– Де мама? – вдруг спросила Оля.

Стоял жаркий июльский день. Сквозь закрытые шторы пробивались горячие солнечные лучи. Жара продолжалась уже несколько дней, и с одиннадцати до пяти мы сидели дома. Толстые кирпичные стены невероятно нагревались, и внутри не было той прохлады, какая должна быть в старых домах. Мы с Олей сидели в комнате. Она играла на ковре, а я устроилась поудобнее, закинув опухшие, больные ноги на табурет.

– На фотографии, Оля, в кухне.

– Не хочу ото! Хочу к маме! Де мама? – завопила девочка.

– Где мама, где мама? А почему о папе не спрашиваешь? – проворчала я.

– Де папа?

– Вот видишь, – похвалила я Ольку. – Папа тоже на фото. Вместе с мамой.

– Де мама?

– На фото в кухне! Или на небе, если хочешь, – заявила я, чтобы наконец отделаться от вопросов. Как же она меня раздражала.

– Де мама?!

– Олька, перестань. Мне сейчас не до игр. Иди в кухню, сама знаешь, где стоит то проклятое фото.

– Не хочу ото! Хочу к маме!

– Где ты тут маму видишь? – проворчала я.

– Хочу к маме!

– Где я тебе ее возьму? – огрызнулась я, а потом добавила немного ласковей: – Оля, пожалуйста, перестань. Мне сегодня только истерик не хватало.

– Хочу к маме, – сказала девочка, но спокойно, без слез.

– Оля, мы ведь уже об этом говорили, – со вздохом ответила я.

Ну все, сейчас начнется!

– К маме! – крикнула Оля и тут же разрыдалась.

Она плакала. Не билась в истерике, не задыхалась, а просто плакала. Я сползла с кресла и села рядом с ней на ковре. Взяла малышку на руки и посадила на колени. Опухшие ноги ужасно болели, и я почувствовала, как икры начали затекать.

– Оля, Оля, – повторяла я, обнимая девочку, а та прижималась ко мне.

Сейчас она была просто беззащитным, осиротевшим ребенком, а не разъяренной, орущей бестией. Ее маленькое тельце сотрясалось от горя. Она плакала тихо, монотонно и спокойно. Я обнимала малышку, а она все крепче прижималась ко мне, словно я была единственным, что у нее оставалось во всем мире. Только я могла ее утешить, но не умела. Мне стало больно от мысли, что я не могу дать малышке того, в чем она нуждается.

Оле нужна была мама, только мама. Каждому ребенку нужна мать, как собаке будка, и ничего с этим не поделать. Я не представляла себе, что значит быть матерью, но за годы работы гинекологом твердо усвоила одну вещь – если есть ребенок, то где-то должна быть и мать. А у этой малышки мамы не было и уже не будет. От этой мысли мне было больнее, чем от передавленных вен. Я так жалела этого ребенка.

– Оля, Олечка, – повторяла я, расплакавшись вместе с малышкой.

Обнимала ее, укачивала и гладила по спинке, пока она не уснула. Просидели мы так долго. Ужасно болели ноги, и я даже не смогла поднять малышку. Уложила ее на ковер, укрывать не стала, потому что и так было жарко. С трудом поднялась и побрела на кухню. Мне нужно было принять лекарство, что-нибудь обезболивающее и успокоительное, и еще горсть таблеток: для разжижения крови, противовоспалительное, от давления и повышенного холестерина. Потом села в кресло и надолго уснула. Вдруг что-то заставило меня вскочить. Правда, в переносном смысле, потому что ног я уже не чувствовала и вскочить не могла. Наверное, я так крепко уснула, что потеряла счет времени. Взглянула на Олю. Девочка не спала, просто лежала спокойно и смотрела на меня большими блестящими глазами. Сквозь задернутые занавески проникали красные лучи заходящего солнца. Близился вечер. Может, тогда жара хоть чуть-чуть спадет.

– Привет, Оля. Выспалась? Кушать хочешь? – спросила я, а малышка все смотрела на меня огромными серыми глазищами.

– Иди ко мне. Наверное, пора подгузник сменить. Поможешь?

– Да, – тихонечко ответила она.

– Тогда снимай старый и надевай новый. – На ней были только подгузник и кофточка, так что она бы легко справилась с заданием. – А я тебе сырок принесу, хочешь?

– Хочу!

Я пошла в кухню и взяла сырок из холодильника. Он был божественно холоден, и я приложила его к щеке. Заглянула в холодильник – запасы уже заканчивались, и пора было ехать в Торунь за покупками.

– Оля, а мы завтра в магазин поедем, – объявила я, входя в комнату.

Малышка сидела в моем кресле. Она уже успела надеть новый подгузник. Может, липучки пристегнула кривовато, но в целом все было на месте.

