Ямина натянула на себя темноту, как одеяло, позволяя тем самым скрыть ее от находящегося где-то там, выше ее, мира. Она держала у своей груди – ласково, как новорожденного малыша, – несколько пальцевых костей.

– Скажи, что мне делать, Ама, – шепотом попросила она.

Откуда-то из-за стен, в пространстве между которыми находилась эта темнота, доносились пронзительные звуки труб и громкие радостные крики огромного числа людей. Даже здесь, глубоко под дворцом, где фундамент упирался в основание самого мира, было чуть-чуть слышны крики осаждающих город турок, и Ямина еще сильнее сжала находящиеся в ее ладонях тоненькие кости.

– Мама сегодня с тобой, Ама? – спросила она, и хотя ответа, конечно же, не последовало, ей, по крайней мере, стало легче уже от этих слов… «Ама»… «Мама»… Они были ласковыми, теплыми и приятными. Более приятными, чем какие-либо другие из слов, которые она знала.

Она уже рассказала им все то, что говорила Елена. Она всегда рассказывала им все. Страдая от отсутствия близких родственников, от того, что рядом с ней нет теплой плоти любимых людей, Ямина находила для себя утешение в этой коробке костей. У каждого человека есть что-то такое, что он держит в секрете, причем зачастую прежде всего от близких ему людей. Какой бы ни была любовь между двумя людьми, у каждого из них всегда имеются мысли и тайны о самом себе, которые явно не понравились бы противоположной стороне, а потому их помещают в потайную комнату, существующую только в воображении и в памяти. О существовании в рассудке человека подобной комнаты – не говоря уже о ее содержимом – не принято было сообщать ни одной живой душе. Однако то, чего Ямина не смогла бы рассказать матери и няне при их жизни, она вполне могла рассказывать их останкам.

Когда-то очень давно, едва не заблудившись в дворцовых садах, она набрела на пожилого пчеловода, возившегося возле своих ульев. Поначалу она испугалась и буквально задрожала при виде пчел – сотен этих насекомых, – которые летали строго по прямой линии то к своим маленьким домам, то куда-то прочь от них. Их жужжание, впрочем, действовало успокаивающе, как гул находящейся где-то далеко толпы, и вскоре она перестала бояться и позволила пчеловоду, высокому, ссутулившемуся под тяжестью прожитых лет человеку, поделиться с ней кое-какими своими знаниями.

Он рассказал ей, что при обращении с пчелами самое главное заключается в том, чтобы рассказывать им все. На кончик его крючкообразного носа села пчела, но его это, похоже, совсем не испугало. Заметив пчелу, он лишь покосился на нее, а затем снова стал смотреть на Ямину.

Уставившись на насекомое, которое ползло вверх по его носу и затем по его лбу, она спросила, что он имеет в виду под словом «все».

– Именно то и имею в виду, маленькая госпожа, – ответил пчеловод. – Все, что происходит со мной и с каждым членом моей семьи. В общем, все. Их особенно интересуют рождения, бракосочетания и смерти, но я стараюсь сообщать им даже о самых тривиальных событиях.

– А что произойдет, если вы не станете этого делать? – оживившись, спросила Ямина. – Ну, то есть не будете говорить им все.

– Это было бы ужасной ошибкой с моей стороны, – покачав головой, сказал старик. – Пчелы почувствуют, что я от них что-то утаил.

– И что тогда? – не унималась Ямина.

Ничего не ответив, он поднял правую руку, которую держал расслабленной возле своего бока. Между его большим и указательным пальцами сидела пчела, и он протянул руку к Ямине так, чтобы его ладонь вместе с сидящим на ней насекомым оказалась как раз под ее носом. Она присмотрелась и увидела, что жало пчелы воткнулось своим кончиком в плоть старого пчеловода. Ахнув, Ямина потянулась, чтобы сбросить насекомое.

Пчеловод спокойно, не торопясь убрал свою руку в сторону. Пальцем другой руки он начал тихонечко, с предельной осторожностью подталкивать пчелу сбоку. Подчинившись его настойчивому подталкиванию, насекомое начало двигаться, медленно описывая круг против часовой стрелки. Со стороны это выглядело даже забавно: малюсенькие ножки пчелы перемещались наподобие того, как вскидывает ноги шагающий вбок пони. После парочки полных оборотов кончик жала пчелы уже не вдавливался в кожу пчеловода, и на мгновение Ямина увидела, что жало стало закручиваться, как свиной хвостик. Получалось, что подталкивание пальцем помогло пчеле убрать без причинения какого-либо вреда свое оружие.

