Страсть исчезла у Джона Гранта так бесследно, как будто она никогда и не возникала. Вместо стремления прижаться к этой женщине и войти в нее он почувствовал желание отодвинуться от нее подальше, что он и сделал. Они были теперь уже не такими, как раньше. По крайней мере она стала для него совсем другой. И он знал, что вскоре его показное равнодушие изменит все и для нее тоже.

Он лежал на спине с открытыми глазами, рассматривая эту маленькую комнату. Несколько минут назад – и несколько часов до этого – его разум был занят только мыслями о том, как бы найти себе женщину. Он нашел ее и стал домогаться ее с тем рвением, с которым его научили воевать. На какое-то время важным стало только то, что имело отношение к ней. Теперь же, несмотря на то что его кожа все еще была влажной от ее пота, мысли Джона Гранта были направлены на что угодно, кроме нее.

Его оружие находилось рядом с постелью – вместе с его одеждой и кошельком. Он потянулся левой рукой к дощатому полу и, нащупав маленький кожаный мешочек, перетянутый бечевкой, взвесил его на руке и с удовольствием отметил, что монет в нем еще немало. Умелым и опытным наемникам платили хорошо, и последние пару лет деньги к нему и Бадру Хасану текли рекой.

Стены комнаты были грубо оштукатурены и побелены. Здесь, кроме кровати, имелась и другая мебель. У стены стояли два стула с сиденьями из грубой материи, украшенной вышивкой. Значительную часть помещения занимал стол, который когда-то был очень даже добротным, но это было много лет – и трапез – назад. Джон Грант подумал, что такой стол лучше бы подошел для таверны, находящейся этажом ниже.

А вот кровать, на которой они лежали, несомненно, была удобной: набитый перьями матрас оказался таким же приятно пухлым, как и женщина, лежащая сейчас рядом с ним, Джоном Грантом. Лунное сияние, с трудом проникавшее в комнату через сводчатое окно, вкупе с огнем, горевшим в очаге, расположенном в углу, освещали небольшое помещение. Возле очага лежала стопка дров, и он собрался было встать и подбросить одно или два полена в затухающий огонь, но затем решил не делать ничего, что могло быть воспринято как желание остаться здесь подольше.

Джон украдкой покосился на объект своей быстротечной страсти. В течение нескольких минут эта женщина лежала, тяжело дыша, в такой позе, в которой он ее оставил, – с вытянутыми вдоль тела руками и широко разведенными ногами. Ее колени были приподняты на несколько дюймов над матрасом, и без его тела, лежащего на ней, она казалась чем-то неполным и даже нелепым. А еще создавалось впечатление, что их танец уже закончился, но она не обращала внимания на то, что партнер отстранился и отошел в сторону. Сама их интимная близость – или, по крайней мере, необходимость в ней, которая привела его в эту комнату, – теперь вызывала у Джона противоречивые чувства и заставляла задуматься. Ее груди, так сильно привлекавшие его всего лишь несколько минут назад, теперь вызывали у него неприятие: они как бы сдулись и расползлись каждая к своей подмышке. Тем не менее эта женщина все равно была красивой и еще достаточно молодой, чтобы вести себя с некоторым гонором.

Его внимание, однако, привлекла при их первой встрече прежде всего ее улыбка, с которой она сновала между столами таверны, расположенной под комнатой, где они сейчас лежали. Женщина с присущей ей сноровкой разносила бокалы с вином и кружки с пивом и весело обменивалась шуточками с посетителями. Она была хорошо сложена и имела весьма соблазнительные округлые формы и длинные ноги, а симпатичное личико делало ее вдвойне привлекательной – это все равно как если бы у добротного дома имелся в придачу полный плодовых деревьев сад.

Ему было жаль – жаль и ее, и, может быть, самого себя. То, что он так сильно возжелал ее, теперь казалось ему невероятным. Она, захихикав, свела ноги вместе и потянулась за покрывалом, чтобы накинуть его на их голые тела. Почувствовав неожиданно возникшее охлаждение, она, похоже, решила попытаться сохранить хоть сколько-то тепла. Джон Грант ничего не сказал, но, когда она прильнула к нему и положила свою голову с растрепавшимися волосами ему на грудь, он обхватил ее рукой за плечи. Она нравилась ему раньше – и она нравилась ему сейчас. Все еще нравилась. И Джону Гранту не хотелось оскорблять ее чувства, но необходимость в интимной близости уже прошла.

– Что тут можно хорошего поесть? – спросил он у нее там, в таверне.

Его голод усиливался еще и тем, что он выпил свою дневную норму крепкого красного вина на голодный желудок. Она уже начала поворачиваться к нему спиной, когда эти слова слетели с его губ. В тот момент он таращился на ее колыхающиеся бедра и ягодицы, и она замерла, а потом повернулась к нему лицом. Она вообще-то уже обратила на него внимание, а потому знала, что увидит, когда будет отвечать на его вопрос. «Хорошенький» – именно это слово пришло ей на ум, когда она впервые увидела его, и именно это слово вертелось у нее на языке, когда она обдумывала свой ответ.

