Книга: Питерская Зона. Запас удачи
Назад: Глава 6. Лучший заклятый друг
Дальше: Глава 8. Все там же, среди тьмы и сырой земли

Глава 7. Под землей

Дыши ветром, ведь только он свободен.
Песни Койота
Да уж… Ворота, представляющие собой огромную стальную плиту, ползли по роликам. Поскрипывали, не сгоняя привычных ворон, гудели от напряжения. Не своего, ясное дело. Напрягался Амеба. Существо, что мне, если уж честно, жаль. Такого и врагу не пожелаешь.
Он огромный. И дело не только в торсе когда-то раскачанного, а теперь изрядно поплывшего мужика. Дело в его нижней части. Беда, накрывшая Белых мутантов, его зацепила самым краешком. Но этот краешек, вытянутый, вздувшийся, сочащийся слизью и похожий на самостоятельно передвигающийся кусок расплавленной жвачки, был огромным и страшным. Весь перевитый поверху сине-багровыми сосудами, влажно жамкающий при движении… та еще красота.
Мара застыла, глядя на него. Стояла и смотрела.
– Не пялься, – тихо посоветовал ей я, – они этого не любят.
– Они?
– Их тут достаточно. И все разные. Эй, Бор, мы заходим!
Я помахал турели, за щитами которой Бор скрывался полностью. Да, их здесь достаточно. Самое то, чтобы заработать с непривычки пару бессонных ночей. А как еще? Зона порой безжалостна.
Местные бывают разные. Большая часть смахивает на зомби, только порой безвредных. Никакого интеллекта, никаких остатков человеческого облика, не считая тряпья, бывшего когда-то одеждой. А есть Копатыч и его банда. Сборище странных созданий, живущих здесь почти по-людски. Если не считать их самих и самой жизни.
Копатыч держал Привал жестко. У него на территории не забалуешь. Старый хрыч сам крут, но справедлив, чего не скажешь про некоторых из его… людей. Или, скорее, собратьев. По несчастью.
Отдых, горячая, пусть и не всегда, вода, пожрать относительно нормально и не сухого, ну, в общем, так, по мелочи. И подзатариться необходимым, если чего не хватает. Нам вот немного не хватало патронов. И здесь мне очень желательно восполнить дефицит. Тем более что у меня есть «хрусталик». Если, конечно, он тут в ходу и в цене.
Какая-то бывшая база, вот что это такое этот самый Привал. Огороженное высокой стеной место, что практически и не пряталось. А чего им прятаться? Они, по всем правилам и законам, здесь живут. Прописка питерская, документы почти у всех. Приобретенные уродства? Да я вас умоляю…
И, вдумываясь в это странное существование колонии местных изменившихся, давненько пришел к мысли. Такой незамысловатой. О сотрудничестве с какими-то важными структурами на Большой земле. А как еще объяснить странные вещи? Типа тех же макарон, что здесь всегда в достатке. Или пива? Ну, не сталкеры же с собой таскают в рюкзаках, право слово. И не из близлежащей «Ленты» притащили. У всего есть срок годности, в конце концов. Это только в плохих книжках или фильмах про зомби, например, продукты не портятся чуть ли не десятилетиями. И уж что говорить про консервы. А в Привале их очень много. Про ботулизм слыхали? Вот-вот, местные не дураки. От такой заразы помирать никому не хочется.
– Хэт, кто с тобой? – Бор высунул свою сморщенную мордашку, когда мы проходили мимо. – Никак баба?
– Кому и баба, – повернулась к нему Мара, – а кому и законная супруга. Вопросы есть?
– Ух ты ж… – вполне себе натурально крякнул Бор. – Какие уж тут вопросы, красавица. Ну, че, поздравляю, бродяга.
– Спасибо.
Амеба, что-то ворча под нос, закатывал ворота обратно. Мара уже не косилась. Видно, гроздья наростов на лице Бора ее тоже впечатлили. А я говорил, что здесь достаточно всякого, говорил.
Внутрь Привала вела низкая лесенка, уходившая в подвал. Корпусов на территории было достаточно, но Копатыч, поразмыслив, взорвал их к едрене фене. Не оставлял никаких нычек возможным ненужным визитерам. И простреливалось внутри все так, что при желании – хоть белке в глаз. Потому как прятаться ей, белке, негде.
На входе нас с Марой не шмонали. Зачитывались несколько опасных ходок, когда пришлось помогать ребятам Копатыча. К другим такое отношение видел редко. Но врать не стану, видел. Мара покосилась на живой куб, отзывавшийся на Шварца, и не стала задавать вопросов. Не, а чего? Ну, подумаешь, половина лица как плавленый сыр, горб выпирает спереди-сзади и руки как у обезьяны, что по длине, что по толщине. Да так, что «Корд» в них кажется обычным взводным пулеметом. Ну да, такие вот местные здесь, чего и говорить.
– Здорово, Хэт, – пробулькал Шварц, – это с тобой баба, что ль?
– Я его супруга, – Мара остановилась и, задрав голову, зло посмотрела на здоровяка, – ясно? Есть вопросы?
