В ту ночь я так и не уснула. Но решила, что должна попытаться. Председатель суда был моим ковчегом, Святым Граалем и волшебной палочкой в одном лице. Я чувствовала, что если он не поможет, то уже никто не поможет. И плюс его фамилия. Где-то я ее слышала, точно слышала… Может, я лечила кого-то из его семьи?

В час я уже сидела в коридоре у кабинета номер тринадцать и ждала. В четверть второго подошел элегантный мужчина в мантии с фиолетовым галстуком, или как он там называется.

– Вы ко мне? – спросил он с приятной улыбкой. Он оказался привлекательным мужчиной лет сорока в самом расцвете сил. Судя по пышным волосам с проседью, мясистому рту и гладко выбритым щекам – кобелина еще тот.

– Да, конечно, к вам.

Я зашла в кабинет и кратко изложила ему суть своего дела. Судья Юлиуш внимательно выслушал и пообещал помочь. Он был просто очарователен. Записал мои данные, данные Оли и имя моего адвоката. Сказал, что ему понадобится пара дней, чтобы ознакомиться с материалами дела. Я, конечно, согласилась. Мы договорились встретиться в понедельник. Следующие три дня я могла провести с Олей.

В понедельник в назначенный час я ждала у кабинета. Председатель опоздал на тридцать минут и был чем-то недоволен.

– К сожалению, у меня не было времени ознакомиться с материалами вашего дела. Приходите завтра! – сказал он и захлопнул дверь у меня перед носом. Даже в кабинет не пригласил.

Во вторник я опять сидела под дверью с номером тринадцать, но все закончилось так же, как вчера.

– Этот мужик меня игнорирует! – вечером пожаловалась я Басе.

– Как там его зовут? – спросила она, поворачиваясь ко мне. Стояла у плиты и стряпала что-то, что пахло просто божественно.

– Юлиуш. Солтисова слышала? – обратилась я к ней, как принято у нас в селе.

– Юлиуш? – она немного подумала. – А, слышала. Он на местные выборы идет. Очень амбициозный мужик. Бургомистром хочет стать. Народ говорит – крепкий орешек. Но я его лично не знаю, потому ничего сказать не могу. Извини.

– Вы и так мне помогли! Спасибо за обед! И за все остальное!

С утра пораньше, разозленная как бык на корриде, я стояла под кабинетом пана судьи. Около двенадцати судья Юлиуш появился в коридоре. Когда увидел меня, повернулся и попытался сбежать. Я помчалась за ним.

– Ваша честь! – вопила на весь коридор. – Пан председатель!

Наконец он понял, что шансов у него нет, и остановился.

– Прошу в мой кабинет! – проворчал он со злостью. Развернулся и широким шагом пошагал туда, откуда пришел, даже не оглянувшись.

– Пан судья, вы прочитали мое дело? – спросила я, несмело опустившись на стул в его кабинете.

– Да, прочитал. Вашим делом занимается судья Карвенский, вот и обращайтесь к нему, лучше через своего адвоката, – сказал он тоном, не располагающим к дальнейшему разговору, и расселся в своем судейском кресле.

– Да, но в интересах ребенка, который вместо того, чтобы жить у близкого ей человека, находится в приюте, я прошу ускорить рассмотрение нашего дела. Согласно Семейному кодексу, интересы ребенка всегда стоят на первом месте, и назначение официального опекуна должно происходить в кратчайшие сроки, – выпалила я на одном дыхании. В последние дни у меня появилось немного свободного времени, вот я по вечерам и повышала квалификацию.

– О, а пани, оказывается, крутой адвокат! Может, вы меня замените на моем посту, а я в отпуск пойду, отдохну немного? Ну как, пани доктор? – спросил он, выплевывая слова мне в лицо.

– Вы меня знаете? – машинально спросила я, ужасно удивленная.

Я не могла понять, если он меня знает как врача, то откуда эта неожиданная неприязнь? Мне показалось, что передо мной сидит совсем другой человек – не тот, с кем я разговаривала несколько дней назад.

– Прочитал ваши документы, поспрашивал. Вы же меня сами о том просили.

– Если вы читали мое дело, то, пожалуйста, помогите. Есть ли возможность вынести решение побыстрее? Вот у меня письмо от директора приюта, которая подтверждает, что я забочусь об Оле, регулярно ее проведываю и заинтересована в том, чтобы у этого ребенка все было хорошо. Похожие письма могут предоставить доктор Кульчинская и доктор Бжозовска.

