За серовато-зелеными засаленными шторами комнаты в гостинице «Цезарь» забрезжил рассвет. Через приоткрытые ставни в тридцать седьмой номер проникает приглушенный шум улицы.

Габриэль лежит на кровати и тщетно пытается обуздать свое нетерпение.

Наконец-то!

Наконец-то он напал на след.

Шесть дней назад он опустошил свою банковскую ячейку. Шесть дней он занимался расследованием, сбился с ног в поисках хоть какой-то зацепки, при этом скрываясь от полиции и стараясь не привлекать к себе внимания. Шесть дней он содрогался всякий раз, когда звонил новый мобильный, куда он вставил SIM-карту Лиз.

«Алло? Это Клара Виганд с TV2. Я хотела поговорить с госпожой Андерс. Это ее номер? Понимаю. Тогда передайте, пожалуйста, госпоже Андерс, чтобы она срочно связалась с доктором Бугом».

Затем очередной звонок: «Лиз? Привет, это я, Верена. Ты же собиралась… А-а, вот как… Вы не могли бы ей передать, чтобы она мне перезвонила? Ванесса Саттлер, я насчет той истории с Фосслером, она поймет. Есть кое-какие новости».

Еще через час: «Здравствуйте, я могу поговорить с Лиз Андерс? А-а, понятно. Когда я могу перезвонить? Это по поводу фон Браунсфельда, она же старика хорошо знает, вот я и хотел ее попросить, чтобы она организовала нам встречу».

Некоторые звонившие сразу вешали трубку, заслышав голос Габриэля, или извинялись, думая, что ошиблись номером.

Похититель молчал.

До вчерашнего вечера Габриэлю казалось, что он ходит по кругу, и чувство это было невыносимо.

Габриэль глубоко вздыхает, и испещренный мелкой пылью воздух проникает в его легкие. «Цезарь» – маленькая дешевая гостиница, тут не очень чисто и нет роскоши, зато она неприметная. Узкое безыскусное здание шестидесятых годов, втиснувшееся в одну из многочисленных проплешин, которые проела в рядах домов в районе Берлин-Моабит Вторая мировая война, словно стыдилось своей сомнительной репутации и хотело и само укрыться, как прятались в нем его постояльцы.

Комната Габриэля, номер тридцать семь, находится на третьем этаже, в конце коридора. Стены коридора покрыты обшарпанным бежевым ковролином, в трех метрах от двери комнаты висит ярко-красный ящик со стареньким огнетушителем. Едва заселившись в гостиницу, Габриэль открыл ящик, просверлил в крышке небольшое отверстие и установил инфракрасную камеру.

– Ты что вытворяешь? – удивилась Лиз, когда он, приехав на Котениусштрассе, спрятал в коридоре ее дома крошечный пластиковый корпус инфракрасной камеры.

– Это меры предосторожности, – проворчал он.

Тогда Габриэль ночевал у нее в третий раз, и первые два раза едва вытерпел. Вначале Лиз просто закатила глаза, но ничего не сказала. Но затем, когда Габриэль перед сном наклеил себе на предплечье два электрода, на которые от камеры поступал сигнал, она уставилась на него, как на психа.

– О господи! Это то, что я думаю?

– Я понятия не имею, что ты там себе думаешь. – У Габриэля не было ни малейшего желания это обсуждать. – Электроды подключены к камере слежения в коридоре. Я же говорю, просто мера предосторожности.

– И что же эти электроды, собственно, делают? Что это за мера предосторожности такая?

– Да ничего особенного. Передают слабый электрический сигнал.

– Передают слабый электрический сигнал? То есть ты говоришь мне, что установил в коридоре сигнализацию, которая бьет тебя током всякий раз, когда кто-то подходит к моей двери?

– Слабеньким током. Этого достаточно, чтобы проснуться.

– Но… Разве нельзя было установить нормальную сигнализацию, которая пищит или что-то в этом роде?

– Слишком громко. Это любой услышит.

Лиз посмотрела на электроды, потом заглянула ему в глаза.

– Вот гадство! Я сплю с параноиком.

– Так, вот только не начинай. Это всего лишь…

– Нет, я бы поняла, если бы ты обвешался электродами для какой-нибудь сексуальной игры, ну, для стимуляции или что-то такое, – простонала она. – Я не против секс-игрушек. Но вот это…

Лицо Габриэля окаменело; свет лампы на прикроватном столике чертил на нем длинные тени.