– Ух, – Шварц неожиданно покраснел, – поздравляю.
– Спасибо.
Они сговорились? Да и хрен с ними.
По ступенькам вниз-вниз, лампочек по стенам штук пять, не больше. А потом, чтобы обмануть сразу и полностью, лестница выпрямляется и прет наверх. Копатыч не дурак, в берлоге быть зажатым не хочет. А вот и толстенная стальная дверь, куда пускают не всех. Сейчас открытая. А рядом, развалившись в кресле и любовно поглаживая КС-23, сидит совершенно милое существо. Фитоняша. Ну, смешно звучит, согласен. Но ее так все и звали. Только местные со смешком, а вот наши, братишки-сталкеры, аккуратно. Поди пошути над ней.
Да-да. Фитоняша, как говорила она сама, до Прорыва имела пару десятков лишних кагэ на сто семьдесят см роста. А после него, выжив и поменявшись, превратилась в сгусток мускулов и сухожилий. Правда, чуток подросла, и обычный мужик рядом с ней казался немного малышом. А прозвище выбрала себе сама, как сама же и рассказывала.
– Здорово, Хэт, – зевнув, сказала Няша, – а это…
– Итебенехворатьэтомоясупругаспасибо.
Ну а как еще? Осатанеть можно от одной и той же процедуры. Скучно им, что ли, сидят, хрень всякую несут.
– Да пожалуйста. Поздравляю.
А, спасибо уже сказал. Пойдемте дальше, моя дорогая. Почему никто не удивляется сталкеру Хэту, притащившему с собой жену? А чего такого? В Зоне все возможно. Тем более в Маре тяжело заподозрить учительницу литературы, например. Даже учитывая комбинезон – вон как мускулы гуляют под плотной тканью. Захочешь, не промахнешься взглядом.
Так, по коридорчику, и вот мы и на месте. Доброго всем дня и все такое.
Думаете, кто оглянулся? Да шиш там. Все были заняты своими делами, отдыхая, расслабляясь или о чем-то судача. Привал место такое. Здесь можно отоспаться, найти компаньона и новую цель, раз уж с прежней не повезло. Зона она такая. Сперва лягнет побольней, потом повернется красивой пятой точкой. Причем не с намеком, мол, пошел ты, а наоборот. Завлекающе и маня.
Ну а пока Привал приветливо привечал всех пришедших к концу этого дня. Прожить день в Зоне и остаться не просто живым, а еще и целым – это, скажу вам, еще та задачка. Но, судя по количеству голов, видневшихся в полутьме, многие с задачей справились на отлично. Если судить по запаху, в основном спиртовому, то эти самые многие с удовольствием отмечали окончание дня. Ну и правильно. Лови день, завтрашнего может и не случиться.
Привал… хорошее место. Что тут было раньше, до Прорыва? Не иначе как какой-то офис, немаленький такой. Большая часть стульев, кстати, как раз из основной породы кабинетной мебели. Не из благородного дерева, куда там. Сплошь синтетика и пластик. Зато живые, хоть и основательно скрипящие.
На главной стене два флага. Конфедерации и Андреевский. Это просто. Копатыч сильно крепко уважал байкеров и плевать хотел на американских южан. И служил в морской пехоте. Так что все по делу. Тем более основное место все же занимали не флаги.
Старый добрый и верный АК, перекрещенный с самой обычной вертикалкой на два ствола. Разве что Копатыч, явно из каких-то ему понятных соображений, выкрасил бедное оружие золотой краской. И впендюрил между ними череп какого-то бедолаги, лакированный и белый-белый, нацепив на него старый армейский ПМГ-2. И пустил поверху надпись. Характерную такую. Очень понятную бродягам. «Вместо лиц – противогазы».
Копатыч вообще мужик креативный. Электричество экономит и использует прием такой старый, что старше разве что говно мамонта. Вместо ламп у него, понимаешь, подвешены покрышки, уставленные свечами и коптилками. Чего там, в коптилках, не знаю, но с непривычки воняет знатно.
И во всей этой адской полутьме сидят и добропорядочно проводят время всякие люмпены и подонки вроде меня. Рай, не место.
– Ба, кто это у нас? – пробасил Копатыч, стоя за своей самой любимой доской на свете. Не барной, не подумайте. Копатыч стоя играл в нарды. Кидал камни и двигал кости. – Никак молодожены?
И как тут не поверить в его работу с кем-то за Периметром?
– Проходите, – гостеприимно махнул лапищей, согнав кого-то с ближайшего стола, – садитесь, сейчас подойду.
Почему он так ко мне относится? Нет, не потому что у меня от гулянок по Зоне хвост вырос. Если чему и расти бы, то как раз не хвосту. Я, так-то, про мускулы, а не о том, что кто-то может подумать. Да и дело в другом. Совершенно.
Когда-то я притащил в Привал одного из будущих людей Копатыча, Самсу. Невеликого ростом смуглого мужичка-татарина, работавшего у них здесь врачом. Причем широкого профиля. В смысле, что сейчас работавшего. А тогда мне просто попался странный человек, зажавшийся между «Скорой помощью» и троллейбусом и явно ожидавший от меня не помощи.