– Видишь? – спросил старик, переведя взгляд на Ямину. – Если бы кто-то из нас сбросил пчелу с моей руки, ее жало было бы вырвано из туловища. Она была бы сильно поранена и наверняка бы умерла. Дав ей возможность высвободиться, я позволил ей выжить, улететь и… и, конечно же, сделать мне еще больше меда.

Ямина, разинув рот, кивнула, на уровне подсознания оценив, как важно иногда воздерживаться от мгновенных реакций, вызванных нависшей угрозой. Затем она вспомнила свой вопрос и задала его во второй раз.

– Что произошло бы, если бы вы что-то утаили, если бы вы не рассказали им все?

– Ах да, – закивал он. – Они тогда, конечно же, улетели бы от меня. – При этих словах на его старом лице появилось скорбное выражение. Если жало пчелы и доставило ему какое-либо неудобство, он не подал и виду. А вот мысль о том, что он может остаться без пчел, причинила ему душевную боль. – Все они поднялись бы в воздух и покинули бы меня. И больше не вернулись бы. Они построили бы для себя новый дом где-нибудь в другом месте, начали бы все заново с кем-нибудь более внимательным и общительным, и я никогда бы их не увидел.

Запомнив все это, Ямина стала обращаться с хранящимися у нее костями так, как старый пчеловод обращался со своими пчелами. Опасаясь, что воспоминания о ее любимых людях могут покинуть ее, если она не будет оказывать им должного внимания, Ямина стала хранить кости в деревянном ящике, ходить к ним почаще и рассказывать им все. Она ведь потеряла и так уже слишком много, а потому, конечно же, не могла позволить себе потерять еще больше…

Ямина вздохнула, перекатывая кости между пальцами. Затем она поднесла их к своему лицу, закрыла и открыла глаза. Видеть она, правда, здесь ничего не могла, потому что тьма вокруг нее была кромешной, так что на остроту зрения она не рассчитывала. А вот остальным ее органам чувств приходилось напрягаться, чтобы компенсировать отсутствие возможности видеть.

Она сделала глубокий вдох, но не почувствовала, чтобы от костей исходил какой-либо запах разложения. Ама вообще-то ушла из жизни давным-давно: она умерла в тот день, в который родилась Ямина («Господь дает, Господь забирает»). Мать Ямины Изабелла любила говорить, что ей приносит радость осознание того, что два ее любимых человека пожили на белом свете вместе хотя бы чуть-чуть: их жизни пересеклись на мгновение на фоне вечности.

Кости Амы много лет аккуратно хранили и часто теребили в руках, оттого они стали гладкими и сухими. Когда их выставляли на солнечный свет, они в некоторых местах приятно блестели.

«Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с Тобою, – тихо прошептала Ямина, гладя кости так, как гладят комболои. – Благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего Иисус».

Она сидела на выложенном каменными плитами полу, прислонившись к стене и вытянув ноги перед собой. Все еще держа кости пальца в левой руке, она потянулась правой рукой к стоящему рядом с ней деревянному ящику. Ей хватило одного лишь прикосновения, чтобы узнать череп Амы. По своей давней привычке она положила ладонь на пустые глазницы, разместив указательный палец над треугольной полостью, которую когда-то занимал нос.

– Я скучаю по вам обеим, – сказала она. – Я обещаю, что возьму вас с собой, если смогу.

Она погладила гладкую холодную лобную кость Амы.

– Я унесу тебя с собой, Ама, – ласково произнесла она и улыбнулась. – А ты унесешь с собой маму – так, как ты делала это когда-то давным-давно.

Минуты текли одна за другой. Прошел уже, наверное, целый час. Сидя в темноте и вспоминая о своей матери и о старой няне, Ямина дышала неглубоко и медленно.

Из внешности своей матери она лучше всего помнила ее длинные темно-русые волосы. Когда Ямина была еще очень маленькой, ее мать частенько наклонялась над ней так, что тяжелый занавес темно-русых кос скрывал ее полностью. Спрятавшись подобным образом вместе со своей дочкой от окружающего мира, Изабелла ласково целовала ее и тихонько терлась своим носом о ее нос… Ямина откинула голову, уперлась затылком в стену и мысленно представила, как материнские косы касаются ее лица. Сложив губы бантиком, девушка замерла в ожидании поцелуя.

Она уснула. В своем сне Ямина увидела, как она недавно разговаривала с Еленой, и вспомнила о едких каплях пота у себя под мышками и сухость во рту.

– Ты и в самом деле любишь его? – спросила Елена.