– О! Ты сама подгузник переодела! Какая ты молодец!

– Оля синая! – слабо улыбнулась девочка. Странная она какая-то была, слишком тихая и спокойная, хотя, может, мне только показалось. Прижимала к себе Гав-гава и смотрела на меня.

– Оля сама, – сказала, протягивая ручки за ложечкой и сырком.

– Хорошо, сама, – согласилась я, хотя и боялась, что она все кресло сырком перепачкает.

Пару недель назад мне пришлось прибегнуть к старому дедовскому способу – все диваны и кресла накрыть одеялами. Вот бы мама смеялась, если бы видела. Я всегда с ней ругалась из-за одеял, покрывал и чехлов. А теперь была рада, что хоть несколько штук дома завалялось. Я уселась во второе кресло и наблюдала, как Оля сражается с сырком. Она так старалась есть аккуратно, чтобы не запачкать кофточку или кресло.

– Съела уже? – спросила я.

Оля кивнула. Я забрала у нее стаканчик и ложечку и отнесла в кухню. Когда вернулась, Оля лежала на кресле, прижимая к себе любимого песика, легонько укачивала его и смотрела на меня. Вдруг ни с того ни сего ее вырвало. Весь сырок оказался на кресле.

– Оля, – воскликнула я и бросилась к ней так быстро, как только могла. – Оля, пожалуйста, не сегодня! Только не сегодня!

Тут до меня дошло, что у меня ни тряпки, ни полотенца, ни платочка какого, чтобы сырок вытереть, и я, преодолевая боль и тяжесть в ногах, пошла в кухню. Принесла миску с водой, ветошь и тряпки, начала убирать. Оля сидела очень тихо.

– А теперь, пани, мы вами займемся. Надо вас умыть, – сказала я, взяла ее на руки и тут же воскликнула: – О господи, Оля!

Прикоснувшись к ней, я сразу почувствовала жар. Она просто горела.

– Оля, у тебя температура! – завопила я.

Малышка была такая бледная и тихая. Все смотрела на меня, но мне казалось, что она уже почти без сознания. Я схватила ее на руки и уже собралась бежать в кухню, к старой аптечке за градусником и лекарствами. Оля оттягивала мне руки, а ноги горели огнем. Через два шага я поняла, что с ребенком я до кухни не дойду. Каждая нога, казалось, весила тонну. Вернулась и положила малышку на кресло.

– Подожди чуть-чуть, я сейчас вернусь! – сказала я ей, сделала два шага в сторону кухни, потом опять вернулась назад. – Давай мы тебя с кресла переложим, а то еще свалишься! – Я положила ее на ковер и потом пошла на кухню, с трудом передвигая ноги, как старый, умирающий слон.

Нашла в аптечке градусник, пиралгин и парацетамол в таблетках. Вот только подходят ли они детям? Где инструкции? Я вернулась в комнату. Оля лежала там, где я ее оставила. Глаза были закрыты. Я заставила себя быстрее передвигать больные ноги, подошла к ней, попыталась опуститься рядом на колени, но не смогла. Колени не сгибались. Наконец просто повалилась на пол, набив синяк, и легла рядом с ней.

Малышка дышала ровно, но медленно. Пульс частил. Я позвала ее, и малышка открыла глаза, но тут же закрыла. Я попыталась поставить ее градусник под мышку, но она была такая слабая, что он все время выпадал. Попыталась померить температуру в ротике – то же самое. Наконец, меня осенило – я сняла подгузник и попыталась измерить температуру в попке. Оля тихонечко пискнула. Ну, хоть была в сознании. Я держала малышку на руках, пока измерялась температура, и ждала, хотя и так чувствовала, что у нее лихорадка. Ей было очень плохо.

У меня мысли путались. Что делать? Дать ей пиралгин или парацетамол? Без толку, сейчас она их все равно проглотить не сможет. Рядом стояла миска с водой, которой я смывала рвоту, и лежали мокрые тряпки. Не осознавая, что делаю, сунула руку в ту грязную воду. Она была такая холодная. Я вытерла лицо мокрой рукой, и мне стало немного легче. Уже наступал вечер, но жара все не спадала. Еще раз засунула руку в воду, и тут у меня мелькнула мысль. Я положила Олю на пол, замочила тряпки в этой воде и начала обтирать ее. Вытащила термометр. Столбик ртути поднялся выше сорока. Я подскочила с пола с грацией нагруженного слона. Со стоном подняла малышку, она тоже застонала, и поплелась в ванную. На мгновение замешкалась возле телефона, но потом решила, что сначала собью Оле температуру, а потом буду звонить Аське.

