В середине марта 1945 года Освальд Поль по приказу Гиммлера провел инспекцию условий содержания в концлагерях. Проезжая в сопровождении Рудольфа Хёсса и других официальных лиц из ВФХА мимо многочисленных развалин, он, несомненно, должен был понимать, что конец рейха близок. Однако не замедлил темпа этой «безумной инспекции», как назвал ее Хёсс. «В меру моих сил я посетил все лагеря», – вспоминал Поль впоследствии. В конечном итоге он осмотрел полдесятка или более основных лагерей в границах довоенной Германии.

Ситуация внутри этих концентрационных лагерей, трещавших по швам от массы заключенных из недавно эвакуированных лагерей, резко ухудшилась. За первые три месяца 1945 года в Бухенвальде было зафиксировано больше смертей, чем за 1943 и 1944 годы, вместе взятые. Несмотря на то что несколько крематориев работали день и ночь, горы трупов продолжали расти. В Дахау в феврале 1945 года тысячи заключенных похоронили в братских могилах на холме, поблизости от главного лагеря, потому что печи уже не справлялись. Умирало так много заключенных, отметил в своем дневнике на 25 февраля 1945 года узник Дахау Нико Рост, что оставшиеся в живых просто не успевали оплакивать своих друзей.

Освальд Поль стал свидетелем этого массового вымирания в марте 1945 года во время своих приездов в концлагеря. Хуже всего, по признанию Поля (и его высокопоставленные подчиненные с ним согласились), дела обстояли в Берген-Бельзене. Там, когда комендант Крамер провел их по территории лагеря, они увидели массы изможденных заключенных и горы трупов. Как и везде в ходе инспекционной поездки, чиновники из высшего руководства ВФХА отреагировали на это различными приказами и циркулярами в адрес администрации лагерей. Несентиментальный Рудольф Хёсс предложил, исходя из собственного опыта, практические советы по массовой кремации. А сам Поль дал маловразумительные указания о добавлении в рацион заключенных трав и ягод из близлежащих лесов, а также воспользовался последними встречами с администрацией Берген-Бельзена и других концлагерей для обсуждения планов эвакуации и не оставлявших эсэсовцев замыслов массовых убийств.

Эта душераздирающая записка немецкого коммуниста Германа Хаубнера была тайно переправлена из лагеря на волю и в конечном счете дошла до его жены. Однако его не спасла – 4 марта 1945 года Хаубнер умер. Он был одним из 3207 человек, погибших в Флоссенбюрге за месяц до того, как немцы оставили лагерь.

В первые месяцы 1945 года другие концентрационные лагеря стали настоящей зоной бедствия, даже те из них, где прежде особых проблем не испытывали. Одной из главных причин катастрофы стал стремительный рост численности заключенных. Перенаселенность не была чем-то новым, еще в 1942 году ВФХА набило Бухенвальд заключенными до отказа. Но ничто не могло подготовить лагеря к тому огромному потоку узников, хлынувшему в них в последние дни их существования, когда со второй половины 1944 года началась масштабная эвакуация лагерей, расположенных близ линии фронта. К концу того же года многие из оставшихся концлагерей были уже переполнены, когда в начале 1945 года их накрыла вторая волна эвакуации. Во всех концлагерях, располагавшихся в сердце Третьего рейха, было зарегистрировано рекордное число заключенных. Комплекс Бухенвальда оставался среди них крупнейшим. 20 марта 1945 года здесь содержался 106 421 заключенный. Около 30 % из них теснились в переполненных бараках главного лагеря. Остальные размещались в 87 филиалах, практически в равной мере забитых до отказа.

Последние несколько месяцев свелись к «состязанию болезней и войны», – как 31 января 1945 года записал в дневнике узник Дахау Артур Оло. Спасут ли заключенных войска антигитлеровской коалиции? Или узники, как и многие другие до них, погибнут от голода и болезней? Пайки урезали до минимума.

В таких лагерях, как Эльрих, из рациона заключенных исчезла даже его основа – хлеб. «Он ужасен, этот голод», – писал в дневнике 8 марта 1945 года бельгийский заключенный Эмиль Делонуа и две недели спустя добавил: «Здесь остались только «мусульмане». Лишь в марте в Эльрихе умерла почти тысяча заключенных, или каждый шестой.

