Когда корабли Джустиниани подплыли ближе к городу, первыми заметили маленькую флотилию те, кто пришел их встречать. Мужчины и женщины в дорогих одеждах стояли длинной вереницей у кромки воды. В центре этой вереницы выделялась высокая фигура мужчины, одетого проще, чем все остальные, – он был облачен в одеяние воина Византии и благодаря этому сразу бросался в глаза. Вьющиеся светло-каштановые волосы, доходившие ему до плеч, казались почти женскими. Впрочем, он был весьма симпатичным – с твердым подбородком, широкими скулами и широким же ртом, тонкими, но красивой формы губами. А его голубые глаза были такого темного оттенка, что казались почти фиолетовыми. Заметив на борту самого первого корабля командующего этой флотилией, он поднял руку в знак приветствия.

– Джустиниани! – крикнул он. – Вы как раз вовремя! Я рад видеть вас больше, чем кого-либо другого!

Генуэзец запрыгнул на планшир корабля, ухватившись при этом за веревочную лестницу, являющуюся частью такелажа, и наклонился над водой так низко, как только мог, едва ли не рискуя свалиться в море.

– А где еще я мог бы быть в такое время, Ваше Величество? – крикнул он в ответ. – Я взял с собой всех, кого только смог. Мне, правда, хотелось бы, чтобы их было в десять раз больше.

– Или в сто раз, старый друг, – ответил император Константин. – Или в тысячу.

Когда судно Джустиниани наконец подошло к береговой стене, люди и на борту, и на берегу пришли в движение: они стали бросать друг другу канаты и закреплять их, а потом принялись устанавливать сходни. Желание сойти с беспрестанно покачивающейся палубы на твердую землю после долгого пребывания в море было для большинства находившихся на судне почти непреодолимым, и некоторым командирам пришлось драть глотку, чтобы заставить подчиненных соблюдать порядок, дабы высадка на берег прошла как можно более организованно.

Джон Грант и Ленья отошли в сторону от тех, кто толпился у сходней, желая побыстрее покинуть корабль. Они оба надеялись, что в суматохе высадки на берег о них двоих – уж слишком своеобразных и нежелательных персонажах – все позабудут. Джон Грант был рад возможности оказаться в стороне от внимания других людей еще и по другой причине. Уже давным-давно приучившись поменьше болтать и побольше слушать, он старался не выказывать того, что чувствует. В данный же момент, по правде говоря, у него едва не перехватывало дыхание от волнения и сердце в груди билось так сильно, что он опасался, как бы его биение не услышали стоящие рядом люди.

Подготовленный Бадром, причем очень даже неплохо, Джон Грант уже много раз участвовал в сражениях и умел контролировать радостное волнение, которое охватывает воина накануне предстоящей битвы. Он хорошо знал, что этому чувству нельзя доверять, ибо оно может привести к гибели. Достаточно повидав на поле боя, где люди погибают сотнями, а то и тысячами, Джон Грант, несмотря на молодость, мог рассказать, что происходит с теми, кто позволяет азарту взять над ними верх и начинает пренебрегать опасностями.

Однако ощущения, испытываемые им сейчас, когда город, в котором преобладали бело-золотистые цвета, становился все ближе и ближе, были совсем иными. Всю свою жизнь он чувствовал движение мира, в котором находился. Он чувствовал и его вращение, и его полет сквозь пустоту. Однако он уже давно привык к таким своим способностям и научился относиться к ним спокойно. По правде говоря, Джон Грант чаще всего попросту игнорировал свои ощущения и обращал на них внимание только тогда, когда у него имелось время, чтобы насладиться тем удовольствием, которое они ему доставляли.

Вплоть до сего момента он как бы стоял на бревне, раскачиваемом быстрым и переменчивым течением реки, и его тело при этом самопроизвольно подстраивалось под все движения этого бревна. В результате Джон Грант, руководствуясь инстинктами и приобретенным опытом, чувствовал только равномерный и ровный полет.

