Глава 14
Равноденствие

«Воскресенье, 14 августа 1864 года, – пишет Масгрейв. – С прошлого воскресенья стоит погода, которую мы называем «очень хорошей», то есть штормов нет. В остальном погода весьма переменчивая, с частыми ливнями и снегопадами».

Пользуясь тем, что наступили погожие деньки, обитатели Эпигуайтта охотились на тюленей. Они добыли одного годовалого тюленя и двух самок, которые, как выяснилось после забоя, были беременны. Радостью для них стала встреча с Королем, который отсутствовал, как им показалось, целую вечность. Масгрейв надеялся, что это добрый знак, – возможно, вернутся все морские львы, ведь приближалась пора размножения.

Помимо этого он ощущал, по его словам, «беспокойство, как будто ежесекундно ожидал какого-то необыкновенного события», вероятно, по той причине, что близился девятимесячный срок с тех пор, как они покинули Сидней.

«Вчера я ходил на то место, откуда открывается хороший вид на гавань, и весь день просидел там на камне, ожидая появления корабля, – пишет он. – Сегодня утром исходил весь берег с теми же надеждами».

Впрочем, капитан понимал, что напрасно истязает себя.

«Нет оснований ожидать этого еще по меньшей мере два следующих месяца». Но он не мог ничего с собой поделать.

Решив, вероятно, для разнообразия увидеть в сложившихся обстоятельствах что-нибудь положительное, Масгрейв рассуждает о том, что отсутствие штормов, вообще-то, приятная перемена. В прошлое воскресенье он писал о нескольких яростных бурях с ураганным ветром такой силы, что волны хлестали через крышу дома.

«Если бы он не был так прочно и надежно построен, то неизбежно был бы повален ветром, а мы, претерпев кораблекрушение, стали бы еще и жертвами крушения дома», – замечает он с нетипичным для него сдержанным юмором.

На удивление Масгрейва, да и к радости тоже, разбитый «Графтон» перенес шторм почти без ущерба, оторвало только часть настила его палубы. Судно выдержало все зимние шторма, и даже последняя чудовищная буря не причинила ему особого вреда.

Видя, что корабль построен чрезвычайно прочно, Масгрейв подумал о том, чтобы перевалить его на другой борт и посмотреть на его дно в надежде, что «в конце концов можно будет еще что-нибудь с ним сделать». А может, даже вернуть его в рабочее состояние, чтобы добраться до Новой Зеландии.

Идея была чрезвычайно амбициозной. Чтобы перевернуть корабль, нужно было закрепить прочные цепи за остатки грот-мачты и найти пару мощных блоков, один из которых соединить с цепями, а другой надежно зафиксировать на берегу. На судоверфях для этой цели служит специальный, прочно закрепленный столб, но команде «Графтона» придется использовать в его роли крепко укорененное дерево на берегу. Трос, пропущенный через множество шкивов обоих блоков, концом будет пропущен через третий блок, поменьше, и закреплен на чем-то наподобие во́рота. Вращаясь, он будет наматывать на себя трос, постепенно его натягивая и переваливая «Графтон» на другой борт, – и это будет только начало, если окажется, что вообще есть смысл заниматься его ремонтом.

Это требовало от подчиненных Масгрейва многих усилий. Тем не менее, когда они с Райналем обсуждали предстоящее дело, француз выказал уверенность, что сможет смонтировать блоки и цепи, а остальные, узнав о возможности ремонта шхуны, чтобы дойти на ней до Новой Зеландии, проявили готовность приступить к нему безотлагательно. Первым делом нужно было убрать все камни на том участке дна, куда судно должно будет перевалиться, и это значило, что им придется дожидаться потепления. Однако мужчины настолько воодушевились, что, несмотря на внезапную перемену погоды, которая принесла обильный снегопад и метель, длившуюся восемнадцать часов подряд, едва дождались ее окончания, чтобы взяться за дело.