Увидев у него по дополнительному пальцу на каждой руке… как-то сразу понял дальнейшее. Виноват он в мутации? Нет, как по мне. Хотя некоторые со мной не согласятся. Но мне было наплевать. Жизнь человека всегда дорога. Так что Самса пришелся к месту и прижился. И знай себе лечил всякие новые хвори, одолевающие измененные организмы.
– Копатыч. – Местный протянул лапищу Маре.
Лапища у Копатыча знатная, такая, знаете… с лопату шириной. Разве что пальцы между собой срослись. Кроме большого, конечно. Но валькирия не побрезговала, стащила перчатку и пожала. По-мужски. Копатычу явно понравилось.
– Мара.
– Очень приятно, прямо очень. Редко когда к нам заглядывают такие красивые девушки. Был бы я плохим, сейчас Хэта уже скормили бы собакам, м-да.
Как прекрасно, что Копатыч просто душка, а не мутант. Добрый, прямо Санта-Клаус. Разве что йо-хо-хо не говорит.
– Есть хотите, бродяги? – Копатыч улыбнулся, шикарно продемонстрировав блестящую золотую фиксу. – Конечно, хотите. Фирменное блюдо, полагаю. Сейчас принесут. Хэт… успокойся. Серьезный разговор потом. Ты ж явно ко мне не просто так приблукал? Во-во, и я так же думаю.
И не поспоришь ведь. Да и усталость начала накатывать все сильнее. Ух, прямо не по себе. Ноги гудят, отбитые локти с коленями вообще ноют. А есть хочется. Фирменное блюдо, ну-ну. А Мара прямо ждет, о дела. Шашлык по-карски? Поросенок, запеченный с яблоками? Утка конфи в карамельном соусе? Да куда там.
Фирменное блюдо Привала просто и незамысловато. Два ингредиента. И все. Но зато какие… Особенно после дня перебежек, прыжков и ползанья на брюхе. То, что надо. Просто и со вкусом. Это макароны с тушенкой. А вы и впрямь думали увидеть здесь соленые рыжики, запаренные с хреном и зайчатиной?
Хотя даже такую простую вещь можно умудриться испортить. Превратить в кашу из теста и безвкусных волокон мяса. Размазню, не достойную стать даже кормом для свиней. И такое ведь возможно. Но здесь, в Привале, такого никогда не допускалось. У Копатыча все делалось «как надо». А надо на самом деле всего ничего.
Макароны из твердых сортов пшеницы. Хотя, чего уж, хороший повар сможет приготовить и те, что «с птичкой». Хотя тут нужен особый талант. Но хороший повар им обладает априори. Очень важно не просто пихать макароны в кастрюлю, нет. Сперва стоит поломать их пополам и положить рядом с закипающей водой. И постараться опустить быстро и без промежутков. Мешать, не давая им слипнуться, добавить соли. Пересолить макароны – это кощунство. Варить, это важно, надо без таймера. Смотреть и пробовать, интуитивно. Это не сложно. Очень важный момент: надо чуть недоварить. Чтобы оставались слегка твердыми. Получилось? Стоит закрыть крышку и заняться вторым, не менее важным моментом.
Говядина тушеная, расфасованная в металлические банки разного веса. Этикетки могут красоваться чем угодно, от обычной буренки на выпасе до племенного аргентинского быка. Это фиолетово. На правильной этикетке должен стоять ГОСТ. И он, ГОСТ, должен быть тем самым, от 1984 года, то есть 5284–84. Остальное – лажа. Та самая, где вместо говядины жилованной, уваренной в компании соли, перца, лаврового листа и топленого жира, будет что угодно. От перерубленных в крошку хвостов с рогами до самых настоящих склизких секелей. Разве можно в таком прекрасном блюде использовать секели? Вот и я думаю, что нельзя.
Вываливаем одуряюще пахнущую говядинку на сковороду и включаем огонь. Не надо нагревать ее раньше времени. Жир должен подтопиться и создать базу для поджаривания вот этих самых красно-коричневых волокон. Их стоит дополнительно размять той же ложкой, разделить крупные куски на более мелкие. Жир может шкворчать, плеваться, не страшно. Только не забывайте помешивать. Идеальным вариантом становится в меру подсушенное температурой мясо, слегка плавающее в небольшом соусе из вытопленного сока и почти испарившегося жира. Есть такое дело? Хорошо, заключающий штрих.
Добавляем уже остывшие макароны в сковороду и перемешиваем с тушенкой. Мешаем осторожно, распределяем мясо равномерно. Мешаем, мешаем, убавляя огонь, накрываем, давая макаронам потомиться и пропитаться тем самым соусом. И, перекурив для верности, поднимаем крышку. Вдыхаем полной грудью, довольно и по-мужски скромно улыбаясь, наваливаем побольше и радостно едим всю эту вкуснющую кучу углеводов, жиров и небольшого количества белка.
Судя по мелькающей вилке, Мара полностью разделяла мою точку зрения на восполнение сил. Да уж, надо торопиться, а то того и гляди и мою порцию схомячит.