Произнося эти слова, она потянулась к Ямине своей тростью и, ловко орудуя ее кончиком, отделила длинные пряди каштановых волос девушки от ее влажной от пота шеи. В этом прикосновении было что-то похожее на близость, на ласку, и Ямине на мгновение показалось, что она почувствовала запах этой женщины, сладострастно смешавшийся с ее собственным запахом.

Заданный Еленой вопрос застал ее врасплох. Ситуация была совсем не подходящей для такого вопроса, да и Елена стояла уж слишком близко.

– Ну конечно, люблю, – ответила Ямина. – Ну конечно, я люблю его. Мы ведь должны пожениться!

Свою последнюю фразу она произнесла чрезмерно громко, и искренность ее слов оказалась как бы под сомнением в силу пронзительности голоса.

Елена улыбнулась.

– Брак вряд ли является доказательством любви, – сказала она.

Ямина не стала оспаривать эту очевидную истину и сосредоточилась лишь на том, чтобы как-то суметь выдержать пристальный взгляд Елены. Под ее взглядом она чувствовала себя так же напряженно, как чувствует себя человек, стоящий уж слишком близко к огню.

– Почему ты любишь его? – спросила Елена, наклоняя голову к плечу с таким видом, как будто ответ Ямины действительно имел для нее значение. – Он не может защитить тебя. Он даже не может заняться с тобой любовью.

– Он сильнее меня, – сказала Ямина. – Он сильнее вас.

Она ужаснулась собственной дерзости, но все же не смогла удержаться и продолжала говорить:

– Он уже смог выдержать на своих плечах гораздо более тяжелый груз, чем кто-либо из нас когда-нибудь выносил или будет выносить по воле Божией.

– Разве это любовь? – спросила Елена.

Ямина не знала ответа на этот вопрос и поэтому предпочла промолчать. Елена, видя ее замешательство, заговорила сама:

– Итак, ты восхищаешься им. Мы все им восхищаемся. Может, ты еще и испытываешь к нему жалость?

Ямина почувствовала, как в ее груди закипает гнев, постепенно поднимающийся к горлу. Она осторожно сделала три глубоких вдоха, чтобы подавить этот гнев, – так, как она давила, а затем разглаживала ладонями неровности, образующиеся на ее помятой одежде.

– Он сделал меня лучше, – сказала она спокойно и твердо. – Я люблю его за это. Я стала такой, какой я стала, благодаря Константину – во всех отношениях, – и мне не хотелось бы ничего менять.

Взгляд Елены был таким пронизывающим, что Ямине показалось, что эта женщина физически проникает внутрь ее головы. Девушка снова почувствовала одурманивающий и опьяняющий запах Елены.

– И он может защитить меня, – добавила Ямина. – Он всегда меня защищал.

Елена неожиданно закрыла глаза и подняла подбородок – так, как она это частенько делала. Она, похоже, о чем-то задумалась.

– Я тоже могу его защитить, – сказала Ямина. – Я всегда буду его защищать.

Елена открыла глаза, и – по крайней мере на одно мгновение – у нее на лице появилось такое выражение, как будто она не может понять, где находится. Ямина встретилась с ней взглядом, ожидая увидеть в глазах этой женщины злость и враждебность, но в действительности заметила в них лишь еще один назревающий вопрос. Однако этот вопрос так и не был задан. Не произнеся больше ни слова, Елена повернулась и пошла прочь, перебрасывая свою трость из одной руки в другую, как она имела обыкновение делать…

Ямина, сильно вздрогнув, проснулась. Она не знала, сколько времени проспала, а полное отсутствие света не позволяло ей об этом даже догадаться. Но она не испугалась. Здесь она никогда не испытывала страха. На ее коленях, в складках ее юбок, лежали кости пальцев Амы. Она положила их обратно в ящик – все, кроме одного.

Найдя на ощупь крышку, она закрыла ящик и, встав, поставила его в маленький каменный саркофаг, находящийся неподалеку от того места, где она только что сидела. Довольная тем, что все теперь снова стало таким, каким оно должно быть, девушка повернулась и сделала три уверенных, отработанных шага, в результате которых пальцы ее ног почти уперлись в нижнюю из двенадцати каменных ступенек. Еще до того, как она дошла до верхней из них, Ямина ощутила, как волосы на ее макушке коснулись нижней части деревянного люка. Он был тяжелым, но открывался легко благодаря специальной конструкции петель. За люком находился подвал, расположенный под комнатами, в которых она когда-то жила вместе со своей матерью.

