Глава 40
Берлин, 25 сентября, 18: 42
Габриэль жмурится, словно так можно спастись от боли, можно позабыть обо всем этом безумии…
«Люк! Послушай, Люк…»
Габриэль не отзывается. Все его тело пронзает боль, сознание точно оглушено.
«Ну и что? Помогло оно тебе? Вот зачем было спускаться в этот проклятый подвал, а?»
«Помогло?» – эхом звучит вопрос в его голове, и Габриэль не находит на него ответа.
«Ты только посмотри, что ты с нами сотворил! И ради чего?»
Молчание.
А потом – тихая-тихая мыслишка: «Может быть, мне следовало бы избавиться от тебя…»
«Избавиться? От меня? Ты шутишь».
«А вдруг нет?»
«Люк! Мы… мы с тобой всегда понимали друг друга. Ты знаешь, сколько раз я тебя спасал?»
«Наверное… Да…»
«Наверное?»
«Я не знаю, ты ли меня спасал».
«Что?»
«Может быть, без тебя я справился бы лучше».
«Ах ты, мелкий неблагодарный ублюдок! Кто всегда заботился о том, чтобы ты держал себя в руках? Чтобы ты не ревел? Чтобы оставался сильным? Кто, бога ради, заботился о том, чтобы тебя не стерли в порошок, а?»
«Я знаю. Да».
«И несмотря на это, ты предпочитаешь ЕЕ?»
«Дело не в этом».
«В этом. Именно об этом и идет речь. С тех пор как она появилась, ты стал вести себя… непредсказуемо. Ты стал опасен – для самого себя».
«Я не уверен».
«Ты все еще можешь покончить с этим. В любое время. Тебе просто нужно принять решение».
– Чего ты от меня хочешь? Какое решение? Решение отказаться от Лиз? Ты вообще понимаешь, что требуешь? – уже вслух произносит Габриэль. – Слушай! Я убил моего отца. Я! Не знаю почему, не могу вспомнить, но я знаю, что сделал это. А теперь ты хочешь, чтобы я позволил Лиз умереть? Именно Лиз?
«Так ты станешь свободным».
«Свободным?»
«Именно этого ты и хочешь».
«Свободы? Это ты хочешь свободы. Я хочу… не знаю… искупления».
«Искупления! О божечки, ну что за пафосное дерьмище?! Нет такой штуки, как искупление. Как что-то можно искупить? С высотки прыгнув? Существует только свобода».
«Может, без тебя мне и правда было бы лучше».
«Спать иди, умник!»
«Не могу я спать, черт бы тебя побрал? Можешь ты это понять или нет? Или в твоей чертовой голове это не укладывается?»
«Нашей голове, Люк. Нашей голове! И вообще, ты забыл про электроды, Люк. Что там с датчиком?»
Габриэль открывает глаза.
«Черт, электроды!»
Дрожащими руками он ощупывает пол рядом с кроватью. В щель между задернутыми гардинами бьет луч света, и в нем пляшут пылинки. Свет льется к Габриэлю на кровать, задевая отдельные листы из его истории болезни, валяющиеся на полу номера в гостинице. Где-то среди этих бумажек Габриэль находит тонкий кабель, прикрепляет электроды к предплечью и опять закрывает глаза. Перед его внутренним взором что-то вдруг вспыхивает багровым – багровым, как внутренности. И вот он опять в подвале «Конрадсхее», ошеломленно читает свою историю болезни.
В какой-то момент он на время потерял сознание, а когда пришел в себя, было уже далеко за полдень. След от укуса на руке горел огнем, Габриэля лихорадило.
При иных, нормальных обстоятельствах он дождался бы наступления темноты, чтобы покинуть больницу под покровом ночи. Но ничего нормального уже не осталось. Нормальное закончилось.
Он выбрался из архива, и в соседнем подвале по счастливой случайности нашел старую серую спецовку. Набросив ее, он вышел из подвала тем же путем, что и вошел.