Это было не стихийное, а рукотворное бедствие – кульминация долгих лет эсэсовских зверств в концлагерях. Перенаселенность была прямым следствием нацистской политики. Точно так же, как и острый дефицит продовольствия, она основывалась на убеждении эсэсовцев в том, что лагерные заключенные, как отъявленные враги немецкого народа, не заслуживают лучшего. Весной 1945 года, когда узники умирали от голода, лагерная охрана продолжала получать продукты отличного качества, в том числе печеночный паштет и всевозможные колбасы. После освобождения бывшие заключенные обнаружили на складах огромные запасы продовольствия, а также немало обуви, верхней одежды, матрасов и лекарств. Лагерные администрации не были заинтересованы в улучшении условий содержания заключенных, предпочитая во всем винить их самих. Когда в ноябре 1944 года Освальду Полю доложили о том, что несколько высоких чинов СС попросили выделить заключенным более качественную одежду, он пришел в ярость. Вместо того чтобы им сочувствовать, закричал Поль, его подчиненным надлежит научить заключенных аккуратнее носить одежду, а если они этому не научатся, то «при необходимости подкрепить урок хорошей поркой».

Страдания и отчаяние продолжали расшатывать и без того слабый моральный дух сообщества узников. Некоторые лагеря скатились до беспорядков, сопровождавшихся насилием. Изголодавшиеся заключенные устроили засаду на своих товарищей, которые несли еду в кухни и бараки, и отогнать нападавших удалось лишь дубинками и палками. Кое-кто не останавливался даже перед убийством, чтобы раздобыть хотя бы пригоршню еды. 17 апреля 1945 года в Эбензе группа заключенных убила только что прибывшего из другого филиала Маутхаузена 13-летнего мальчика из-за буханки хлеба.

Этот мальчик был одним из десятков тысяч заключенных, погибших вскоре после депортации из другого лагеря. После ужаса поездов и пеших маршей прибытие на место назначения казалось облегчением. Но недолго. Эти новички, ослабленные мучительным переездом, без покровительства и связей на новом месте, оказывались в крайне уязвимом положении и сполна ощущали на себе всю силу эсэсовского террора. Именно так произошло со многими евреями, совершившими пеший переход из Либерозе в Заксенхаузен в феврале 1945 года. Некоторые из избежавших «отстрела евреев» в оставленном лагере и переживших «марш смерти», который многие из них прошагали, получив обморожения, босиком, нашли свою смерть в Заксенхаузене. В партии новоприбывших эсэсовцы провели массовую селекцию и убили примерно 400 человек. Еще больше бросили умирать от холода и голода в карантине. 12 февраля 1945 года Одд Нансен видел, как группа этих бедолаг копалась в мусорных баках и дралась за жалкие объедки. Немецкие капо тут же ударами отогнали их, но те, все в крови, походившие на скелеты, вскоре вновь принялись искать еду в отбросах.

Вернувшись в свой барак в Заксенхаузене, терзаемый от бессилия хоть чем-нибудь помочь этим несчастным, Нансен увидел свою жизнь в ином свете. Его земляки, норвежские заключенные, продолжали жить в относительном комфорте. У них было достаточно еды благодаря получаемым через Красный Крест посылкам, а также много сигарет, которые в лагере были своего рода неофициальной валютой. После приема пищи норвежцы садились почитать роман, болтали или играли в игры, и, как отметил Нансен, «гибель им не грозила». Некоторые норвежцы усмотрели в схватке евреев из Либерозе за объедки доказательство их аморальности. «Это не люди, а настоящие свиньи! – сказал один из них Нансену. – Я сам голодал, но никогда не опускался до того, чтобы есть всякую дрянь!»

Среди заключенных продолжало сохраняться глубочайшее неравенство, и их шансы на выживание были разными. То, что одним представлялось мерзкими объедками, другим, самым обездоленным, причем не только в Заксенхаузене, виделось вполне съедобным. Когда в январе 1945 года в Эбензе одного немецкого капо, объевшегося гуляшом, вырвало, изголодавшийся русский заключенный съел его блевотину. 21 марта 1945 года итог подобных крайних проявлений неравенства подвел Нико Рост, в ту пору капо в лазарете Дахау. Собирая списки заключенных, умерших в главном лагере, Нико отметил, что ни разу не было зафиксировано случаев смертей среди кухонного персонала, поскольку у этих людей еды хватало. Выжило и большинство немецких заключенных, добавил он, поскольку они занимали в лагере лучшие должности и получали самые хорошие пайки. Меньше смертей наблюдалось и в бараках чешских заключенных и священников, получавших продуктовые посылки с воли. «Но во всех других местах, – писал Рост, – одни лишь трупы, трупы и трупы».

