Бывшие узники часто грезили о мести. Мечты об отмщении поддерживали их в самые тяжелые дни в лагерях, и за них цеплялись перед смертью. Перед лицом неминуемой гибели во время восстания зондеркоманды в 1944 году один из заключенных Бжезинки сожалел о том, что не сможет «отомстить им так, как хотел бы». После освобождения отдельные заключенные дали волю давно накопившейся жажде мести. В первые часы свободы они начали унижать, истязать и убивать эсэсовцев и осквернять их трупы. В Дахау американцы стали свидетелями того, как изможденный узник мочился на лицо убитого немецкого охранника. Поскольку большая часть эсэсовцев успела сбежать, насилие обрушилось на ненавистных капо. Сотни из них забили до смерти или задушили, включая таких зловещих персонажей, как бывший освенцимский лагерный староста Бруно Броневич. Выжившие заключенные чувствовали, что справедливость восторжествовала. В конце концов, право на убийство жестоких капо было главным правилом лагеря. «Это было ужасно и бесчеловечно, но справедливо», – писал Драгомир Барта о расправах в Эбензе, где убили свыше 50 бывших лагерных надсмотрщиков.

Несмотря на страдания узников и привычное насилие, подобные убийства из мести оставались относительно редкими. Многие узники были слишком слабы или просто не находили объекты для своей ненависти. Кроме того, другие, в том числе и старшие по возрасту, заключенные призывали товарищей к благоразумию. «Мы не должны действовать так, как они [немцы], и поступать с ними так, как они поступали с нами, – призывал один из узников Бухенвальда, – иначе мы в конечном итоге станем такими же, как они». Не менее важны были и ограничения, установленные войсками союзников. Впрочем, на первых порах расправам не препятствовали и некоторые солдаты. Кто-то из них даже не выдерживал и в пылу схватки убивал первых попадавшихся на глаза эсэсовцев и капо. Ошеломленные зрелищем трупов в эшелоне смерти в Дахау 29 апреля 1945 года, американские солдаты начали убивать первых же эсэсовцев, которые им попались, выстроив их у стены и скосив автоматным огнем прежде, чем командир успел их остановить. Но это был единичный инцидент. В подавляющем большинстве случаев солдаты союзных армий арестовывали преступников и клали конец дальнейшим вспышкам насилия. Виновных должны судить не жертвы, а суды.

Основной целью войны было наказание нацистских преступников, и едва ли не главнейшими среди них весной 1945 года стали эсэсовцы лагерной охраны. Вскоре после того, как войска союзников освободили крупнейшие лагеря, американские, британские и советские следователи, занимавшиеся военными преступлениями немцев, прибыли на места преступлений и приступили к сбору доказательств для военных трибуналов. Самый знаменитый судебный процесс состоялся на территории Дахау. Американская армия весьма символично избрала место, где зародилась зловещая система концлагерей, в качестве центра судебных процессов над военными преступниками. (Были для этого и практические резоны – с лета 1945 года его использовали как лагерь для интернированных.) До конца 1947 года суд в Дахау вынес приговоры в отношении примерно тысячи обвиняемых в преступлениях, совершенных в концлагерях.

Первый из этих процессов начался 15 ноября 1945 года в помещении бывшей лагерной мастерской. На скамье подсудимых были 40 человек из лагеря Дахау во главе с комендантом лагеря Мартином Вайсом. Задуманные для оперативного проведения судебного разбирательства, эти суды менее чем за месяц признали вину всех обвиняемых и вынесли преимущественно смертные приговоры. Нацистов осудили за наличие «общего умысла» в совершении военных преступлений против гражданских лиц иностранных государств и военнопленных, начиная с января 1942 года (даты принятия Декларации Объединенных Наций). Это было юридическое основание, позволявшее устанавливать причастность осужденных к преступлениям, даже при отсутствии доказательств совершения ими отдельных убийств. Оно же послужило правовой моделью для последующих судебных разбирательств в Дахау, среди которых были суды над персоналом других освобожденных американской армией главных концлагерей (Маутхаузена, Бухенвальда, Флоссенбюрга и Доры) и 250 последующих процессов, на которых судили персонал концлагерных филиалов. Смертные приговоры привели в исполнение в Ландсбергской тюрьме, и первым в мае 1946 года казнили через повешение нераскаявшегося коменданта лагеря Мартина Вайса. «Умереть за родину – высокая честь», – написал он в прощальной записке малолетним сыновьям.

