ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Бинокль у меня был хороший. Покупал я его на свои деньги, поскольку наши штатные отечественные бинокли, что полагаются офицерам даже в спецназе, не всегда пригодны для выполнения боевых задач. Мой личный бинокль был китайским, но китайские изделия военного назначения не стоит сравнивать с китайским ширпотребом, что заполонил все рынки мира. Изделия военного назначения в Китае делать умеют. И тепловизор в бинокле работает качественно. А линзы у тепловизора наши, российские, из оптического германия. Такие линзы поставляются в Китай, поскольку в настоящее время Китай рассматривается больше, как союзник, нежели, как потенциальный противник. Короче говоря, я своим биноклем был доволен. Устроившись за камнем, я стал рассматривать американский лагерь в бинокль. К своему удивлению, не обнаружил там даже часового. Это могло говорить или о слабой подготовке спецназа, или об их необоснованной самоуверенности, или, предположим, о том, что грузинские пограничники внушили им мысль о безопасности жизни в приграничном районе, где давно уже не было никаких происшествий. Даже попыток перехода границы бандитами из Сирии или Ирака уже не было почти полгода. Но, если раньше, когда я смотрел невооруженным глазом, я не видел людей, то сейчас нашел пятерых. Похоже было, кстати, что они только недавно палатки покинули. Один – откровенный военный, возможно офицер или сержант. Четверо других были гражданскими. Один из них – широкоплечий гигант, атлет, которому другие, в том числе, и сержант, затылком только до плеча доставали, имел, видимо, очень плохое зрение, и носил очки. Тем не менее, постоянно спотыкался, и из-за этого ступал неуверенно, и даже шарахался из стороны в сторону. И вообще выглядел весьма неуклюже. Рядом с ним постоянно находился щуплый вертлявый и суетливый человек, как мне показалось, повар, потому что бегал он вокруг костра, который развел вместе с гигантом, и что-то засыпал в большой котел, подвешенный на перекладину, проброшенную над костром между двух треног. Еще двое занимались с какими-то мне неизвестными приборами. Сначала просто ходили вокруг своего лагеря, что-то замеряли, потом подключили приборы к ноутбуку, и склонились над монитором, изучая полученные данные. Потом гиганта позвали, и он вместе с ними эти данные смотрел.

– Вас вызывают на связь, – предупредил меня шлем. – Соединять?

– Соединяй. – неохотно оторвался я от бинокля.

– Товарищ старший лейтенант, – раздался сразу голос старшего сержанта Камнеломова. – Слышите меня?

– Слушаю, Коля.

– Для вас сообщение от майора Сухорукова. К нам товарищ майор пришел. Просит предоставить ему связь.

– Шлем ему не передавай ни в коем случае, просто передай его сообщение.

– Понял, товарищ старший лейтенант. Значит, так. Снайперы разведчиков погранотряда заняли позицию, ждали долго. Но дождались. Вылезло трое стерехов, которые прорыли проходы. Все трое уничтожены выстрелами снайперов. Стреляли из винтовок с глушителями. Потому выстрелов и не было слышно. Мы, по крайней мере, их не слышали, хотя в горах обычно, звук выстрела далеко летит.

– Да, на этой стороне их тоже слышно не было, хотя дистанция небольшая. Выстрел из винтовки без глушителя я бы услышал обязательно. Предупреди майора, чтобы разведчики не покидали позицию. Стерехи хитрые. Они могут еще несколько часов подождать, а потом, когда рядом никого не будет, выбраться. Пусть караулят. Или вообще, чего доброго, эти коты начнут копать дальше, чтобы дальше выйти, где их не ждут. И тогда смогут ударить в спину. У нас нет защиты от их оружия. И побеждать стерехов можно только за счет неожиданной скрытной атаки. Как в этот раз. Значит, необходимо перенести средства технического контроля дальше в глубину нашей территории, чтобы проверить, копает ли еще кто-то. И пусть товарищ майор предупредит пост на вышке, чтобы внимательно смотрел вперед. Возможно, стерехи появятся на поверхности в Грузии. Их сначала было шестеро. Троих застрелили. Значит, следует ждать еще троих. И ждать от них неприятностей. Так и передай. У тебя все?