Самыми страшными местами были специальные зоны для инвалидов в главных лагерях и некоторых филиалах, где несчастные обрекались на верную гибель. При их создании лагерное начальство опиралось на накопленный опыт: еще в начале Второй мировой войны, когда условия в лагерях значительно ухудшились, инвалидов и больных, дабы ускорить их смерть, стали изолировать в специальных зонах. С конца 1944 года эсэсовская верхушка активно проводила политику уничтожения лишениями как средство локального решения проблемы распространения эпидемий, не в последнюю очередь потому, что отправлять заключенных на смерть в Освенцим стало невозможно.

Для несчастных, терзаемых диареей и лежавших в лужах мочи и экскрементов, отвели так называемые «дерьмовые бараки». Заключенных, заболевших тифом, содержали в «смертных бараках», иногда окруженных колючей проволокой, чтобы воспрепятствовать контактам с другими узниками лагеря. Были и «бараки для выздоравливающих», где походившие на скелеты узники «выздоравливали», лежа на нарах в неописуемой грязи. Кроме того, в лагерях были лазареты, подчас мало отличавшиеся от карантинов для умирающих. Тем не менее отчаявшиеся заключенные молили о приеме туда и порой умирали прямо у их входа.

Крупнейшими зонами смерти являлись бывшие карантины главных лагерей, за 1944 год разросшиеся настолько стремительно, что тысячи новоприбывших приходилось временно размещать в палатках. Первоначально эсэсовцы использовали эти зоны как пересыльные лагеря, отправляя большинство заключенных в филиалы, где можно было эксплуатировать их рабский труд. Но со временем в карантине начали оставлять все больше инвалидов, и по мере роста численности заключенных и распространения болезней эти зоны обрели новые функции, став своего рода огромными отстойниками для больных и умирающих.

Одной из худших карантинных зон был «малый лагерь» в Бухенвальде, двумя годами ранее организованный в зданиях бывших конюшен без окон и отделенный от главного лагеря колючей проволокой. В начале апреля 1945 года там содержалось 80 тысяч заключенных. Многие из них совсем недавно поступили из эвакуированных лагерей и пребывали в состоянии крайнего истощения и шока. Страдания в соседнем главном лагере – паразиты, болезни и голод – не шли ни в какое сравнение с «малым лагерем», где с января по апрель 1945 года умерло не менее 6 тысяч заключенных. Среди них был и Шломо Визель. Его сын, Эли, позднее сказал, что они ожидали, что условия содержания в Бухенвальде будут лучше, чем в Бжезинке, но те ничуть не отличались: «В самом начале малый лагерь показался мне даже хуже Освенцима».

В начале 1945 года там было так много «мусульман», что немцы задействовали целые филиалы в качестве сборных пунктов. Эсэсовцы иногда называли их «лагерями последнего вздоха». Например, в январе 1945 года администрация Доры создала филиал в заброшенных казармах люфтваффе в Бельке, на окраине Нордхаузена, недалеко от главного лагеря. Поскольку недостатка в умирающих не было, новый лагерь вскоре быстро заполнился. Менее чем за три месяца в нем насчитывалось около 12 тысяч заключенных из Доры. Многие из них пережили кошмар Освенцима и эвакуацию из Гросс-Розена. Самые слабые были не в состоянии ходить, стоять или говорить. Их оставили умирать в одном из двухэтажных гаражей. Время от времени его бетонные полы поливали из шлангов, смывая кровь и фекалии. Вскоре заключенные прозвали лагерь Бельке «настоящим крематорием», и не без основания. За несколько недель до 11 апреля, когда его освободили американские войска, в этом лагере ежедневно умирало до ста человек, в общей сложности в нем погибло более 3 тысяч узников. А в начале марта 1945 года еще 2250 умирающих заключенных загнали в товарные вагоны и отправили в неизвестном направлении, и больше их никто никогда не видел. Как выяснилось впоследствии, местом назначения был Берген-Бельзен, ставший крупнейшей зоной смерти всей концлагерной системы.