Хотя американский суд в Дахау оказался наиболее продуктивным, это был не первый военный трибунал союзных государств, на котором судили преступников из числа персонала концлагерей. Самое первое дело британских судей – против мужчин и женщин, обвиненных в групповых преступлениях против узников Берген-Бельзена, – рассматривалось в сентябре – ноябре 1945 года в Люнебурге. В итоге были осуждены 30 обвиняемых (14 признаны невиновными) и 11 человек приговорены к смертной казни через повешение. Одного из них казнили 13 декабря 1945 года в тюрьме Гамельна. Это был комендант лагеря Йозеф Крамер, других – несколько месяцев спустя, когда британские военные трибуналы вынесли смертные приговоры новым преступникам, служившим в главных лагерях и их филиалах.

Французские военные трибуналы также осудили немецких преступников из числа персонала лагерей. По приговору одного из таких судов в июне 1950 года казнили бывшего коменданта Равенсбрюка Фрица Зурена, который под чужим именем мирно жил в Баварии, пока его не опознал бывший секретарь. Советские военные трибуналы также выносили приговоры нацистским преступникам и палачам.

Самым резонансным было дело о преступлениях персонала Заксенхаузена, суд над которыми проходил в Берлине и закончился в ноябре 1947 года пожизненными приговорами для четырнадцати обвиняемых. (Советский Союз временно отменил смертную казнь.) Среди них были Железный Густав Зорге и Вильгельм Пистолет Шуберт. Менее чем через год шестеро обвиняемых, включая бывшего коменданта лагеря Антона Кайндля, бесследно исчезли в исправительно-трудовых лагерях Советского Союза.

Помимо судов союзных держав, действовавших в оккупированной Германии, бывший персонал эсэсовских концлагерей предстал перед правосудием Польши, которая была главной ареной бесчеловечных концлагерных преступлений. Фактически это был специальный польский трибунал, учрежденный временным коммунистическим правительством для проведения судебных процессов и казней. В конце 1944 года пять преступников из Майданека были публично повешены рядом с бывшим крематорием. По окончании войны прошли новые судебные процессы. Многочисленные дела были рассмотрены специальными судами, в том числе и судом в Гданьске, который закончился летом 1946 года публичным повешением охран ников Штуттгофа, которое осуществили 11 бывших узников, одетых в концлагерные робы. Но самое значимое дело было расследовано новым Польским верховным национальным трибуналом в Кракове. 5 сентября 1946 года в результате его слушаний к смертной казни был приговорен комендант Плашува Амон Гёт. 22 декабря 1947 года этот трибунал осудил преступников Освенцима. 23 обвиняемых получили смертные приговоры. Среди них были Артур Либехеншель, Ганс Омейер, Максимилиан Грабнер и Эрих Мюсфельдт. (Позднее смертный приговор доктору Иоганну Полю Кремеру был отменен по причине преклонного возраста.) А 2 апреля 1947 года трибунал осудил коменданта Освенцима Рудольфа Хёсса, которого за год до этого выследили на уединенной ферме англичане. Через две недели Хёсс стоял на эшафоте, установленном на плацу Освенцима. За ним наблюдала группа людей, пришедших на территорию концентрационного лагеря, который он создал почти семь лет назад. Своим типичным вызывающим жестом он пошевелил головой, чтобы петля лучше обхватила его шею. После этого раскрылся люк эшафота.

Перед тем как Хёсса, подобно сотням других преступников из числа концлагерных эсэсовцев, доставили из оккупированной Германии в Польшу, он дал показания на главном Нюрнбергском процессе над бывшими руководителями гитлеровской Германии, на котором концентрационным лагерям отводилось важное место. Против Германа Геринга было выдвинуто обвинение в создании системы концлагерей, против бывшего главы РСХА Эрнста Кальтенбруннера – в содействии ее работе, а против Альберта Шпеера – в руководстве принудительным трудом заключенных (а СС были признаны преступной организацией). Одним из самых пронзительных моментов процесса стала демонстрация 29 ноября 1945 года американскими обвинителями часового фильма о зверствах, творившихся в концлагерях. Казалось, некоторые из подсудимых были потрясены, однако это лишь решительнее настроило публику против них. «Почему мы не можем пристрелить этих свиней прямо сейчас?» – эмоционально воскликнул один из присутствующих в зале.

