил на груди руки. Он смотрелся бы решительно, пожалуй, даже грозно, если бы сменил этот пестрый балахон на более подходящую мужчине одежду.

Эмма глубоко и ровно дышала во сне, прислонившись к моей груди. Эва дремала за столом, уронив голову на руки.

Фотографию с женщиной на стуле я показал ей еще в баре в Хельсингборге.

– И это мама Эммы?

– Не знаю, я никогда с ней не встречался. Только видел ее старую фотографию в газете. Но тут ведь совсем не видно лица, эта женщина может быть кем угодно.

Как я ни всматривался в снимок, пытаясь разглядеть на женщине украшения или что-нибудь из того, что называется особыми приметами, не видел ничего, кроме обнаженного горла с прижатым к нему сверкающим лезвием.

Державшие нож руки, вне всякого сомнения, принадлежали мужчине. Он стоял за женщиной, в кадр попал только рукав его куртки. Позади была обшарпанная серая стена, вероятно подвальная.

Номер, с которого послали сообщение, не распознавался. Очевидно, отправитель использовал мобильный с предоплаченной карточкой.

– Откуда у них твой телефон? – спросила Эва.

– Он не засекречен, при желании его можно найти в Сети.

– А откуда они знают, что ты прячешь Эмму или как-то с ней контактируешь?

– Они этого не знают.

– Ты уверен?

Я задумался:

– У них нет никаких оснований подозревать меня. При этом, разумеется, они могут думать что угодно. Но у них нет никаких доказательств, что той ночью Эмма прибежала именно ко мне.

– И чего они хотят от тебя?

– Понятия не имею. Вероятно, надеются спровоцировать какую-нибудь реакцию. Они в отчаянии.

– Наконец главный вопрос: кто они?

Я пожал плечами:

– Могу только догадываться.

На самом деле с этим как раз все было ясно. Ситуация накалилась до предела, империя Бьёркенстамов летела в тартарары. Я почти не сомневался, откуда исходит угроза. Равно как и в том, кто был тот мужчина, что держал нож у обнаженного горла женщины. Я пожимал руку Лади, широкоплечего русского охранника и бывшего боксера, и слишком хорошо помнил эти громадные ладони с припухшими узловатыми пальцами.

– И потом, мне кажется, я узнал его. – Я кивнул на фотографию. Эва удивленно вскинула брови и приготовилась слушать. – Его называют Лади, сокращенное от имени Владимир. Он русский, хотя, похоже, много лет живет в Швеции. Телохранитель Якоба Бьёркенстама. Подозреваю, что именно он расправился с отцом Эммы прошлым летом. Сам Бьёркенстам слишком труслив, чтобы застрелить человека, но мог поручить Лади сделать это.

– И как фамилия этого… Лади?

– Не знаю, я его даже не гуглил.

До сих пор я успел изучить только снимок и не обнаружил ничего нового, что могло бы пролить свет на личность палача или жертвы.

– Что мне делать, Эва? Что им ответить?

Она покачала головой:

– Думаю, отвечать не надо, подождем. Если ответишь, признаешься тем самым, что Эмма у тебя. Будем держать их в неведении, пусть помучаются.

– А ты уверена, что они мучаются? – рассердился я. – По-моему, это я извожусь здесь, загнанный в угол.

– Подождем, – повторила Эва.

– Мне надо в Андерслёв, – подумав, сказал я. – Сейчас самое главное – быть рядом с Эммой.

Эва согласилась со мной, и вот ранним воскресным утром мы трое оказались на кухне в доме Арне в Андерслёве. Часы показывали начало шестого, за окном занимался жаркий летний день.

Мы прибыли сюда накануне в полночь, когда Эмма и Арне уже спали.

Снимок, присланный с неопознанного номера, я тут же показал Арне, а вот от Эммы утаил. Вместо этого я долго сидел с ней у Арне в кабинете и уверял, что ее мама жива и что скоро мы обязательно ее найдем.

– Но для этого ты должна верить мне и Эве. Ты веришь нам?

Эмма кивнула и через несколько минут уже спала у меня на коленях.

– Если это шантаж, то мне не совсем ясно, в чем его смысл. – Я говорил почти шепотом, чтобы не разбудить Эмму.

– То есть? – не понял Арне.

– Что это, шантаж или попытка оказать давление? Что я получу, если пойду на их условия? Допустим, я передам им Эмму, и они расправятся и с мамой, и с дочкой. Но у меня после этого будут полностью развязаны руки, а я и без того слишком много знаю об их делах. Они хотят уничтожить двух свидетелей, но оставляют третьего.

– И того журналиста в Лербергете, которому ты все рассказал, – добавил Арне. – Он ведь может обо всем написать и уже пишет.

– От газетчиков папаша Бьёркенстам может откупиться, но только не от меня, Эммы и ее мамы, – возразил я.

– И что ты собираешься делать?

Я повернулся к Эве:

– Мы должны ответить на эту эсэмэску.

– Хорошо, – согласилась она, – если ты так считаешь.

– Но что им написать? Признаться, что Эмма у меня и мне известно, кто эта женщина, или свалять дурака?

Мы долго совещались, пока окончательно не согласовали следующий текст:

О чем вы? Кто эта женщина? Ничего не понимаю.

Ответ пришел сразу:

Свенссон, не строй из себя идиота.

На это я написал:

Кто вы?

Прошло пять минут, прежде чем мой мобильный снова засигналил:

Даже если девчонка не у тебя, ты знаешь, где она.

Продолжать дискуссию было бессмысленно.

– Мы должны с ними встретиться, – сказал я. – Им терять нечего, все козыри у нас в руках.

– Тогда договорись с ними о месте и времени, – предложил Арне.

– И признаться тем самым, что девочка у меня?

– Почему? Совсем не обязательно. Напиши, что хочешь их увидеть, поговорить с ними с глазу на глаз, что трудно вести переговоры только с помощью эсэмэсок и что-нибудь в этом роде…

– Арне прав, – согласилась Эва.

– В конце концов, я могу отослать фото в полицию, – подал идею я.

– А почему его прислали именно тебе? Как ты собираешься объяснять это в полиции?

– В полиции будут, конечно, выяснять, откуда пришла эсэмэска, а это может занять уйму времени, – подхватила Эва. – Ну и Харри, конечно, придется рассказать, что он знает, как во все это вляпался и почему так долго молчал.

– А ты сама как собираешься это объяснять? – спросил я. – Или тебя не будут допрашивать в полиции?

Эва улыбнулась:

– Полиция – это я.