В первые месяцы 1945 года заключенные-ветераны Берген-Бельзена в смятении наблюдали за тем, как бесконечные колонны мертвенно-бледных мужчин, женщин и детей тянулись на территорию лагеря. Транспорт за транспортом привозили все новых и новых узников, целые армии «несчастных», как записала в феврале 1945 года в дневнике Ханна Леви-Хасс, находившаяся там с прошлого лета (после ареста как участницы движения Сопротивления в Черногории). Всего за восемь недель с 1 января по 1 марта 1945 года численность заключенных лагеря более чем удвоилась – с 18 465 до 41 520 человек, достигнув рекордной отметки около 53 тысяч человек 15 апреля, в день освобождения Берген-Бельзена британскими войсками. И по мере разрастания лагеря в нем с ошеломляющей скоростью распространялись хаос, болезни и смерть.

Первоначально Берген-Бельзен создавался как лагерь временного содержания «евреев, подлежащих обмену», отобранных нацистами для предполагаемого обмена пленными, однако впоследствии у него появились и другие функции, приведшие к катастрофе. Как мы уже видели, с весны 1944 года лагерь служил своеобразным отстойником для больных и умирающих из других лагерей. Затем, летом 1944 года, был организован транзитный лагерь для тысяч узниц, депортируемых из восточноевропейских лагерей в филиалы на территории Германии. Около 2500 из них остались в Берген-Бельзене. Среди них были две молодые немецкие еврейки, 15-летняя Анна Франк и ее старшая сестра, Марго, в конце октября 1944 года депортированные из Освенцима, куда их буквально несколько недель назад привезли последним транспортом из Нидерландов (после того как они вместе с родителями и еще четырьмя другими евреями два года прятались в тайном убежище в Амстердаме). В Берген-Бельзене сестер Франк сначала загнали в палатки транзитного лагеря, не спасавшие ни от холода, ни от дождя. После того как 7 ноября 1944 года сильной бурей несколько палаток сорвало, женщин переселили в бараки внутри «звездного лагеря». К тому времени положение так называемых евреев, подлежащих обмену, резко ухудшилось. Хотя их все еще содержали отдельно от остальных, эсэсовцы начали относиться к ним так же, как и к другим заключенным. «Режим содержания в лагере с каждым днем ухудшается, – писала в декабре 1944 года Ханна Леви-Хасс. – Неужели мы еще не достигли апофеоза наших страданий?»

Но самое худшее было еще впереди, когда в начале 1945 года в лагерь хлынули новые массы заключенных и он оказался переполнен окончательно. Руководство ВФХА, продолжая использовать Берген-Бельзен как карантин для полуживых узников из других лагерей, одновременно решило превратить его в сборный пункт эвакуированных сначала из восточноевропейских лагерей, наподобие Освенцима или Гросс-Розена, а затем из концлагерей в центре Третьего рейха. Например, 11 апреля пришел поезд из лагеря Вольфлебен – недавно оставленного немцами филиала Доры. Около 150 заключенных умерло в ходе недельного переезда (130 удалось бежать). Часть из 1350 выживших узников пригнали в Берген-Бельзен. Одним из них был Эмиль Делонуа, с которым мы познакомились раньше. Перед эвакуацией из Вольфлебена он поклялся «сделать все, что в его силах, чтобы как можно скорее обрести свободу». Ему посчастливилось пережить последние дни Берген-Бельзена, однако он умер вскоре после освобождения.

Берген-Бельзен поспешно переформировали и расширили, в том числе и за счет вспомогательного лагеря, развернутого в расположенных по соседству армейских казармах. Несмотря на это, лагерь все равно оставался безнадежно переполненным. Изменился и контингент его заключенных. Большинство новоприбывших составляли женщины. Тем самым Берген-Бельзен стал единственным лагерем военного периода (помимо Равенсбрюка и Штуттгофа), где женщины количественно значительно преобладали над мужчинами. При этом он перестал быть исключительно еврейским. Хотя в середине апреля 1945 года евреи составляли самую многочисленную группу его узников (половину), к ним добавились и новые, среди них много политзаключенных из Польши и Советского Союза.

«Происходящее здесь – самое ужасное событие мировой истории», – писал в дневнике 17 марта 1945 года, больше года спустя после депортации в лагерь для «евреев, подлежащих обмену», известный голландский юрист и лидер сионистского движения Абель Герцберг. Прежде чем перед глазами новых заключенных предстал весь ужас Берген-Бельзена, они ощутили его жуткое зловоние. Запах разложения и смерти – до тошноты знакомый узникам Освенцима – стоял над лагерем в последние недели его существования. «Мы все ужасно завшивлены, кругом грязь и дерьмо», – отмечал 8 февраля 1945 года в дневнике другой «еврей, подлежащий обмену», 16-летний Арье Корец. По позднейшему выражению еще одного узника, профессионального врача, тысячи заключенных обгадились сами и изгадили весь лагерь, и тот стал напоминать одну огромную выгребную яму.

