Джон Грант осознал, чему суждено произойти, как только его глаза встретились с глазами этой красивой незнакомки. Вокруг была толкотня, люди сновали туда-сюда, но что-то в выражении лица этой девушки заставило его взгляд остановиться именно на нем и сразу все понять. Между ними тут же возникла невидимая связь – взаимопонимание, достигнутое за одно мгновение.

Сердце Джона, и так уже бьющееся ускоренно от охватившего его предвкушения, заколотилось еще сильнее. Хотя их разделяла толпа, они оба почти перестали замечать всех остальных людей, находившихся на рыночной площади. Большинство из них уже разделились на пары (пусть они танцуют свои собственные танцы). Те, кто остался в одиночестве, теперь скучали и, усевшись где-нибудь в сторонке, никого теперь не интересовали.

Джону Гранту показалось, что они идут вместе по глубокой воде: движения были медленными, звуки, похожие на какое-то странное эхо, – приглушенными и доносившимися как бы издалека. Приближающееся к нему лицо всецело завладело его вниманием: угловатые линии, смягченные и приукрашенные темными миндалевидными глазами. В них было полно света и жизни, но также чего-то тяжелого и эгоистичного. Возможно, жестокости. Такие лица и глаза нравились Джону Гранту больше всего, и на его пути их встречалось не так уж мало.

Мгновение за мгновением, шаг за шагом – и они, повинуясь ритму танца, постепенно приближались друг к другу. Он смотрел только на нее, а она – только на него.

Бадр Хасан мог только наблюдать за процессом ухаживания, происходящим у него на глазах. В какой-то степени его впечатляла ловкость Джона Гранта, но он все же относился к такого рода качеству неодобрительно, причем его негативное отношение усиливалось по мере того, как текли годы. Он вырастил Джона Гранта как собственного сына и, как любой хороший отец, радовался успехам своего питомца. А еще, по правде говоря, он удивлялся тому, как Джон Грант быстро взрослеет. Но если раньше Бадр радовался и поражался, наблюдая за ним, то теперь все чаще сомневался в том, хорошо ли это. Когда-то он решил сделать из Джона Гранта воина и добился в этом немалых успехов. Однако Джон Грант, став воином, стал еще и наемным убийцей, а это уже совсем другое дело. Мавр хотя и не очень-то радел за спасение чьих-либо душ, но все же задавался вопросом, а осталось ли в Джоне Гранте хоть что-то от того подростка, каким он угодил в руки к нему, Бадру.

Мальчик, которого он когда-то встретил, был очень чувствительным по отношению ко всем приливам и течениям в океане жизни. Но шли годы, и в сердце этого подростка появилась пустота – такая, как будто его сердце порвали, причем уже давно.

На тех, кто встречал этого мальчика – а затем уже юношу, – большое впечатление производило присущее ему обаяние. Мужчины завидовали его таланту по части общения с женщинами, а женщины замечали в нем нечто большее, ценили что-то еще. Однако при всей нежности, которую вроде бы излучали глаза Джона Гранта, в них чувствовалась пустота. Самые сообразительные догадывались, что с ним что-то не так. Для самых лучших из них, самых добрых, – все было понятно. Если он раскрывал перед кем-нибудь свою душу, то она оказывалась похожей на комнату, которая выглядела странной не из-за того, что в ней имелось, а из-за того, чего в ней не хватало.

Комната эта поначалу могла показаться уютной, но заглянувший в нее гость быстро понимал, что на самом деле это обманчивое впечатление. Там и сям на стенах пестрели отметины, оставшиеся от содранных обоев. Предметы мебели имелись не в полном комплекте, а окна были не со всеми стеклами – вместо отсутствующих стекол были вставлены покрашенные дощечки. В общем, много чего не хватало, а поэтому общий вид был не очень-то приятным.