А вот того, что происходило сейчас, еще не происходило никогда. Здесь, под стенами Великого Города, обращенными к морю, он явственно ощутил, как мир замедляет свое движение. Оказавшись наедине с самим собой, он сконцентрировался на своем восприятии движения мира и… и обнаружил, что почти не чувствует его. У него возникло ощущение, что бурлящая вода его жизни осталась позади, а впереди была спокойная и гладкая поверхность.

У него едва не закружилась голова и едва не заложило уши, однако эти ощущения были оттеснены в сторону – Джон Грант вдруг почувствовал, что после долгих лет скитаний он приближается к ступице колеса.

– Пойдем!

Эти слова произнесла Ленья. Она взяла его за руку и потянула за собой к сходням. Он тряхнул головой, чтобы отогнать мысли о своих странных ощущениях, и пошел за ней.

Джустиниани сошел на берег первым и теперь шагал навстречу раскрывшему свои объятия императору. Некоторые из присутствующих удивленно ахнули от такого проявления фамильярности, что было грубым нарушением этикета, но ни император, ни генуэзец не обратили на это ни малейшего внимания.

И тут Джон Грант заметил девушку, стоящую возле императора и тоже наблюдающую за тем, как он обнимается с Джустиниани. Все его недавние мысли и почти непреодолимые эмоции сразу отошли в сторону. Он почувствовал себя каким-то другим, обновленным, как будто только что родившимся на белый свет. Внутри него все затрепетало, словно имеющиеся в теле нервные окончания впервые в его жизни подверглись воздействию со стороны окружающей среды. Почувствовав слабость в коленях, он глубоко вдохнул прохладный воздух, чтобы прийти в себя.

Уже один только облик девушки мгновенно наполнил его сердце грустью. Ее лицо имело форму сердца, ее губы были темно-красными, а глаза – черными, как у птицы. Уставившись на нее, он видел, как она приоткрыла рот, как будто собиралась произнести какие-то слова, но ничего не сказала. Больше всего прочего ему хотелось услышать ее голос и узнать, о чем она думает в этот момент. Ветер дул в сторону берега, и под тканью платья, плотно облегающей фигуру девушки, вырисовывался каждый выступ ее тела, однако он испытывал отнюдь не обычную похоть. Вместо привычных для него физических потребностей он впервые в жизни ощущал что-то похожее на панику… Ему показалось, что время, которое у него еще имелось, стремительно сокращается.

Его голова наполнилась мыслями, которые ему захотелось изложить ей, лишь ей одной, ибо только она сумела вдохновить его так, что у него внезапно возникли эти умные мысли. Теперь, когда он увидел ее, для него приобрело очень важное значение – пожалуй, даже самое важное – то, что ему следует, не теряя ни минуты, объяснить ей важность и срочность всего этого.

Ленья, почувствовав перемену в настроении своего молодого спутника, поняла, что что-то привлекло его внимание и что он о чем-то напряженно думает. Проследив за его взглядом, устремленным на берег, она тоже заметила эту девушку.

– Что с тобой случилось? – спросила она.

Несмотря на то что вопрос застал его врасплох и он все еще стоял с открытым ртом, продолжая таращиться на очаровавшую его девушку, Джон Грант все-таки услышал Ленью и через несколько секунд повернулся к ней.

– А?.. – растерянно произнес он.

– Ты увидел что-то такое, что тебе понравилось? – спросила она. – Милашку, стоящую в тени императора, но отнюдь не затмеваемую им?

Джон Грант, ничего не сказав в ответ, снова отвернулся от Леньи и стал искать глазами привлекшую его внимание девушку. Однако она уже отошла куда-то в сторону, оказавшись в толпе зевак, и, к разочарованию Джона Гранта, почти пропала из его поля зрения. Теперь он видел только ее макушку и длинные каштановые волосы с пробором по центру.

Постаравшись взять себя в руки, юноша стал наблюдать за Джустиниани, который сейчас говорил с императором.