– Так точно, товарищ старший лейтенант. Ребята вот только спрашивают, вы там как? – возможно, кто-то просто слово обронил, но Камнеломов услышал, и выдает это за общий вопрос, чтобы меня таким образом поддержать. Хотя и общий интерес вполне мог иметь место. Тем не менее, даже сам Камнеломов мог спросить то, что у него в голове «созрело». Но и это было мне, как командиру взвода, приятно. Как приятно было то, что они не захотели оставить меня одного в Резервации, даже не зная толком, какие опасности их здесь поджидают. Такую заботу солдат следует ценить. И я ценил ее.

– Нормально, Коля. Я – работаю. Естественный режим. Не переживайте за меня.

«Естественный режим» в нашей профессии – это понятие многогранное. Сюда можно отнести и внимательное наблюдение за противником, и опасную схватку. Все это для спецназа естественно и даже привычно.

– Как же не переживать, товарищ старший лейтенант! Вы у нас один.

– Все нормально.

Конечно, мне было весьма радостно, что мои солдаты о своем командире заботятся. Так у нас всегда было заведено. Они заботятся обо мне, я забочусь о них. Иначе не получится из нас из всех настоящий боеспособный взвод, сильная боевая единица.

– Я думаю, еще пара стерехов или под землей осталась, ждут, или пытаются дальше пробраться, чтобы в другом месте найти выход, – перебивая мою беседу со старшим сержантом, согласился с моим прогнозом квантовый киберкомпьютер. – Пусть пограничники будут внимательны. Ты правильно подсказал им.

Я не ответил, и снова поднял бинокль.

Теперь объектом моего наблюдения стала палатка, которую я мысленно назвал штабной. Именно над ней был установлен флаг расцветки матраса, за что люди под этим флагом и получили прозвище. Именно туда, когда перебросили на него данные со своих приборов, и рассмотрели их, унесли ноутбук два человека, которых я принял за ученых из научной группы. По поведению принял. Если американцы и захватили тело ктарха Прсжнана, сына Матомоссэ после аварии скутера, то, как я полагал, должны были содержать его именно в этой палатке. Или хотя бы личные вещи ктарха, в том числе и шлем, ради которого все и происходит, ради которого мы рискуем и своей жизнью, и международными осложнениями. Хорошо будет, если я обнаружу там шлем, но еще лучше будет, если хозяева этого палаточного лагеря не смогли понять, что за предмет у них хранится. Американская наука, как и наша, российская, по большому счету, не смогла дойти до построения и развития квантовых компьютеров. И добыть для исследования квантовый киберкомпьютер, да еще такой мощный, работающий на десяти кубитах – это, значит, обеспечить свой научный мир возможностью технологического прорыва, на несколько десятилетий, если не на век, опережающего возможности конкурентов. Да и использование квантового компьютера в любой другой сфере человеческой деятельности, в том числе, в военной – это даст обладателям шлема громадные преимущества. Хотя бы использовать шлем для производства расчетов при строительстве боевых ракет.

Это все я прекрасно осознавал. И, если шлем был там, моя обязанность была добыть его. А, если невозможно его унести, то хотя бы уничтожить любым вероятным образом. Чтобы узнать свои возможности при таком варианте, я обратился к своему шлему.

– Если я найду пропавший шлем, и у меня не будет возможности унести его с собой, сможешь ты уничтожить его?