В подвале этом было темно, но свет все же проникал в него кое-где через щели между толстыми сосновыми досками, которые были полом для покоев и одновременно потолком для этого подвала. Ямина быстро подошла к лестнице и взошла по деревянным ступенькам. Наверху находилась лестничная площадка с тяжелой дубовой дверью. Достав из кармана юбки длиннющий ключ, Ямина отперла дверь и осторожно приоткрыла ее.

За этой дверью царила тишина, а потому Ямина распахнула ее пошире, чтобы можно было выглянуть в коридор. Там никого не было – там вообще никогда никого не было, – и она вышла в коридор, потрудившись затем запереть за собой дверь как можно быстрее.

С этой стороны дверь абсолютно ничем не выделялась, и случайные прохожие скорее всего не обратили бы на нее никакого внимания. Снова положив ключ в карман – ключ от царства ее воспоминаний, – Ямина беззвучно прошла по коридору, открыла бульшие по размеру и вообще гораздо более впечатляющие двойные двери и отправилась обратно в свои покои. В одной руке она держала маленькую гладкую кость. Она не смотрела на нее, а просто крепко сжимала ее в ладони. Затем она положила ее в карман рядом с ключом.

Уже пришло время для очередного сеанса терапии, и Ямине нужно было сходить за стулом на колесах, который она прозвала «колесницей». Когда этот стул не использовался, Константин категорически не желал видеть его в своей спальне, и Ямина, дабы он не попадался принцу на глаза, всегда хранила его в своих покоях.

Ради собственной забавы и отчасти в силу своей любви к темноте она закрыла глаза. Сконцентрировавшись на тихом шелесте своих юбок, нижними краями чиркающими по каменным плитам коридора, она продвигалась вперед исключительно по памяти, своевременно делая повороты то налево, то направо. Сделав последний поворот, она насчитала пятнадцать ступенек и, протянув вперед правую руку, безошибочно нашла ручку двери. Только когда Ямина зашла в свои покои и закрыла за собой дверь, она наконец открыла глаза.

Ее покои были залиты ослепительным солнечным светом, и девушка быстро заморгала. Пока ее глаза привыкали к яркому свету, она прошла через комнату к одному из высоких окон и скорее на ощупь, чем с помощью зрения или чего-либо еще, нашла «колесницу». Ухватившись за рукоятки, она плавно повернула ее к двери и покатила в сторону покоев принца.

После нескольких лет такой жизни во дворце, при которой ей все время казалось, что она от кого-то прячется, что она тут посторонний человек и незваный гость, Ямина вдруг почувствовала, что… что у нее есть на что-то право. Направляясь к покоям человека, которого она только что пообещала защищать, девушка впервые с момента смерти своей матери осознала, что ей предстоит сыграть важную роль и что у нее имеется своя задача, ответственная и неотложная. На этот раз на краю пропасти стоял уже Константин, и теперь настала ее очередь спасти его.

Создавая стул на колесах, впоследствии прозванный Яминой «колесницей», Леонид старался придумать что-то такое, что будет выполнять одновременно две функции, которые, по его мнению, имели ключевое значение для исцеления Константина. Хотя старый врач и не позволял себе заявлять об этом открыто, его очень сильно волновало то, что его пациент все время находится в своей спальне, – как закрытый в банке мотылек. Леонид полагал, что постоянное пребывание в каком-либо закрытом помещении, каким бы роскошным оно ни было, лишает человека стимуляции, необходимой для поддержания здравости его рассудка.

Тот факт, что он, Леонид, все никак не может исцелить тело принца, едва не доводил его до отчаяния. Однако он переживал не только за тело, но и за рассудок искалеченного юноши. А позаботиться об этом он, по его мнению, вполне мог.

В конечном счете именно преданность Ямины Константину поспособствовала тому, что к Леониду пришло озарение. Как-то раз, когда очередной из проводимых ею сеансов тренировки и массажа мышц и суставов принца уже подходил к концу, Константин отвел взгляд от своей юной сиделки и увидел Леонида, стоящего молча в дверном проеме. Как долго Леонид наблюдал за ними, принц мог только догадываться, но он заметил в глазах старого врача обеспокоенность.

– Ты должен согласиться, что она прилежная ученица, – сказал Константин, пытаясь поднять врачу настроение и, как всегда, пресечь любые проявления сострадания к нему самому.

Ямина, которая энергично массировала икроножную мышцу правой ноги принца, настолько увлеклась выполняемой ею работой, что, сидя спиной к двери, не заметила, что за ними наблюдают.

Когда она и Константин были одни, физический контакт между ними воспринимался молодыми людьми как естественный и ни капельки не зазорный. Будучи совсем юной, Ямина никогда не чувствовала себя неловко в обществе Константина. В их общении все происходило так, как будто любые возможные барьеры между ними были уничтожены в тот момент, когда их жизни пересеклись внутри просторного собора Святой Софии.