– Ах вот оно что! А знаешь, что с тобой сделают коллеги, когда узнают, что́ ты так долго скрывала от них, не говоря уже об этом нашем совещании?

Эва вздохнула, перевела взгляд на окно, а потом на Эмму в моих объятиях.

– Я всего лишь хотела, чтобы она избежала моей участи.

– То есть? – не понял я.

– Отведи ты ее в полицию, они тут же взяли бы ее в оборот. Ты знаешь, что такое социальные службы, как медленно и тяжело оборачиваются их жернова? Да они стерли бы в порошок эту малышку. – Она кивнула на Эмму. – Господи, через какие семьи я только не прошла в ее возрасте!

– О чем вы? – поинтересовался Арне.

– Отец с матерью пили, – коротко объяснила Эва.

– Странно, – сказал я, – я всегда считал, что твой отец торговал сосисками-гриль. Не ты ли сама мне рассказывала, что у него были киоски по всему Сконе?

– Тот был мне не отец, хотя я всегда считала его таковым. К сожалению, в его руки я попала слишком поздно. – Эва хлопнула в ладоши, прогоняя воспоминания. – В любом случае мы с вами зашли слишком далеко. Черт возьми, на работе я только и занимаюсь, что банковскими счетами, а это такая тоска… Жаль, что коровы не идут с пастбища добровольно, приходится погонять их посохом, как говорят пастухи.

– Именно так, – кивнул я.

Мы принялись обсуждать текст очередного сообщения и наконец остановились на следующем варианте:

Что вам нужно?

Об Эмме речи не было.

Ответ пришел незамедлительно:

Карьер возле Свансхалля, сегодня в двенадцать дня.

Только ты и девочка.

– Ну, на это я не пойду ни в коем случае, – сказал я. – Прекрасно знаю это место, в полдень там ни души. Подъездных дорог несколько, а сам карьер давно превратился в озеро, где можно утопить и Эмму, и ее маму, и меня вместе с ними.

– Напиши, что хочешь встретиться в людном месте, – посоветовал Арне.

– Например, на празднике в гавани, – подхватил я.

– На каком празднике? – спросила Эва.

– Эдвард и Вивека Бьёркенстам каждое лето организуют праздник в Сольвикене. Вечером танцы, а днем – ярмарка, лотерея, колбаски-гриль и все тридцать три удовольствия. В самом деле, это было бы славно.

Я тут же отправил эсэмэску:

Только не карьер. В то же время в гавани в Сольвикене.

Ответ пришел через минуту:

Шутишь? Ни за что.

Тогда я остаюсь дома.

Написал именно так: «я», а не «мы».

Прошла минута.

– Черт бы их подрал! – выругалась Эва. – Долго они еще собираются там совещаться?

– Четыре минуты. – Арне посмотрел на стенные часы.

– А они у тебя не слишком медленно идут? – раздраженно спросил я.

Эва в нетерпении барабанила пальцами по подоконнику.

– Шесть минут, – сообщил Арне.

Прошло восемь минут и девять секунд, прежде чем пришел ответ:

ОК.

– Ну и что это значит? – не понял я. – Что они хотят сказать этим своим «о’кей»?

Через минуту пришло еще одно сообщение, со снимком.

Это только предупреждение. В следующий раз пришлем тебе ее ухо.

И тут стало понятно, почему они так задержались с ответом.

С нового снимка на нас смотрела все та же женщина, мама Эммы. С выпученными от страха глазами, но вполне узнаваемая.

Только на этот раз у нее полголовы было выбрито.

Блестело наполовину голое темя, и та же мужская рука, что раньше держала нож у ее горла, теперь протягивала в камеру пучок волос.

– Какие негодяи! – услышал я шепот Арне.

– Что мне ответить на это? – спросил я.

– Ничего, – произнесла Эва.

Пока Арне, потрясенный увиденным, готовил завтрак, мы с Эвой обсуждали план предстоящей операции. Она не обещала быть легкой, поэтому я решил обратиться за помощью к Дану Фрею, капитану из порта Мёлле.

Эва тут же позвонила Линн Сандберг и рассказала, что намечается в Сольвикене. Завершив разговор, обратилась ко мне:

– Линн сейчас на пути в больницу, с Лаксгордом, как и в прошлом году. Так она велела тебе передать.

Я включил компьютер, отыскал присланные Агнетой Бьёркенстам документы и попросил Эву взглянуть на монитор.

– Пусть будет с ним поосторожнее. Лаксгорд не на нашей стороне.

– Что это?

– Взгляни.

На девятом месте в списке товарищей Вивеки Бьёркенстам по партии действительно стоял некий Лаксгорд К. Я не ошибся.

– Кто они? – спросила Эва.

– Борцы за чистоту расы. Этот Лаксгорд и в больнице что-нибудь выкинет, вот увидишь. Вчера он приезжал в наш ресторан после драки, и расследованием ДТП с байкерами занимается он, будь уверена. Старушка Бьёркенстам наверняка уже подсуетилась.

Эву, как и меня в свое время, удивило, как много было в списках Агнеты известных и уважаемых в Швеции людей.

– А ты уверен, что это он? – спросила она.

– Разве у нас так много Лаксгордов?

Эва кивнула и перезвонила Линн.

– Линн говорит, что ей трудно в это поверить, – сказала она, завершив разговор. – Но самое интересное, что этого Лаксгорда вместо больницы послали патрулировать футбольный матч. А зовут его Кристер, так что все сходится. Здесь ведь написано: «Лаксгорд К.».

Эмма сидела у меня на коленях, пила кофе и ела бутерброд.

На мгновение у меня возникло чувство, что мы с ней одно целое. И это не только воодушевило, но и порядком испугало меня.

Корабль Дмитрия Головина затерялся в Копенгагенской гавани среди огромных круизных судов. Накануне вечером возле вертолета Агнету встретил темноволосый молодой человек в светлом костюме и летней рубахе с расстегнутым воротом. Он представился как Илья и проводил Агнету в ее каюту.

А через полчаса она уже сидела в каюте Дмитрия Головина, и они отмечали заключение нового контракта. Подали икру, в ведерке со льдом стояла бутылка. Агнета не любила спирт, но эта водка совсем не имела вкуса, может, потому, что была слишком холодной. Или очень качественной.

Утром они взяли курс на Англию, навстречу новой жизни Агнеты Бьёркенстам.

Полгода в Лондоне, полгода во Флориде – так они решили.

В полдень они уже пересекали Зунд в северном направлении, мимо острова Вен, Хельсингёра и Хельсингборга, в сторону Атлантики.

Еще можно было разглядеть Кюллаберг и гавань в Мёлле.

Агнета надеялась, что видит ее в последний раз.