После нескольких дней работы по пояс в ледяной воде они расчистили дно от самых крупных камней там, куда должна была упасть шхуна. Следующий этап состоял в том, чтобы облегчить «Графтон», насколько это возможно. В каюте и трюме уже ничего не осталось, но предстояло вынуть весь балласт, блок за блоком, а между тем температура воздуха была на три градуса ниже точки замерзания. Управившись и с этим, они изо всех сил принялись откачивать воду из трюма, но задача оказалась невыполнимой, так как вода тут же снова быстро вливалась в трюм. То был очень скверный признак, но они продолжали, «не теряя упорства и присутствия духа», как отмечает Масгрейв с некоторым сомнением, поскольку уже начинал подозревать, что вселил в своих подчиненных ложную надежду.

В итоге, с большими трудностями перевернув шхуну на другой бок, они обнаружили, что их изрядные усилия были напрасны. Подтвердились самые худшие опасения Масгрейва. Открывшийся борт оказался буквально изрешечен пробоинами, а обшивка была полностью разворочена и изломана от ахтерштевня до грот-вант посередине корпуса. Починить ее не представлялось возможным, поэтому они вытравили трос, и шхуна перевалилась в свое первоначальное положение.

Пожалуй, признавал Масгрейв, он поступил неправильно, дав людям надежду, ведь ее крах их страшно расстроил. Что касается его самого, то это разочарование спровоцировало очередной приступ глубокой депрессии, которая усугублялась еще и тем, что наступил сентябрь, а значит, минуло уже восемь мучительных месяцев с тех пор, как они были выброшены на берег. «Как же медленно они тянулись и с какими душевными страданиями я их пережил, – признается Масгрейв, – описать это невозможно».

С приходом весеннего равноденствия погода стала хуже, чем когда-либо прежде. Ветер, снегопады, ливни были так сильны, что, по словам капитана, «лучше было не выходить за дверь без крайней необходимости». Впрочем, иногда нужда заставляла их вступать в борьбу с природной стихией, чтобы добыть себе пищу, и, если им удавалось убить тюленей, а это всегда были беременные самки, им приходилось нести мясо на себе, так как море было слишком неспокойным, чтобы выходить в лодке.

Затем, к ужасу всех пятерых, морские львы снова исчезли. Их не было в лесу, не стало их и на берегу, они не плавали в воде. Создавалось впечатление, что все они отправились на другие земли, чтобы там собираться и размножаться.

Мясо тюленей, которое они солили, сушили и коптили, теперь должно было бы их выручить, но, как раздраженно отмечает Масгрейв, его практически невозможно было есть. Когда был выбор между корневищами сахарника, которые ему уже надоели до отвращения, и копченым мясом, он выбирал коренья.

«Мы ослабли и плохо себя чувствуем, – констатирует Райналь, как никто другой горячо ненавидевший «неудобоваримое растение». – Наше положение становится все более и более критическим».

Особо переживал Масгрейв за своих подчиненных. Они никогда не жаловались, пишет он, хотя им «приходилось грести, сидя в лодке под дождем и ветром, с утра до ночи, и в итоге они получали так мало, что едва хватало для поддержания жизни».

В своем журнале 21 сентября, в среду, он пишет об особенно неудачной охоте, когда их положение было настолько бедственным, что им пришлось выйти в море, несмотря на то что небо предвещало близкий шторм. Налетевший ветер с дождем и градом застал их в восьми милях от Эпигуайтта, вынудив разбить лагерь на берегу.

К полуночи стало так холодно, что оставаться там было подобно самоубийству, поэтому они снова спустили лодку на воду «и вернулись домой около двух часов ночи во вторник, насквозь мокрые и чуть ли не до смерти замерзшие», не добыв ничего, что оправдало бы их лишения. В конце своей записи Масгрейв отмечает без комментариев: «Сегодня десятилетний юбилей моей женитьбы».

На этот раз он умолчал о своих горьких страданиях.

Двадцать пятого сентября погода несколько улучшилась.

«Сегодня ветер немного ослаб, поэтому мы воспользовались передышкой и вышли на лодке в море посмотреть, не попадутся ли нам в Западном проливе один-два морских льва», – пишет Райналь.