Но, несмотря на все это, неожиданное появление третьего человека, который к тому же незаметно для них наблюдал за ними, заставило ее смутиться, а голос Константина, обращающегося к своему врачу, вынудил ее прекратить процедуру и встать навытяжку подобно юному воину.

Несколько мгновений спустя Ямина позволила себе оглянуться через плечо на того, кто вошел к ним в комнату. Когда девушка увидела, что это Леонид, человек, чей возраст и авторитет заставляли ее нервничать при каждом его появлении, она отошла на пару шагов от кровати и повернулась лицом к стоявшему в дверном проеме врачу.

Леонид, поначалу ничего не говоря, спокойно направился в сторону Константина и Ямины, но при этом все время смотрел на девушку.

– Хм, – наконец еле слышно произнес он.

В ушах Ямины этот звук был сродни тому, с которым муха, залетевшая в комнату и пытающаяся вылететь наружу, бьется об оконное стекло.

– Я уже давно потерял счет милям, которые прошла эта девушка ради меня моими ногами, – пошутил Константин, попытавшись настроить на легкомысленный лад человека, для которого юмор всегда был нежелательным попутчиком.

Ямина вдруг заметила, что она, не отдавая себе отчета, вытирает лоснящиеся от ароматного масла руки о ткань своего платья. Ей ужасно захотелось посмотреть, насколько сильно она измазала одежду, но девушка усилием воли заставила себя не двигаться и сохранять спокойствие.

Леонид упорно молчал, а когда он наконец заговорил, и Ямина, и Константин даже слегка вздрогнули от неожиданности.

– Этого недостаточно, – строго произнес врач.

– Ямина занимается мною каждый день, – почти сердито заметил Константин. – По крайней мере каждый день, когда я позволяю ей это делать.

Старик взмахнул рукой, досадуя на то, что его неправильно поняли.

– Нет, нет, – поспешил сказать он, изо всех сил стараясь говорить более добродушным тоном. – Я говорю не о частоте лечебных процедур.

Ямина случайно встретилась с ним взглядом, когда он произнес эти слова.

– И не об их тщательности, – добавил он, тем самым, по-видимому, похвально отзываясь об усилиях и старании Ямины.

Девушка потупилась, но ей очень понравилось, что этот старый врач, похоже, хвалит ее.

– О чем же тогда? – нетерпеливо спросил Константин. – Она не смогла бы приложить еще больше стараний. Да и я тоже.

Леонид медленно покачал головой и подошел поближе к кровати.

– Нет… Я думаю, что… недостаточно того, чтобы вы делали упражнения, но при этом все время находились здесь, в этой кровати, в этой комнате, день за днем и неделя за неделей, – пояснил он. – Ваши ноги – это не единственное, что усыхает из-за отсутствия стимуляции.

Не сказав больше ни слова, Леонид повернулся и вышел из спальни принца. Его потертые черные одежды развевались позади него, как неухоженные крылья больной вороны.

Ямина облегченно вздохнула и с радостью вернулась к сеансу терапии, переключив свое внимание на левую ногу Константина. При этом она вопросительно посмотрела в глаза принца. Тот, ничего не сказав, лишь пожал плечами.

Месяц спустя врач появился снова, но на этот раз впереди него шел его помощник, который толкал перед собой какой-то странный и очень сложный по конструкции стул на колесах. Во время движения этот стул издавал такие звуки, как будто из плохо закрытого водопроводного крана одна за другой в раковину падали капли воды. Это новое изобретение Леонида было похоже на маленькую повозку, которую могли бы тащить за собой две миниатюрные лошади: из-под сиденья торчало что-то вроде оглобли длиной около ярда. К оглобле с обеих сторон была прикреплена парочка педалей – или стремян, – которые вращались, когда помощник врача толкал стул вперед. Когда он остановился в центре спальни принца, стремена вращаться перестали.

Константин лежал в своей кровати, опершись на подушки и читая книгу. Ямина расположилась на сиденье у окна, наслаждаясь теплотой солнечного света, падающего на ее спину и плечи. Оцепенев на несколько секунд при появлении Леонида с его помощником, который втолкнул в комнату странный стул на колесах, она затем посмотрела на принца. На его лице было такое выражение, какого она раньше никогда не видела, – что-то среднее между изумлением и настороженностью. Однако девушка набралась терпения и стала ждать, что он скажет.

Константин глубоко и шумно вздохнул и выпустил из рук свою книгу, так что она упала на его колени.