Мне ненавистны любые идиллии.

Но когда я сидел в сверкающей свежим лаком махагоновой лодке и безоблачное голубое небо сливалось вдали с морской гладью, то невольно почувствовал себя персонажем старой шведской идиллии, созданной, вероятно, Астрид Линдгрен. И мне вдруг так захотелось остановить мгновение! Жаль, что реальностью нельзя управлять с помощью дистанционного пульта с кнопкой паузы. Хотя и его изобретение, возможно, всего лишь вопрос времени.

Эмма дремала, прислонившись к борту, за которым тихо плескала вода. Перед отплытием Эва Монссон причесала ей волосы массажной щеткой и вплела в косу огромный белый бант. Похоже, ей доставляло большое удовольствие возиться с девочкой.

Анн-Мари Стрёйер, в рубашке с короткими рукавами и голубых джинсах, стояла у руля. С огромным гандшпугом в руке, она походила на смотрителя карусели в парке Тиволи. Я не собирался звонить Анн-Мари, но Дан Фрей, капитан из порта Мёлле, решил воспользоваться ее лодкой. Он лично отправился в маленькую гавань, где жили Анн-Мари и Ингер Юханссон, и рассказал им о нашей сольвикенской операции. Загорелая почти до черноты, с обветренными щеками, множеством морщинок вокруг глаз и самокруткой в зубах, Анн-Мари была неотразима в то воскресное утро.

Мы с Эммой поднялись на борт в Йонсторпе, откуда Анн-Мари должна была доставить нас в их с Ингер маленькую гавань. Оттуда до Сольвикена мы с Эммой намеревались добираться по суше, через лес. Эмма уверяла меня, что не заблудится.

И вот теперь Анн-Мари стояла у руля, а я, жалкая сухопутная крыса, дрожал, прислонившись к левому борту. Мне было не по себе. Во-первых, потому что я волновался за исход предстоящей операции, во-вторых, я чувствовал себя не у дел на судне посреди моря.

И теперь, под монотонное тарахтение мотора, мне вдруг вспомнился сон, который я видел той ночью, когда у дверей моего дома появилась насмерть перепуганная Эмма. Сам не понимаю, был ли он идиллическим или кошмарным.

Чайки с громкими криками закружили вокруг нашей лодки, но, поняв, что у нас нет рыбы, отправились искать счастья в другом месте.

Мы проплывали мимо Сольвикена. Я никогда не видел его со стороны моря.

Возможно, потому, что не испытывал особого желания ходить под парусом и боялся больших судов – во всяком случае, чувствовал себя неуютно вблизи них. Но сейчас мне нравилось сидеть в лодке, которой управляла Анн-Мари, и смотреть на проступающие в утренней дымке знакомые берега. В конце концов, морская прогулка – неплохой способ расслабиться.

Со стороны моря гавань казалась совсем маленькой. Наш ресторан походил на приютившуюся на вершине холма рыбацкую хижину. Группа пенсионеров сидела во дворе за столиками, но я не смог разглядеть среди них Эву Монссон.

Она выехала из Андерслёва рано утром, чтобы занять место, откуда было бы удобно вести наблюдение.

Арне мы не взяли, и он очень на нас обиделся.

Он полагал, что принимал самое активное участие в нашем расследовании, а значит, имеет полное право увидеть его развязку. Я же, признавая справедливость его требования, имел свои соображения на этот счет.

– Арне, это очень опасные люди, – внушал я старику.

Этот довод, мягко говоря, мало его убеждал.

Территория гавани была сплошь покрыта торговыми лотками и столиками уличных кафе. Пестрые палатки по обе стороны дороги зазывали желающих попытать счастья в лотерее. Позади них угадывались очертания большого помоста сцены.

Мой дом, скрытый за деревьями, почти не просматривался. В зелени мелькнула лишь наружная дверь да обращенная в сторону ресторана часть террасы.

Накануне вечером здесь были танцы. Счастливые обладатели билетов по пятьсот крон могли вдоволь наслаждаться живой музыкой, закусками из креветок и обществом себе подобных. Те же, кто не смог или не пожелал платить, сидели вдоль пирса со стаканчиками мороженого, пивом или «эггакагой» – традиционным сконским блюдом, представлявшим собой запеченную в тесте свинину с яблоками.

Коренные сконцы, то есть те, кто имел больше прав на этот праздник, оказались в числе наименее платежеспособных и бродили вокруг, как бедные родственники, любуясь на развлечения богатых гостей.

В пять минут мы миновали сольвикенскую гавань и причалили возле домика Анн-Мари и Ингер Юханссон.

Ингер помогла Эмме сойти на берег. Я поблагодарил женщин за помощь и пригласил их посетить наш ресторан в любое удобное для них время. Потом взял Эмму за руку, и мы пошли.

Поднимающаяся к лесу тропинка была сплошь усеяна камнями разной величины, и у меня сразу возникло ощущение, что земля уходит из-под ног. Rolling stones gather no moss, как поется в одной хорошей песне. Но на этих камнях мха было более чем достаточно. Эмма порхала над валунами, как бабочка, я пыхтел следом, как паровоз.

В лесу стало еще хуже.

Мы пробирались сквозь такую непроходимую чащу, что время от времени мне приходилось вставать на колени и ползти, точно ужу, между стволами. Зато когда – вечность спустя – мы приблизились к краю леса, то сразу оказались на задворках моего дома.

Я поднялся и тщательно отряхнул брюки.

– Теперь нам с тобой надо быстренько пробраться в ресторан через кухню, – сказал я Эмме.

Она взяла мою руку, мы вприпрыжку пробежали оставшиеся несколько метров и прошмыгнули в кухонную дверь.

На часах было одиннадцать, и у нас в запасе оставался час.

Симон Пендер вошел на кухню и громким голосом заказал две свинины. Увидев меня, он обрадовался:

– Хорошо, что ты пришел. Сегодня у нас много работы. – Но тут его взгляд упал на Эмму, и он застыл в недоумении. – Это же… она… та самая…

– Это Эмма, – представил я девочку.

– Привет, Эмма! – поздоровался Симон.

– Привет, – ответила Эмма.

– О… так ты заговорила? – Потом он оттащил меня в сторону и спросил громким, так называемым театральным, шепотом: – Ты что это делаешь, разве ее не ищут?

– Теперь уже нет.

– Объясни мне наконец, что происходит?

– Узнаешь в свое время, – успокоил я Симона. – Можешь организовать столик для нас с Эммой? Мне нужно место во внутреннем зале возле открытого окна, чтобы я слышал, что они говорят на улице. – Тут я показал на Эву Монссон, которая сидела одна, и Ларса Берглунда с Бритт-Мари Линдстрём, которые сидели вместе за другим столиком.