По ночам заключенных ждали еще большие мучения, когда сквозь выбитые окна, крыши и двери холодный ветер продувал бараки. Часто бараки были абсолютно голы: не было ни света, ни соломенных тюфяков, ни одеял, ни печей, ни стульев. Не было ничего, кроме массы человеческих тел, живых и мертвых. В лагере свирепствовали болезни. В своих стальных тисках его держала эпидемия тифа, уносившая множество жизней. Но самым безжалостным убийцей был голод. «Я работаю по пять дней и не получаю ни крошки хлеба», – писал 25 марта 1945 года 24-летний голландский еврей Луи Тас. – «Прошлой ночью я сходил с ума от голода и снов, в которых видел еду», – добавил он на следующий день.

Повсюду были «мусульмане», истощенные настолько, что более половины массы тела составляли кости.

Надежды заключенных выжить очень быстро испарялись. «Я снова болен и оставил все надежды отсюда выбраться, – писал 7 марта 1945 года Абель Герцберг. – Я боюсь боли, смерти, насилия». Каждое утро заключенные выносили из бараков умерших ночью, но лишь сняв с окоченевших тел одежду и ценные вещи. Затем трупы закидывали на грузовики или подводы, с которых мертвецов сваливали на землю в разных уголках лагеря. А в самом конце заключенных просто оставляли лежать там, где они умерли.

Еще никогда за всю историю нацистских концлагерей смертность заключенных от болезней и лишений не была столь стремительной и массовой, как в марте 1945 года в Берген-Бельзене. Всего за один этот месяц, когда в лагере содержалось около 45 500 заключенных, умерло 18 168 человек. Среди погибших были Анна и Марго Франк. В последние дни жизни, больные тифом и измученные дизентерией, сестры лежали скорчившись под одеялом в одном из лазаретов. Когда знакомая нашла их там, она попросила Анну встать. Но та, ухаживавшая за умирающей сестрой, ответила: «Сейчас мы можем вместе лежать под одеялом, нам спокойно и больше ничего не надо».

Катастрофа Берген-Бельзена в планы эсэсовского начальства не входила. Ожидалось, что слабые заключенные будут умирать, но никто не думал, что столь стремительными темпами. Поскольку ситуация вышла из-под контроля, комендант Йозеф Крамер 1 марта 1945 года направил в ВФХА откровенное письмо, предупредив, что условия содержания «неприемлемы». Дефицит продовольствия и небывалая скученность заключенных породили «настоящую катастрофу». Крамер потребовал кровати и одеяла, а также грузовики для подвоза продовольствия и оборудования для дезинсекции. Но его запросы остались без ответа. Крамер отчаянно силился предстать ответственным администратором, причем не только в глазах начальства, но и будущих судей стран-победительниц. В прежних запросах в ВФХА его не слишком заботили нужды заключенных. На деле прибывший в лагерь в начале декабря 1944 года ветеран СС и радикальный антисемит Крамер усугубил страдания заключенных. А когда разразилась настоящая катастрофа, Крамер и его люди наблюдали за происходящим со стороны, стараясь лишь не подхватить инфекционное заболевание. В марте 1945 года эсэсовские чины стали в Берген-Бельзене редкими гостями. «Здесь больше не устраивают переклички. И больше нет работы, – записал 1 апреля 1945 года в дневнике Абель Герцберг, – тут осталась лишь смерть».