– Здесь все хорошее, – сказала она, держа руку на округлом бедре. – Все, что ты пожелаешь. И всего полно.

Она снова отвернулась и стала обходить потертые столы, за которыми сидели многочисленные посетители.

«Хорошенький», – опять подумала она и криво усмехнулась.

Она была не первой, кому приходило в голову это слово при виде Джона Гранта. Оно приходило в голову и женщинам, и мужчинам. Некоторые девушки и женщины считали его внешность женоподобной и быстренько переключались на поиски кого-то более похожего на мужчину. Те, кто одобрительно относился к его внешности – внешности, которая отражала и в чем-то дополняла их собственную привлекательность, – часто чувствовали, что никак не могут им насытиться (хотя он насыщался ими довольно быстро).

Бадр Хасан шлепнул под столом своей огромной ладонью по ляжке Джона Гранта и затем сдавил ее пальцами чуть выше колена – сдавил так, что нога молодого человека, вздрогнув, резко выпрямилась. Его колено при этом так сильно стукнуло по столешнице снизу, что только что наполненный стакан опрокинулся. Все его содержимое пролилось Джону Гранту на ноги, тут же пропитав его штаны до кожи. Джон Грант охнул и недовольно поморщился. Пустой стакан шлепнулся на пол и разбился.

Услышав звон, женщина обернулась и вновь увидела это хорошенькое лицо. Джон Грант, глядя в ее широко раскрытые глаза, покачал головой и поднял руки в знак того, что извиняется. Ей, похоже, хотелось улыбнуться ему, но вместо этого она бросила на него сердитый взгляд и направилась к их столу.

Джон Грант пристально посмотрел на Бадра, но тот уже вроде бы увлекся разговором с каким-то человеком, сидящим справа от него. Женщина подошла к Джону Гранту, и он невольно обратил внимание на исходящий от нее запах – довольно резкий, с сильным привкусом соли. Да, от нее пахло солью, и она показалась ему морским бризом, который привлекает и завораживает. Джон Грант почувствовал, что между его ног, несмотря на пролитое холодное вино, возникло напряжение. Он украдкой посмотрел вниз и незаметно прикрыл ладонями место, где его штаны приподнялись, в надежде, что она ничего не увидит.

– Не страшно, – игриво произнесла женщина.

Бадр расхохотался, поняв шутку еще до того, как ее смысл дошел до Джона Гранта. Юноше захотелось ее, причем захотелось очень сильно. Его привлекало в ней все – и плавные очертания фигуры, и резкий запах, и кривая усмешка на хорошеньком личике…

Время текло час за часом, и ими было выпито немало крепких напитков. Джон Грант и эта женщина стали обмениваться откровенными томными взглядами. Они как бы невзначай касались друг друга, когда оказывались рядом, протискиваясь между столами, и в течение всего долгого вечера он снова и снова брал у нее вино. А затем взял и ее саму.

Но это было уже позади. Теперь кончики его пальцев слегка касались ее груди, и он, глядя на эту грудь, видел темные, цвета баклажана, растяжки, расходящиеся веером от соска. Она положила одну ногу на него, и он впервые почувствовал, как колются вставшие дыбом волоски на ее голенях. Возможно, она с должным вниманием относилась к своей внешности, но после того, как их соитие закончилось, недостатки ее облика стали для него более заметными, а потому отвлекали его внимание, которое раньше было всецело обращено на ее пышные формы и на то, как вздымалась и опускалась ее грудь, когда она смеялась.

Теперь ему казалось, что ее кожа вовсе не пахнет морем, а просто путом – пахнет так сейчас и пахла так раньше. Когда он прижимался лицом к ее шее и терся своим телом о ее тело, ее кудри, выглядевшие такими привлекательными в освещенной свечами таверне и так сильно дурманящие его, пахли вообще-то жиром, на котором готовят еду. Когда она прерывисто дышала, прильнув лицом к его груди, у нее изо рта пахло плохим вином…

Она тихо захихикала, выказывая свое удовольствие, и его тело невольно напряглось в ответ на ее раскованность по отношению к нему, почти незнакомому ей человеку.

– Быстро… но не слишком быстро, – прошептала она и снова захихикала.

Это было правдой, и он это знал. Джон Грант едва не покраснел, но тотчас утешился второй частью ее реплики и нежностью, которая чувствовалась в ее хихиканье и свидетельствовала о том, что интимная близость с ним была ей приятна.

И хотя теперь она была уже прошедшим эпизодом его жизни, о котором он будет вспоминать лишь изредка, ему все еще было не все равно, что она про него думает. Вопреки своему намерению вести себя сдержанно, он покрепче обнял ее за плечи и прижался лицом к ее макушке. «Всего лишь женщина… Да, просто женщина», – подумал он и поцеловал ее кудри.