На Бритт-Мари сегодня не было «фотокуртки» с множеством кармашков, но я подозревал, что камеру она прячет в сумочке.

– Твои знакомые? – спросил Симон, и я кивнул. – Вон того, – показал он на Берглунда, – я принял было за Хенрика Ларссона. Хотя он и староват.

– А женщина, которая сидит одна, заходила к нам прошлым летом, помнишь? Это Эва Монссон, она работает в полиции в Мальмё.

Симон кивнул озадаченно:

– Может, и помню. Но чем меньше я помню и знаю, тем лучше. Вот единственный вывод, который я сделал, общаясь с тобой.

– Ты хитрый дьявол, Симон, – подмигнул ему я.

Хотя ресторан и стоял на вершине холма, внутренний зал с площадки внизу почти не просматривался. Таким образом, я мог наблюдать за всем, сам оставаясь невидимым. Кроме того, я попросил у Симона две кепки с логотипом ресторана, которые мы с Эммой тут же надели, низко надвинув на лоб. Эммина была белая с черным рисунком, а моя черная с белым.

Эва сказала, что на пути в Сольвикен не заметила ничего подозрительного. На повороте в гавань стояли машины, но разглядеть в них людей было невозможно.

Хорошо, что участники операции расселись так близко друг к другу. Когда кто-нибудь из них поднимал голову, чтобы обратиться ко мне, создавалось впечатление, будто они беседуют между собой.

Я обводил взглядом гавань из одного конца в другой и тоже не видел ничего подозрительного.

Кроме разве Вивеки Бьёркенстам, которая вместе с двумя другими женщинами ее возраста стояла за торговым лотком. Перед ней были расставлены вазы, сервизы, светильники и прочие безделушки, которые знающие люди приобретают в антикварных лавках Парижа или Лондона, а остальные получают по наследству. Вивеку я узнал сразу, в отличие от ее компаньонок, которых как будто видел впервые.

Эдвард Бьёркенстам устроился в элегантном садовом кресле за импровизированной барной стойкой. Рядом с ним сидел пожилой господин в белых брюках и прикрытой курткой белой рубашке с маленьким темным галстуком. Я узнал в нем Бертиля Раска, политика, отрицавшего холокост. Хотя в Сконе он больше прославился другим. Говорили, что, идя купаться, Раск всегда брал с собой термометр и, зайдя в море, во всеуслышание объявлял температуру воды.

Двое мужчин и женщина внесли на сцену колонки и принялись устанавливать микрофон.

У подножия сцены, на поросшем травой склоне холма, сидели с баночками пива Боссе-рыбак и Дан Фрей. Я задался было вопросом, до какой степени Дан Фрей успел посвятить Боссе в наши дела, но сразу пришел к выводу, что теперь это уже не имеет значения.

Андрюс Сискаускас поднимался по лестнице со стороны пляжа. При нем был один из его «мальчиков» – тот самый «Калле», что недавно сидел на площадке перед моим домом. Он устроился где-то во дворе, в то время как Андрюс прошел в ресторан, а потом на кухню.

Вышел он оттуда озадаченный, держа вдоль правой ноги бейсбольную биту.

– Думаю, эта штука будет нам сегодня кстати, – многозначительно кивнул он мне, поравнявшись с нашим столиком. Потом выудил из кармана брюк ключи и положил передо мной. – Твой автомобиль готов. Можешь забрать на парковке.

– Я замучился с твоим GPS, который постоянно показывает, сколько мне осталось до Вильнюса, – пожаловался я.

Андрюс пожал плечами:

– Все дороги ведут в Вильнюс.

– Не шути так, – строго предупредил я.

Андрюс ушел. Я не видел, куда он направился, но точно не в сторону «Калле».

Эва, Ларс и Бритт-Мари заказали бутерброды и кофе.

Эмма тоже пила кофе.

Я не мог себе этого позволить, поскольку наблюдал за гаванью.

Въезд в гавань был перекрыт, тем не менее невзрачный «вольво» модели восьмидесятых годов медленно подкатил к ресторану между лотками и палатками и припарковался недалеко от сцены.

Из него вышли трое мужчин. Всех троих я видел во время своего первого посещения Бьёркенстамов. Тот, что сидел тогда за рулем трактора, вошел в палатку, двое других, которые помогали Эдварду в саду с костром, направились к выволоченной на берег рыбацкой лодке, достали сигареты и задымили.

Они уставились в сторону моря, делая вид, что любуются пейзажем.

Время шло.

Откуда ни возьмись рядом со мной снова возник Андрюс.

– Харри, это твои приятели? – кивнул он в сторону мужчин.

– Ну, не то чтобы приятели…

– Понял, – перебил меня Андрюс и загадочно улыбнулся. – Тогда я удаляюсь в Вильнюс.

Он подмигнул и исчез.

Наверное, я недостаточно общался с литовцами, потому что его юмор доходил до меня плохо.

Эва, Ларс и Бритт-Мари о чем-то беседовали, но я их не слышал. Отчасти потому, что старался держать в поле зрения Бьёркенстамов и одновременно наблюдать за их приспешниками из «вольво», отчасти потому, что меня беспокоило поведение Эммы, которая вдруг сильно разволновалась. Она не была такой с той самой ночи, когда лежала у меня под кроватью и дрожала от страха.

Время приближалось к полудню, и я начинал чувствовать голод.

Я думал, что приедет Лади, с мамой Эммы или без, но, в конце концов, это было всего лишь мое предположение. Нынешнее местонахождение Якоба Бьёркенстама, равно как и его роль во всей этой истории, оставалось для меня неясным.

Тем не менее их было трое.

Нас тоже, включая меня.

Симона Пендера и Ларса Берглунда я заведомо исключил из списка бойцов.

С другой стороны, Бритт-Мари была фотографом старой школы, а я повидал их в деле. Такие прорывались сквозь любые заслоны и легко орудовали тяжеленными камерами.

Но, как я уже сказал, камеры при Бритт-Мари я не заметил.

Пожалуй, я мог бы еще рассчитывать на Эву Монссон, прошедшую курс боевых искусств в полицейской школе.

Боссе-рыбак и Дан Фрей переместились к одному из рыбных киосков по левую сторону пирса, но насколько они были готовы ввязаться в драку? Конечно, это Боссе первым пришел на помощь, когда байкеры бросили меня на гравий, но ведь за самим побоищем он предпочел наблюдать со стороны.