– Ага, одна из них дочка вашей бывшей пациентки, а вторая – подруга, которой вы большую сумму денег в долг давали. А третья вообще психиатр, которая вас от алкоголизма лечит. Поздравляю! Ваши свидетели заслуживают доверия! Зато у меня есть рапорты полицейских, где написано, что вы в состоянии алкогольного опьянения подвергали опасности жизнь ребенка. Тут и вождение машины в нетрезвом состоянии и без прав, нападение на куратора и полицейских с ножом, ну и еще парочка интересных случаев. Мне продолжать? – спросил он, глядя на меня глазами василиска.

Я окаменела, но мои старые нервные клетки работали в полную силу. Мелкие осколки в памяти начали складываться в единую картину. Адреналин хлынул в кровь, сердце билось быстро, но равномерно. Да, это определенно должен быть он.

– Я тут вспомнила, что тоже вас знаю. Не лично, но наслышана. Несколько лет тому назад, – начала я свою историю, глядя прямо ему в глаза, и увидела, как они потемнели, а лицо, наоборот, побледнело, – нам в больницу привезли девушку, а потом, через какое-то время, еще двоих. У них были похожие повреждения. Никогда еще в наших краях с таким не сталкивалась, потому я хорошо все запомнила. Глубокие раны и кровоподтеки на половых органах. Девушкам было лет по восемнадцать-двадцать, очень симпатичные. Рассказывали о молодом, красивом и амбициозном юристе, который хотел жениться и любил острые ощущения. Девушки просили не передавать дело в полицию, твердили, что все происходило по взаимному согласию. Ничего особенного, просто грубый секс. Правда? – Я наклонилась над столом и приблизила свое лицо к лицу судьи.

Он не шевелился и смотрел прямо на меня. Не сказал ни слова, не перебил меня, только бледные щеки постепенно становились пурпурными. Я продолжила свои воспоминания:

– Однажды к нам привезли девушку в очень тяжелом состоянии. Помимо обычных повреждений, у нее был разорван свод влагалища и маточные связки. Видимо, в ход пошли какие-то предметы. При всем моем уважении, – сказала я со злорадной улыбкой, – ни у одного мужчины такого орудия нет. Девушке не повезло, ей требовалась срочная операция. В те времена для премедикации использовались препараты на основе дурмана. Сейчас их называют «сыворотка правды», а мы тогда говорили «Глупый Ясь». Девушка разговорилась, потом уснула. А мы узнали и подробности, и фамилию. У девушки действительно были большие проблемы, потому что детей она иметь уже не могла. Дело отправили прокурору, но почему-то его быстро замяли. Дело, конечно, давнее, но хорошей рекламы оно никому не сделает. Особенно людям на высоких постах, – закончила я свою речь и, выдохнув остатки воздуха из легких, откинулась на спинку стула.

Судья Цезарий Юлиуш молчал. На его лице застыла дурацкая улыбка, которая лишь несколько минут назад была высокомерной, а теперь казалась жалкой. По его глазам я видела, как он обдумывает ситуацию, подсчитывает и анализирует последствия. Через некоторое время он тоже выдохнул воздух из легких и ответил мне ледяным тоном:

– Я тоже помню дело, которое замяли. Одна пани доктор оперировала пациентку. Здоровая женщина умерла на операционном столе. Ходили слухи, что перед операцией пани доктор выпивала со своим любовником, который ей ассистировал. Поговаривали о врачебной ошибке, но вы же знаете, что ни один врач не будет свидетельствовать против своего коллеги. Ко всему прочему, пациентка была близкой родственницей пани доктора.

Некоторое время мы сидели, глядя друг на друга. Вспоминалась мелодия из вестерна «Ровно в полдень», и я почти слышала шум ветра над прериями.

– Хорошо, – сказала я наконец, – один-один. Вот только мне нечего терять. Как вы только что сказали, я старая баба с дурными привычками. Мне остается только упиться насмерть от позора, а пан, как я слышала, хочет стать бургомистром. Вроде как шансы у него хорошие.

Когда я договорила, то поняла, что выиграла. Почувствовала, как на меня навалилась ужасная усталость. Боялась, сил не хватит даже на то, чтобы встать и выйти.

– Приходите в пятницу. Я скажу, что вам дальше делать, – проворчал он, вставая из-за стола.

Через мгновение в кабинете его уже не было. Громко хлопнула дверь с номером тринадцать. Я была ему за это ужасно благодарна, потому что могла хоть немного посидеть и собраться с силами. Не знаю, как мне удалось добраться до стоянки, сесть в машину и доехать до дома.

