Глава 15
Лето

С наступлением лета в Южном полушарии морские птицы стали стаями слетаться на скалы Порт-Росса на северной оконечности острова Окленд, вступая друг с другом в ссоры за лучшие места для устройства гнезд. Роберт Холдинг проводил многие часы в наблюдении за ними, увлеченный их конкурентной борьбой за территорию и тем, как высоко они взлетали с крабами и моллюсками, а потом бросали их вниз, чтобы разбить раковины.

Глядя, как птицы, паря, прилетают из-за моря, он питал возрожденные надежды на спасение и задумчиво смотрел на маленький остров, который носит имя Роуз, но Холдинг окрестил его Кроличьим, по ту сторону пролива шириной в пятьсот ярдов. Так как он был ближе к открытому морю, на нем было бы лучше караулить проходящее судно. Там, вдали, на камнях, он заметил тюленей, значит, у них не будет недостатка в пище, если туда перенести лагерь. Препятствием был пролив, который нужно было как-то пересечь.

Решить эту проблему он собирался, соорудив лодку, каркас которой планировал сплести из прутьев и обтянуть шкурами. Однако задача эта была слишком сложна, чтобы управиться с ней в одиночку, поэтому он обратился к остальным. К его радости, Далгарно и Смит выслушали его предложение с необычайным вниманием.

«Мы всегда очень бережно обращались с тюленьими шкурами, которые сушили, растянув их, и использовали для многих целей, но преимущественно для изготовления обуви», – сообщает Эндрю Смит.

Соответственно, у них имелся некоторый запас, и шкуры самцов они сочли наиболее подходящими для лодки, так как они были самыми прочными. Отобрав несколько штук, троица принялась за поиски подходящих прутьев, которые были найдены в двух милях от лагеря Далгарно и Смита.

«Это расстояние мы проходили каждые утро и вечер», – продолжает Смит.

Пока Смит и Далгарно рубили и обрезали ветки, Холдинг экспериментировал с плетением, в итоге изготовив каркас, который, по его свидетельству, равнялся приблизительно восьми футам в длину, трем футам в ширину и около шестнадцати дюймов в глубину.

«Коракл получился остроконечным с обоих концов, а днище и борта были сделаны на манер корзины, – позже написал Смит. – Для того чтобы обтянуть плетеную основу, понадобилось пять шкур, сшитых полосками, отрезанными от них же. Мы раскроили шкуры по форме каркаса, затем туго обтянули ими лодку, привязав их к бортам».

Нужно сказать, что плетение рамы оказалось делом достаточно несложным, однако над привязыванием шкур к деревянной конструкции мужчинам пришлось попотеть из-за отсутствия нужных инструментов, но все же им удалось проткнуть в них отверстия с помощью шила, сделанного из щепки твердой древесины. Дело пошло бы намного быстрее, если бы они догадались распаривать шкуры, чтобы их легче было натягивать, но Холдинг в оправдание своих помощников и самого себя отмечает, что ни у кого из них не было опыта в подобных делах.

Пятого ноября они закончили работу и торжественно спустили лодку на воду. Транспортное средство вмещало в себя только одного человека, и Холдингу, как рядовому матросу, поручили испытать его ходовые качества, отталкиваясь от дна шестом. Он очень быстро убедился, что они были ужасны. Мало того что лодка протекала, как корзина, коей она и являлась, так и тюленьи шкуры, размокая, становились настолько тяжелыми, что она делалась практически неуправляемой.

Так или иначе, но вернулся Холдинг с тремя лобстерами, которых подхватил с поверхности воды, где они охотились. Он видел их во множестве ползающими на дне, но лодка была слишком неустойчивой, чтобы, нагнувшись через борт, их доставать. Посему он сделал длинный крюк из проволоки от забора и на следующий день, когда вновь отправился в плавание, взял его с собой. Приспособление оказалось настолько удачным, что он наловил четыре дюжины всего за два часа охоты. К сожалению, его радость была быстротечной, потому что через пару дней лобстеры исчезли. Как и у блюдечек ранее, их сезон размножения завершился.