В ходе последующих Нюрнбергских трибуналов концлагерям отводилось еще более важное место. На слушаниях по делу концерна «ИГ Фарбен» (август 1947 – июль 1948 года) его высшее руководство обвинили в эксплуатации заключенных концлагеря Освенцим-Моновиц. Хотя судебное разбирательство вскрыло всю глубину соучастия «респектабельного» немецкого общества в творившихся в конц лагерях преступлениях, приговоры были довольно мягкими, поскольку судьи сочли обвиняемых введенными в заблуждение предпринимателями, а не надсмотрщиками рабов. На Нюрнбергском процессе по делу врачей (ноябрь 1946 – август 1947 года) расследовались медицинские эксперименты над людьми. Несколько обвиняемых были приговорены к смертной казни, и среди них доктор Ховен, безграмотный врач из Бухенвальда, и профессор Гебхардт, занимавшийся в Равенс брюке испытаниями сульфамидов. И наконец, Нюрнбергский процесс по делу Главного административно-хозяйственного управления СС (апрель – ноябрь 1947 года) против высших должностных лиц концлагерной системы. В большинстве своем обвиняемые получили длинные сроки тюремного заключения, а один из них, Освальд Поль, был казнен. Перед смертью в июне 1951 года Поль обратился в католицизм (подобно Рудольфу Хёссу и Мартину Вайсу) и опубликовал трактат о своем религиозном пробуждении, примечательный не отсутствием раскаяния, а недостатком осмысления произошедшего.

Главным приемом схваченных концлагерных эсэсовцев было отрицание. Порой они доходили до пределов цинизма, заявляя, что в концлагерях все было хорошо. «Дахау был образцовым концлагерем», – утверждал, представ перед судом, Мартин Вайс. По словам Йозефа Крамера, он «не получал ни одной жалобы от узников», а те из заключенных, кто говорил об унижениях и пытках, – отвратительные лжецы. Главное правило СС было не забыто – все обвиняемые называли бывших узников ненормальными, а себя – исключительно приличными людьми. «Я выполнял профессиональный долг солдата», – заявил, поднимаясь на эшафот, Освальд Поль.

Еще одной распространенной среди обвиняемых по делам концлагерей формой отрицания вины была попытка представить себя обычными солдатами. Ведь именно инициатива на местах беззаветно преданных нацизму концлагерных эсэсовцев – тщившихся воплотить фанатичного «политического солдата» – во многом способствовала эскалации внутреннего террора. А теперь – как несколько лет спустя Адольф Эйхман в Иерусалиме – многие называли себя мелкими сошками без идеологических убеждений, якобы лишь выполнявшими служебный долг. Придуманную мужчинами, эту сказку о послушных солдатах повторяли и обвиняемые-женщины. Например, шеф бункера в Равенсбрюке на суде заявила, что была лишь «маленьким винтиком в большом механизме». Неизбежным было и перекладывание обвиняемыми ответственности то вверх, то вниз по командной цепи. Правда, имели место и проявления сплоченности старых соучастников, когда обвиняемые держались заодно, сохраняя верность идеалам эсэсовского братства. После того как бывшее руководство Главного административно-хозяйственного управления СС переложило всю вину на Освальда Поля, тому оставалось лишь горько жаловаться на измену девизу СС «Моя честь – верность».

Хотя отрицание личной ответственности не производило впечатления на суды союзников, поддерживавшие обвинения против концлагерных эсэсовцев в общем сговоре, последние прибегали к еще более отъявленной лжи. Виновные в массовых убийствах отрицали все, как Отто Молль, начальник крематория в Бжезинке (утверждавший, что был всего-навсего садовником), и командир мобильной расстрельной команды («Я никого не расстреливал. Я был не убийцей, а немецким солдатом»). Делали вид, что ни о чем не знали, и старшие офицеры. Артур Либехеншель заявил, что подписывал директивы инспекции концентрационных лагерей не читая и ничего не знал о массовом уничтожении заключенных в газовых камерах Освенцима. Его ложь была настолько прозрачна, что даже допрашивающий потерял хладнокровие. «Вы будто малое дитя!» – воскликнул он однажды. Но Либехеншель нисколько не смутился. В своем ходатайстве о помиловании на имя польского президента он свою вину отрицал, обвиняя во всем начальство и утверждая, что всегда помогал заключенным.

Подобная ложь была больше чем стратегией защиты. Конечно, многие обвиняемые лгали ради спасения жизни. Но самые верные нацистской идеологии эсэсовцы настолько сроднились с нормальностью зла, что продолжали верить в справедливость своих действий, оправдывая убийства больных как акт гуманизма, а насилие как воспитательную меру. Даже люди со стороны, в СС не служившие, были проникнуты эсэсовским духом. Престарелый профессор тропической медицины, 74-летний Клаус Шиллинг, возможно самый пожилой из осужденных на процессах в Дахау обвиняемых, не просто оправдывал свои смертоносные эксперименты, связанные с малярией, но и просил суд позволить ему закончить исследования на благо науки и человечества. Все, что ему нужно, сказал он, – это стол, стул и пишущая машинка. Вместо этого он получил виселицу.