Однако пляжи, где в прошлом неизменно бывали морские львы, теперь были совершенно пусты. Когда они возвращались назад через бухту Карнли, Масгрейв поднял руку и прошептал, что слышал лай тюленя.

Пришвартовав лодку, они выбрались на берег и увидели старого секача, нареченного ими Королем, и с ним двух не менее пожилых жен. Столь же отважный, как и всегда, патриарх двинулся с воинственным рыком им навстречу, но положение отшельников было безысходным.

«Нам было больно убивать этих бедных животных, особенно старого льва, к которому мы всегда относились с уважением, но нас заставляла нужда – нависала угроза голода, мы не могли отступиться», – пишет Райналь.

Дубинки сделали свое смертоносное дело, и в считаные минуты три туши были погружены в лодку. И снова, таким образом, им удалось избежать голодной смерти.

Затем наступил октябрь.

«Наконец пришел месяц, которого мы так долго ждали (даст Бог, помощь придет еще до его окончания), – записал Масгрейв в своем журнале и снова немногословно прибавил: – Сегодня девять месяцев, как мы потерпели крушение».

Настало время появиться их спасителям, если Сарпи и дядя Масгрейва сдержат свое слово.

На другом конце острова Роберт Холдинг точно так же отчаянно ждал появления спасительного корабля. С наступлением весны погода стала приятнее, но от этого он только еще острее ощущал свое одиночество, чем раньше. Так в бесконечных ожиданиях паруса у него появилась привычка сидеть на скалах, устремив свой взгляд в океан.

Одинок он был как в силу сложившихся обстоятельств, так и по собственному желанию, поскольку его возвращение из Хардвика с вестью о смерти Махони получило неожиданные и малоприятные последствия. Хотя капитан Далгарно и Эндрю Смит должны были ожидать худшего, их потрясение, вызванное новостью, не шло ни в какое сравнение со сдержанной реакцией на предыдущие смерти – вероятно, это объяснялось тем, что погибший был, как и они, офицером. Кроме того, Далгарно, видимо, испытывал чувство вины, так как именно он оставил беднягу на произвол судьбы.

После того как Холдинг сообщил все подробности, атмосфера в лагере стала беспросветно подавленной. Разговоры Далгарно и Смита постоянно сводились к вопросу о том, кому суждено умереть следующим.

«Кого в следующий раз заберет смерть?» – риторически вопрошает Смит.

По ночам их беспокойный сон тревожили кошмары, дневные часы также были исполнены безысходности и мрачных предчувствий, потому что пищи стало меньше, чем до того: морские блюдечки, чей сезон откладки яиц завершился, исчезли с прибрежных камней.

Тогда и началось уединение Холдинга, поскольку, вместо того чтобы сообща искать иные источники пищи, мужчины начали конфликтовать. К примеру, Холдинг придумал новый способ ловли рыбы: привязав длинные куски тюленьих внутренностей к ногам, он по колено заходил в воду. Рыба хваталась за приманку, которая тянулась вслед за ним, пытаясь оторвать от нее кусок, и, пока она, путаясь в кишках, была этим занята, Холдинг успевал ее поймать. Ему удавалось наловить ее в достаточном количестве, чтобы поделиться с двумя остальными, пока однажды он не попросил помощника капитана помочь ему донести необычайно обильный улов. Смит отказался, и Холдинг резко заявил ему, что отныне пусть сам себе ловит рыбу.

Между ними и раньше никогда не было товарищеских отношений и солидарности в достижении общих целей, что могло бы сохранить больше жизней в их коллективе (и что явилось решающим фактором для выживания членов экипажа «Графтона»). Но теперь оставшиеся в живых из команды «Инверколда» стали еще более обособленны и враждебны по отношению друг к другу, чем когда-либо прежде. Капитан Далгарно и Эндрю Смит, будучи офицерами, ждали со стороны Холдинга, всего лишь рядового матроса, почтения и услужливости. Тем не менее он, считая себя ничем их не хуже (если не лучше) в сложившихся обстоятельствах, отказался перед ними раболепствовать. По этой причине Далгарно и Смит устроили новый лагерь в шестидесяти ярдах от старого, игнорируя человека, которого считали ниже себя в социальном отношении. Так продолжалось несколько недель кряду.