Около часа спустя Габриэль уже сидел в приемной одного семейного врача. Рука сильно опухла, видимо, рана была инфицирована. Врач хотел сделать ему прививку от бешенства, но Габриэль отказался, попросил взамен антибиотики, дал врачу промыть и перевязать рану и категорически отверг предложение отправиться в больницу.
Стоило Габриэлю выйти из кабинета врача, как усталость навалилась ему на плечи, едва не сбив с ног, как несущийся грузовик. Его знобило все сильнее. Стуча зубами, он поймал такси, вышел неподалеку от «Цезаря» – нельзя было, чтобы таксист понял, куда привез клиента, – и остаток пути преодолел пешком.
Очутившись в своем номере, он все бросил рядом с кроватью, стянул порванную куртку, сунул в карман мобильный – на случай, если позвонит Вал, – и упал на матрас. Ему казалось, что он с детства носил в себе злокачественную опухоль, и теперь она пустила метастазы, проявив свою истинную сущность.
Хотя Габриэль был уверен, что не сможет уснуть, вскоре на него накатила дремота. Со всех сторон подступали воспоминания, тонкие, но широкие, точно холсты, картины, и его швыряло от одного воспоминания к другому, будто шарик в игровом автомате.
Кровь… Дэвид, маленький, как тряпичная кукла, но тяжелый, как танк. Его нужно было вывести оттуда. Прочь от пожара, прочь от мертвых глаз. Глаз, буравивших Габриэля.
Подвал, лаборатория. Открытая дверь. Его отец кричит, мол, не входи сюда! Но Габриэль не удержался. Что-то мерзкое, липкое застряло между пальцами ног. Пахло химией. Лес фотографий. С потолка свисала кинопленка, извивалась, как змея. Обхватила его за шею, начала душить. Рука точно в огне…
Будто ее ударило током…
Габриэль открывает глаза – и сон рвется.
Электроды на руке подают слабый сигнал. Сработал инфракрасный датчик. Кто-то стоит у двери.
Габриэль в панике вскакивает, вжимается в стену между дверью и кроватью, смотрит на потертую дверную ручку и ждет.
Ничего. Ни единого движения.
Сердце стучит в груди.
«Дыши! Успокойся!»
Солнце уже взошло, и из-за плотных гардин в комнату пробираются грязные сумерки.
За дверью слышится какой-то шорох, где-то на уровне замка. Кто-то просовывает пластиковую карту между защелкой и дверной рамой. Габриэль напрягает мышцы. Раздается металлический щелчок – и замок поддается. Дверь распахивается, бьется о стену рядом с умывальником. В комнату вламывается какой-то громила, в руке у него – небольшой черный пистолет.
Габриэль движется, как заводной механизм, все его реакции доведены до автоматизма. Правая рука взметается, точно лезвие выкидного ножа, прицельный удар ребром ладони в шею – и мужчина, охнув, падает, оружие вываливается у него из руки.
За ним – еще двое, оба в черных кожаных куртках. Первого Габриэль пинает в правую ступню – и тот отшатывается в коридор, натыкаясь на второго. Краем глаза Габриэль видит, как упавший мордоворот протягивает руку за пистолетом.
Габриэль захлопывает дверь перед носом двух других противников. Слышится глухой удар и вскрик. Он поворачивается и еще раз бьет громилу по шее. Пальцы мужчины, уже почти дотянувшиеся до пистолета, обмякают. Оружие – русский самозарядный пистолет модели «МР-444» «багира» из литой термопластмассы – валяется на полу, как странная, изогнутая деревяшка. Габриэль слышит, как два других мордоворота принимаются за дверь. Его мысли бешено мечутся в голове, несутся куда-то, точно поезд, за окном которого все расплывается от быстрой езды.
«Возьми эту дурацкую пушку, гос-споди!»
«Нет. Нет-нет».
«Проклятый идиот, вечно ты со своими дебильными сомнениями».
«Никакого оружия».
«Как ты думаешь, что они с нами сделают?»