Кое-что Джон Грант утратил еще тогда, когда был совсем юным. В комнате имелся очаг, но в нем не было огня. Там стояли свечи в подсвечниках, но они не горели, а потому от них не исходил ободряющий свет. С того момента, как его мать ушла из его жизни – ушла навсегда, – Джон Грант подсознательно пытался найти ее, но не находил.

Этот мальчик, рано потерявший мать и со временем ставший мужчиной, до сих пор страдал от утраты самого близкого человека.

Бадру тоже было неприятно вспоминать о кончине Джесси Грант, но он в большей степени переживал не за себя, а за этого парня. Впрочем, выработавшаяся у Джона Гранта черствость кое в чем принесла ему пользу. Точнее, она принесла пользу им обоим.

Джон Грант по-прежнему обладал удивительной способностью чувствовать присутствие людей за пределами своего поля зрения. Бадр поначалу опасался, сможет ли мальчик приспособиться к жизни, в которой будут фигурировать не только он, его мать и их дом. Однако в условиях отсутствия матери сердце мальчика стало холодным как сталь, а вокруг него образовалась прочная защитная оболочка.

Не умея делать ничего другого, кроме как сражаться, Медведь сделал из своего подопечного юнца воина – такого, каким был он сам. Поскольку ни он, ни Джон Грант не чувствовали привязанности к какому-либо знамени или какому-либо человеку – не считая, разумеется, их отношения друг к другу, – они сражались исключительно за деньги. Учитывая, что Бадр был искусным воином, а Джон Грант стал воином экстраординарным, жизнь у них была довольно неплохой, хотя и нелегкой. Выигрывая в большинстве случаев и проигрывая лишь иногда, они извлекали из каждой своей авантюры деньги тем или иным способом. Однако в настоящее время сердце Бадра болело не из-за денег и репутации.

Будучи довольно сильно занятым собственными делами, он все же находил время, чтобы присматривать за своим подопечным. И когда он мог понаблюдать за действиями Джона Гранта, его неизменно восхищали изящество и эффективность этих действий…

Расстояние между Джоном Грантом и новым объектом его внимания сокращалось, и Бадр в конце концов отвел взгляд в сторону – отчасти для того, чтобы не мешать этим двоим, а отчасти руководствуясь необходимостью направить свое внимание туда, где в нем было гораздо больше потребности.

Прекрасное лицо девушки открыто выражало ее намерения. Мягкие волнообразные движения обещали много – может быть, даже слишком много. Прием Джона Гранта был всегда одним и тем же и всегда срабатывал. Он напустил на себя беззащитный вид – эдакий мужчина с распахнутым сердцем. Любой сторонний наблюдатель сказал бы, что он очень уязвим. Выражение его юношеского лица было таким же открытым, как и его объятия.

Они оба ощущали потребность – настоятельную потребность сблизиться, – но Джон Грант неожиданно остановился и замер. Можно было только догадываться, от чего вдруг заблестели эти большие карие глаза, смотрящие на него, – от похоти или любви, – однако же заблестели они очень ярко.

Джон Грант чувствовал заряд жизненной силы приближающейся к нему девушки, чувствовал прикосновение ее взгляда к его лицу и открытой коже рук. Оценивая ее фигуру и читая в глазах ее намерения, он как будто решал, куда ему в первую очередь положить свои руки.

Наконец агония предвкушения закончилась и они посмотрели друг на друга раскованным – абсолютно раскованным – взглядом. Перестав изображать из себя статую и как бы ожив, Джон Грант неожиданно сделал шаг назад. Его партнерша тут же пришла в смятение и явно растерялась. Может, произошла какая-то ошибка, может, она чего-то не поняла и теперь ее ждут только стыд и замешательство?

И тут вдруг окружающая Джона Гранта умиротворенность сменилась шумом уже приближающегося к своему концу сражения. Сражение это переместилось с поля битвы в близлежащий город, на его улицы, улочки, переулки, в его дома и сюда, на многолюдную рыночную площадь. Мечи заплясали там, где имелось свободное место, однако в давке последних минут в ход пошли ножи, кулаки и даже зубы.