Вместе с тем существенно снизилась численность морских львов, так как самцы удалились на старые лежбища к своим самкам, которые выползали из моря, чтобы производить на свет потомство. Помня об изобилии тюленей, которых он видел на Кроличьем острове, Холдинг решил переплыть пролив в пятьсот ярдов шириной «или умереть при попытке». Сделав пару весел и предупредив Далгарно и Смита, чтобы не ждали его раньше чем через несколько дней, он отправился в путь, прихватив с собой дубинку для выживания на новом месте.

Попытка и вправду едва не стоила Холдингу жизни, потому что, как он отмечает, «допустил одну ошибку» в определении отлива. Пока его все более намокающий коракл уносило в открытое море, у него сломалось весло. Когда он уже почти отчаялся, его тонущую лодку захватил водоворот и, повертев, выбросил в направлении берега. К этому времени Холдинг уже сидел по пояс в воде, но ему удалось вычерпать ее и выбраться с лодкой на берег.

Теперь с нее нужно было снять шкуры, высушить их и снова натянуть. Управившись с этим и сделав новое весло, Холдинг обошел на ней островок, причаливая тут и там к берегу, чтобы осмотреть местность. Остров составлял около мили в длину и полмили в ширину, к морю был обращен высокими утесами, отлого спускающимися в сторону бухты. В траве во множестве бегали кролики, а берега, по всей видимости, изобиловали тюленями.

Переночевав, Холдинг подкрался к детенышу морского льва и убил его, нанеся удар дубинкой.

«Бедный малютка, – прибавляет он. – Совестно было его убивать».

Кролики, поедающие сплошь всю траву, полностью уничтожили растения Stilbocarpa, но тем не менее Холдинг, вернувшийся с прибывающей водой прилива, сказал остальным, что, по его мнению, там лучше условия для лагеря, чем то место, где они жили до сих пор.

Трудность состояла в том, чтобы добраться туда всем троим, ведь протекающая шаткая лодка не могла взять на борт больше одного человека.

«Возникло предложение вернуться и разобрать деревянный дом, в котором мы жили, и попытаться построить из этого материала лодку получше», – позже вспоминал Смит.

Если верить словам Холдинга, то это предложение внес именно он. Втроем они отправились в Хардвик, а это значило, что Далгарно и Смиту предстояло увидеть труп Махони. От него к этому времени остались одни кости и истлевшая одежда, но они все же не смогли заставить себя даже прикоснуться к останкам, не говоря уже о том, чтобы похоронить его как положено. Они ходили вокруг него, отдирая от заброшенных стен древесину, которая могла еще сослужить службу.

Используя вместо молотка камни, мужчины выбивали ржавые гвозди и отрывали доски. Затем, когда Холдинг обрубил их теслом до нужной длины, они забрали с собой столько, сколько смогли унести. Вернувшись в свой лагерь, из этих досок они построили лодку в восемь футов длиной, тридцать дюймов шириной и двадцать четыре дюйма глубиной. На это потребовалось лишь около половины всего наличного материала, и, как позже пишет об этом Холдинг, он предложил этим двоим, которые прежде «никогда не обременяли себя работой», пойти на лодке в Хардвик, связать оставшиеся доски в плот и прицепом доставить его в лагерь.

Они отправились в путь с утра, и Холдинг провожал их взглядом, пока мужчины, завернув за мыс, не скрылись из виду. Он ожидал их возвращения засветло, но прошла ночь, и только ранним утром следующего дня они вернулись – без плота и лодки. На его вопрос, куда они дели доски, ему ответили, что плот застрял в водорослях и они, привязав, оставили его там. Однако когда он отправился на поиски плота, его уже унесло в море. «Ну а где лодка?» – спросил их Холдинг. – «На берегу», – ответили они. Холдинг сказал, что надеется, что они достаточно далеко оттащили ее от воды, и его заверили, что так оно и есть. Когда же он поспешил к тому месту, которое они указали, лодка тоже отсутствовала.

Согласно версии Смита, виноват был сильный ветер, «который гнал огромные волны на берег и смыл лодку к утру». Независимо от того, чья история была более правдивой, итог у них один: выжившей после кораблекрушения тройке пришлось строить новое плавсредство.

«Вторая попытка в целом оказалась весьма успешной, – пишет Смит. – На самом деле новая лодка вышла существенно лучше предыдущей, потому что в ходе постройки первой мы обрели определенный опыт».