– Это исключено. Он такой же квантовый киберкомпьютер, как и я, и наделен таким же, как у меня, разумом и интеллектом. Мне моя основная программа запрещает подобные действия. Это можно будет расценить, как действия против ктархов или против тебя. Аналогия полная. Исключено…

– Ладно. Я не настаиваю. Придется мне самому действовать. А как я могу уничтожить квантовый киберкомпьютер? Есть какие-то варианты? Наверняка, у шлема есть система защиты, хотя неплохо бы было такому шлему иметь и систему самоуничтожения, автоматической самоликвидации, какая бывает у боевых ракет. Если ракета промахивается, и пролетает мимо цели, она самоуничтожается, чтобы не упасть туда, где может нанести вред людям.

– Системы самоуничтожения нет. Но обязательно есть система защиты. Уничтожить шлем, практически, невозможно. Он не боится ни огня, ни воды, не поддается разрыву. Но есть вариант, как можно хотя бы частично дезактивировать его программу. Его необходимо приложить ко мне, когда я буду в твоей руке или на твоей голове. Я просто поставлю пароль для ввода, если кто-то попытается заставить его работать. Я поставлю такой пароль, который будет недоступен для подбора средствами человеческого общества. Ни один суперкомпьютер в вашем мире не сумеет подобрать нужный пароль. Не сумеют этого и стерехи.

– А отсюда сделать не сумеешь?

– Нет, мне необходимо касание шлема. Прямой контакт. Иначе я израсходую весь свой ресурс, и буду тебе бесполезен. Но, в любом случае, необходимо точно знать, где шлем находится. Иначе я могу израсходовать свой ресурс в поиске.

Раньше мой шлем вообще отказывался искать шлем пропавшего ктарха, говоря, что это невозможно. Значит, он не всегда бывает искренним, и вызвано это чувством самосохранения, которое, обычно, бывает присуще только живым существам. Значит ли это, что квантовый киберкомпьютер следует рассматривать, как живое существо? Ответа на этот вопрос у меня не было. Но мне стоило иметь ввиду, что чувство самосохранения порой может оказаться сильнее чувства долга и блокировать присущее, например, людям чувство самопожертвования.

Думая об этом, я совершенно упустил из вида, что шлем «слышит» мои мысли. И он отозвался сразу.

– Нет, чувство долга и обязательность исполнения приказа записано у меня в основной программе. А что касается чувства самопожертвования, то я просто не понимаю, что это такое…

Я убрал бинокль в футляр, не вступая в разговор с квантовым киберкомпьютером, и не объясняя ему человеческие душевные порывы, но про себя, не углубляясь в мысли, чтобы он снова не прочитал их, отметил, что всегда, при любых обстоятельствах надеяться на шлем невозможно. По большому счету, ему безразлично, чьи команды он выполняет. Он, создание ктархов, уносил меня и майора Медведя в ущелье ктархов, наверняка читая наши мысли и наши стремления. То есть, он просто машина, очеловеченная в определенной степени, но только машина.

Но, как я ни старался «закрыть» свои мысли, шлем все же прочитал их, и согласился:

– Да, это так…

Но мои мысли в данный момент уже были отвлечены на другое. Я рассматривал возможный маршрут передвижения до палаточного лагеря под «матрасным» флагом. Конечно, идти туда в светлое время суток было безрассудно. Случайный взгляд может вызвать прицельный выстрел. И пуля вовсе не обязательно попадет в бронежилет. Но, даже если в него попадет, это тоже не слишком приятно. И потому мне предстояло дождаться темноты. Конечно, пока, как я определил, в палаточном лагере было всего пять человек. Из них опасения мог вызвать только один спецназовец, но у меня американский спецназ уважения и пиетета не вызывал, и я не сильно опасался того, кого посчитал сержантом. Четверо других, гражданские люди, вообще были для меня не больше, чем бывают прохожие на улице. На них внимание все равно обращать стоит, но опасаться их – смешно. С одной стороны, наведаться в лагерь сейчас – было не слишком сложно. Сложность могла возникнуть только на завершающем этапе пути, на последних сорока метрах, где преодолевать придется открытое пространство. Но именно на этом участке был риск получить пулю. С другой стороны, к вечеру, видимо, вернутся и другие спецназовцы, ушедшие с научными группами, как я предполагал, в поиск по ближайшим горам, и другие научные деятели экспедиции. Судя по котлу, в котором варилась пища, группа должны состоять, по крайней мере, из двадцати человек. Да и палаток в лагере было многовато. Но я допускал при этом и самый худший для себя вариант, когда двадцать человек, на которых был рассчитан котел – это только научная бригада, а спецназа корпуса горных стрелков может быть много, даже до взвода, и питаться спецназовцы могут отдельно, собственными «сухими пайками». Любой спецназ имеет привычку к «сухому пайку». Но, признаться, количество противников меня тоже не смущало, поскольку я не намеревался с ними драться. В моих мыслях было тихо пробраться в лагерь, не попасться на глаза часовому, которого наверняка на ночь оставят в лагере, и обыскать штабную палатку. Если в этой палатке окажется человек, мне придется без звука нейтрализовать его, что делать я умею, кажется, весьма неплохо. И тогда уже ничто и никто не помешает моей работе. Если шлем найдется, я не буду никому мешать, и тихо уйду из лагеря.

А если не найдется?

А если не найдется, мне необходимо будет утешить себя мыслью, что отсутствие результата – это тоже результат, и он существенно снижает поле дальнейшего поиска. Вообще я видел только три направления поиска. Первое – американцы, второе – стерехи, третье – неизвестный в третьей башне брошенной деревни. Где еще искать шлем, я представления не имел. Но была твердая уверенность, что шлем должен быть там же, где находится в настоящий момент тело погибшего ктарха.

– Связь требует. – сообщил шлем.

– Соединяй.

– Товарищ старший лейтенант. – услышал я то ли в шлеме, то ли у себя в голове голос старшего сержанта Камнеломова. – Под горой, где обломки скутера лежат, работает группа людей. Четверо военных в камуфляже песчаного цвета, и трое гражданских. Собирают останки скутера. Упаковывают, чтобы унести с собой. Почти все подобрали. Даже всякую мелочь в пластиковый мешок складывают. Оставляют только самое громоздкое. Широкое кресло брать не стали, хотя один из гражданских долго по нему ползал с лупой, собирал что-то пинцетом в целлофановый пакет. Впечатление такое, что он блох пинцетом ловил.

– Шерсть ктарха собирал, – предположил я.

– Да, – подтвердил мой шлем, – ктархи в здешнем климате сильно линяют.

– Предпринимать что-то следует? – спросил старший сержант.

– Ничего. Себя не обнаруживать. Нельзя их настораживать, пока я в лагерь не наведался. А наведываться я буду только ночью.

– Вон, майор Медведь идет. Сам хочет на американцев посмотреть.

– Хочу посмотреть, – майор Медведь попытался ответить густым баском, но его басок не шел ни в какое сравнение с баском адмирала ктархов Гжнана, сына Амороссэ. Видимо, майор еще званием для аналогичного баса не дошел. – Ты когда, говоришь, Троица, в лагерь американцев двинешься?

– С наступлением темноты.

– Может, лучше днем? Днем ждать не будут. И время нам неплохо бы поберечь.

– Нет. Там последние сорок метров до лагеря ровное открытое место. Меня сразу заметят. А я хочу втихомолку добраться, втихомолку посмотреть, и точно так же, втихомолку, уйти – найду или не найду шлем. Да и ждать осталось недолго. Как только начнет темнеть, я сразу начну выдвигаться.

– Добро. Возражений нет. В случае чего, сообщай. Или, может, сразу прислать тебе Волкова. Вдвоем все – не одному идти.

– Мне одному легче, товарищ майор. Привычка.

– Как хочешь, тебе виднее. Я думал, ты с солдатами своими привык. Удачи тебе, Троица.

– Спасибо, товарищ майор. Конец связи.

– Конец связи.