Копатыч подсел точно к тому моменту, когда пришлось расстегивать ремень и довольно откидываться на спинку. И закуривать сигарету, входящую в паек Привала. Очуметь просто, как хорошо…
– Хэт, – местный со смаком хлебал чай из огромной кружки, – рассказывай, какая помощь нужна.
Вот такой он, Копатыч. Сидит напротив, перекошенная в плече глыба, борода торчит вилами, нос картошкой, глазенки хитро блестят. И вроде такой же, как я или Мара, а… другой. Изменившийся. Дышащий медленнее, глубже и сильнее. Широченная грудь поднимается раз в минуту, надувается, выпячивая бочкой, и опадает секунд двадцать.
И видит тебя насквозь, как компьютерная томография, право слово. Вон, хитрец старый, сразу понял, что к чему. Сейчас торговаться начнет. Точно вам говорю. Ну, так и вышло. Контейнер с «хрусталиком» поставил на стол сразу. Чего тянуть?
Копатыч на него только покосился. Местным открывать и заглядывать внутрь не надо. Они артефакты нутром чуют. Местный хмыкнул, постучав пальцем по столу. Учитывая размеры сросшихся ногтей, вышло как у немалых размеров быка.
– Полагаю, Хэт, что это ты мне не за патроны предлагаешь. Патроны, думаю, ты у меня в долг попросишь.
– Дядя Копатыч, ты зришь в корень. Впрочем, как и всегда. Постоянство, сам знаешь, признак стабильности.
– Ты, племянничек липовый, это там, за Границей, расскажи кому надо. Колись, прохиндей, чего тебе от старика надо.
С ответом пришлось потянуть. Не из-за интриги, вот еще. С духом не мог собраться. Задавать вопросы о цели ходки в Зоне не принято. Но, опять же, смотря о чем речь. А Границей местные называют Периметр. Для них он и впрямь граница. И за ней для них мертвая земля. Туда им никак.
– Мне надо по тоннелям добраться до «Волковской».
Копатыч почесал бородищу. Смотрелось жутковато. Как медведь решил умыться, знаете ли. Всегда думал – как он в носу ковыряется, если надо, а? Но спрашивать не решался. Полагаю, что есть у Копатыча для этой цели или агрегат, или специально обученный носоковырятель, не иначе.
– По тоннелям метро? До «Волковской»? За один хренов «хрусталь»?
– Большой «хрусталь». Большой и серьезно заряженный «хрусталь». На целый холодильник, между прочим.
– Ну да, – Копатыч отхлебнул, – на тот самый холодильник, где я всякие интересные тушки храню для ученых. Он точно подойдет и для вас, голубки, и для того из моих парней, кто поедет до «Волковской».
Ага, значит, не врали те редкие бродяги, что таки оказывались в метро. Есть у Копатыча техника для всяких нужд. Отлично, просто чудесно, не вечер, а праздник какой-то.
– Копатыч…
– Помолчи…
Местный барабанил по столу. Стол поскрипывал и потрясывался. Мара опасливо отодвинула тарелку подальше от края.
– Значит, так, сукин ты кот… – Копатыч порылся в кармане своего невообразимо огромного жилета с тысячью и одним карманов и нашел необходимое. Самую натуральную «Коибу», кубинскую сигару в футляре с профилем незабвенного Че. И выждал.
Прикурить ему дала Мара, понявшая условия игры и плевать хотевшая на пацанские понятия. Откуда у нее возник в руках плазменный резак, хотел бы я знать? Не было его в «Солянке». Сколько еще сюрпризов у мадам за декольте?
Копатыч оценил, благодарно кивнул и окутался дымом. Как будто здесь и без того не хватает чада перегоревшего жира, копоти нещадно полыхающих гильз с солярой и клубов от нещадно смоливших бродяг и местных.
– Сукин ты кот, – повторил Копатыч, – ведь знал, к кому идти. Кто за тобой идет? Блед? Ага, угадал. Пристрелить его, что ли…
– Экий ты добрый, – хмыкнула Мара, – оно тебе зачем?
– Злая она у тебя, однако, – поделился мудростью Копатыч. Прямо удивил, ага. – А ты, красота, разве не порадуешься? Мужа и себя не жалко?
– Жалко, конечно. – Мара улыбнулась. Такой улыбкой, после которой хотелось почему-то прикрыть руками пах. – Но в доброту человеческую не верю. Опыт не позволяет.
– Эк тебя жизнь пообтесала-то, – хмыкнул Копатыч. А его хмыки сами по себе очень информативны. Сейчас так и слышалась чернушная и циничная ирония. – Не верит она. Так я и не человек, если разбираться. Ежели меня, скажем, какие-нибудь очкастые умники из Института за Границу вывезут, то явно не станут им считать. Прилепят бирку с номером и обзовут подопытной моделью мутировавшего хомо эректуса, например.
– Вы, случайно, Канта не читали? – поинтересовалась Мара, блеснув эрудицией.