Холдинг, полагая, что «такое положение вещей в наших обстоятельствах было недопустимым», проявил упрямство, не желая признавать их старшинство над собой.

«Было ли в этом больше их вины или моей, пусть решает читатель».

И он с присущей ему целеустремленностью проводил бо́льшую часть своего времени, охотясь на тюленей и придумывая новые способы их добычи. Будучи сыном егеря (хотя объект охоты для него был непривычным), он имел немалый опыт выслеживания зверя в густых зарослях кустарника и порой угадывал его присутствие только по перевернутому нижней стороной наружу листу или неестественно согнувшейся травинке. Если он охотился на берегу и у него была шкура недавно убитого морского льва, он прикрывался ею сверху, подкрадываясь среди камней. Однако после того как он выслеживал животное, прикончить его было нелегко. К найденному ими в Хардвике старому теслу он приделал ручку, но оружие оказалось неэффективным из-за неудачного распределения веса.

В итоге он пришел к заключению, что идеальным средством была бы бейсбольная бита. С помощью деревянной дубины, которой Холдинг придал соответствующую форму, он приловчился увечить тюленей, выбивая им левый глаз. Если жертве все же удавалось сбежать, в следующий раз убить ее было легче, потому что, выбив единственный глаз, оставалось лишь колотить бедное животное до тех пор, пока либо Холдинг был уже не в силах поднять дубину, либо морской лев оставлял борьбу.

На запах жарящегося на костре мяса всегда приходили капитан и его помощник, которым их неизменная враждебность не мешала снизойти до участия в трапезе. Холдинг пытался пристыдить Эндрю Смита за его безынициативность и становился язвительным, когда тот попросту не обращал внимания на его замечания, но своей добычей делился охотно, потому что вездесущие падальные мухи все равно быстро портили мясо. Несмотря на совместные приемы пищи, оба офицера вели совершенно обособленную от него жизнь.

Следующей идеей Холдинга была постройка пристойного жилища, которое защищало бы его от переменчивой весенней погоды, ветреной и довольно холодной. Выбрав участок, поросший высокой травой, он срезал ее и разложил сушиться. Затем он заготовил прочные жерди, сделал из них каркас, связав полосами, нарезанными из тюленьих шкур, и заделал соломой крышу и три стены. В итоге у него получилось помещение шесть на восемь футов. Соорудив кровать и откидную дверь, Холдинг счел свое существование вполне комфортным.

Тем не менее он не мог постоянно не раздумывать над тем, насколько могло бы все сложиться иначе для остальных членов команды «Инверколда», если бы капитан Далгарно и оба его помощника прислушались к его советам еще в мае. Первым делом нужно было найти хорошее место для лагеря и построить надежное жилище. Обеспечив себя крепким домом, Далгарно мог бы организовать людей в охотничьи группы для добычи пропитания для всей команды. Ко всему этому Холдинг мрачно прибавляет в своих мемуарах: «Тогда шел конец октября». За прошедшие пять месяцев от лишений и безучастия умерли шестнадцать человек, в основном потому, что его советы остались без внимания.

«Воскресенье, 23 октября 1864 года, – пишет Масгрейв. – Неделя проходит за неделей. Каждая последующая ничем не отличается от предыдущей, и так, я боюсь, будет продолжаться до тех пор, пока время вовсе не исчезнет».

Он был чрезвычайно подавлен. Каждую свободную минуту он проводил, наблюдая, не появится ли парус, а по ночам не мог заснуть из-за боязни, что корабль пройдет мимо. Они все долго ждали октября, ведь в этом месяце должен был появиться корабль, посланный дядей Масгрейва и Шарлем Сарпи на их поиски, но пока его не было.