Осознав, что его губы только что пошевелились, он на мгновение задумался, а не произнес ли он эти слова вслух. Но настроение женщины не изменилось, и он успокоился. Джон Грант всегда переживал по поводу того, что все эти женщины и девушки о нем думают, но не настолько сильно, чтобы спросить их об этом или побыть подольше рядом с какой-нибудь из них. Он решил, что уйдет, как только она заснет или как только погаснет огонь, – что произойдет быстрее.

Ему вдруг вспомнилась мать. Память о ней была для него словно преданная собака, которая всегда находилась рядом. А еще ему вспомнились ее могила, цветы утесника, стрела и Ангус Армстронг. С момента смерти его матери прошли уже годы, но этот искусный лучник про них, похоже, не забыл. Джон Грант уже превратился из мальчика в мужчину, а Бадр Хасан учил и опекал его как мог, однако ни время, ни расстояние, ни что-либо другое не могли заставить их врага успокоиться.

Женщина задремала, и ее сознание теперь плыло, как лодка-плоскодонка, отвязавшаяся от пристани. Джон Грант слушал ее дыхание, глубокое и спокойное, и ему хотелось плюнуть на все и тоже уснуть.

Однако ему не давали покоя мысли об Ангусе Армстронге. Джон Грант мысленно представлял его себе таким, каким он был в ту ночь, и молился Богу, чтобы побыстрее настал день, когда он лично выпустит кишки этому меткому лучнику.

Он уже не раз удивлялся тому, какой далекой была его нынешняя жизнь от той жизни, на которую он когда-то рассчитывал. Он был похож на семя, упавшее с какого-то высокого дерева и унесенное ветром далеко прочь. Бросив взгляд на спящую женщину, он затем перевел его на балки комнаты, которая находилась над таверной в стране, абсолютно не похожей на его родину, и с грустью покачал головой, словно не веря самому себе.

Он был сыном фермера и лишь совсем недавно превратился из подростка в мужчину. Ему изначально было суждено вести нелегкую, но спокойную жизнь земледельца. Он посмотрел на свои руки, растопырил пальцы и подумал, что его коже уже следовало бы огрубеть и потемнеть от земледельческого труда, то есть стать такой, какая была на руках, которые когда-то ухаживали за ним и ласкали его.

Джон Грант стал рассматривать свои ногти, неровные и короткие, и вспомнил, как выглядели упрямые полумесяцы ногтей на других пальцах, которые ласково гладили его спутавшиеся волосы и счищали остатки еды, размазавшейся и засохшей у него на щеках.

Он вспомнил нежное прикосновение ладони, руководимой совсем иной любовью, – той, которой он был лишен вот уже много лет. Он попытался вспомнить прикосновение, которое когда-то казалось ему даже более знакомым, чем его собственное, и на несколько мгновений ему до боли захотелось, чтобы эти измученные тяжелой работой руки дотронулись до него еще раз, взъерошили его волосы или легли на плечи, предвещая материнский поцелуй.

Когда-то ему казалось невообразимым удалиться от материнского дома на расстояние в час ходьбы. И вот он стал воином, его руки обагрены кровью, а тот дом и та темная могила, в которой покоятся кости Джесси, находятся за полмира отсюда.

Вместо того чтобы выращивать зерно и разводить скот, то есть заниматься тем, на чем основана жизнь людей, он стал нести смерть. Как и у Бадра, его оружием были меч и нож, и эти двое мужчин зарабатывали себе на жизнь тем, что отправляли на тот свет души своих противников, участвуя в войнах, которые затевали не они сами. Они были наемниками – наемными убийцами, ставшими мастерами в этом деле. Несмотря на юный возраст, Джон Грант обладал рано развившимися у него способностями воина, восхищавшими не только его наставника, но и многих других людей.

Эта ночь, в которой главными стали красное вино и доступная женщина, была всего лишь небольшой передышкой на пути к еще одной авантюре. Уже совсем скоро их единственная забота будет состоять в том, чтобы уцелеть и заработать побольше денег. Они не имели собственного дома, ибо все время перемещались по окровавленному лицу континента, участвуя в разных вооруженных конфликтах, вспыхивающих с завидным постоянством то тут, то там.

Скоро они окажутся рядом с воинами-христианами в войске венгерского полководца Яноша Хуньяди. Великий замысел Хуньяди, на который им двоим вообще-то было наплевать, заключался в том, чтобы нанести поражение османскому султану Мураду II. Ну что ж, пусть повезет этому полководцу, если его замысел и в самом деле можно будет реализовать, а они при любом результате этой затеи наполнят свои кошельки серебром и золотом.

У Джона Гранта, наверное, возникало желание оплакивать одну непрожитую жизнь и другую, прерванную, но его глаза оставались сухими, как будто их высушивал дым, поднимающийся от костра в полевом лагере.