Габриэль не отвечает. Он не знает, что это за «они». Не знает, чего «они» хотят. И уж точно не знает, что ему теперь делать. Он словно застрял между двумя колеями, и поезд вот-вот собьет его.
«А Лиз? Что насчет нее? Вот дерьмо! Если ты не хочешь помочь себе, то хотя бы ради нее постарайся. Ты же мне все время об этом талдычишь. А теперь решил хвост поджать? Из-за твоего дебильного страха перед огнестрелом?»
И вдруг поезд проносится мимо, порывом ветра Габриэля подхватывает, ставит на платформу.
Его пальцы сжимаются на рукояти «багиры». Пистолет легкий, компактный, но Габриэлю кажется, что вес оттягивает ему руку. Курок жжет ему указательный палец, точно магниевая вспышка. Габриэль дрожит. С пистолетом наизготовку он распахивает дверь. Мужчины – они тоже с оружием – удивленно смотрят на дуло «багиры». Один из них зажимает ладонью сломанный нос. Кровь течет у него между пальцев, в широко посаженных глазах полыхает злость. Габриэль его знает. Он из «Питона». Козловский, поляк.
– Что вам нужно?
– Угадай, – шипит Козловский. Его голос дрожит от боли и ярости.
– Понятия не имею.
– Пленка, – говорит второй. – Отдай нам пленку, и мы сваливаем.
– Пленку? – Габриэль потрясенно смотрит на него. – Какую еще пленку?
– Вот только не надо тут дурака валять, мы знаем, что она у тебя.
– Ничего у меня нет. Кто вас прислал? Юрий?
– Ты сам знаешь, кто нас прислал. Так что давай запись, и мы пошли отсюда.
– Какую запись? – Габриэль переводит взгляд с одного на другого. – Я понятия не имею, о чем вы вообще говорите. Если Юрию что-то от меня нужно, почему он просто не спросил? Сначала он меня увольняет, еще и приказывает вышвырнуть на городскую свалку. А теперь вы сюда заявляетесь и говорите, что у меня какая-то пленка или запись… Что за чертова пленка такая?
Козловский и его напарник переглядываются.
– Ну, видеозапись, – гнусавит Козловский. Ему явно трудно говорить. – Из сейфа в том доме на Кадеттенвеге.
Габриэль хмурится.
– Сейф был пуст.
– Сарков говорит, там что-то лежало, – гундосит Козловский, запрокидывая голову, чтобы остановить кровотечение. Но пистолет не опускает. – Сарков говорит, ты эту пленку заграбастал.
– Чепуха какая-то.
– Из-за какой-то чепухи нас Сарков посылать не станет. Так что давай ее сюда. – Он энергично взмахивает пистолетом. – Гони пленку! Часики тикают.
Габриэль смотрит на пистолеты. «Багира» в его руке весит целую тонну.
– Я правильно понял? Юрию просто-таки необходима эта пленка?
– Ну да.
Габриэль горько смеется.
– Знаешь, у пистолета есть один серьезный недостаток, особенно если тебе что-то нужно от человека, на которого ты наставил оружие.
Козловский недоуменно смотрит на него.
– Им и убить можно, – говорит Габриэль.
Козловский переминается с ноги на ногу, словно так ему быстрее думается.
– Так если пленка у меня и я спрятал ее в надежном месте, то как Юрий сможет ее заполучить, если вы меня застрелите, а?
Козловский щурится, на лбу у него пролегают морщины. Затем он молча направляет оружие на колено Габриэля и ухмыляется. Кровь стекает по его пухлым губам, окрашивая зубы в багровый. Второй мужчина по-прежнему упрямо целится Габриэлю в голову.
– Значит, пленка у тебя, – удовлетворенно отмечает Козловский.
– Вопрос не в этом. – От напряжения Габриэль взмок. Он пытается сосредоточиться на том, чтобы скрыть волнение. – Вопрос в том, насколько для вас важна эта пленка. Потому что, как ты думаешь, что случится, если ты выстрелишь мне в колено?
Козловский смотрит на направленную на него «багиру». Оружие ходит ходуном у Габриэля в руке.