Холдинг соглашается с такой оценкой, добавляя, что им повезло: в Хардвике еще было достаточно подходящих досок. В конце строительства он усилил нижнюю часть бортов поясом в две доски, чтобы придать конструкции больше прочности, и на этот раз позаботился о том, чтобы оснастить лодку хорошим крепким фалинем, сплетенным из полос нарезанных шкур.

«Думаю, тогда шел ноябрь или декабрь», – добавляет Эндрю Смит.

Обитатели Эпигуайтта с радостью наблюдали за улучшением погоды. К началу декабря чистое голубое небо стало вполне привычным зрелищем, правда, зима еще иногда возвращалась, хотя и ненадолго, без предупреждения – температура воздуха внезапно падала до нуля, а затем взмывала выше пятидесяти по Фаренгейту. Это странное явление Райналь относил на счет проплывающих мимо айсбергов. Оглядываясь на недавнее прошлое, Масгрейв отмечал, что, хотя зима и была очень холодной, с частыми туманами, все же она оказалась не настолько суровой, как он опасался.

Капитан, как и Райналь, выразил свою безмерную радость в связи с возвращением морских львов. В первую неделю месяца мужчины вышли на охоту и добыли четырех. «Мы видели еще более пятидесяти на расстоянии в полмили. Берега казались буквально заполоненными ими», – записал он.

Однако удручало то, что корабль до сих пор так и не появился. О чем думали Сарпи и дядя Масгрейва? Наверняка они поставили колониальную администрацию в известность о том, что «Графтон» не вернулся, ведь они должны были сделать это не позднее, чем через пять месяцев после их отплытия. С каждой прошедшей неделей становилось все более очевидно, что они не потрудились выполнить даже этот минимальный долг, «так как правительство Нового Южного Уэльса в подобных вопросах никогда не медлит». Они с Райналем взбирались на вершину горы, которую назвали «Могилой великана».

«Я думаю, нам было хорошо видно море на пятьдесят миль вокруг, но ни единый парус так и не предстал перед нашими жаждущими взорами».

Тогда они взошли на другую гору, еще дальше к северу, откуда стали разглядывать северо-восточное побережье, снова отмечая коварные рифы, коими изобиловало море в полосе не меньше десяти миль от берега.

«Надеюсь, ни один корабль не станет искать нас в тех местах», – с тревогой записал Масгрейв.

Право же, то была бы злая шутка судьбы, если б пришедший им на помощь корабль сам потерпел крушение. В конце концов они с Райналем оставили наблюдение и вернулись в Эпигуайтт, но прежде разожгли костер на обращенном к дому склоне горы. «Было очень сухо, и огонь, горевший всю ночь, был бы хорошо виден каждому, кто оказался бы недалеко от острова». Но дни тянулись один за другим, а помощь так и не появлялась, и отчаяние начало одолевать Масгрейва с новой силой.

«Иногда его состояние ухудшалось настолько, что он терял связь с действительностью и принимал совершенно безумные решения», – вспоминает Райналь.

Капитан вновь вызвался в одиночку в шлюпке отправиться в Новую Зеландию. Когда Райналь ему возразил, что это не только лишит остальных плавсредства, без которого им не выжить, но и равносильно гарантированному самоубийству, Масгрейв воскликнул:

«Какое это имеет значение, если мы все равно обречены здесь погибнуть?! Лучше сразу положить конец нашим страданиям. Зачем такая жизнь? Что толку от жизни в таких обстоятельствах?»

Райналь мог бы подбодрить его, заметив, что их обстоятельства невероятно комфортны в сравнении с тем, что им пришлось пережить, и что под руководством Масгрейва они многого достигли. Вместо этого он с присущим ему непоколебимым оптимизмом выразил уверенность, что корабль за ними выслан. По всей вероятности, он вынужденно зашел в какой-нибудь порт, возможно, в Новой Зеландии, так что «нет нужды предаваться унынию. Это всего лишь задержка на считаные дни, самое большее на недели».

Как всегда, лекарством от депрессии для членов экипажа «Графтона» была тяжелая работа, забирающая все свободное время отшельников. Как отмечает Райналь, активная деятельность уже не раз спасала их. Масгрейв занял себя обустройством наблюдательного пункта, тратя на это намного больше сил, чем было необходимо, чтобы отвлечь себя от мрачных мыслей и предчувствий. «Судя по тем усилиям, что я к этому прикладываю, – прибавляет он горько, – можно подумать, что мы собираемся провести здесь остаток нашей жизни, хотя, возможно, так и случится. Но если я буду жив и здоров, еще на год я здесь не останусь, даже если придется плыть отсюда на лодке и утонуть, как крысе».