Иногда из-под вороха лжи и обмана всплывала полуправда. Лишь немногие обвиняемые подошли к признанию вины. Самым ценным свидетелем, говорившим и писавшим с поразительной откровенностью, был Рудольф Хёсс. Но одновременно он сохранял верность нацистской идеологии и больше всего сожалел не о несовершенных преступлениях, а о том, что так и не стал фермером. Если редкостью были признания вины, то раскаяние звучало еще реже. Одним из таких пришедших к раскаянию нацистов стал бывший шуцхафтлагерфюрер (начальник лагерной охраны) Освенцима Ганс Аумейер. Арестованный в июне 1945 года в Норвегии, он вскоре отказался от лжи и дал подробное описание холокоста, также он читал не верившим немецким армейским офицерам лекции о злодеяниях СС. В 1947 году, представ перед польским судом, Аумейер признался в совершенных преступлениях и жестоком обращении с заключенными, продолжавшимся на протяжении долгих лет его службы в Дахау, где он еще в 1934 году обратил на себя внимание Теодора Эйке, а также в ежедневных казнях евреев в Освенциме. В своем последнем слове он сказал о «чувстве величайшего раскаяния». Его казнили в начале 1948 года, как и нераскаявшегося Либехеншеля.

Так как же нам тогда относиться к первым послевоенным процессам над концлагерными преступниками? Учитывая огромные трудности, с которыми столкнулись суды союзников, – хаос в оккупированной Германии, отсутствие юридических прецедентов, дефицит времени, персонала и ресурсов, – неудивительно, почему большинство экспертов оценили их положительно. В конце концов многие главные руководители эсэсовских концлагерей понесли наказание. В их числе большая часть высших должностных лиц ВФХА, последним из которых осудили Герхарда Маурера, влиятельного управленца, руководившего принудительным трудом заключенных. Он был казнен в Польше в 1953 году. Кроме того, были осуждены почти все остававшиеся к тому времени в живых коменданты концлагерей. В период между 1945 и 1950 годом 14 бывших комендантов концлагерей были приговорены военными трибуналами к смертной казни и казнены. (Ганс Лориц повесился в британском плену в 1946 году.) К концу 1950-х годов в живых оставалось лишь семь комендантов концлагерей военного времени.

Однако эти приговоры никоим образом не способны затмить серьезные недостатки судов союзников, поскольку базовые правовые стандарты приносились в жертву ради быстроты вынесения приговоров. Торопливые приготовления приводили к процессуальным кошмарам, включая ошибочные обвинения и приговоры, в то время как многие признания были добыты недопустимыми методами. Лишь немногие обвиняемые были в состоянии защищать себя в суде, поскольку некоторые судебные процессы продолжались всего один день. Следует отметить и случайный выбор подсудимых, особенно из низших эсэсовских чинов. Кому-то вынесли быстрый приговор, кто-то ждал так и не состоявшегося суда очень долго, не говоря уже о немецких врачах и инженерах, которых, несмотря на их прошлое, связанное с преступлениями в концлагерях, союзники увозили к себе как ценных специалистов.

Были и несправедливые приговоры. Несколько высших руководителей ВФХА и управляющих концерна «ИГ Фарбен» получили значительно меньшие сроки, чем обычные охранники концлагерей, хотя несли несоизмеримо большую ответственность за преступления системы эсэсовских концлагерей. Решающую роль здесь играло время проведения судебных процессов. Первоначально судьи государств-победительниц, выражая настроения общественности своих стран, были нацелены на строгое наказание эсэсовских преступников. Но в 1947–1948 годах, когда представители бывшей нацистской верхушки были осуждены, прежний благородный гнев пошел на спад. А когда холодная война разделила Германию на Западную и Восточную, приговоры преступникам разгромленного Третьего рейха сделались значительно мягче. Все большему и большему количеству обвиняемых стали выносить оправдательные приговоры.