С солдатами я, конечно, привык. Но одно дело с солдатами, которыми я командую, отправляться на сложное задание, и совсем другое дело с офицером, который, во-первых, старше меня по званию, и, естественно, пожелает командовать, а, во-вторых, когда капитан Волков посмотрит своим волчьим взглядом, у меня рука интуитивно ищет спусковой крючок автомата. Трудно в такой обстановке сохранять хладнокровие. А оно при таких действиях необходимо.

– Троица, – снова начал разговор майор Медведь, хотя я думал, что он уже все сказал.

– Слушаю, товарищ майор.

– Эта группа «матрасников», что под горой копалась, собрала все, что можно унести, несколько вьюков солдатам на спину взвалили, и унесли. Двинулись в сторону своего лагеря. Идут нагло, ни передового, ни бокового охранения не выставляют. Как будто дома по пляжу гуляют. Будто пустые бутылки собирали.

– Они везде и всегда такие же наглые. Мне рассказывали, товарищ майор, что в Донбассе их за это же сильно наказывали. Нарвутся, попросят, придется и нам наказать.

– Лучше обойтись без этого. Ты уж постарайся.

– Обязательно. Но днем они и в лагере часового не выставили. Ходит там один, то ли офицер, то ли сержант. И больше никого нет – только повар и трое из ученой братии. Какими-то приборами пользуются. Что-то измеряют, и данные на компьютер перебрасывают. Я вот и думаю, не забрать ли с собой их ноутбук? Может, сгодится профессору Вильмонту?

– Виталию Витальевичу любые данные будут интересны. Только идти на банальное воровство – не слишком достойно. У тебя же есть, кажется, сканер, который с ноутбука все данные спишет. Не забыл, как им пользоваться?

– За два дня даже при желании забыть сложно. Так, пожалуй, и сделаю. Кстати, товарищ майор, уже темнеть начинает. Солнце за горы заходит. Мне пора собираться.

– Мотай. – согласился Медведь.

В принципе, собираться мне было нечего. Я просто снял с плеч свой рюкзак, вытащил из него сканер, обладающий функциями RFID-ридера, то есть, умеющий в принудительном порядка считывать закрытую информацию. Потом переложил из рюкзака в кармашки на боках бронежилета пару гранат «Ф-1», прихватил с собой на всякий случай моток темно-зеленой лески – это на случай, если будет преследование, и мне понадобится установить у себя за спиной «растяжку», переменил магазин автомата, и все. Я был готов. Посмотрел на небо. На глазок определил, когда наступят густые сумерки, а когда придет настоящая ночная темнота. На мой взгляд, подошло время выступать. И, забросив ремень автомата за плечо, но ствол выставив вперед, чтобы всегда иметь возможность дать очередь от пояса, я резко и решительно шагнул между двух валунов.

Так автомат во всем взводе носил только я один. Солдаты предпочитали носить оружие, как их учили, в том числе, и я учил и обязывал – на коротком ремне, переброшенном через шею. Так приклад сразу упирается в плечо, и на произведение очереди требуется меньше времени. Но так оружие носят специально для прицельного выстрела или прицельной очереди от плеча. Стрелять на ходу с пояса, как правило, предпочитают солдаты, вооруженные ручным пулеметом. Но в случае с пулеметом очередь имеет функцию не столько прицельной стрельбы на поражение, сколько функцию прижимания противника к земле с невозможностью вести встречный огонь, что дает преимущество своим в перемещении и подготовке к активной фазе боя. Я же с короткой дистанции из автомата стреляю с пояса почти так же, как от плеча, что не умеет делать большинство солдат. Это моя особенность. Как говорят, дар Божий. И потому позволяю себе такое ношение оружия. При этом не позволяю солдатам. Впрочем, я проверял. Как правило, кто любит автомат на поясе носить, стрелять с пояса точно не умеет. Чувствовать себя исключением слегка приятно.