– Признаться, я впечатлен, – произнес он. – А теперь объясни мне, что это.

Леонид хлопнул в ладоши, и его помощник тотчас отвернулся от стула и быстро вышел из комнаты.

– Это следующий этап вашего лечения, Ваше Высочество, – сказал Леонид, глядя не на принца, а на свое изобретение.

– Лечения, – с досадой в голосе прошептал Константин. – Ему нет ни конца, ни края.

– Оно закончится, когда вы снова сможете ходить, – твердо заявил врач.

И его слова, и его тон были довольно дерзкими. Несмотря на возраст, опыт и авторитет, которым Леонид пользовался при дворе, он все-таки разговаривал сейчас с тем, кто в социальной иерархии стоял явно выше. Намекнув на то, что он – а не принц – будет определять продолжительность лечения, врач тем самым повел себя едва ли не вызывающе, и его следовало бы одернуть. Но что-то в тоне Леонида – видимо, чувствующееся в нем искреннее стремление исцелить Константина – было подкупающим и, более того, даже трогательным. Этот старик обычно отличался ворчливостью и холодностью, и от проявленного им сейчас твердого намерения принести пользу у Ямины аж перехватило дыхание. Она снова посмотрела на Константина и, увидев в выражении его лица лишь доброжелательность по отношению к этому хорошему врачу, облегченно вздохнула.

– И как мне это поможет? – поинтересовался принц, показывая рукой на стул.

– Это поможет, – уверенно произнес Леонид, став вдруг таким воодушевленным, каким ни Ямина, ни Константин его еще никогда не видели. – Благодаря тому, что будут решаться одновременно две задачи.

– Каким образом? – спросил принц, невольно проникаясь энтузиазмом Леонида.

Врач подошел к своему изобретению и ухватился за две рукоятки, прикрепленные к обеим сторонам спинки стула. Он повернул стул сиденьем в сторону кровати и покатил его к ней. Константин при этом снова увидел, что стремена вращаются в соответствии с движением стула вперед. А еще он заметил замысловатый механизм, установленный позади сиденья и представляющий собой цепляющиеся друг за друга колеса различных размеров. Вокруг ободьев двух колес – большого, находящегося под сиденьем, и маленького, расположенного между стременами, – торчали зубья. Эти зубья вступали в зацепление со звеньями цепи, которая описывала петлю вокруг обоих колес. Каждое ее звено зацеплялось поочередно с одним из зубов и затем переходило к следующему зубу. Еще две цепи соединяли другие маленькие колеса, находящиеся под сиденьем, с маленькими колесами, установленными на каждом из четырех колес, прикрепленных к ножкам стула. Константин с восторгом заметил, что в силу замысловатого взаимодействия между колесами и цепями стремена будут вращаться каждый раз, когда кто-нибудь будет толкать этот стул вперед.

– Недостаточно того, чтобы вы делали какие-то упражнения, но при этом все время находились в своей комнате, – сказал Леонид.

Он снова смотрел не на Константина, а на свое изобретение.

Принц увидел на лице Леонида, который не сводил глаз со стула, редкое для этого старого врача выражение. Никогда прежде Константину не доводилось видеть, чтобы Леонид смотрел на кого-нибудь из знакомых ему людей с такой нежностью.

– Если у человека здоровый рассудок, то и тело у него становится здоровым, – заявил Леонид. – А ваш рассудок лишен нормального питания в силу того, что вы все время находитесь запертым в этих стенах. Вы должны снова начать двигаться. Изменение окружающей обстановки будет полезно для вашего мозга, оно станет тем же самым, чем является хорошая пища для ваших костей и крови.

– То есть ты собираешься заставить меня забраться на этого твоего деревянного коня?

– Прекрасно сказано, – кивнул Леонид, либо не заметив, либо проигнорировав скептическую нотку в голосе Константина. – Именно так – деревянный конь, который увезет вас из этой комнаты туда, в большой мир.

Леонид снова хлопнул в ладоши, и на этот раз в комнату зашли двое крупных мужчин.

– С вашего разрешения мы посадим вас на этот стул, и вы сразу же увидите, какая от этого польза. – Старый врач вопросительно поднял брови, ожидая согласия со стороны принца.

Константин бросил взгляд на Ямину, которая во время всего разговора стояла неподвижно и молчала. В ответ она энергично кивнула. Перспектива увидеть то, как принц покинет пределы своей комнаты, была очень даже захватывающей.

Константин в знак того, что он готов подчиниться врачу, опустил плечи и вздохнул. Во всей этой затее что-то – а именно то, что его будут возить на таком стуле по дворцу, как беспомощного калеку, – показалось ему унизительным. Однако наряду с неуверенностью и сомнениями его охватило и непреодолимое желание сменить окружающую обстановку.