Наряду с убийствами и лишениями в концлагерях СС регулярно проводили массовые казни слабых и немощных. В первые месяцы 1945 года смертельные селекции прошли во всех оставшихся концлагерях, видимо по распоряжению ВФХА. Десятки тысяч ослабевших от голода и болезней узников расстреляли, умертвили смертельными инъекциями или отравили газом в газовых камерах, стремясь избавить лагеря от разносчиков инфекционных заболеваний, лишних ртов при дефиците продовольствия и возможной обузы при эвакуации. Иногда эсэсовцы отбирали жертв сразу по прибытии в лагерь. Далее селекции проводились в зонах и в особенности карантинах. В январе 1945 года в Уккермарке, практически поглощенном Равенсбрюком полицейском лагере для девушек и молодых женщин «с девиантным поведением», эсэсовцы почти ежедневно проводили селекции с целью отделить здоровых и трудоспособных от более слабых и старых из главного лагеря и его филиалов. «Пусть мы больны, но все равно мы – люди!» – в отчаянии писала 9 февраля 1945 года одна из узниц. Пощаженные селекцией слышали, как кричали обреченные, которых увозили на грузовиках. Вскоре их крики и стоны совсем стихали. Грузовики останавливались у ближнего крематории Равенсбрюка, где несчастных узниц загоняли в барак, в январе 1945 года превращенный в газовую камеру. Всего в Уккермарке убили не менее 3600 из 8 тысяч (или более) женщин, примерно половина из них – еврейки.

Наряду с больными эсэсовцы убивали политических заключенных и тех, кого хотели заставить навсегда замолчать. Эти массовые убийства были частью последней вакханалии смертей, охватившей Третий рейх в последние дни перед падением нацистского режима. Ведомая теми же саморазрушительными усилиями и энергией, что и Гитлер, кучка нацистских фанатиков избрала жертвами немецких пораженцев, иностранных рабочих, заключенных лагерей и многих других. Если фашистской Германии суждено погибнуть, пусть с ней погибнут и эти «изгои общества», считали они. Средоточием этого кровавого побоища неизбежно стали концентрационные лагеря, служившие для содержания под стражей наиболее опасных врагов рейха. Гитлер и другие представители нацистской верхушки уже давно вынашивали планы кровавой мести заключенным конц лагерей в случае поражения Третьего рейха. И в начале 1945 года этот момент настал. В числе жертв оказались и некоторые «особо ценные» заключенные, вроде агентов разведок стран-союзников и видных борцов Сопротивления. Среди повешенных в Флоссенбюрге в последние дни его существования, например, были 13 британских секретных агентов, 3 француженки, обвиненные в саботаже, и 7 известных немецких антифашистов, в том числе и богослов Дитрих Бонхёффер (Бонхоффер).

Первоначально, в соответствии с порядком, установленным еще в 1939 году, официальные приказы о казнях спускались в лагеря из РСХА. Судя по всему, в начале 1945 года от комендантов концлагерей затребовали предоставления списков заключенных, которых они считали угрозой в случае эвакуации лагеря. РСХА, по всей видимости, пополнило их именами, почерпнутыми из собственной базы данных опасных заключенных, и санкционировало казни. Однако, когда центральный государственный аппарат развалился, региональные и местные чиновники по всей Германии получили более широкие полномочия, позволявшие казнить заключенных по собственной инициативе, что привело к последней эскалации насилия. Фактически коменданты лагерей обрели официальную лицензию на казнь заключенных, то есть полномочия, которые прежде запрашивали у вышестоящего начальства. Некоторые обреченные, подобно узникам из зондеркоманды Бжезинки, попытались оказать сопротивление. Крупнейшим стало восстание, поднятое так называемыми заключенными «Пуля» в Маутхаузене. Еще в марте 1944 года Верховное главнокомандование вермахта, столкнувшись с постоянным ростом числа побегов военнопленных, приказало отправлять пойманных беглых офицеров (за исключением граждан США и Великобритании) в Маутхаузен. Тайная операция получила красноречивое кодовое название «Пуля» (Kugel), само по себе недвусмысленно говорившее об уготованной им участи.

В последующие месяцы в Маутхаузен прибыло не менее 5 тысяч человек, обреченных на верную смерть. Почти все они были советскими военнопленными, бежавшими из мест нацистского рабского труда. Несколько сот из них охранники Маутхаузена казнили сразу по прибытии, изолировав остальных в бараке 20 карантинного блока, который был окружен каменной стеной и колючей проволокой под напряжением. «Заключенных преднамеренно передали мне медленно умирать от голода, – признавался впоследствии отвечавший за них блокфюрер СС, – и от болезней». Именно так все и происходило, и к концу января 1945 года в живых оставалось всего 600–700 человек. В ночь с 1 на 2 февраля 1945 года большинство выживших заключенных «Пуля» перед лицом неминуемой смерти попытались бежать из Маутхаузена. Несколько заговорщиков задушили старшего капо, лояльного к эсэсовцам немецкого (или австрийского) политзаключенного. Затем с одними лишь камнями, деревянными башмаками, кусками мыла и огнетушителем в руках напали на охрану и захватили пулемет. Устроив с помощью одежды и мокрых одеял короткое замыкание на ограде из колючей проволоки под электрическим током, более 400 человек перелезли через стену. Это был крупнейший массовый побег за всю историю концлагерей. Безжалостное преследование продолжалось около двух недель. Немцы искали беглецов по всей округе. Большинство схватили через пару дней и убили на месте. Считается, что лишь горстке удалось уйти от «охоты на зайцев», как цинично окрестили эту погоню за людьми эсэсовцы и некоторые местные. «Мы действительно отлично постреляли в этих парней», – похвалялся один из эсэсовцев.