Я налила в ванну холодную воду и посадила туда малышку. Она была так слаба, что даже сидеть не могла, все время сползала на дно, и мне пришлось ее поддерживать. Я ругала себя, что сразу не позвонила Иоанне. Добраться от ванной до комода, где стоял телефон, мне было сейчас не проще, чем переплыть океан. Я постоянно добавляла холодную воду и лила ее Оле на голову. Не знаю, сколько это продолжалось, но наконец я заметила, что малышка открыла глаза и уже не такая вялая. Я взяла ее на руки и прижала к себе. Она была такая холодная от воды, но, видимо, ей уже стало легче. Я набрала Аськин номер, но та не брала трубку. Одной рукой я прижимала к себе Олю, а другой листала записную книжку. Нашла домашний телефон Иоанны. Трубку все равно никто не брал. Ту руку, которой придерживала Олю, скрутила болезненная судорога.

– А ты тяжелая, Олька! – сказала я малышке. Она открыла глаза и посмотрела на меня. – Хорошо, что ты меня слышишь. Тетя Ася трубку не берет. Когда она на самом деле нужна, ей не дозвонишься. Зато является сюда, когда хочет, и сует нос не в свои дела. – Я болтала что попало, лишь бы чем-нибудь занять мысли.

– Что нам с тобой делать, моя панночка? Может, выпьешь эту таблетку? А мы потом тете Иоанне еще раз перезвоним.

Я отнесла Олю в комнату. Было уже темно, наверное, часов десять. Ну кто в такое время выходит из дома? Почему Иоанна трубку не берет?

– Знаешь, Оля, а давай попробуем выпить эту таблетку.

Я измельчила половинку парацетамола, смешала с сырком и всунула Оле в ротик. Она глотнула его и вздохнула с облегчением, и дала ей немножко соку, чтобы запить. А через минуту и таблетка и сок оказались у меня на блузке.

– Да, можно было это предвидеть. Пошли звонить тете Асе! – Трубку все равно никто не брал. – Хорошо, значит, выхода у меня нет, – сказала я сама себе.

Почувствовала, как сжимается мой желудок. Пару минут не решалась поднять трубку.

– Делай, если должна, – наконец вздохнула я и набрала номер. Тот самый. Год назад пообещала себе, что никогда не позвоню туда по своей воле. В свое отделение. Которое теперь было не моим.

– Алло! Это Дражинский! Слушаю.

«Вот холера!» – выругалась я про себя. Но почему именно Тадеуш взял трубку! Не везет так не везет. Все из-за того, что Иоанна куда-то пропала.

– Это Анна, – ответила я, немного поколебавшись.

– Анна, как я рад, что ты звонишь, – прощебетал он. Врать он умел отлично.

– Ага. Можно тебя попросить?

– Конечно, с радостью помогу! – очередное вранье.

– Я ищу Иоанну, можешь дать мне номер педиатрии?

Через секунду я получила то, что хотела. Трубку взяла Моника, и состояние Оли ее очень обеспокоило. Мы решили, что нужно везти ребенка в больницу. Медсестра объяснила мне, как из толченой таблетки сделать свечку. Я еще раз обтерла Олю холодной водой, поставила ей свечечку, чего мне малышка до конца жизни не простит, и мы погрузились в машину.

С трудом я отыскала туфли, которые не захотели налезать на распухшие ноги. Потом удалось найти какие-то старые домашние тапки, которые носила еще тогда, когда отец был жив. В левую ногу втиснула, а вот правая никак не налазила. Багровые стопы напоминали рыхлое дрожжевое тесто. Я оторвала у тапки подошву и примотала ее изолентой. Надо же было как-то добраться до больницы! Я посадила Олю на переднее сиденье, пристегнула ремнем безопасности, и мы поехали.

Было уже около одиннадцати, и я вела машину по пустой дороге. Стало немного прохладней, и на небе появились тучи. Я не спешила, потому что Оля чувствовала себя лучше. Сидела прямо, крутила головой и с интересом рассматривала все кругом. Голова и ноги невыносимо болели. Я тяжело дышала, вернее, сопела и стонала при каждом движении. Сосредоточилась и собрала все силы, чтобы добраться до больницы. Полицейского заметила в последний момент, когда уже почти его проехала. Я ничего не нарушала, да и не смогла бы на этой дороге. Скорость я тоже не превышала, можно было спокойно ехать дальше. Однако, когда он замахал своей волшебной палочкой, притормозила и через несколько метров остановилась. Полицейский подбежал к моей машине. Дверь со стороны водителя уже была открыта.

– Добрый вечер, пани нарушительница, – радостно воскликнул он, подходя к машине.

Ему было лет двадцать пять. Растительность над верхней губой только намечалась. Говорил он высоким голосом и весил меньше, чем моя левая нога. «Интересно, им форму в «Детском мире» покупают?» – подумала я.