Эва схватилась за мобильник, прочитала эсэмэску и повернулась ко мне:

– Это от Линн. Пишет, что в больнице богатая добыча.

– А об Эмминой маме ничего не пишет?

– Нет, только это. Я ответила, но она молчит. Надеюсь, сейчас едет сюда.

– Харри, я хочу к тебе, – заныла Эмма и села ко мне на колени.

Она дрожала всем телом, я чувствовал, как бьется ее сердце.

«Тракторист» вышел на один из деревянных причалов, достал мобильник и набрал номер. Сказал что-то в трубку, оглядываясь по сторонам, и быстро завершил разговор.

Потом направился к фру Бьёркенстам.

Часы показывали двенадцать, но я не видел ни Лади, ни кого-либо другого, с кем можно было бы вести переговоры.

Зато Вивека взошла на сцену и постучала в микрофон:

– У меня всего пара слов… Ну, во-первых, добро пожаловать!

За парой слов, как бывает обычно в таких случаях, последовало еще несколько.

– Добро пожаловать в наше солнечное шведское лето! Надеюсь, вы найдете, чем развлечься на нашем празднике и что купить на нашей ярмарке. Здесь все здорово и вкусно. Будьте как дома!

На ней была темно-синяя юбка и белая блузка с наброшенной на плечи кофтой. Вивека подняла руки, приветствуя гостей. Публика зааплодировала.

Потом на сцену поднялись парень и девушка с гитарами и еще один парень с аккордеоном и заиграли «Летнюю пору», а Вивека спустилась на площадку и принялась прищелкивать пальцами, не попадая в такт, как это делают в подобных случаях начисто лишенные чувства ритма пенсионеры. Вдобавок она дергала бедрами, изображая танец.

Со стороны это смотрелось ужасно. «Летняя пора» явно не та песня, под которую следует дергать бедрами и прищелкивать пальцами.

Кроме того, всему свое время. Вивека Бьёркенстам была слишком стара для дрыганий на танцевальной площадке, да и в лучшие годы у нее были совсем другие интересы.

– Что за черт! – крикнула мне Эва. – Времени первый час.

Я пожал плечами.

Эва выглядела взволнованной.

В четырнадцать минут первого на площадку въехал белый внедорожник и медленно покатил между рядами публики.

– Это они, – сказал я.

Эва кивнула.

Трое мужчин из «вольво» тут же вернулись в свою машину. Внедорожник остановился рядом. Кто в нем сидел и сколько их было, я не видел.

Через несколько минут из внедорожника вышел Лади. Он захлопнул дверцу и остановился, оглядывая площадку.

Потом сделал несколько шагов в сторону.

На нем были голубые джинсы, легкая черная куртка поверх белой майки.

Он несколько раз сжал и разжал кулаки, словно разминаясь.

– Что мне делать? – спросил я Эву.

– А ты уверен, что это он?

– Почти.

– Тогда жди.

Мужчина, которого я знал под именем Лади, медленно отошел от машины и направился в сторону пирса.

Группа мальчишек прыгала в воду с низенькой башни маяка.

Лади заложил руки за спину и снова огляделся.

– Но с ним никого нет! – снова крикнул я Эве.

– Но и с тобой тоже, – отозвалась она.

– Ты знаешь, что я имею в виду.

Некоторое время мы сидели и молча наблюдали за Лади. Он был само спокойствие. Только один раз мельком взглянул на часы.

Вивека и Эдвард тоже вели себя как ни в чем не бывало. Она общалась с подругами, он все так же сидел с Бертилем Раском. У обоих в руках были бокалы.

– Что мне делать, Эва? – повторил я.

– Иди, только один.

– Но что мне ему сказать?

– Ничего, пусть говорит он.

Я взял Эмму за руку и вышел с ней на кухню. Там вовсю хлопотала молодая повариха Линда.

– Эту девочку зовут Эмма, – сказал я. – Сейчас не время объяснять, но не могли бы вы спрятать ее где-нибудь здесь. На полчаса, не больше. – Я показал в сторону кладовки.

– А-а, это, наверное, связано со вчерашней дракой? – догадалась Линда.

Она была крепкая девушка. Певучий диалект выдавал в ней уроженку одной из деревень к югу от шоссе. Линда поставила сковороду с жареной свининой на ведущее во внутренний зал окошко.

– Может быть, скоро мы это узнаем, – ответил я.

– Я присмотрю за ней, – сказала Линда.

Обняв Эмму на прощание, я вышел через заднюю дверь и побрел в сторону гавани.

Вивека Бьёркенстам все еще прищелкивала пальцами, на этот раз в такт первым аккордам песни «Иди и лови рыбу». Похоже, эта группа специализировалась на кавер-версиях «Gyllene Tider».

На оборудованной под ресторан парусной лодке публика угощалась креветками. Лодка была большой, совсем как та, на которой мы с Эммой сюда приплыли, так что на борту хватало места почти всем. Повсюду были развешаны неводы и прочие рыболовные снасти, под которыми гости глушили вино из пластиковых стаканчиков. Все, кроме Бертиля Раска и Эдварда Бьёркенстама. Эти пили благородный виски из настоящей стеклянной посуды.

– Похоже, вы сегодня в ударе, – заметил я, проходя мимо Вивеки. – Рад за вас.

Она не ответила, но щелкать пальцами перестала.

Потом заметила неподалеку «тракториста» и попыталась привлечь его внимание:

– Додек!

Но Додек был занят беседой с Андрюсом. Андрюс не умел напускать на себя угрожающий вид, по крайней мере, я не мог представить его в гневе. Но Додек внимал ему с почтением и, похоже, не собирался откликаться на зов хозяйки.

– Что, Виван, трудно в наше время найти хорошую прислугу? – усмехнулся я.

Тут некая молодая женщина – намного моложе подруг Вивеки – вскочила с места:

– Фру Бьёркенстам, вам нужна помощь?

Я узнал ее, потому что давно уже положил на нее глаз. Симон Пендер говорил, что и она, и ее муж занимаются какими-то научными изысканиями в Лунде. Но что это были за изыскания, он не уточнил. Это была довольно симпатичная брюнетка с короткой стрижкой, в белых шортах чуть ниже колен, такой же белой блузе и наброшенной на плечи темно-синей куртке. Мне доводилось видеть ее и в купальнике на пляже. В пору моего детства ученые выглядели иначе. Хотя не знаю, мне мало приходилось с ними общаться. Но сейчас ее карие глаза излучали гнев. Ее муж в мгновение ока встал рядом. Он был значительно выше жены, долговязый и сухопарый, и напоминал музыкального критика времен моей молодости.