Весь следующий день я провела в кровати. Уговорила Басю проведать Олю. В пятницу, прямо с утра, с тяжелым сердцем я поехала в суд. Судью Юлиуша видеть не хотелось.

– Пани Слабковска, вы понимаете, что ситуация безнадежная, правда? – начал он со злобной ухмылкой, даже не поздоровавшись. Видимо, ему тоже не хотелось со мной разговаривать. – В вашем возрасте и при вашем образе жизни никто не решится назначить вас опекуном этого ребенка. Ни один нормальный судья на это не согласится.

– Но вы же не совсем обычный судья, правда, пан председатель? – ответила ему с такой же злорадной ухмылкой.

– Это будет не дешево.

– Сколько? – перебила я его.

– И не так быстро. Думаю, через месяц, в крайнем случае, через два вы сможете забрать ребенка домой. Решение по вашему вопросу будет вынесено до конца мая.

– Что значит, решение? – опять перебила я его.

– Назначим вас опекуном малолетней… – он на секунду замолчал, чтобы заглянуть в хорошо мне знакомую папку, – Александры Урбаник, без необходимости постоянного кураторского надзора.

– Сколько? – повторила я вопрос.

– Сорок.

– Сорок чего? – спросила я, застигнутая врасплох, не понимая, о чем речь.

– Тысяч.

– Что?! – завопила я, срываясь со стула.

– Это все, что я хотел вам сегодня сказать. В понедельник утром позвоните мне, скажете, начинаем мы процесс или нет, – сообщил он мне и, как обычно, вышел из кабинета, не попрощавшись. Я тяжело повалилась на стул.

Странно, что я не села мимо, потому что в глазах вдруг потемнело. Сорок тысяч я никогда в жизни в руках не держала. Да я за год столько не получала! Даже моя машина столько не стоила!

Я вышла из здания суда с жутким головокружением. С утра планировала, что после встречи с судьей поеду к Оле, хотя бы на пару часиков, но когда села за руль, поняла, что не в состоянии куда-то ехать. У меня оставалось два с половиной дня, чтобы принять решение. Слишком мало!

Я была в ярости, когда ехала домой. Чертовски сильно хотелось напиться. Напиться до беспамятства. Я проглотила двойную порцию лекарств, которые мне пани Рената прописала, и пошла спать. Вечером проснулась и сразу позвонила Магде и Роберту. К счастью, трубку взял мой зять.

– Роберт, мне нужна помощь. То есть не мне, а Оле, – начала я. – Есть шанс решить вопрос с опекунством раз и навсегда и быстро забрать ее из приюта.

– Отлично, Аня! Хорошие новости!

– Нет, мои дорогие, это не хорошие новости. Дослушай меня до конца, – перебила я его. – Это будет стоить сорок тысяч злотых.

В трубке воцарилась тишина.

– Аня, извини, я не понял, – через минуту заявил мой зять.

– Чего ты не понял? – Я уже начинала злиться. Разговор и так был неприятный, а Роберт еще и тупил.

– Как это? Какие сорок тысяч? Ведь дело в суде? Ты о чем?

– Это я о чем?! – рявкнула я в трубку.

Вся злость, которая копилась во мне последние дни: на гада председателя, на всю эту ситуацию, на Олю и на саму себя, начала выплескиваться. Мне казалось, что она вытекала изо рта, из носа, из ушей и из всех пор моего тела.

– Я о неделях, месяцах нервотрепки, борьбы и стрессов! О том, что вы бросили меня с Олей, о вашем безразличии и равнодушии. Скинули это дело на меня и считаете, что все в порядке?! Я о том, что моей сестре наплевать на собственную внучку. Ты притворяешься, что не понимаешь? Не видишь? Я каждый день езжу в тот чертов Торунь, а если не еду, то торчу в суде, пресмыкаюсь перед каждым, кто может мне помочь вытащить Олю из этого кошмарного места. Чтобы она туда больше никогда не вернулась! – Я остановилась, чтобы набрать в легкие воздуха, и тут на меня навалилась дикая усталость. Тело сводило судорогами, и я вся тряслась, как загнанный заяц. – Знаешь что, Роберт. Я не хочу с тобой разговаривать. Обсудите это с Магдой, и перезвони мне завтра вечером. У меня время до понедельника, – проворчала я и швырнула трубку.

Посидела минуту и снова пошла за спасительными таблетками пани Ренаты. Мои запасы уже почти иссякли. Я у нее уже несколько недель не была, и Олю почти неделю не проведывала. Мне нужно было выспаться – выходные я планировала провести в Торуне.