«Вот это» уже целую вечность было его попутчиком. После выхода из психиатрической больницы он повсюду устанавливал инфракрасные датчики. Этот тип сигнализации был простым, эффективным, и все необходимое можно было купить в любом магазине электротоваров, да и стоили такие камеры недорого. «Вот это» было его сказочкой на ночь. Как в детстве он обожал сказки – невероятно интересные, полные опасностей, но всегда со счастливым концом, – так и теперь, во взрослой жизни, он знал, что всегда есть шанс на счастливый исход любой ситуации, но этот шанс может представиться только в том случае, если он сам об этом позаботится. А позаботиться он мог только в том случае, если будет вовремя предупрежден.

– Слушай, ну чего ты разошлась? – спросил Габриэль. – Это же и для твоей безопасности тоже.

– Плевать я хотела на свою безопасность! Последнее, чего мне могло бы захотеться, так это стать частью твоей паранойи.

– А ты тут при чем? Это же мое решение, как мне спать.

– А мое решение – с кем мне спать! – Ее глаза метали молнии, рыжие волосы топорщились во все стороны, точно медная проволока.

– Ну все, – сказал он и потянулся за сумкой.

«Скажи ей, Люк! – ликовал голос в его голове. – Скажи этой журналисточке, чтоб катилась ко всем чертям, ведьма!»

Но Габриэль ничего не сказал.

Он просто вышел из квартиры, хлопнув дверью. В тот же самый момент он понял, что уже слишком поздно для подобных эскапад, но ему потребовалось целых шесть недель, чтобы позвонить Лиз и оставить сообщение на ее автоответчике, пусть он и ненавидел автоответчики.

Он не стал просить прощения. Не такой он был человек. Он даже не показал ей, что сожалеет о своем поступке. Он просто убрал инфракрасный датчик из ее коридора, и Лиз ничего не сказала. Молчать было не в ее правилах, но она поняла, что, как другие мужчины боятся потерять работу, упасть с лестницы, оказаться несостоятельными в постели или выставить себя на посмешище, Габриэль боится чего-то незримого, чего-то, что может напасть на него из темноты, – внезапно, будто сам дьявол вдруг вытащил его имя из барабана для лотереи.

Следующие ночи на Котениусштрассе были беспокойными, тревожными. Без электродов на коже Габриэль постоянно вскидывался ото сна и вслушивался, что происходит в темноте. Но слышал он только дыхание Лиз, мерные вдохи и выдохи, точно звук морского прибоя.

Прошли месяцы, прежде чем он признался себе: именно благодаря этому звуку он спал на Котениусштрассе куда спокойнее и безмятежнее, чем где-либо еще. Иногда он все же просыпался ночью, и тогда его охватывало странное чувство, будто он в своей старой детской под голубым одеяльцем, а рядом в темноте посапывает Дэвид, и дыхание брата ровное, как у Лиз.

Габриэль проводит по лицу рукой, будто вместе с по́том стирал воспоминания.

Он смотрит на новый мобильный, в который вставил старую SIM-карту Лиз. На дисплее – 09: 18.

Пора идти.

В метро он смотрит в окно на стену туннеля. Мимо несутся бесцветные трубы и провода, тугие переплетения проводов – они тянутся бесконечно, и кажется, что они связывают этот город воедино.

Он думает о Лиз, о ее голосе, тонком и ломком. В последние дни он вновь и вновь прокручивает в голове их разговор.

«На меня… напали… Кровь… сколько тут… крови… Моя… голова…» – «Где ты?» – «В парке. Фридрихс…хайн… рядом с домом… за углом… Пожалуйста, мне так страшно…»

Лиз жестоко избили, это было понятно по ее голосу. Но почему? Похитители оглушают своих жертв, запирают их где-то, в конце концов убивают. Но какой смысл избивать жертву в самом начале?

Даже если похититель – психопат, одержимый жаждой мести, у него, очевидно, был план, который он готов воплотить до тринадцатого октября. Едва ли он стал бы рисковать, ведь от побоев Лиз могла умереть – и тогда его план с тринадцатым октября провалился бы. Так зачем эта бессмысленная жестокость? И почему Лиз сумела позвонить уже после того, как ее избили? Где в это время находился похититель?

Эти вопросы неотступно крутились в голове Габриэля, когда он обыскивал парк Фридрихсхайн и близлежащие к Котениусштрассе улицы. В конце концов он пришел на место, где был обнаружен труп Пита Мюнхмайера. Следы мела, которым полиция обвела тело, уже поблекли. Рядом с очертаниями трупа, на уровне горла, остались темные следы крови.

И чем дольше Габриэль стоял на этом месте, тем более странным казалось ему все случившееся. В газете «Берлинер Цайтунг» писали об этом происшествии, и там говорилось, что полиции удалось установить время смерти Пита Мюнхмайера – 00: 00, плюс-минус десять минут.