«Мои глаза определенно переутомлены и воспалены от пристального наблюдения», – сообщает Масгрейв.

Он боялся, что сходит с ума – «однажды я уже был сумасшедшим», – но вместе с тем был уверен в том, что не безумен, ведь в противном случае он погрузился бы в блаженное забвение. Райналь, которого всегда тревожило крайнее отчаяние Масгрейва, передает восклицания, повторяемые капитаном бессчетное множество раз: «Если бы это касалось только меня! Но моя жена, мои дети, которым не на кого рассчитывать, кроме меня, они жертвы моих несчастий».

Дядя Масгрейва и Шарль Сарпи уснули? Или, может, умерли? Они что, совершенно забыли о тех пятерых, посланных ими в экспедицию на остров Кэмпбелл? Безысходность Масгрейва дошла до того, что он предложил Райналю сесть в лодку и попытаться добраться в Новую Зеландию за помощью, но Алика, Энри и Джорджа эта идея привела в такой ужас, что ему пришлось от нее отказаться. Возможно, думал он, его страхи беспочвенны и корабль за ними прибудет в ближайшие дни – скорее всего, он придет еще до конца недели. Впрочем, о его растущем пессимизме свидетельствовал тот факт, что он высадил на огороде несколько оставшихся тыквенных семечек и мелких картофелин, правда, без надежды на то, что они дадут урожай.

Самки морских львов по-прежнему не собирались на лежбищах, так что мужчинам приходилось ограничиваться убоем самцов, когда те выходили на берег сражаться за лучшие места для гаремов. Они обходили гавань на лодке в отчаянных попытках найти жертву, когда Масгрейв увидел на маленьком островке старого черного секача. Мясо этого древнего самца, без сомнения, было жестким, но в их пустых желудках раздавалось такое голодное урчание, что они перестали грести, сочтя возможным включить его в свой рацион.

Проблема заключалась в том, продолжает Масгрейв, что он «лежал между камней у воды, настолько к ней близко, что мы не смогли бы его захватить, если бы высадились на берег, чтобы напасть на него».

Исходя из опыта, они знали: чем ближе морской лев к воде, тем легче ему ускользнуть, а убивать добравшегося до моря зверя бессмысленно, так как туша всегда тонет. Кроме того, чем ближе от воды они нападали на морского льва, «тем активнее он боролся за свою жизнь».

Мало того что этот большой старый секач лежал на затопляемой приливами полосе суши, он к тому же увидел их.

«Неожиданно подняв голову, он смотрел на нас поверх большого камня», – повествует Райналь.

Охотники, в свою очередь, не сводили с него глаз, замерев, чтобы не спугнуть зверя.

«Сбежит ли он от нас, нырнув в море?»

Райналь украдкой зарядил ружье. В иных случаях стрелять в морских львов было нецелесообразно, поскольку выстрел заставлял их еще быстрее плюхнуться в воду, даже будучи смертельно раненными. Тем не менее выбора у него не было.

– Не спеши, прицелься как следует, – прошептал Масгрейв.

Райналь это и сам знал, размышляя: «Стрелять или нет? До него очень далеко».

«Но, – подумал он, – если промедлить, тюлень может сбежать». И он принял решение.

«Я выстрелил. В тюленя я попал, но не убил его – он был ранен в челюсть и оглушен».

Мужчины принялись грести что есть сил и выпрыгнули из лодки в тот миг, как ее дно ткнулось в гальку.

«Выскочив на берег, мы на него набросились и, прежде чем он успел прийти в себя, прикончили его своими дубинками», – завершает рассказ Райналь.

Отбитый выстрелом клык достигал четырех дюймов в длину и шести дюймов в обхвате у основания. В тот день им сопутствовала удача и они добыли еще одного самца на западном мысу бухты, где видели и других морских львов.

«Еще совсем недавно мы считали, что мясо таких животных есть невозможно, – отмечает Масгрейв. – И действительно, оно совершенно не годится в пищу, ведь от резкого запаха человек может не просто испытать тошноту, а попросту задохнуться. Но что остается голодающим? – И добавляет: – Голод, несомненно, лучший повар».