– Интересные времена, – произнес генуэзец, отстраняясь от императора, чтобы можно было видеть его лицо.

– Да, интересные, – согласно кивнул император, и Джон Грант заметил, как он невесело улыбнулся.

– Я ожидал гораздо более теплого приема от этих ваших турок, – усмехнулся Джустиниани. – Где флот, о котором вы меня предупреждали?

Император Константин обхватил своего друга рукой за плечи и повел его прочь от корабля в сторону ворот, за которыми находился город.

– У них много десятков судов, – сказал он. – Но суда эти – галеры с невысокими бортами, которые перемещаются по воде с помощью весел. Хотя таких судов у них много и движутся они быстро, турки вряд ли осмелятся сойтись с высокобортными кораблями – такими, как у вас, – в открытом бою.

– Значит, у них еще нет преимущества абсолютно во всем, – заметил Джустиниани.

– Нет, – подтвердил император. – По крайней мере пока.

– Вы закрыли доступ в город? – спросил генуэзец.

– Да, уже, – ответил император. – Мы теперь – остров.

Он пошел быстрее и показал рукой в сторону стен, обращенных к суше.

– У нас тут рядом есть лошади, – сказал он. – Поехали побыстрее. Они в любой момент могут предпринять свою первую попытку штурма.

Большинство людей, находившихся на борту первого корабля, сошли вслед за своим командиром на берег. Остальные каракки тоже уже причаливали к берегу. Джон Грант сошел на причал вместе с Леньей, и они вдвоем отправились вслед за всеми остальными в город. Он посмотрел вперед, пытаясь увидеть очаровавшую его девушку, и заметил ее рядом с императором.

– Ну-ну, – сказала Ленья. – Вот так первое впечатление!

Высоко в небе летел невозмутимый, высокомерный бородач, поддерживаемый потоками теплого воздуха и наблюдавший за движениями малюсеньких существ, которые, не обладая способностью летать, суетились сейчас под ним на земле. Он не слышал резких звуков выкрикиваемых приветствий и приказов, но вслушивался в шум сталкивающихся потоков воздуха, которые позволяли ему парить в вышине и разглядывать сверху местность в поисках чего-нибудь такого, что могло представлять для него интерес.

Он только что наблюдал за кораблями, похожими на насекомых, которые движутся по гладкой поверхности пруда. Они теперь, как он заметил, стали неподвижными, и от них потянулась вереница людей, тащивших на спине какие-то тяжести, от которых им приходилось сгибаться и идти медленно. Вереница эта становилась все длиннее и длиннее. Она проникла через отверстие в высоких белых стенах и, причудливо извиваясь, двигалась по мощеным улочкам, ведущим вверх, прочь от воды, в сторону большой площади, выложенной ослепительно-белым плитняком. С большой высоты эти люди, выстроившиеся в длинную живую цепочку, были похожи на муравьев или термитов.

И тут вдруг внимание птицы привлекло нечто совершенно новое.

В поле зрения бородача всегда фигурировали скопления точек – результат взаимодействия протеинов его глаз и дневного света, порождающего свободные облачка электронов, которые беспомощно выстраивались в магнитном поле земли. Подобно душам-близнецам, вечно путешествующим вместе, электроны и магнитное поле чувствовали друг друга. Неразрывные связи удерживали электроны вместе, каким бы ни было расстояние между ними. Эти бесконечно малые частицы были объединены невидимой, но сильной связью, которая происходила из сердца самой Вселенной, и для данной птицы следствием этого объединения было безошибочное чувство направления. Каким бы магическим ни казалось это явление, бородач видел перед собой только неподвижный узор, постоянно находящийся в его поле зрения и всегда показывающий ему, где находится север.