– Куда мне, сиволапому. – Копатыч хмыкнул. В этот раз четко прослеживался интерес и желание потрепаться. Не, так-то я не против, хоть до утра трепитесь, но дело надо делать. Или хотя бы о нем договариваться.
– Я вашей беседе не помешаю, если напомню о причине моего визита? – Ну а как вы думали? Во-первых, надо быть воспитанным, это всегда полезно. А во-вторых, разговаривая с умными людьми, говорить «это, как его», «елы-палы» и «типа того» вперемежку с «чё?!» некрасиво. Не дети чать, по-русски можно позволить себе говорить.
– Ох простите, уважаемый сукин кот. – Копатыч снова продемонстрировал фиксу. – Возвращаться станем постепенно. Убить Бледа мне мешает простейшая забота о сохранении популяции относительно нормальных бродяг. Ибо свято место пусто не бывает, а Блед, хоть он и тот еще курвин сын, но зато понятный и свой. И если вместо него у нас в волости окажется совершенный маньяк, не знаю… Переживаю за таких вот, как ваш благоверный.
– А Блед не маньяк? – Мара нахмурилась. – Он с людей скальпы снимает.
– Ну, – Копатыч с удовольствием пустил пару красивых дымных колец, – положим, скальпы он чаще всего снимает с мертвых. А вдруг кто-то, заняв его место, окажется хуже? Станет, к примеру, живым сталкерам отрезать причиндалы или делать «афганский тюльпан». Знаете такое развлечение, когда человека под наркотой оголяют по пояс? В смысле, кожу срезают.
– Знаю.
– Ну так вот… Хэт, не закипай. Я уже заканчиваю. Так вот, красота, несмотря на это, я уже неоднократно подумывал о том, чтобы его шлепнуть. Исключительно из-за привязанности к вот этому сукину коту. Запал он мне в душу. Добрый твой муженек человек. Такому место не здесь, точно тебе говорю.
Я щас покраснею, да-да. Я добрый… добрый? Мне даже стало обидно.
– И поэтому, Хэт, завтра поутру Руди отвезет тебя поближе к «Волковской». Что? А, да. Вас отвезет, конечно. А теперь открывай контейнер.
«Хрусталик» Копатыч вытряс на свою клешню и, как кошку, ласково погладил. Я даже не удивился, что он ничего себе не отморозил. Но это же местный. Мало ли чего.
– Патроны возьмешь у Руди, с вечера скажи, какие нужны, он принесет. Комнату вам дам, молодожены. Ладно, бывайте. Надеюсь, больше не увидимся. Добрым людям здесь не место.
И пошел, тяжело поскрипывая досками пола.
– Копатыч! – Мара встала.
– Да?
– Так если можешь, почему все-таки не убьешь?
Местный нахмурился. Совершенно всерьез, так, что чувствовалось – больше никаких вопросов. Что сейчас зацепила Мара… я не знаю. Просто не знаю, и все.
– Почему… Зона не разрешает. Пока.
Вот так. Зона ему не разрешает. И не поспоришь.
Мара покосилась на меня, но ничего не спросила. И правильно. Сидя у местных и в окружении местных, страшно неправильно рассуждать о суевериях местных. Тем более когда сам почти веришь в Зону. В смысле, что она не просто сколько-то там квадратных километров безумной и сошедшей с ума земли и зданий.
А спал я просто как в детстве у бабушки, наигравшись за день в футбол и просто набегавшись. И мне даже снился какой-то сон. А вот какой… черт знает. Но красивый, цветной, теплый и очень добрый.
* * *
Руди ворчал. Хотя ворчит он всегда. Но сегодня он ворчал как-то особенно ворчливо. С фантазией, вкладывая душу и все обороты нецензурных выражений, известных только дипломированному филологу. А именно им Руди и являлся. До Прорыва.
Но его ворчание надо терпеть и не перебивать. Ведь Руди рулит и везет нас куда надо. Пусть и крюк, но не своими ногами. Хотя неизвестно на самом деле, что лучше. Своими ногами, но там, где опасности знакомые, или как сейчас, но ничего не зная. Ведь в ветки метрополитена сталкеры предпочитают не соваться. Ну его куда подальше, если честно. Ну а нам деваться некуда. Блед явно решил до меня добраться.
Почему-то ожидал увидеть натурально бронедрезину. Или даже моториссу, упакованную в сталь и с торчащими пулеметами. Но не угадал. Совершенно. Это была просто мотодрезина. И все. Пусть и с пулеметом. Самым обычным стареньким «печенькой». Хотелось расстраиваться, заламывать руки и посыпать голову пеплом. Это же метро, тут опасно… и один «Печенег», торчащий посередке на вертлюге. И невысокие стальные листы, ограничивающие дрезину. М-да…
Зато вместо дизеля, ворчавшего в металлическом коробе, толкал телегу вперед странный аккумулятор. К гадалке не ходи, местные оприходовали в него какой-то странный энерговырабатывающий арт.
А вот со светом оказалась прямо беда. И не задумываешься, если не спускался под землю, как он важен. Совершенно. И тут ра-а-а-аз… и все.