– Добрый, – проворчала я в ответ, хотя называть меня «пани нарушительницей» было с его стороны рискованно.

– А куда это мы так спешим? – спросил шкет в полицейском мундире.

– Вы не знаю, а мы в больницу.

– О, малышка, – улыбнулся он во весь рот, когда заглянул вглубь автомобиля, но улыбка тут же исчезла, уступив место притворному возмущению. – Ребенок на переднем сиденье! Без кресла! Вы что, возите ребенка без кресла? – спросил он.

– Пан полицейский, а вы тут кресло видите?

– Так нельзя. Ваши документы!

– Какие документы? – прикинулась я идиоткой.

– Предъявите документы! Права, техпаспорт, удостоверение личности, – оттарабанил он.

«Вот холера, и зачем я только остановилась!» – подумала я. Документов у меня не было, сумку я оставила дома. Оля начала тихонечко плакать. Я прикоснулась к ее лобику и почувствовала жар. До больницы оставалось всего два километра.

– Предъявите ваши документы, немедленно!

– У меня их нет.

– Как нет! – завопил он с тем же притворным возмущением.

– Я везу ребенка в больницу.

– Нельзя перевозить детей без автокресла! За это полагается штраф.

– Пожалуйста, отпустите нас. Она очень больна, и нам опасно задерживаться.

– Опасно ребенка без кресла возить. Она же может погибнуть или покалечиться, – умничал полицейский. – Как ваша фамилия?

– А зачем тебе, сынок, моя фамилия? – у меня уже начали сдавать нервы.

– Штраф выписать.

– За что?

– За перевозку ребенка без автокресла и отсутствие документов… – начал перечислять он.

– Так у меня еще правый габарит не работает, и добавь вождение под действием лекарств, похмелье, и еще два километра назад я срезала поворот, – закончила я его список, с трудом выбираясь из машины. Ноги пришлось вытаскивать руками. – А еще добавь вождение в несоответствующей обуви, – рявкнула я и взглянула на свои ступни.

В правую глубоко впилась изолента. Я лезла из машины, разъяренная как бык, и весила я как бык. Да еще и опухшие ноги придавали мне массы. Могла запросто затоптать его. Шкет остолбенел.

– Ага, и еще я Слабковска, Анна Слабковска. Запиши, чтобы знать, кто тебя сейчас отделает!

– Доктор Слабковска! – вдруг просиял он. – Пани доктор?

Больше я ничего не помню. Наверное, я упала в обморок.

Следующие две недели мы провели в больнице. Олина лихорадка через три дня прошла, но Иоанна согласилась подержать ее подольше. Я лечилась от флебита, инфекции мочевыводящих путей, абстинентного синдрома и делирия. Мой организм очистили от токсинов, отрегулировали давление, избавили от избытка жидкости и, обновленную, выписали домой. Не обошлось без душеспасительных разговоров, нервных телефонных звонков от Магды, визитов бывших коллег из гинекологии и других отделений. Приходила ко мне и женщина из органов опеки. К счастью, она оказалась моей бывшей пациенткой, потому я отделалась только беседой о том, что мне необходимо как можно быстрее заняться юридическим состоянием Оли. Мне прочитали лекцию, что нельзя управлять автомобилем во время приема лекарственных средств и что детей можно перевозить только в автокресле.

Уважаемый директор сего заведения тоже нанес мне визит. Уверил меня, что я могу оставаться в отпуске так долго, как мне будет нужно. Естественно, ради моей же пользы. А также добавил, что я могу претендовать на досрочную пенсию. Какой заботливый!

У Иоанны хватило ума не поучать и не судить меня. Я только жалею, что не видела выражения ее лица, когда мы оказались в приемном покое. Моника предупредила, что мы едем, и Иоанна ждала «скорую». Оля в одном мокром подгузнике выглядела далеко не так эффектно, как я. О нашем прибытии по больнице ходили легенды. Вообще, мое пребывание в этом заведении в качестве пациентки, со всеми вытекающими последствиями, оживило затхлую местную атмосферу. А я целых две недели изо всех сил старалась соответствовать своему положению.

За это время мне пришлось лицом к лицу столкнуться со своими кошмарами и с людьми, встречи с которыми я всеми силами старалась избегать. Коридоры, кабинеты, палаты и процедурная комната напоминали мне о том, что я хотела забыть. Встретилась с Тадеушем и Павлом, врачами из моего отделения, с медсестрами и всеми теми, кого надеялась больше в жизни не увидеть. Оказаться их пациенткой было настолько унизительно, что, выходя из больницы, я пообещала себе больше никогда спиртного в рот не брать. Болезнь еще можно как-то оправдать – такое с любым может случиться. Зависимость – это уже совсем другое. Признаться в своей зависимости значит признаться в слабости. А доктор Слабковска не может быть слабой!