Я молчал и продолжал двигаться к пирсу.

Андрюс с Додеком куда-то пропали.

Группа мальчишек и девчонок лежала животами на мостках и ловила крабов.

Не всем по карману покупать крабов в палатках, иные вынуждены приманивать их червями и хлебным мякишем.

Я приблизился к Лади. Между нами никого не было. Мальчишки все еще суетились на пирсе, но в нескольких метрах от нас.

Лади стоял, широко расставив ноги.

Я ждал.

«Пусть говорит он», – советовала мне Эва.

Но Лади молчал.

Так продолжалось несколько минут.

Я не спускал с него глаз.

Мы походили на двух боксеров на ринге, вот только гонг почему-то не давали.

Мне даже показалось, что вокруг все стихло, хотя, конечно, это была не более чем игра моего воображения. Когда два петуха перед началом схватки глядят друг на друга, ничто не в силах отвлечь их внимание.

Лади был крупнее меня.

Вероятно, я оказался бы проворнее, пусть даже ненамного. Но я давно уже бросил бокс и вообще никогда не дрался, кроме как на ринге, в то время как Лади, конечно же, не раз пускал в ход свои кулачищи. Поэтому я сразу понял: как ни испепеляй его взглядом, на этот раз шансов у меня нет.

Этот вывод придал мне решимости. Я сделал два шага вперед и изо всей силы двинул Лади ногой в пах. Ни одному великану не устоять перед таким метким ударом моего остроконечного сапога.

Лади обмяк и, медленно наклонившись вперед, схватился за больное место. Из носа закапала кровь. Лади зажал его, схватившись другой рукой за затылок и запрокинув голову. Вообще-то, он был достаточно крепок, чтобы подняться на ноги, даже если бы я ударил его еще раз, в голову. Но именно кровоточащий нос помешал ему сохранить равновесие, он замахал руками и бухнулся в воду.

Когда Лади, фыркая и отплевываясь, снова появился на поверхности, он жадно глотал воздух и отчаянно колотил руками.

– Помоги, – захрипел он. – Я не умею плавать.

Потом снова исчез под водой и снова всплыл, поднимая фонтан брызг.

Я присел на корточки:

– Весь секрет в том, что не надо молотить по воде, как мельница.

Лади послушался меня и снова пошел ко дну, а потом снова всплыл.

– Ч-чёрт… – выругался он по-шведски, а потом разразился каскадом русских ругательств.

Как видно, он действительно перепугался не на шутку.

Я встал и направился к Дану Фрею и Боссе-рыбаку.

– Проследите, чтобы он не утонул, – велел я им, – но не давайте ему выйти на берег, он хитер!

Краем глаза я заметил солнечный лучик, блеснувший в зеркальце заднего вида. Это подъезжал белый джип. Дверца распахнулась, но, прежде чем я успел добежать, водительская кабина опустела.

Я открыл заднюю дверцу, там тоже никого не было.

Эммина мама могла быть где угодно, но только не в джипе.

Наша с Лади потасовка на некоторое время отвлекла публику от мороженого и торговых лотков. Все пришло в движение. Люди куда-то бежали и тыкали в нашу сторону пальцами. И только музыканты играли как ни в чем не бывало.

– Он побежал туда, – показал маленький мальчик в сторону ресторана.

Я помчался по лестнице, но в зале никого не было.

– На кухне, – прошептал Ларс Берглунд.

Черт, там же Эмма!

Я толкнул ногой дверь.

Повариха Линда смотрела на меня вытаращенными глазами и зажимала рукой рот. Симон Пендер выглядел не менее напуганным.

Встретив мой взгляд, Линда показала глазами в угол, за плиту. Только тут я услышал чей-то приглушенный стон и решительно шагнул в указанном направлении.

В углу сидел Якоб Бьёркенстам и стонал, прижав ладони к вискам.

Рядом стояла Эмма с полуметровой деревянной мельницей для перца.

– Он пытался спрятаться, – объяснила Линда.

– Как дела? – послышался за моей спиной другой женский голос. – Что с Эммой?

Я оглянулся. В дверях стояла Эва Монссон.

– Ты, случайно, не прихватила с собой наручники? – спросил я.

Оказалось, что прихватила.

Мы помогли Якобу Бьёркенстаму лечь и перевернули его на живот. Над ухом у него была кровоточащая ссадина. Я завел ему руки за спину, Эва надела наручники.

– Хорошая работа, Эмма! – похвалил я.

– Линн только что звонила, – сообщила Эва и повернулась к Эмме. – С твоей мамой все в порядке.

– Где она? – спросила Эмма.

– В больнице в Хельсингборге. Не совсем здорова, но скоро поправится. – Эва перевела взгляд на меня. – Они держали ее в психдиспансере, как и другую женщину. Так сказала Линн. Они с напарником хорошо там поработали, судя по ее словам. И нашли много интересного.

– Меня это не удивляет, – отозвался я.

– Позже Линн сама обо всем расскажет.

– А где она сейчас?

– Едет сюда.

– Отлично! Это очень кстати.

– И еще одно…

– Что?

– Лаксгорд потерялся.

– То есть как – потерялся?

– Его отправили патрулировать футбольный матч, но он так и не вернулся. Никто не знает, где он.

– Час от часу не легче.

Я взял Эмму на руки, вынес в зал и посадил за стол, за которым сидел сам, и пошел на берег.

Дан Фрей и Боссе-рыбак бросили Лади спасательный круг, который тихо покачивался на воде. Рядом виднелась голова Лади, у которого как будто все еще кровоточил нос. Вероятно, именно эта неприятная особенность и заставила его в свое время бросить бокс.

– Он пытался выкарабкаться, но мы были начеку, – сказал Дан Фрей, потрясая огромным багром.

Присев на корточки, я заметил на лбу Лади еще одну кровоточащую ссадину.

– Твой шеф уже в наручниках, а мать Эммы в больнице, – сообщил я ему. – Может, для тебя будет лучше отпустить этот круг. Что с ним, что без него, ты стремительно идешь ко дну.

Когда я в ударе, остроумие хлещет через край. Я готов был выплеснуть на Лади еще какую-нибудь шутку, но ничего не приходило в голову.

– Что здесь происходит? – послышался возмущенный женский голос.

Это исследовательница из Лунда вышла вперед из толпы обступивших меня зевак. Ее карие глаза буквально почернели от гнева и горели, как два раскаленных уголька.

– Вы прекрасны, когда сердитесь, – заметил я.

– Нахал, – прошипела она.

– Это всего лишь комплимент, поймите правильно.

Должно быть, эта девушка была родом из Гётеборга. Нигде не встречал таких зануд, как там.