Темнота оживает. Накрывает вязким и непроглядно черным одеялом без единой прорехи. Наваливается густой чернильной мглой, окутывает, засасывает в себя. Раскрывай глаза широко-широко, щурься, пытайся разглядеть хотя бы что-то… не выйдет. Темнота, хитрая сволочь, знает это. Может, конечно, где-то там… и не знает. Но здесь, в Зоне, она понимает вас даже лучше вас самих. И пользуется этим.
Щелк, вот он, единственный рыщущий по сторонам луч света. Широкий, надежный и все же такой слабый. Тот, что позади, еще тоньше. Темнота, давящая тоннами своей жесточайшей черной злобы, и два совсем не галогенных прожекторика. Тьфу и растереть, вот что это для темноты.
Холодная, колючая, ощетинившаяся сотнями и тысячами невидимых клыков и когтей, она окружает вас со всех сторон. Удушает, забрасывая на заранее дрожащее горло удавку из страха и ожидания. Ожидания взорвавшейся мглы. Взорвавшейся чем и кем угодно. Острыми и огромными зубами, блеснувшими на краткий миг тягучей слюной. Хищно вытянутой щучьей мордой ножа, летящего прямо в тебя. Всплеском огня, вырывающегося из ствола.
И звучит она так же странно и страшно. Казалось бы – да ну на хер. Ага, куда там. Темнота звучит так, как ничто другое. В ее непроглядной глубине звуки отъедаются анаболиками, превращаясь в монстров. Любой, даже самый тихий щелчок может стать треском шпалы, ломающейся под весом здоровяка. Скрип старого карабина на ремне становится скрежетом огромного зазубренного клинка, выходящего из ножен, обшитых человеческой кожей. Шепот ветра, проникающего через воздуховоды, оборачивается сиплым дыханием тоннельщика, неотступно идущего по твоему следу. Звон капель воды, проникающих через трещины тюбингов, превращается в дробь крови, хлынувшей из перерезанного горла.
Да… темнота – она там, за Периметром, друг молодежи и криминала. У нас она враг для честных бродяг.
Не верите? Уж придется поверить. Потому как ничего другого не остается. Если только ПНВ. И, слава Ктулху, Копатыч их не зажилил. Отдавать, правда, придется хабаром. Да не самым дешевым. Но где наша не пропадала, а уж за такое и отдать не стыдно.
Но, надеюсь, до их применения не дойдет. Потому как если дойдет, так, значит, кирдык какой-то настал нашей дрезине, вот и все. А катить на ней в ПНВ Руди явно не собирался. Так и ехали: ты-дыщ, ты-дыщ, прожектор светит и подпрыгивает, мы сзади посматриваем. Кати – не хочу. Лишь бы рельсы не кончились или какая дрянь не прыгнула.
Тоннель выплывал в желтом свете сразу, не таясь. Вот осыпающаяся стена там, где закончился бетон с цементом. Вот висит над головой отошедшая сталь балки или какого-то крепления. Не успел пригнуться – на, получи по тыкве. Звенит в ушах? Сам виноват. Крути головой сильнее и не щелкай клювом.
Господи Боже… порой становилось жаль, что нельзя просто проехать с закрытыми глазами. Совсем нельзя. Руди молчал, изредка почесывая вислый и раздвоенный на конце нос. Знай себе следил за скоростью. Ему-то чего, он местный, любой залитый водой тоннель – по колено. Это нам с Марой здесь не место. Здесь живут не люди. Людям в тоннелях подземки если и рады, то как обеду. Или ужину, то не суть.
Несло сыростью и чем-то тяжелым, неприятным. А вот сквозящий резкий ветер почему-то оказался сухим. Притащившим с собой очень знакомые ароматы. Такие, что случаются от кого-то, пару дней назад помершего и оставленного лежать под солнышком. Но Руди не напрягался. Это хотя бы немного, да успокаивало.
Пахло смазкой тележки, которую явно не жалели, да так, что порой она лизала подошвы ботинок. Несло плохо отмытой кровью с грузовой площадки. Чьей, почему? Какая разница. Сухой сквозняк сменялся прелой гнилью, поднимающейся со дна тоннеля. Сам тоннель, его черный зёв, заглатывал нас все глубже и глубже.
Постукивали катки, металл подрагивал и еле заметно дребезжал. Ладно бы, скамейки устроили… ага, нате, выкусите. Стоя, подпрыгивая на любом неровном участке, с ремнем-страховкой и щелкая зубами. Мара, положив ствол на борт, ничем не показывала недовольства. Мечта, не женщина, что и сказать. Мышц бы поменьше, так вообще.
Изредка прямо по козырьку шлема, мягко и лениво, задевал огромный плат паутины. Этого добра здесь навалом. Хорошо, что сами пауки не подросли как следует. Бр-р-р, аж жуть берет, как такое представишь. Представляете? Лапы с хорошую ветку что длиной, что толщиной. Глаза с фару от легковушки. Да ну его в баню, честное слово, даже думать не хочется. Особенно глядя вокруг и понимая, что мысли-то верные. Как еще? Вон, гляньте, какая красота ползет по стене. Ее даже подсвечивать не надо, не проглядишь при всем желании.