Впрочем, уже скоро их запасы снова подошли к концу. Море было слишком неспокойным, чтобы выходить в лодке, и Масгрейв вместе с Райналем, Аликом и Джорджем совершили вылазку вдоль южного берега, но, как пишет Райналь, «все оказалось зря, так как тюленей там не было». Они прошли десять миль с тем же результатом и только в полдень запоздало поняли, что пропустили время, когда нужно было возвращаться, и теперь им уже не успеть добраться засветло до Эпигуайтта. «Да и что толку возвращаться с пустыми руками? – Райналь задал вопрос остальным. – Какой резон?» Все решили, что возвращаться бессмысленно, и продолжили путь по перешейку полуострова Масгрейва, по-прежнему не встречая тюленей.

Все, что они нашли до наступления вечера, были мидии, которых они набрали полную корзину и пожарили на костре. Едва их поев, капитан Масгрейв судорожно скрючился. «Его пронзила сильнейшая боль», – пишет Райналь с тревогой. Позже Масгрейв вспоминал, что он съел слишком много и слишком поспешно, что после долгого похода и воздержания, скорее всего, и стало причиной нездоровья. «Такой вот пикник получился, – отмечает он с иронией. – Упаси нас бог от таких приятных прогулок!»

Райналя сильно испугало внезапное недомогание Масгрейва, ведь более всего он боялся того, что их маленький коллектив одолеют болезни или несчастные случаи.

«При малейших признаках нездоровья я испытывал сильнейший страх, – еще раньше изложил он свои опасения. – Я был уверен в том, что смерть любого из нас в нашем нынешнем положении произведет губительное воздействие в первую очередь на моральное состояние остальных и, что не исключено, будет иметь фатальные последствия для всех нас. Поэтому я непрерывно молюсь, чтобы при наших нынешних тяжких лишениях Господь избавил нас от этого испытания».

Пока Масгрейв сидел, согнувшись от мучительных резей в животе, совсем стемнело. Идти домой в темноте по скользким прибрежным камням было слишком опасно, так что они пятнадцать часов жались друг к другу, спрятавшись за каменную глыбу, до нитки промокшие и окоченевшие, один – скрючившись от невыносимой боли, а остальные – страдая от холода. Рассвело только около восьми, утро выдалось промозглым и туманным, вскоре стал моросить холодный мелкий дождь. Собравшись с силами, они отправились в обратный путь вдоль берега, впереди шли Масгрейв и Райналь, Алик с Джорджем позади них.

«Говорили мы мало, наши замечания были таковы, что желания у других продолжать разговор не вызывали», – пишет Райналь.

Но вдруг из-за камней послышался шорох гальки.

«Мы остановились, внимательно прислушиваясь». Оттуда высунулась голова: «молодая самка тюленя собиралась нырнуть в воду». Она увидела их, заметила поднятые дубинки и остановилась в замешательстве. Затем повернулась в сторону деревьев, и Райналь поспешно выстрелил из ружья, прежде чем она смогла ускользнуть.

Он не промахнулся – пуля навылет прошила ее голову. Чудесным образом их усталость тут же исчезла. Разрезав тушу на куски, они взвалили мясо на плечи и, торжествуя, бодро направились в Эпигуайтт, где Энри, увидев их, залился счастливыми слезами. «Бедный парень всю ночь места себе не находил, представляя все мыслимые беды, которые могли с нами приключиться», – пишет Райналь.

Слава богу, за этим животным последовали многие другие. Выскочив однажды утром в начале ноября из дома, мужчины с восторгом увидели стаю примерно в двадцать тюленей на противоположной стороне бухты. С этого дня их стало еще больше, и по подсчетам обитателей Эпигуайтта до времени массового рождения детенышей оставался месяц-полтора.

«Помимо того, что их возвращение избавляло нас от угрозы голода, – радостно пишет Райналь, – оно было столь же приятным, как прилет ласточек во Франции и Англии, ибо предвещало скорое наступление лета».