Но я чувствовал себя непобедимым. Такое бывает, когда выходишь на ринг и твердо знаешь, что не имеешь права проиграть. Я повернулся и пошел к торговым палаткам. Разгневанная брюнетка бежала следом.

– Может, стоит позвонить в полицию? – обратилась она к Вивеке Бьёркенстам.

– Они уже здесь, – ответила та.

Я обернулся, ожидая увидеть Линн Сандберг, но вместо нее из машины вышел полицейский-мужчина. Он был в форме и при всех регалиях, только приехал почему-то не на служебном автомобиле, а на самом обычном.

– Кристер, займись этим, – велела ему фру Бьёркенстам.

– Вот этого, – показала на меня пальцем исследовательница из Лунда, – надо упечь за решетку.

– Да-да, – закивал Кристер. – Пройдемте. Надеюсь, мне не придется применять к вам силу.

Он ткнул меня своей дубинкой. «Лаксгорд» – стояло у него на бейджике. Хотя я и без бейджика уже понял, с кем имею дело.

– Давай же, Кристер, – подбодрил его я. – Угоди своим друзьям-наци.

Явно не готовый к такому отпору, Кристер Лаксгорд остановился и вопросительно посмотрел на Вивеку.

– Да что вы о себе возомнили, в конце концов! – закричала мне исследовательница из Лунда. – Какие такие нацисты?

– Спросите свою подругу Вивеку, – пожал я плечами.

Брюнетка перевела взгляд на фру Бьёркенстам.

– Сейчас прибудет настоящая полиция, – продолжил я. – Собственно, она уже здесь.

На пригорке стояла Эва Монссон. Она расстегнула куртку и держала руку на кобуре прикрепленного к поясу пистолета.

Это окончательно сбило с толку несчастного Лаксгорда.

Ободренный, я возвысил голос:

– И чтобы ты знала, Виван. Линн Сандберг из полиции Хельсингборга уже побывала в твоей больнице и забрала оттуда кое-кого из пациентов. Из тех, кого ты удерживала там насильно. – Я торжествующе оглядел публику. – Игра окончена.

Это была моя коронная реплика. Вивека Бьёркенстам поняла все. Некоторое время она двигала губами, как будто жевала табак, а потом промямлила, скорее обращаясь к самой себе:

– Эдвард – слабак. Всегда был слабаком… Это он не дал нам обойтись с девчонкой по-свойски.

– И слава богу… – повернулся я к ней.

– Ты ничего, ничего не понимаешь…

– Что вы имеете в виду, фру Бьёркенстам? – громко спросила исследовательница из Лунда.

Но Вивека вдруг приосанилась и, бросившись ко мне, закричала прямо в лицо:

– Вы ничего не понимаете!

Все вокруг разом стихли. Даже исследовательница из Лунда проглотила очередной вопрос.

– Ну, мне пора, – объявил я. – Я жду полицию. Настоящую полицию, а не ваших нацистских приспешников.

Лаксгорд стоял как прибитый. Ларс Берглунд и Бритт-Мари тоже спустились со стороны ресторана. Бритт-Мари уже вовсю орудовала небольшой камерой.

Трио на сцене как ни в чем не бывало распевало о том, как хотело бы иметь свою собственную луну, хотя над Сольвикеном ярко светило солнце.

О том же, что случилось с Андрюсом, «Калле» и Додеком, мне оставалось только догадываться. Я видел лишь, как Андрюс провожал своего нового приятеля до машины. По крайней мере один из троих держался на ногах нетвердо. Андрюс захлопнул дверцу, автомобиль дал задний ход и тронулся в сторону трассы.

Я помахал ему вслед, но мне не ответили.

Когда же я повернулся, чтобы идти в ресторан, к Эмме, то услышал за спиной истошный вопль Ларса Берглунда:

– Харри!

Я оглянулся. Вивека Бьёркенстам решительно шагала ко мне, сжимая в руке огромный нож. Его лезвие так и сверкало на солнце. Она уже занесла руку, как будто для удара, когда ее глаза вдруг выпучились, словно от удивления, и она рухнула лицом в землю. Нож звякнул об асфальт в паре сантиметров от моего правого сапога.

Левая нога Вивеки казалась неестественно вывернутой, из-под коленки текла струйка крови.

Подняв глаза, я увидел Эву Монссон. Она стояла, широко расставив ноги, и обеими руками держала перед собой пистолет. В воздухе запахло порохом.

Публика снова засуетилась. Одни бежали куда-то и кричали, другие созывали детей. На этот раз суматоха коснулась даже трио на сцене. Лишь аккордеонист не сдавался и голосил что-то о прекрасной жизни, пока девушка с гитарой не велела ему замолкнуть.

Бритт-Мари как сумасшедшая щелкала камерой.

– Кто дал вам право снимать? – завопила исследовательница из Лунда и тут же повернулась к подругам у торговой палатки. – Срочно вызывайте «скорую»! Вивека ранена. Это она, – брюнетка показала в сторону Эвы, – стреляла в нее.

Наконец все звуки перекрыла сирена.

– Вот и «скорая», – сказал кто-то.

– Нет, полиция, – возразил я.

Не знаю, был ли это шок, но Вивека Бьёркенстам лежала на земле без движения.

И когда она вдруг ожила, не вопль боли и не стон отчаяния сорвался с ее губ. Подняв голову, Вивека истошно расхохоталась. Она смеялась все громче и громче и отчаянно тыкала ножом асфальт у моего левого сапога. Эхо недавнего выстрела сменилось эхом истерического смеха, а потом окрестности огласила полицейская сирена.

Это была Линн. Она остановилась в нескольких метрах от меня и Вивеки, выключила сирену, хотя мигалка на крыше продолжала работать. Запыхавшаяся, как после бега, Линн выскочила из машины:

– Прости, Харри. В городе такой переполох из-за этого матча. Что у вас здесь?

Следом за Линн, на ходу надевая фуражку, из машины появился крупный мужчина-полицейский. Это был человек в годах, с обширным животом, обтянутым форменным комбинезоном.

– Это Крамфорс, – представила коллегу Линн. – Обычно он сидит у нас на ресепшене, но сегодня мне просто некого было взять.

– Этой женщине нужна помощь. – Я показал на Вивеку. – Пусть даже она не заслужила сочувствия.

– А где Эва?

– Вон там, – ответил я. – Это она стреляла.

– Вызовите «скорую»! – велела Линн Крамфорсу.

– А этого, – показал я на Лаксгорда, – полагаю, нужно арестовать.

– Кристер, что ты здесь делаешь? – удивилась Линн.