Многоножка, выпукло поблескивая панцирем и светясь могильно-бледным светом на лапках, неслась сбоку по стене. И скорость у нее явно такая же, как у дрезины. И, надо же, Руди даже забеспокоился. Ткнул в нее пальцем, одним из трех, и подбавил газку. Многоножка приняла вызов и понеслась со скоростью призовой лошади. Сраная, мать ее, турбомногоножка. Чуть ли не ксеноновый смазанный болид, скользящий сбоку ломаной линией. Когда в глазах задвоилось и затроилось, я обеспокоился не на шутку. Потому как на галлюцинацию не походило. Просто тварей стало больше, вот и все.
Из-за спины, мягко и ненавязчиво, шелестнул переключатель АК Мары. Видать, с ее стороны тоже вовсю шла гонка.
Руди, все сильнее чешущий нос, что-то там себе бурчал. А я решил занять место у пулемета. Так оно немного спокойнее. Пусть это и самообман. Многоножки не то что не успокаивались, фига. Их становилось все больше, и скорость никак не опускалась ниже нашей. И думалось мне, что скоро придется открывать стрельбу в таком вот импровизированном тире. Даже если и не хотелось. Куда деваться-то?
Паутина уже не задевала. Она порой хлестала, и только сейчас стало ясно, что Руди то ли решил убежать, то ли стремится к самоубийству. А как иначе понимать свистящий в ушах ветер, когда ты подпрыгиваешь на сраной таратайке по путям, что много лет не обслуживались?
Момент первой атаки чуть не упустил. Но чуть не считается. ПК загрохотал, перекрыв стук нашей телеги и ее же скрип. Трассирующие оказались прямо в кон. Батареи, питавшие прожектор, закрепленный на ствольной коробке, работать отказались. А ПНВ так вообще прямо спас. Не он, так и быть крутому сталкеру Хэту без половины шеи. Уж больно прыгуча оказалась многолапая дрянь, а жвала у нее больше походили на две зазубренные косы.
Да-да-да-дах! Пули порвали склизкую дрянь пополам, обдав чем-то теплым и донельзя вонючим. Но морщиться стоит после, как выберемся. А сейчас…
Да-да-да-дах! Кучнее, сволочи, кучнее, подставляйтесь стволу чудесного механизма, что так радостно ощущать в этой ситуации. На, скотина, прямо в кругло-блестящую тыкву, так и тянущуюся мною подзакусить.
Да-да-да-дах! Вывернуть ПК порой непросто. Если он закреплен на странном подобии станка. И быть мне пожеванному монстроуродом, кабы не Мара. Черт, я в восхищении от валькирии! Очередь скинула многоножку за борт, а она спокойно вернулась к расстрелу своей части злобных мутировавших насекомых. Не нервы, канаты…
Дрезину подкинуло, приклад пулемета чуть не дал мне в челюсть. Зато и очередь сложилась просто прекрасной. Рассекла пополам сразу двух уродцев. Ай, зря! Кишки шмякнулись мне прямо по забралу, залепив липкими соплями весь обзор. Твою за ногу! Как же не вовремя-то, а!
Время застыло, скованное моей медленно-медленно поднимающейся рукой, грохотом выстрелов Мары, дробным звуком падающих гильз, воем кашляющего дизеля, лихорадочным перестуком катков. Время тянулось резиной, так же нехотя, как и эта дрянь, не желающая отрываться. Время, пахнущее едкой гарью пороха, острой вонью погибших многоножек и тонкой нитью страха, идущей от Руди.
Слизистая дряблая фиговина, залепившая мой щиток из бронепластика (слава его создателю, спасшему мне глаза), с чмоканьем подалась. О, я даже немного увидел левым глазом. Правда, чего уж там, оно мне ни хрена не понравилось. Совершенно. Абсолютно.
Я же говорил, что люблю свою МСЛ? Как можно ее не любить, особенно когда она заточенная?
Стрелять не вышло. Левой рукой ТТ не достанешь. АК за спиной. За пулемет хвататься бесполезно. А Мара явно занята. Остается старая добрая сталь на черенке. Нож тут явно не поможет. Ха, а и наплевать. Многоножка, живой лентой скатившаяся на дно дрезины, ринулась ко мне. Ох, как-то мне совершенно не хотелось проверять крепость моих ботинок. Очень уж жвала у нее страшные.
Н-на-а-а! Лопатка ударила как надо. Снизу, наискось, разрубив такой твердый на вид хитин и срубив на хрен круглую голову. Вернее, ее половину. И даже получилось, совсем по футбольному, добавить ногой. Прямо посередке спины твари. Выбив ее к чертовой бабушке за борт. А, ё-моё! Я дернул правой рукой мотающуюся мутную соплю с забрала, наплевав на ее траекторию. Судя по дикому воплю, кусок потрохов попал куда-то на Мару. Вот не хватало печали слушать потом претензии… Потом? Да, мазафака, именно, что потом. А до него еще дожить надо!