Самым возмутительным аспектом судов союзников стала их неспособность отличить эсэсовское руководство концлагерей от концлагерных функционеров из числа заключенных. С самого начала и тех и других нередко судили вместе. Незнакомые с организационной структурой концлагерей или не желающие уяснить себе особенности многочисленных «серых зон» внутри концлагерей, юристы союзников считали концлагерных капо частью широкой преступной сети (а иногда полагали, что они были членами СС), способствуя созданию карикатурного образа капо, дошедшего и до наших дней. Такой подход приводил к экстраординарным эпизодам. На первом процессе в Берген-Бельзене, например, выживший еврейский заключенный, два дня исполнявший обязанности скромного старосты барака, оказался на одной скамье подсудимых с такими высокими эсэсовскими чинами, как комендант концлагеря Крамер. Число привлеченных к суду капо было велико – на американских процессах в Дахау заключенные, ставшие надсмотрщиками по приказу эсэсовцев, составляли почти 10 % обвиняемых, – и вынесенные им приговоры были весьма суровы. В действительности бывшие капо часто получали даже более строгое наказание, чем эсэсовцы, вероятнее всего потому, что ярче запечатлевались в памяти своих товарищей-заключенных, чем более безличные охранники. По сравнению с другими их также реже амнистировали, последний вышедший на свободу осужденный на процессе Берген-Бельзена был не эсэсовцем, а поляком-капо.

В большинстве своем капо имели неоднозначную репутацию в глазах бывших узников, что отражало прежние противоречия между группами заключенных. Поэтому одного и того же человека кто-то мог считать героем, а кто-то – палачом, любое непредвзятое правосудие было иллюзорно. Но даже когда отдельных капо одинаково ненавидели все, возникает вопрос, соответствовало ли наказание их преступлениям. Давайте рассмотрим историю Кристофа Кнолля, жестокого надсмотрщика из Дахау, воскликнувшего в декабре 1945 года в зале суда «Капо – это заключенный!» и перечислившего все угрозы, оскорбления и избиения, которым подвергли его эсэсовцы за почти 12 лет в Дахау. После того как Кноллю вынесли смертный приговор, он получил неожиданную поддержку от Артура Оло, бельгийского политического заключенного, ставшего главой интернационального комитета в Дахау. Какие бы преступления ни совершил надсмотрщик вроде Кнолля, заявил Оло от имени своих товарищей-лагерников, он был жертвой конц лагеря, а поэтому было бы неправильно наказывать его наравне с эсэсовскими добровольцами. Однако американские власти остались непоколебимыми в своем решении и повесили Кнолля в Ландсберге в мае 1946 года вместе с другими капо и 26 эсэсовцами.

Даже если кто-то придет к более позитивному выводу относительно судебных процессов союзников, налицо один отрезвляющий факт – подавляющее большинство нацистских преступников остались безнаказанными. Многие суды разбирали исключительно преступления против граждан государств антигитлеровской коалиции (или не немцев), совершенные в 1942–1945 годах, оставив без наказания немало лагерных эсэсовцев. Другие подозреваемые, находясь в плену союзников, покончили с собой, как, например, доктор Динг, проводивший опыты по заражению тифом заключенных в Бухенвальде, и главный врач Освенцима доктор Виртс, повесившийся в сентябре 1945 года после того, как назвал отправку евреев в газовые камеры «неприятным», но «приемлемым» средством борьбы с эпидемиями и скученностью. Многие преступники просто ускользнули. Некоторые скрылись далеко за границей. Среди них зловещий доктор Менгеле, подобно Адольфу Эйхману, бежавший в Латинскую Америку, где спокойно прожил до самой смерти, утонув на бразильском курорте в феврале 1979 года. Большая часть скрывающихся от правосудия осталась на территории бывшего Третьего рейха, и по завершении в начале 1950-х годов трибуналов союзников над военными преступниками их наказание стало делом преимущественно судов Германии и Австрии.

С разрешения союзников немецкие суды по привлечению к ответственности нацистов, совершивших насильственные преступления против граждан Германии, начались летом 1945 года, и к моменту образования двух соперничающих немецких государств в 1949 году судьи заслушали сотни дел о преступлениях в концлагерях. Помимо преследования эсэсовцев и капо по обвинениям в преступлениях, совершенных в военное время в лагерях-филиалах и в ходе «маршей смерти», суды начали рассматривать концлагерные преступления довоенной поры, совершенные в первых концлагерях. Некоторые преступники понесли суровое наказание, в том числе болтливый врач программы «эвтаназии» доктор Меннеке, которого в декабре 1946 года приговорили к смерти (его давний друг доктор Штайнмайер покончил с собой в мае 1945 года). Но уже в первые послевоенные годы можно было легко заметить тревожные сигналы, такие как поверхностно проведенные расследования и мягкие приговоры. То же самое можно было наблюдать и на судебных процессах в соседней Австрии. В 1952 году, например, суд Инсбрука снял обвинения в убийстве с эсэсовца из Плашува, назвав «ненавистническими» свидетельские показания бывших еврейских заключенных, а нарисованную ими картину ежедневного насилия «невообразимой» и не соответствующей действительности. Подобного рода судебные решения отражали общепринятое, хотя и встречавшее отпор в послевоенной Австрии и Германии представление о концлагерях.