– Ты боишься. – Поляк криво ухмыляется.
Дрожь усиливается.
– Да. И именно поэтому выстрелю.
Ухмылка сползает с лица Козловского. Габриэль делает шаг вперед. Мужчины стоят неподвижно.
– Твое время истекло, – гнусавит Козловский. От него несет застоявшимся табачным дымом. – Гони пленку!
Габриэль делает еще один шаг и наводит дуло «багиры» на его левый глаз. Палец Козловского подрагивает на курке, но поляк не стреляет. Габриэль вдавливает дуло ему в веко. Поляку приходится отступить, освобождая проход. Габриэль протискивается в коридор и медленно, очень осторожно пятится к лестнице, целясь в мужчин из пистолета.
– Рано или поздно я до тебя доберусь! – кричит Козловский.
– Я тебя узнаю по повязке на носу, – хмыкает Габриэль.
Поляк в ярости плюет на ковер в коридоре, в его слюне кровь. В этот момент Габриэль совершает прыжок – и вот он уже несется вниз по лестнице. За его спиной слышится топот. Он выбегает из «Цезаря», все движения четкие, выверенные. Но вскоре действие адреналина ослабеет, понимает Габриэль.
Он мчится на ближайшую станцию наземки. На лестнице он вынимает обойму из пистолета и выбрасывает ее в мусорку. Сам пистолет он швыряет в мусорный бак рядом с перроном. У него такое чувство, будто он избавился от ядовитой змеи. Габриэль заскакивает в отправляющийся поезд и шлепается на яркое сиденье. Квадратная лампочка над дверью вспыхивает, и двери в вагоне закрываются. Электричка со скрежетом катится вперед.
«Черт!»
Как Юрию удалось его найти?
И что за пленку он ищет?
Габриэль вспоминает ту ночь, дом на Кадеттенвеге. Гостиную с тяжелыми балочными перекрытиями, затянутой простынями мебелью, фотографиями на каминной полке и сейфом за картиной. Сейф был открыт. Пуст. Значит, тот, кто побывал на этой вилле перед ним, забрал содержимое сейфа. Но кто это мог быть? И зачем эта пленка Юрию? Что вообще за мутная история с этим домом на Кадеттенвеге? Когда речь зашла об этом адресе, Юрий отреагировал так, словно этот дом был неотъемлемой частью его самого.
Габриэль разочарованно сует руки в карманы, нащупывает мобильный и думает о Лиз.
Электричка останавливается, и в вагон входит молодая мамаша с ребенком в коляске. У малышки огромные глаза, во рту – розовая соска. Габриэль невольно задумывается, сколько же этой девочке месяцев. При виде младенца у него комок встал в горле. На каком месяце сейчас Лиз? Он сжимает кулаки. «Ну же, думай! Что будем делать дальше?»
В «Цезарь» он вернуться не может, это точно. Его убежище скомпрометировано, и в следующий раз Юрий пришлет не таких простаков. Проблема в том, что кроме мобильного все осталось в номере, в том числе и деньги.
Габриэль стонет. Ему нужна новая одежда – эта пропахла по́том и кровью, но без денег ему даже ночлег не найти, не говоря уже о еде или шмотках. Он закрывает глаза. Перестук колес успокаивает мысли, и под мерное покачивание вагона хаос в голове постепенно сходит на нет.
«Дэвид. Мне нужно к Дэвиду».
«Ничему тебя жизнь не учит, Люк!»
«Мне просто нужны деньги. Не так много».
«Он тебе никогда не помогал. С чего бы ему помогать тебе теперь?»
«Он мой брат».
«Брат! – насмешливо фыркает голос в его голове. – Кровь людская – не водица, все такое? Ты действительно веришь в это?»
Габриэль не отвечает.
«А та кровь, что ты пролил, тоже считается?»
«Я хочу, чтобы ты убрался из моей головы!»
Габриэль открывает глаза и смотрит на багровое зарево за домами. Горизонт словно охвачен пожаром.