Убивали эсэсовцы и для того, чтобы переписать историю, уничтожая свидетелей своих самых отвратительных преступлений. Среди подобных жертв оказались многочисленные привилегированные заключенные, заплатившие жизнью за тайны, которые имели несчастье узнать. В их число вошли и отдельные выжившие узники, над которыми нацисты проводили свои жуткие «медицинские» эксперименты. Одним из них был юный Жорж Кон, с которым мы встречались в последний раз в ноябре 1944 года, когда его вместе с 19 другими еврейскими мальчиками и девочками депортировали из Освенцима в Нойенгамме. Здесь все они вскоре серьезно заболели, после чего врач-эсэсовец заразил их туберкулезом и сделал операции на лимфатических узлах. Жорж был самым слабым из них, он безжизненно лежал на койке. Тем не менее дети дожили до последних дней войны. 20 апреля 1945 года, за три дня до тринадцатого дня рождения Жоржа, эсэсовцы пришли за ним и другими детьми. Поздно ночью, полусонных, их привезли в пустую школу Булленхузер-Дамм в Гамбурге, где прежде располагался филиал лагеря СС. В подвале дома старший лагерный врач ввел им наркотики и повесил, после чего выпил кофе и поехал обратно в Нойенгамме.

Непоколебимая приверженность эсэсовцев убийствам была потрясающей. Хотя за последние годы существования лагерей их персонал претерпел серьезные изменения, ядро по-прежнему составляли фанатичные национал-социалисты. Когда конец войны был уже совсем близок, они удвоили свои издевательства над узниками. Многие из них раньше служили на оккупированном Востоке и поднаторели в жестоком обращении с беззащитными заключенными и новых методах убийств. Прежде всего, это относилось к отдельным представителям целой тысячи бывших охранников Освенцима, которых вместе с самыми жестокими капо в начале 1945 года перевели на новые места службы. «Должен признать, что служба в Освенциме меня ожесточила», – заявил впоследствии офицер СС, оправдываясь за свои действия в Маутхаузене, куда приказом эсэсовского начальства перевели около ста бывших охранников Освенцима. Еще больше «эсэсовских ветеранов» Освенцима попали в Дору. В их числе и новый комендант, Рихард Баер, ответственный за эскалацию насилия в лагере. Еще один новый комендант, Йозеф Крамер, прибыл в Берген-Бельзен через Освенцим вместе с группой своих старых сослуживцев, истязавших заключенных на Польской земле. «Они все подонки, головорезы и садисты», – писал в дневнике Арье Корец.

Тем временем в Равенсбрюк, где впервые появился в конце 1944 года (а его жена и семья переехали уже давно и поселились поблизости) надзирать за массовыми расстрелами и сооружением новой газовой камеры, зачастил Рудольф Хёсс. Хёсс, по всей видимости, чувствовал себя там как дома, в окружении хорошо знакомых лиц из Освенцима, таких как новый комендант гауптштурмфюрер СС Иоганн Шварцхюбер (которого он знал со времени службы в Дахау). Эти специалисты по убийствам прибыли в Равенсбрюк отнюдь не случайно, а, очевидно, по направлению ВФХА для систематического уничтожения больных заключенных, якобы представлявших опасность для остальных. Даже после своей бесславной кончины Освенцим продолжал отбрасывать зловещую тень на всю систему нацистских концлагерей.