Керамбит представлял собой нож, имеющий форму, похожую на коготь тигра. Его клинок был изогнут так, что казался частью какой-то дуги. Его можно было спрятать где-нибудь в одежде или под ней, у самого тела, и внезапно достать, когда возникнет необходимость пустить кому-нибудь кровь. Его привезли из Азии, где было хорошо известно о повадках и приемах тигра. Указательный палец руки засовывался в отверстие в конце рукояти, а все остальные пальцы крепко сжимали эту рукоять. В схватках такой нож использовался в том случае, когда два тела оказывались друг от друга на расстоянии вытянутой руки. Удары наносились чаще всего снизу вверх, но таким резким движением, каким наносит удар лапой кошка.

Джон Грант, прикончив очередного противника, сцепился со следующим. Его левая рука, держащая грозный клинок, оказалась зажатой как раз между ними, однако ему не понадобилось делать большого усилия, чтобы высвободить ее. Острое легкое лезвие разрезало одежду, кожу и мышцы. Лицо этого воина, симпатичное и блестящее от пота, находилось в этот момент вплотную к лицу Джона Гранта, и он почувствовал его горячую кожу и липкий пот. Джон Грант слегка отстранился, чтобы получше рассмотреть его, а затем отступил на шаг, резко поднял руку с ножом и, вонзив лезвие на глубину одного дюйма, резанул блестящим, как серебро, металлом по открытой коже шеи. Острая боль от укола ножом в живот заставила воина откинуть голову назад, а потому кожа на его шее оказалась туго натянутой, и резать ее было легко. Он не смог даже вскрикнуть, и темно-красная кровь хлынула из длинного – от уха до уха – пореза, который постепенно увеличивался.

Бадр с помощью кривой сабли расправился со своим противником, и, когда безжизненное тело рухнуло на вымощенную булыжником площадь, он успел бросить еще один взгляд на более элегантное проявление воинского мастерства. Неподалеку от него, посреди ужасов ожесточенной рукопашной схватки, в которой терпящие поражение христиане изо всех сил пытались сдержать наседающих врагов-мусульман, он увидел последние моменты одновременно и жестокого, и красивого действа.

Джон Грант отступил на шаг от своего противника и – как потом был готов поклясться Бадр – слегка поклонился ему. Да, его голова и в самом деле наклонилась вперед на дюйм или два, когда уже умирающий воин упал на колени, а затем плюхнулся на бок. Удовлетворенный, но еще не пресытившийся, Джон Грант повернулся и стал искать взглядом кого-нибудь еще. Бадр закрыл глаза.

Когда он открыл их снова, он увидел, что Джон Грант бежит к нему.

– Здесь нам больше делать нечего! – крикнул юноша, подбегая к своему старшему другу. – Сегодня удача на их стороне. Нам сейчас лучше всего убраться отсюда.

Бадр хлопнул юношу по плечу и притянул к своей груди. Обняв его по-отцовски, он увлек Джона Гранта за собой в какой-то переулок, ведущий прочь от площади. Джон Грант не заметил, что на глазах у мавра выступили слезы.

– Ты прав, – согласился Бадр и потер рукой лицо. – Эти османы на подъеме, скажу я тебе. Хуньяди и его венгры выкладывались полностью, и не один раз, но все без толку. Мусульмане Мурада уж очень прыткие. К тому же их слишком много. Благодаря их амбициям мы могли бы стать богатыми. Я полагаю, парень, что пришло время переметнуться на другую сторону.

Джон Грант засмеялся горьким смехом, пока они бежали, перепрыгивая через трупы и проскакивая через разломанные двери и дыры в остатках сооруженных кое-как баррикад.

– Бог… Аллах… Какое значение имеет то или иное имя для таких людей, как мы? – сказал он.