С правой стороны стало светлее, и нож сам прыгнул в руку, деваться-то некуда. Изучал бы капоэйру, знай я про такой вот бой! А как еще? Так-то вот выгибаться и вообще… Ох, чего ж я еще йогой не занимался и гимнастикой, а?!
Первую тварь насадил на клинок, воткнув его сверху, изогнувшись под немыслимым углом. Жвала щелкнули рядом с ногой, но промазали. Многоножка задергалась, выгибаясь всем телом. Дно-то жестяное, не иначе. Нож пробил его, пригвоздил эту сволочь к металлу. Каблук правого ботинка добавил, хрустнув хитином, защищающим голову. МСЛ работы тоже хватило. Еще как, слово чести.
Вторую сволочь, извивающуюся живой молнией, пришлось встречать практически одновременно с первой. Ох и взвыли связки в паху, когда попытался почти сесть в шпагат. Лишь бы не порвать, лишь бы не порвать! Удар из нижней терции, мать ее, в миланском фехтовальном стиле. Натурально, саперной лопаткой! Растянувшись вперед и ударив снизу вверх. А-а-а, как же взвыла рука-то, Ктулху вас побери! Но удар удался. Особенно как довернул запястье, поворачивая лопатку вбок. Запястье хрустнуло, сердце скакнуло в страхе перед переломом… Фу-у-у, обошлось.
Многоножке снесло половину морды, вместе с чертовыми серпами-жвалами, так и тянувшимися ко мне. На, получи! А, твою мать! Успел упасть на спину, встречая еще одну, летевшую через бортик дрезины. Скользкая сволочь почти достала меня, жутко скрипнув кончиками своих кривых живых ножниц прямо по КПК. Кабзда электронике, думаю…
Я смог встретить ее, чертовым усилием вытянув нож и скрестив его на пару с МСЛ. Представляете, каково это – удерживать в трясущейся дрезине над собой мощное скользкое и весьма узкое тело? И когда большая часть ее тулова жгутом обхватила мои руки… подумал, что все. Аллес, конечный конец, да еще такой вот мерзкий. Еле заметный в свете фонаря, закрепленного на ПК, поблескивающего всеми своими тугими кольцами и диким количеством острых и тянущихся ко мне лап. Как хорошо, что перед выходом не поел…
Многоножка, скручиваясь адским и безумно сильным бубликом, тянулась ко мне. Блики прыгали по зазубренным изнутри и гладким-гладким снаружи жвалам. Щелк-щелк в паре десятков сантиметров над лицом. Щелк-щелк, и вот уже чуть ближе. Думаете, мне хватило сил разодрать ее пополам? Ага, накося выкуси…
Спасла меня Раздва. Дико заверещавшая и ринувшаяся наконец-то в бой. Девочка моя пушистая, лапушка и умница. Не знаю, что там у радужек в качестве антидота к яду этих тварей, но Раздва плевать хотела на жвало, зацепившее ее бок. Да, кровь плеснула прямо на пластик забрала. Шерсть полетела в сторону, срезанная как бритвой. Зато Раздва, оказавшись на сегменте, держащем голову многоножки, преобразилась вмиг, и теперь я ее даже боялся.
Мохнатая умница ощерила клыки так, что десны вылезли чуть не на сантиметр. С ее-то размерами смотрелось очень уж страшно. А скорости, с которой она рвала насекомомонстра, можно только позавидовать. Разве что обзор у меня снова почти пропал. Сверху, где руки с трудом удерживали вырывающуюся сволочь, на меня лило всякой дрянью. А ошметки полупрозрачной плоти разлетались на метры в стороны.
Я смог скинуть насекомое с себя, понимая, что их пусть и не прибыло, но меньше если и стало, но ненамного. И даже успел к пулемету, развернув его к особо приблизившимся особям, стае голов в десять. И даже вколотил в них целую очередь, ставшую длинной-длинной. И тут закричал, испуганно и дико, Руди. И тут же, передавшись сильной дрожью по дну дрезины, что-то случилось. Что-то крайне неприятное. И, чего уж тут, страшное. Мы перевернулись.
Летя и кувыркаясь, пытаясь понять – куда ж меня несет в этом безумно страшном полете, увидел еще более страшное. Многоножки, разом сойдясь в единую волну, были совсем рядом. Раздва, вцепившаяся в мой рюкзак, что-то пищала. Мару не увидел. И немудрено.
Любоваться десятками рыл, матово поблескивающих зеленцой в свете ПНВ, страшновато. Очень страшно. Но тут, закрывая их величественной чернотой, прямо перед моими глазами возникла дрезина. Очень удачно развернувшись той стороной, где крепился двигатель и та самая батарея. И стрелять в нее показалось святым и верным делом. Благо, что ТТ как-то сам оказался в руке. Я и выстрелил, здраво подумав о том, что смерть от жвал куда мерзее смерти от огня. И ведь попал. И даже успел улыбнуться красивому рыжему цветку, распускающемся перед глазами. Вот такие дела.
Назад: Глава 6. Лучший заклятый друг
Дальше: Глава 8. Все там же, среди тьмы и сырой земли