– Ну хорошо, – после небольшой паузы произнес Константин. – Придется мне снова сесть в седло.

У Ямины от волнения разгорелись щеки. Леонид и его два чрезвычайно мускулистых помощника приблизились к кровати. Девушка тоже подошла к ней и, даже не потрудившись попросить разрешения, быстро откинула в сторону простыни, которыми были укрыты ноги Константина. Он был облачен только лишь в белую хлопковую ночную рубашку, и при виде его худобы и почти прозрачной кожи на ногах ниже колена – в сравнении с крупными и крепко сложенными помощниками Леонида – у нее на несколько мгновений больно закололо в сердце. Подавив в себе болезненные ощущения, она отступила назад, чтобы дать помощникам врача возможность подойти вплотную к Константину. Несмотря на грубое телосложение и свирепый вид, они, поднимая Константина с матраса и перемещая его на стул, обращались с ним очень бережно.

Понимая, что принц одет неподобающим образом, Ямина схватила украшенное вышивкой одеяло, лежавшее в изножье кровати, и обернула им плечи Константина таким образом, чтобы его туловище было скрыто и чтобы между его костлявой спиной и деревянной спинкой стула находилось что-то мягкое.

Леонид, действуя с предельной осторожностью, лично приподнял ноги принца и согнул их так, чтобы ступни оказались в стременах. Довольный тем, что все происходит так, как должно происходить, врач вдруг повернулся к Ямине. С того момента, как он зашел в комнату, Леонид только сейчас дал понять, что замечает ее присутствие. Это неожиданное внимание с его стороны сразу же встревожило Ямину, а потому она, удивившись, отступила на шаг назад. Однако на лице Леонида появилась улыбка, и девушка немного успокоилась.

– Ну так что? – спросил он. – Ты покажешь нам, как это работает?

Ямина неуверенно встала за стулом и, взявшись за рукоятки, стала толкать его вперед – сначала медленно, а затем, поняв, что ей будет легче это делать, если она приложит больше силы, увеличила скорость. Подняв голову, она с изумлением увидела, что ноги Константина двигаются: его колени поднимались и опускались в плавном и ритмичном движении. Со стороны казалось, что это он сам собственными усилиями заставляет стул двигаться вперед.

– Видите? – спросил Леонид, глядя на Константина. В его голосе и выражении лица были заметны одновременно и волнение, и самодовольство. – Видите?

Начиная с этого дня Ямина стала почти каждый день возить Константина на этом стуле по дворцу. Они называли это «прогулками». Иногда он был им очень рад, иногда – не очень. Ямине казалось, что Константина раздирают, с одной стороны, желание выбраться за пределы своей комнаты и куда-нибудь поехать, а с другой – неподавляемое чувство унижения от того, что ему приходится зависеть от физических способностей других людей.

Как бы там ни было, он не позволял возить себя на этом стуле никому, кроме Ямины. Понимая, какие чувства испытывает Константин, она устраивала ему «прогулки» только сразу после рассвета или же поздно вечером, чтобы им попадалось навстречу поменьше людей. Хотя придуманные Леонидом упражнения были весьма полезными, Константин испытывал при них определенный психологический дискомфорт, и Ямина старалась уменьшить неприятные ощущения.

Поначалу он вообще терзался сильными сомнениями и настаивал, чтобы она возила его только в большой тронный зал дворца. Распорядившись, чтобы в этом зале никого не было, он чувствовал себя там достаточно спокойно и не испытывал каких-либо неудобств, когда Ямина возила его снова и снова по периметру огромного пустого помещения. Поскольку никто в этом случае не мог видеть, как его ступни совершают бесконечные круговые движения, а колени беспомощно поднимаются и опускаются, он хотя бы на время мог забыть об абсурдности всего этого и полностью переключиться на болтовню с Яминой.

Возможно, именно потому, что их первые «прогулки» проходили подобным образом, без возможности видеть глаза друг друга, они очень быстро привыкли к такому положению дел и чувствовали себя достаточно раскованно в обществе друг друга. Когда они впервые встретились, каждый из них был для второго не более чем человеком, лицо которого он видел лишь мельком. То есть до того момента они были чужаками. Обстоятельства их первой встречи каким-то образом вмиг уничтожили все границы, обычно разделяющие людей. Столкнувшись друг с другом в прямом смысле этого слова – превратившись в мешанину переплетенных рук и ног и перепутавшейся одежды, которую свидетелям происшествия потом пришлось распутывать, – они, казалось, уже никогда больше не расставались, по крайней мере надолго. Какая-то невидимая связь, сильная и неразрывная, оставалась между ними все последующие годы. Их бесчисленные беседы только укрепляли эту связь, делая ее еще более очевидной.