В субботу мы вернулись домой с Боженой и устроили себе праздничный ужин. Я уже четыре месяца не пила, а ей суд наконец присудил алименты от бывшего мужа. Конечно, не такая уж и большая сумма получалась, по сто злотых на каждого ребенка, но хоть что-то. В общем, у нас обеих было что праздновать, и я решила пока не думать о том, где взять сорок тысяч. В моей ситуации что сорок тысяч, что пять миллионов, было все равно. Обе суммы казались одинаково недосягаемыми.

Зять позвонил поздно, после одиннадцати. Голос у него был грустный и усталый. Видимо, разговор с Магдой получился долгим и трудным. Хотя меня это не волновало. До сих пор все Олины проблемы решала я, теперь пришло время деду с бабой сделать хоть что-то.

– Аня, мы сейчас можем дать тысяч пятнадцать, больше у нас нет.

– Послушай меня! Меня это не колышет, деньги нужны не мне, а Оле, вашей внучке. Помнишь ее?

– Да, Аня, помню.

– Отлично! А помнишь, что Оля уже целый месяц в приюте? Никому бы не пожелала туда попасть! – сказала я и сделала многозначительную паузу, ожидая ответа.

– Помню, – ответил он тихо.

– А вот я не помню, чтобы вы хоть раз ее проведали в приюте… Или приехали к ней на Вигилию с подарком под елочку… И на дне рождения, который у нее в конце ноября был, я вас тоже не помню. Я права? – сознательно издевалась я.

Роберт молчал.

– С тех пор как я забрала Олю в октябре, вся моя жизнь посвящена только ей. Я езжу к ней каждый день в Торунь, как идиотка. Я мне уже за пятьдесят, я старше, чем ты или моя немощная младшая сестричка. Иногда я так устаю, что плакать хочется. Приезжаю вечером домой, падаю, в чем была, на кровать, а с утра опять в суд или к Оле. Если бы не соседи, мы бы с моей собакой с голоду умерли. Чужие люди, о которых я еще год назад слыхом не слыхала, помогают мне больше, чем собственная семья. И делают это только из приличия. Я пресмыкаюсь перед каждым, кто может мне хоть как-то помочь. Даже перед теми, кому раньше бы под ноги не плюнула, – продолжала я свою речь.

Злости не было, я хранила ледяное спокойствие, от которого мне самой становилось страшно. Я все думала, что сейчас чувствует Роберт, и даже жалела его немного. Но Олю мне было жаль еще больше. Ненадолго воцарилась тишина.

– Я не требую, чтобы вы приезжали к Оле и проведывали ее каждую неделю, я не жду, что вы мне будете готовить ужин или ухаживать за моим псом, когда я поздно вечером от нее возвращаюсь. От вас мне нужны только деньги. Пятнадцать тысяч привезите мне завтра, а остальные двадцать пять понадобятся в апреле. Продайте что-то или возьмите в долг. А я буду заниматься всем остальным.

В понедельник утром я позвонила в суд. Пани Кристина очень удивилась, когда судья Юлиуш захотел со мной поговорить.

– Я согласна на ваше предложение, но у меня есть определенные условия, – заявила я ему вместо «Здравствуйте».

– Никаких условий!

– Вы так много зарабатываете, что вам плевать на сорок тысяч? Выборы уже на носу, деньги, наверное, понадобятся? – вкрадчиво спросила я.

– Я не буду с вами торговаться!

– А я и не торгуюсь. Я предлагаю десять тысяч сейчас, а все остальное, когда дело будет сделано. И попрошу вычистить бумаги так, чтобы в ближайшие годы никто не мог подкопаться. Да, и еще пусть мне вернут права.

– Но вопрос с правами не в моей компетенции.

– Я доплачу еще пять тысяч.

– Посмотрим, что я смогу сделать. Но только у меня тоже есть пара условий.

– Да? – спросила я с притворным возмущением, хотя на самом деле ожидала этого. Последнее слово всегда должно оставаться за победителем.

– Вы должны уехать из моей гмины!

– Что? – воскликнула я. В этот раз возмущение было настоящим.

– Когда суд вынесет решение, вы должны исчезнуть. Я не хочу встретить вас однажды в городе, в суде, в магазине или в костеле. Не хочу видеть вас по случаю сбора урожая, первомайских демонстраций, процессий на праздник Тела Христова или еще каких-либо событий.

– Не беспокойтесь, я во всех этих мероприятиях не участвую.

– Я говорю серьезно. Бумаги исчезнут, но только из дела. Я сохраню их до тех пор, пока вы не уедете, – сказал он и положил трубку.

Победитель чертов! Юлиуш Цезарь! Император местечковый!