Однако бородач повернул сейчас не на север, а на восток, ибо именно в этом направлении его несравненно зоркие глаза заметили пищу. Он стал снижаться вниз по спирали, приближаясь к своей цели – телу человека. Это было тело Риццо, несчастного капитана венецианского корабля, все еще выставленное на всеобщее обозрение на длинном шесте над зубчатой стеной крепости Румелихисар в качестве предупреждения для всех. Процесс разложения шел уже вовсю, однако тело все еще оставалось целым. Руки и ноги мертвеца тихонько раскачивались на ветру, и со стороны могло показаться, что человек по-прежнему жив.

Бородач постепенно снижался, продолжая кружить, пока не смог сесть на крепостную стену неподалеку от трупа. Птица эта была большой и опасной, а потому ее неожиданное появление отпугнуло ворон и прочих крылатых падальщиков размером поменьше, которые пытались поживиться тем немногим, что оставалось от открытой плоти головы, ладоней и ступней капитана. Бородач остался пировать в гордом одиночестве.

Посмотрев налево и направо и удовлетворившись тем, что поблизости не было ни людей, ни других опасных существ, бородач прыгнул на труп и впился когтями в его бедро. Своим мощным клювом он разорвал плоть и соединительную ткань, хлопая при этом большими крыльями, чтобы удерживаться в воздухе возле трупа. Хлюпнув и затрещав, нога отделилась от остального тела и тяжело упала на землю. Бородач спрыгнул с трупа к ней и снова стал раздирать плоть. В отличие от большинства птиц, питающихся падалью, он не интересовался плотью и поэтому не соизволил съесть даже и кусочка почерневшего гниющего мяса. Он рвал клювом плоть до тех пор, пока ему не удалось высвободить из нее длинную бедренную кость Риццо. Схватив свой серовато-белый трофей когтями, он снова поднялся в небо.

Он летел с торжествующим видом, поднимаясь все выше и выше в ослепительную голубизну неба. Лишь случайно он полетел по направлению на запад – в сторону города, который он рассматривал пару десятков минут назад.

В этот момент его заметила другая птица той же породы, которая стала следить за ним, вознамерившись отнять у него кость. Первая птица сейчас пыталась взлететь повыше над какой-нибудь твердой поверхностью, чтобы затем бросить на нее кость с высоты. Кость при ударе об эту поверхность раскололась бы, и тогда бородач смог бы добраться до находящегося в ней костного мозга – любимой пищи этой породы птиц. В желудке бородачей имелась такая сильная кислота, что он переварил бы даже и саму кость.

Бородач чисто случайно оказался над выложенной белым плитняком площадью, которую он видел совсем недавно. Вереница людей тянулась теперь через эту площадь. Люди несли с собой оружие и прочее имущество, необходимое для того, чтобы сражаться. Решив, что нашел подходящее место, бородач выпустил из когтей кость и несколько секунд спустя стал спускаться по спирали к тому месту, где она должна была упасть.

Именно в этот момент вторая птица – самка бородача, чуть-чуть крупнее первой птицы, – решила предпринять решительные действия. До сего момента она выжидала, кружась в воздухе на несколько десятков ярдов выше первой птицы, пока та не бросила кость. Почувствовав, что подходящий момент настал, она стала стремительно спускаться вниз, делая небольшие круги, напоминавшие в своей совокупности очертания штопора. Кость тем временем все еще летела, переворачиваясь в воздухе, вниз.

Стоя на земле как раз под двумя снижающимися бородачами, Джон Грант, обладающий от природы то ли благословенной, то ли проклятой способностью ощущать приближение пока еще не видимых ему врагов, почувствовал движение в воздухе над своей головой и, даже не успев ничего сообразить, машинально поднял левую руку и поймал падающую бедренную кость еще до того, как увидел ее.

Кто-то в веренице людей громко ахнул, а затем раздалось множество испуганных и удивленных криков. Люди заволновались и стали оглядываться по сторонам, чтобы узнать, что вызвало такую суматоху. Император Константин вместе со многими другими людьми волею случая смотрел как раз туда, где находились птицы. Туда же смотрела и шедшая неподалеку от него девушка, очаровавшая Джона Гранта.