Между ними имелась разница в шесть лет. Когда он поймал ее своими руками, ей было двенадцать лет от роду, а ему – почти девятнадцать. Поначалу такая разница в возрасте казалась широкой пропастью, но постепенно она стала иметь все меньше и меньше значения. В первое время их общения Константин относился к ней как к ребенку (ибо она и была ребенком), а она видела в нем взрослого мужчину. Однако по мере того как дни превращались в недели, недели – в месяцы, а месяцы – в годы, возрастная разница между ними все сокращалась и сокращалась, пока Ямина наконец не осознала, что она для принца уже не просто приятельница. Они путешествовали вместе в темноте неизвестности, и он постепенно понял, что нуждается в ней. Она тоже нуждалась в нем и не могла обходиться без него – не могла и не хотела. Она была для него, как Луна для Земли. Ее лицо всегда было повернуто к нему, и они вместе вращались в вакууме, испытывая зависимость друг от друга и не обращая особого внимания на всех остальных…

Когда во время сегодняшней прогулки он после долгого молчания вдруг заговорил и назвал ее по имени, она от неожиданности даже слегка вздрогнула. Он почти никогда не называл ее по имени, и это удивило ее. Их «прогулки» проходили обычно в полумраке дворцовых коридоров, тускло освещенных лампами. Они проезжали мимо закрытых дверей и частной жизни, которая скрывалась за этими дверьми.

Они часто воображали себе интриги, в которые были вовлечены обитатели дворца – те из сотен людей, кто составлял императорский двор, – и развлекали друг друга причудливыми фантазиями о слухах и скандалах. Сейчас, правда, большинство дворцовых покоев пустовало, поскольку многие из придворных нашли себе пристанище где-то в других местах.

В этот день, однако, Ямина была очень рассеянной с момента своего прихода в покои Константина, и она, сама того не осознавая, привезла его в тронный зал, в котором когда-то давным-давно проходили их первые «прогулки», сопряженные с неловкостью и смущением. Он, разумеется, обратил внимание на ее молчаливость, но не стал ничего говорить по этому поводу. В ее обществе его вполне устраивало и молчание – при условии, что инициатором этого молчания была Ямина.

Они сделали два круга по огромному помещению и начинали уже третий, когда Константин все-таки заговорил.

– Что случилось, Ямина? – тихо спросил он.

Она до сего момента была глубоко погружена в свои собственные заботы и тревоги, и даже тронный зал, который был для нее очень даже знакомым, таил в себе, казалось, невидимые опасности.

Какие тайны скрывались в полумраке, царившем высоко над ними? О чем шептались герои сцен из жизни императоров, изображенные на гобеленах, украшавших стены дворца? Что они знали такого, чего не знала она? Ямина почувствовала, что огромное пустое пространство над ней давит ей на голову и плечи. Ей показалось, что она находится на дне одного из огромных резервуаров, которые обеспечивали жителей города водой.

Поэтому вопрос Константина, который она не сразу расслышала, стал для нее своего рода рукой, резко опустившейся в глубину, чтобы спасти тонущую душу, и Ямина с радостью ухватилась за эту руку. Ее терзала мысль о том, что она знает кое-что такое, чего не знал Константин, и ее сердце обливалось кровью, когда она представляла, как станет рассказывать ему о случайно услышанном ею. В то же время Ямина осознавала, что если она умолчит об этом, то просто задохнется и умрет, – как происходит с человеком, проглотившим персиковую косточку.

Ямина сделала глубокий вдох, как будто долго находилась под водой и наконец-таки вынырнула на поверхность.

– Я сегодня кое-что услышала, Коста, – сказала она…

Мы начинаем подниматься над ними – девушкой и искалеченным юношей – и движемся в сторону царящего под потолком полумрака.

– Что-то из этого наверняка является правдой, а что-то вполне может быть и вымыслом, – говорит она, – но это все, что мне известно…

Мы поднимаемся все выше и выше и уже не слышим ее слов. Ямина и Константин кажутся нам маленькими и продолжают уменьшаться в размерах. Высота и расстояние делают их похожими на детей, которые очень уязвимы без защиты со стороны взрослых.

Ямина, рассказывая, продолжает толкать вперед затейливое устройство, состоящее из колес и цепей. Ноги Константина, как и прежде, продолжают то подниматься, то опускаться, и со стороны кажется, что он часть какой-то игрушки.