Лиз позвонила ему в 00: 02.

Убийство и похищение – в одно и то же время в одном и том же парке, да еще и приблизительно в одном и том же месте?

Совпадение?

Едва ли. Должна быть какая-то связь между смертью Пита Мюнхмайера и похищением Лиз.

Итак, Габриэль начал выяснять подробности. Мюнхмайеру исполнилось двадцать четыре года, он был безработным и жил в районе Кройцберг рядом со станцией метро «Котбуссер Тор» в уродливом здании семидесятых годов – тогда в Восточном Берлине построили много таких бетонных коробок. Нож, которым Мюнхмайеру взрезали горло, был необычно острым и узким – он походил не на классическое оружие убийцы, скорее на инструмент хирурга. На костяшках Пита остались ссадины от драки, на обуви – следы крови.

Следующей ночью Габриэль поехал на метро в Кройцберг и сошел на станции «Котбуссер Тор». Да, он рисковал, зная, что этот район – любимое местечко диллеров и наркоманов, и поэтому тут всегда много полиции. Но у него не было другого выбора.

Стены девятиэтажки, где жил Мюнхмайер, были изрисованы уродливыми граффити, рядом со входом в подъезд валялся растоптанный шприц. Квартира находилась на восьмом этаже, на двери висела полицейская лента. Размером это жилище было едва ли больше крольчатника – и воняло так же.

На компьютере обнаружилось впечатляющее количество шутеров, история запросов в интернете пестрела бесчисленными ссылками на порно, а почта переполнилась спамом с соответствующих сайтов. Среди всего этого мусора Габриэль обнаружил адресата, с которым Пит регулярно переписывался – [email protected]. Этот пользователь с ником JHERO, похоже, был единственным, с кем Пит постоянно общался. Габриэль записал себе мейл и решил разобраться с этим позже.

И наконец, он поговорил с жителями в окрестностях станции «Котбуссер Тор», не был ли кто-то знаком с Питом. Вначале он ограничился продавцами в булочной, местных секс-шопах и киосках, а еще официантами в паре забегаловок неподалеку. Он все расширял круг – и прошлой ночью ему повезло. Он подошел к небольшому коричневому киоску на боковой улочке метрах в пятидесяти от метро.

– Пит? Конечно, знаю. Бедняга. – Продавец, достав из холодильника бутылку кока-колы, поправил на носу очки в роговой оправе. Он ухмыльнулся, и его пышные подкрученные усы дрогнули. – Все время таскался с Йонасом. Эти двое были не разлей вода, как сиамские близнецы.

«JHERO. J – как первая буква имени Йонас». Габриэль взял кока-колу и положил на прилавок купюру в сто евро. Раздраженно поморщившись, усач принялся рыться в кассе. Наконец он выложил сдачу на ламинированный прилавок.

– И чем же эти двое занимались? – спросил Габриэль, придвигая сдачу к продавцу на пару сантиметров.

Усач опасливо взглянул на Габриэля поверх очков и прищурился. Затем перевел взгляд на деньги и быстрым движением смел купюры под прилавок.

– Оба неудачники, вот что я думаю. Пит… Его мачеха годами метелила. Однажды даже в больницу загремел. А Йонас… У того отец был пьянь. Как забухает – так и лупасит сына. Ну, однажды до смерти допился. – Продавец покачал головой. – После того полегче стало. Ну, Йонасу.

– А чем Йонас сейчас занимается?

– Да ничем. Не повезло парню, говорю же. Все как оно бывает – со скрипом школу закончил, потом в какую-то лавку устроился, а она прогорела. Ну что тут поделаешь. Я бы на его месте тоже, поди… – Он поднес к губам воображаемую бутылку.

– А как мне его найти? Йонаса?

Усач почесал в затылке, делая вид, что раздумывает, рассказывать это Габриэлю или нет.

Если до этого Габриэль взирал на продавца с равнодушием, то теперь его лицо на мгновение окаменело.

– Больше денег я не дам. И Йонасу – ни слова. – Он перегнулся через прилавок и заглянул усачу в глаза. – Иначе я твою задрипанную халабуду дотла сожгу, ясно?

Продавец удивленно отпрянул.

– Ну конечно, – промямлил он. – Его зовут Шустер. Йонас Шустер. Живет с матерью. – Усач отвернулся. – Прямо над кинотеатром «Рекс», это за углом.

Около десяти утра дверь вагона закрылась за спиной Габриэля. Десять часов – отличное время, чтобы нанести визит Йонасу Шустеру. Соседи будут на работе, а он сам, скорее всего, только проснулся.