Райналь также был загружен работой. Наконец кожи, вымачиваемые в его дубильном растворе, были готовы к дальнейшему использованию, что вызвало всеобщую радость. Они носили вырезанные из дерева башмаки, в которых было опасно ходить по прибрежным камням, но это было лучше, чем сшитые из невыделанной кожи мокасины. Последние ужасно воняли, напитывались влагой и разваливались на куски, сгнивая прямо на ногах.

Замоченные шкуры стали красными, жесткими и морщинистыми. Вынув их и частично просушив, обитатели Эпигуайтта растянули шкуры на внутренних стенах своего жилища, где тепло от печи завершило их сушку.

«Через несколько дней они были сухими, а самые глубокие морщины разгладились, – пишет Райналь. – В итоге мы получили превосходную кожу».

Однако для того, чтобы сшить из них обувь, ему нужны были инструменты сапожника. Два шила разных размеров он сделал из игл для шитья парусов, тонкой и толстой, вставленных в рукоятки из твердой древесины раты. Затем общими усилиями было изготовлено множество деревянных гвоздей. Райналь нашел доску из норвежской пихты, которую порубил на короткие куски около дюйма в длину и отдал Алику, и тот расколол их на щепки наподобие спичек толщиной примерно в десятую долю дюйма. Затем остальные матросы завершили изготовление гвоздей, сделав на одном их конце четырехгранное острие.

Очередной непростой задачей, которую предстояло решить, было изготовление сапожной нити. Райналь отправился к останкам шхуны и наскоблил из швов обшивки некоторое количество твердой смолы, а потом, вернувшись домой, разогрел ее и смешал с жиром морских львов. Взяв длинные нити из распущенной старой парусины, он ссучил их вместе с волосом из грив морских львов, после чего окунул в приготовленный вар, получив в результате крепкую жесткую нить, удовлетворяющую его требованиям. Затем он выстругал сапожные колодки, правда далеко не с первой попытки, так как древесина, с которой он работал, легко раскалывалась. В конце концов Райналю удалось изготовить пару штук, и он решил, что добился успеха. Впрочем, как позже признался француз, дальнейшая практика показала, что он ошибался.

Итак, имея колодки, он приступил к изготовлению обуви.

«Потратив неделю тяжелого труда, я произвел пару. Возможно, ученик сельского сапожника смог бы убедить пахаря принять такую обувь, чтобы ходить по взрытой земле», – отмечает он скромно.

Так или иначе, но результатами своих трудов он остался доволен, но лишь до тех пор, пока не попытался вытащить из башмаков деревянные колодки. Мало того что он вогнал множество гвоздей в саму колодку, так еще и башмак сидел на ней так плотно, а его голенище было настолько узким, что, казалось, отделить одно от другого не представлялось никакой возможности.

В итоге Райналь все же вытащил колодки, разорвав при этом верх башмаков, что существенно их подпортило. Несомненно, ему необходимо было найти иной способ изготовления. Разрезав каждую колодку поперек на две части, переднюю и заднюю, он проблему решил, но оба куска так сильно смещались относительно друг друга, что было трудно обтягивать их кожей. В конце концов его осенила мысль соединить их клином, который надежно удерживал бы их вместе во время работы, но мог быть вынут с помощью нитки, пропущенной сквозь отверстие, и колодка распалась бы на две части, чтобы их легко можно было вытащить из готового башмака.

В конечном счете Райналь добился значительного успеха. Изготовив превосходную обувь для себя, он сшил пару для капитана Масгрейва, который с благодарностью записал в своем журнале, что мистер Райналь «оказался умелым обувщиком, хотя прежде этим делом не занимался». Вскоре все пятеро были обуты: матросы обучились сапожному ремеслу у Райналя.

«Я, разумеется, отдаю себе отчет в том, что наши chaussures не имели бы успеха среди изящных изделий лучших парижских мастеров, – пишет француз, – но изящество не было целью, которую мы стремились достичь. Поставленная задача защитить наши ноги от сырости, холода и бездорожья была полностью решена».