Джон Грант держал вонючую кость высоко над собой, и оба бородача, расставив свои когтистые лапы, попытались в нее вцепиться. На какое-то мгновение, стараясь вырвать друг у друга добычу, они, казалось, слились в единое целое. Император, уставившись на эту сцену, замер. Находившийся рядом с ним Джустиниани, тоже заметивший, что две птицы как бы соединились в одно целое, вскрикнул и опустился на колено.

Некоторые из прибывших с Джустиниани воинов отвели взгляд от Джона Гранта и огромных птиц, махающих крыльями возле кости, которую он держал над своей головой, и увидели своего командира, опустившегося на одно колено и неотрывно смотрящего на бородачей, и замершего рядом с ним императора Византии. И тут они как будто впервые обратили внимание на имперский символ на его груди – двуглавый орел дома Палеологов.

Снова посмотрев на Джона Гранта, люди потрясенно наблюдали за тем, как он выпустил бедренную кость, скользкую от крови, и как птицы, все еще сражаясь за нее, поднялись вместе в небо. Одна из них держала голову повернутой на восток, а вторая – на запад.

Воцарилась напряженная тишина, нарушаемая только звуками бьющихся крыльев, а затем раздался громкий одобрительный рев. Джон Грант, рядом с которым стояла Ленья, отвел взгляд от удаляющихся птиц и увидел добрую тысячу восторженно кричащих людей.

Он смотрел на сияющие от радости лица и, случайно увидев среди них императора, тоже заметил изображение двуглавой птицы на его одежде. При этом его охватило такое волнение, что волоски на его руках и шее встали дыбом. Император протянул руку и жестом подозвал юношу к себе. Джон Грант перевел взгляд на стоявшую рядом с Константином девушку, и их глаза встретились. Однако это продолжалось всего лишь мгновение, ибо в следующую секунду раздался такой оглушительный грохот, что мир, казалось, раскололся на две части.

Все невольно вздрогнули и, пригнувшись, машинально посмотрели в том направлении, откуда донесся этот грохот. Именно в этот момент целая секция городской стены – сооружения, стоявшего здесь так долго, что уже никто и не помнил, когда оно появилось, – рухнула и превратилась в груду камней, от которой поднялось гигантское облако известковой пыли, похожее по своей форме на призрак.

Получалось, что произошло то, чего в принципе не могло произойти, и люди, потрясенные увиденным, стали удивленно кричать, все еще не веря своим глазам. Этой стене – стене Феодосия – ни разу не причинялось никакого ущерба аж со времен землетрясения, которое произошло тысячу лет назад. Тогда стена была разрушена, и все население впоследствии собралось для того, чтобы, работая не покладая рук, восстановить ее. С тех самых пор она стойко выдерживала натиск врагов и времени, представляя собой нечто неизменное в постоянно изменяющейся Вселенной. И вот теперь часть ее развалилась, как будто на нее обрушился гнев Божий.

Несколько мгновений спустя мир сотрясся от второго взрыва, который едва не оглушил всех, кто его слышал, и заставил каждого человека упасть на колени от страха и отчаяния. На этот раз башня, с которой на протяжении многих веков велось наблюдение за сухопутными подступами к городу, обрушилась так, как будто по ней стукнули сверху огромным невидимым кулаком.

Пока люди стояли на коленях и кричали, прогремел третий взрыв, и в этот раз шар размером, наверное, с быка пролетел над стеной и врезался в колокольню церкви, расположенной рядом с площадью. Несколько мгновений можно было созерцать образовавшееся в верхней части одной из стен идеально круглое отверстие, а затем вся конструкция рухнула наземь и поднялось еще одно зловещее облако из пыли и грязи.

– Ко мне! – крикнул император Константин. – Ко мне!

Отвернувшись от Джона Гранта и улетающих в небо удивительных птиц, он побежал в сторону проломов в оборонительных сооружениях города. Все остальные побежали вслед за ним, жаждая побыстрее пролить кровь нечестивых турок.