К сожалению, светошумовых мин, которые так выручили меня минувшим вечером, меньше суток назад, не только у меня, во всем взводе больше не осталось. Две последние из рюкзака взводного сапера рядового Сани Глумковского, я и израсходовал. Но израсходовал с толком. Такие мины мне в новой операции весьма пригодились бы. Лучше временно ослепить и оглушить противника, с которым официально не воюешь, чем воевать по-настоящему, если придется вообще воевать. Но, если уж придется, значит придется.

Я хорошо запомнил путь, который рассматривал в светлое время суток в бинокль, И тогда же наметил ориентиры для перемещения в темноте, и мне не требовалось заглядывать в карту своего «планшетника», чтобы свериться с навигатором. Я был уверен, что иду по продуманному маршруту. И подтверждением тому стали две вертикальные скалы, выветренные ветром до толщины стволов старых деревьев. Эти две скалы я рассматривал в бинокль, и внутренний головной компас не подвел меня. Шел я правильно. Теперь предстояло обогнуть по полудуге скопление неровно колотых природой камней, на которых в темноте легко и ноги переломать. Я обогнул, и сделал ровно столько шагов в сторону, сколько сделать мне было необходимо. Не больше и не меньше. Для проверки я все же поднял свой бинокль с тепловизором, и посмотрел в нужном направлении. Именно так. Я не искал нужное направление, я сразу посмотрел туда, куда следовало, и сразу нашел палаточный лагерь «матрасников», где уже догорел, но еще давал тепло прогретыми камнями и не остывшими полностью углями, костер, на котором готовили ужин, похоже, совмещенный с обедом. Эти камни хорошо смотрелись в тепловизоре. Людей видно не было. Должно быть, с наступлением темноты все разбрелись по своим палаткам. Я, признаться, не знаю, какие в американской армии армейские палатки. Российские армейские палатки я бы сразу выделил. Здесь предстояло гадать. Но, в принципе, пока это и не имело для меня никакого значения. Я точно знал, в какую именно из палаток мне необходимо заглянуть, и шел именно туда.

Я убрал бинокль в футляр, и снова двинулся вперед, теперь уже больше обращая внимание не на направление, потому что ошибиться в направлении я уже не мог, а на дистанцию. И в нужном месте, уже преодолев значительную часть открытого пространства, залег, чтобы дальше передвигаться ползком. При этом я чувствовал неопределенное беспокойство, хотя и не понимал, чем это беспокойство вызвано. По большому счету, я давно уже разучился волноваться в критических ситуациях. Значит, мое беспокойство не было элементарным волнением. Чем тогда оно было вызвано. Я полз, чтобы не терять время, и только тогда, когда до остывшего костра оставалось метров пятнадцать, понял. В палаточном лагере не было часового. Я не поверил, что спецназовцы, даже американские, настолько пренебрегают очевидными мерами безопасности, что не выставляют на ночь часового. Когда они могут часового не выставить или, попросту говоря, намеренно убрать? Вывод был очевиден. Только тогда, когда они считают противника дураком, и пытаются заманить его в простейшую ловушку.

Я кожей ощутил опасность. Да, несомненно, меня сейчас рассматривали в бинокли и, вероятно, в оптические прицелы. Меня держали на мушке. То есть, меня здесь ждали. И дураком оказался именно я. С этим я готов был согласиться, хотя вполне могло оказаться и так, что я просто перестраховываюсь. И опасаюсь того, чего на самом деле нет. Однако своим ощущениям доверять я привык. И потому всегда, как и в данный момент, на них полагался. Если кожа чувствует, что она на прицеле, значит, так оно и есть. При этом я полагался на свою подготовку российского спецназовца, который знает, что не бывает безвыходных ситуаций. Сложные – бывают, даже чрезвычайно сложные, почти катастрофические, но именно в одном слове таится вся правда – в слове «почти». Это слово, это понятие всегда оставляет шанс на успех. Какой шанс оставлен мне, я тоже хорошо знал – Это небывалая дальность стрельбы новой винтовки Ассонова.