– Он пособник нацистов, – объяснил я.

Лаксгорд пожал плечами и направился к своей машине, но Крамфорс, проявив неожиданное проворство, настиг его в два прыжка и повалил на землю. Не успел я оглянуться, как преступник лежал на животе, а дородный полицейский ловко застегивал на нем наручники. Вскоре Лаксгорд уже сидел в полицейской машине. Не мне судить, превысил ли Крамфорс должностные полномочия с применением насилия. Я только слышал обрывок его обращенной к задержанному фразы:

– Я всегда считал тебя несносным занудой, Лаксгорд.

В этот момент сквозь ошарашенную толпу пробралась незнакомая мне женщина в годах и заверещала низким, взволнованным голосом, обращаясь к Линн:

– Простите меня, фру комиссар. Меня зовут Гертруда Раск, и мы с моим мужем Бертилем Раском собственными глазами видели, как этот человек оскорблял Вивеку Бьёркенстам. Это он испортил нам праздник и заслуживает наказания.

Гертруда Раск показывала на меня.

– Им мы займемся позже. – Линн присела на корточки рядом с Вивекой и осмотрела поврежденное колено. – Всем оставаться на местах! – приказала она, поднимаясь. – Свидетели оставляют персональные данные и контактную информацию, прочие свободны. – Потом вдруг повернулась ко мне: – Харри, что, черт возьми, здесь произошло?

Я пожал плечами:

– Скандал в благородном семействе.

– Харри! Харри!

Это кричала Эмма. Протиснувшись сквозь толпу любопытных, девочка с плачем бросилась в мои объятия.

– Я так волновалась… – повторяла она, всхлипывая.

– Все хорошо, – успокоил ее я. – Ты уже сегодня увидишь свою маму, если нам повезет.

Я вошел в ресторан и налил себе стакан водки, добавив для цвета лишь немного клюквенного сока. Потом вышел и устроился за столиком во дворе.

Стакан я осушил почти одним глотком.

«Скорая» припозднилась и прибыла не из Хельсингборга, а из Энгельхольма. Как видно, в Хельсингборге после футбольного матча у врачей было слишком много работы. Когда я снова спустился в гавань, Вивеку Бьёркенстам укладывали на носилки.

– Чертов еврей! – прошипела она, прежде чем врачи захлопнули дверцу.

Исследовательница из Лунда была тут как тут. Но гнев сошел с ее лица, уступив место смятению. Брюнетка недоуменно пялилась на меня помутневшими глазами, а в бессилии опущенные руки будто сами собой сжимались в кулаки. Ее муж молча стоял рядом. Он был в числе тех, кто при выстреле Эвы Монссон в страхе попадал на землю.

– Кто вы такой, черт возьми? – наконец спросила она.

У меня возникло чувство, будто она выругалась впервые в жизни.

– Каттис, успокойся, – сказал ее муж.

– Меня зовут Харри, – представился я. – Харри Свенссон. Люблю женщин с характером.

– Ян, сделай же что-нибудь, – обратилась она к мужу.

– Каттис, пойдем, – ответил тот.

– Сначала спросите у Линн, – предупредил я. – Не думаю, что вам следует уходить без ее разрешения.

Но Линн и Крамфорс, похоже, уже справились с беспорядками в гавани и успокоили гостей праздника. Народ понемногу расходился. Линн и Крамфорс записывали телефоны свидетелей и проверяли документы.

– Вон там плавает еще один, – кивнул я в сторону пирса.

Лади настолько обессилел, что Дану Фрею и Боссе-рыбаку пришлось буквально вытаскивать его на сушу. Линн Сандберг и Эва Монссон молча наблюдали за этим процессом. Эва положила руку на кобуру пистолета. Линн держала свой перед собой. С Лади потоками стекала вода.

Полицейских машин все прибывало.

Я взошел на борт оборудованного под кафе парусника, набрал полное ведерко креветок и направился к ресторану. Эдвард Бьёркенстам сидел на прежнем месте, уже в наручниках. Но Бертиля Раска рядом с ним не было.

– Послушайте, Харри, – позвал меня Бьёркенстам, и я остановился. – Где мой сын? – (Я не ответил.) – Я расскажу все, что знаю, только не молчите.

– Какой я вам Харри? – ухмыльнулся я. – Что вы себе позволяете, в конце концов?

Бьёркенстам прокашлялся:

– Простите, господин Свенссон. Я только хотел спросить вас, где мой сын.

Выходит, при необходимости я тоже умею быть мелочным занудой.

– В полицейской машине, полагаю. На пути в тюрьму.

– А не могли бы вы… – Он осекся. Я поднял глаза. – Не могли бы вы замолвить там за меня словечко. – В глазах старика стояли слезы. – Собственно, с девочкой… Все это была не моя затея.

– Но вы ничего не сделали, чтобы этому помешать, – оборвал его я.

Когда я поднимался по лестнице, Крамфорс уводил Эдварда Бьёркенстама в машину.

– Свенссон… Свенссон… – причитал сквозь слезы старик.

– Я видел ваши железнодорожные модели, – отозвался я. – Оба варианта.

На несколько секунд он остановился, как будто что-то вспоминая:

– Но это была невинная шутка.

– Мне она не показалась смешной.

– Пойдемте, – поторопил старика Крамфорс.

В кои веки поднятый из-за ресепшена, он жаждал деятельности и не терпел никаких проволочек.

Каттис и ее долговязый муж стояли поодаль возле своих велосипедов. Ян провожал Эдварда Бьёркенстама долгим взглядом, в то время как его жена не спускала глаз с меня.

О, эти черные глаза запомнились мне надолго…

Дан Фрей и Боссе-рыбак сидели у рыбного домика с баночками пива.

– Классное шоу, Харри! – похвалил Боссе. – С тобой всегда весело.

Ларс Берглунд и Бритт-Мари Линдстрём направлялись к машине.

– Теперь вам обоим есть чем заняться, – сказал я.

– Прямо не знаю, с какого конца взяться, – ответил Берглунд. – Обязательно позвоню тебе, если возникнут проблемы.

– Конечно звони, – разрешил я.

Я снова поднялся в ресторан, допил оставшуюся в стакане водку и налил по новой. А потом попросил Симона Пендера принести несколько тарелок для креветок.

– На этом можно сделать хороший бизнес, – заметил Симон. Я не сразу понял, что он имеет в виду креветки. – Собственно, я давно об этом думаю.

Я расположился за столиком на площадке. Вечер обещал быть долгим. Эмма уже взобралась ко мне на колени. Она никогда не чистила креветки, но быстро научилась.