Габриэль медленно поднимается по лестнице, шаг за шагом, хотя ему хочется бежать. Синяя табличка с белыми буквами «Котбуссер Тор» висит над выходом. Свет дня липнет к городу, точно скотч.

Габриэль проходит три квартала и останавливается у пятиэтажного бежевого здания с облупившейся штукатуркой и грязными окнами. Первые два этажа занимает кинотеатр, стеклянная дверь обрамлена латунью, над входом висит расписание сеансов, а над ним – неоновая красная вывеска «Рекс», сделанная еще в семидесятые. В паре метров слева от стеклянной двери – вход в подъезд, через который можно пройти на жилые этажи.

Габриэль жмет на верхнюю кнопку домофона рядом с табличкой «Верена Шустер», но, хотя он ждет некоторое время, никто ему не отвечает.

Он поспешно нажимает на нижнюю кнопку.

– Да, кто там? – доносится из динамика скрипучий ворчливый голос.

– Почта. – Габриэль даже не может разобрать, говорит с мужчиной или женщиной.

Щелкает замок, и дверь открывается. Правда, судя по звуку, замок сломан.

– Спасибо, – говорит в домофон Габриэль, и его голос эхом разносится по коридору.

Он поднимается по лестнице на верхний этаж. Тут всего одна дверь, табличка с именем выломана, и рядом наклеена скотчем бумажка, на которой корявым почерком выведено: «Шустер». На лестничной клетке чем-то воняет.

Габриэль крутит дверную ручку, затем просовывает тонкую пластиковую полоску между дверью и рамой, вдавливает защелку в замок и осторожно приоткрывает дверь.

Задерживает дыхание и прислушивается.

Ничего.

Он беззвучно проникает в темный коридор. Бумажные обои на стенах и потолке покрывает желтоватый налет никотина. Справа на стене висят три фотографии в рамках: на двух изображен мальчик лет семи с застывшей на губах напряженной улыбкой, на третьей – тот же мальчик, но уже старше. В конце коридора – открытая дверь, похоже, в кухню. Оттуда льется солнечный свет. Слышится мерное жужжание насекомых. Под засаленным ковровым покрытием поскрипывают доски. Габриэль медленно крадется в кухню. Тут пахнет прокисшей едой и гнилым мясом – отвратительный сладковатый запах. Габриэлю он знаком, и он знает, как такая вонь въедается в одежду. Этот запах он не раз чувствовал в своей жизни.

Он ступает в прямоугольник света и нехотя приближается к порогу. Кухня небольшая, три на четыре метра. Напротив двери – широкое окно с покачивающимися на сквозняке старомодными гардинами. Когда-то они, конечно, были белыми, но пожелтели от времени. В центре кухни – стол. А на столе – женщина лет пятидесяти. Она лежит на спине, ноги свешиваются со столешницы, руки раскинуты, голова запрокинута, горло изогнуто, и кажется, что гортань пробьет кожу, точно шип.

Труп выглядит так, будто кто-то положил слишком большое животное на слишком маленький разделывательный стол.

Платье взрезано, как и остальные детали одежды, обрывки ткани свисают со столешницы. Женщина лежит перед Габриэлем обнаженная, с раздвинутыми ногами.

Он невольно зажимает ладонью нос и рот. Ему хочется выбежать из комнаты, но он не может отвести взгляда и все смотрит на бледный восковой труп.

Надрез – глубокий, с четкими краями – начинается от ее влагалища и тянется вверх. По лобку. По животу. Между грудей. До ключицы. В голове Габриэля точно полыхает яркая молния, под черепом словно взрывается граната.

В сознании взвивается ураган образов, они кружат с такой скоростью, что Габриэль не может уловить ни один из них. На мгновение у него возникает чувство, что он уже когда-то был здесь, только стоял не на пороге, а у окна. Будто он смотрел оттуда на этот труп, вернее, не оттуда даже, а снаружи, из-за окна. А потом все заканчивается, вихрь образов исчезает, словно кто-то набросил полог на стеклянный шар.

Габриэль смотрит на труп. Взрезанные гениталии, открытая брюшная полость, вывалившиеся внутренности, море крови на подернувшейся сетью трещин плитке на полу – будто кто-то сливал кровь убойного скота.

Габриэль хочет уйти отсюда, но ноги отказываются ему служить. Пол потемнел от запекшейся крови, и над раздувшимся телом Верены Шустер вьется черный рой мух.

Проходит какое-то время, прежде чем Габриэлю удается взять себя в руки.

«Ладно. Нужно убираться отсюда, Люк».

Будто под гипнозом, он пятится, проходит по темному коридору, снимает одну из фотографий со стены и прячет под куртку.

«Захлопни дверь. Уничтожь все следы своего пребывания здесь».

Габриэль осторожно закрывает дверь и протирает ручку подкладкой куртки.

Его шаги негромким эхом разносятся по лестничной клетке. В подъезде его никто не видел. Да и на улице необычайно безлюдно, кинотеатр похож на дом с привидениями. Только через пару домов Габриэль встречает прохожих, мимо проезжает пара автомобилей.

И лишь подойдя к табличке «Котбуссер Тор», Габриэль возвращается к реальности. Метро изрыгает на поверхность толпу; сигналит какой-то грузовик, сгоняя с парковки удобно устроившегося там бомжа с собачкой на поводке; воняя бензином, проезжает мимо автобус.

Габриэль садится на скамейку, откидывается назад и на мгновение закрывает глаза. Остается только шум – такой близкий и в то же время словно доносящийся издалека.

«Я спокоен. Хватит тут умничать».

«Ну тогда…»

«Что тогда?»

«Тогда мы можем переходить к делу».

«Ты о трупе?»

«Я бы на твоем месте во все это не лез».

«И это ты называешь “переходить к делу”? Давать мне трусливые советы?»

«Трусливые? Я не трус. Я просто умен».

«О господи, кто это сделал? Кто вообще способен на такое?»

«Психопат. Убийца. Я же тебя предупреждал. Не лезь. Ты нас своим своеволием и одержимостью в могилу сведешь».

«Одержимостью?»

«А о чем это я, по-твоему, должен думать? Что мне терять?»

Молчание.

«Ты чего поджимаешь хвост? Ты же у нас всегда первым бросаешься в бой».

«Я делаю то, чего хочешь ты, Люк».

«А мне казалось, что наоборот».

«Слушай, мы можем не говорить об этом дерьме? У меня нет желания продолжать этот разговор».

«Конечно, можем. Но сначала ответь мне на один вопрос. Как ты думаешь, кто это сделал? Тот же человек, который похитил Лиз?»

«Меня от тебя с твоей Лиз уже тошнит».

«Но тут должна быть какая-то связь. Кто-то похищает Лиз – и в то же самое время кто-то перерезает горло Питу Мюнхмайеру в том же парке, а потом кто-то убивает мать Йонаса, который, между прочим, был лучшим другом Пита».

«Что, если Пит и Йонас что-то видели? Что-то, что не должны были видеть? Может быть, похититель убил Пита именно поэтому».

«Может быть, он искал Йонаса, как и я. Может, он допрашивал ее, чтобы она выдала, где ее сын…»

«Может, она вообще не знала, где Йонас. И поэтому он разозлился».

«Это уже не злость. Это… что-то другое».

«Да… наверное. Но что?»

Жмурясь, Габриэль напряженно думает. Он вспоминает поток образов, заполонивших его сознание, когда он увидел труп. И ощущение дежа-вю.

«Ну, ты же мне не помогаешь».

«Помогаю. Ты этого просто не понимаешь. Все к лучшему. Для нас».

«К лучшему? Для нас?! Пф-ф! Ах ты ублюдочный эгоист!»

«А ты дебильный альтруист! От тебя только и слышно “Лиз, Лиз, Лиз” да “спасти, спасти, спасти”…»

«Заткнись уже. Мне надо подумать. Мне надо найти Йонаса».

«Да плевать я хотел…»

Габриэль открывает глаза и щурится от яркого света. Если похититель Лиз и убийца Верены Шустер – один человек и если этот психопат сейчас охотится на Йонаса, то надо найти мальчишку раньше.

Он достает фотографию из кармана. Снимок красуется в аккуратной застекленной раме. На нем изображен молодой парень – скорее всего, Йонас. На фотографии ему лет двадцать, на нем джинсовый костюм. Сзади возвышается Эйфелева башня – на снимке она срезана и чуть скособочена. У Йонаса жидкие светлые волосы, близко посаженные глаза, кривой нос. Парень робко улыбается.

«Немного везения, – думает Габриэль, – и Йонас станет отличной наживкой».

Если Йонас действительно что-то знает, убийца попытается выследить его.

Но тут Габриэлю в голову приходит другая мысль, пугающая, пропитывающая ядом все его сознание. Если убийца Верены Шустер и похититель Лиз – один человек, то… Он пытается не думать о Верене, не вспоминать ее разведенные ноги, кровь, вспоротый живот… И все же он не может отделаться от мысли о том, как эта женщина, замерев от ужаса, смотрела на зажатый в руке психопата нож… О том, как лезвие ножа вошло ей в промежность…

И вдруг он вспоминает, что Лиз беременна.