Мало кто из «выпускников» Освенцима был лучше осведомлен о массовых убийствах, нежели 29-летний бывший начальник крематория Бжезинки Отто Молль. Руководство ВФХА высоко ценило опыт Молля и в начале 1945 года поставило его во главе мобильного отряда по массовому уничтожению заключенных, составленного из других «ветеранов» Бжезинки. Они участвовали в убийстве узников газом в Равенсбрюке, а также в бойне в Либерозе и казнях в Заксенхаузене. В конце февраля 1945 года ВФХА направило Молля на юг Германии, в лагерный комплекс Кауферинг, где он продолжил свои злодеяния. Здесь заключенные прозвали его просто «освенцимским палачом». Тем не менее Молль являл собой исключение, и, пока он продолжал злодействовать, некоторые из его сослуживцев от убийств отошли.

Голоса в системе нацистских концлагерей никогда не звучали в унисон, и в начале 1945 года диссонанс проявился отчетливее, чем когда бы то ни было ранее. К этому времени поддержка Гитлера и нацистского режима внутри страны практически сошла на нет. Господствовавшие в обществе мрачные настроения проникли и в подразделения лагерной охраны вместе с массовым притоком простых немцев – таможенников, железнодорожников, ландштурмовцев (ополченцев) и других гражданских, – в самом конце войны пополнивших ее ряды, свидетельствуя о лихорадочности призыва в концлагерную систему. Летом 1944 года, после высадки англо-американских войск во Франции и массированного наступления Красной армии на Востоке, ощущение обреченности среди охранников концлагерей СС усилилось. «Вас скоро освободят, – говорили эсэсовцы заключенным в Клооге. – А нам придется плохо. Нас они будут убивать без пощады». В последующие месяцы подобное пораженчество распространилось настолько широко, что даже в таком образцовом лагере, как Заксенхаузен, над входом перестали поднимать фашистский флаг. Возросшее чувство отчаяния ярче всего выразилось в просьбе охранника из филиала Флоссенбюрга к еврейским заключенным помолиться за победу немецкого оружия.

Некоторые охранники пытались судорожно дистанцироваться от концлагерных преступлений, прежде воспринимаемых как символ непобедимости. Тем не менее, когда Тысячелетний рейх затрещал по всем швам, они испугались, что могут поменяться с узниками ролями. «Желаю вам всего наилучшего в наступающем году, – вспоминал Эли Коэн слова освенцимского охранника, сказанные ему в конце 1944 года, – в новом году я, скорее всего, окажусь на твоем месте, а ты – на моем». Лагерные охранники все чаще и чаще старались уклоняться от выполнения жестоких приказов начальства, подобно солдатам вермахта, пытавшимся скрыться, симулируя болезнь или дезертируя. Некоторые натянули на лица лицемерную маску дружелюбия и сострадания. Они сделали ставку на симпатию заключенных, надеясь, что это поможет им в будущем. Одну из подобных попыток купить себе «страховой полис», как называли это заключенные, предпринял комендант Маутхаузена Франц Цирайс, неожиданно для всех сделавшийся другом евреев. В апреле 1945 года он неоднократно демонстративно прохаживался по лагерю с еврейским мальчиком, которого нарядил в сшитую на заказ одежду. Отдельные офицеры СС даже отказались подчиняться приказам. Эсэсовский врач Франц Лукас, прежде с большой охотой принимавший участие в проводившихся в Освенциме селекциях заключенных, в начале 1945 года отказался сделать то же самое в Равенсбрюке. После войны один из его коллег разоблачил этот «переход на другую сторону», назвав это циничной уловкой, призванной купить «обратный билет» в послевоенное общество.

Высшее руководство лагерей отреагировало на этот нарастающий как снежный ком подрыв морального духа и дисциплины вспышками ярости. В конце февраля 1945 года Освальд Поль заклеймил «предателями» всех вступающих в «личные отношения» с заключенными и пригрозил им казнью. Коменданты, навсегда повязанные с нацистской лагерной системой, откликнулись решительными действиями. Во время показа пропагандистского фильма «Кольберг» – грубо сработанного исторического эпоса, прославлявшего личное самопожертвование во благо всего народа, – устроенного 20 апреля 1945 года в последний день рождения Гитлера, комендант Нойенгамме Макс Поли пообещал, что каждый запятнавший форму СС будет жестоко наказан. И подчиненные в его словах не усомнились, поскольку буквально на днях одного из их товарищей – офицера, пришедшегося Поли не по нраву, по-видимому за гуманное обращение с заключенными, – тот отдал под суд СС по обвинению в невыполнении служебного долга и четыре дня спустя офицер был казнен.

В начале 1945 года нацистская верхушка поняла, что разгром неизбежен. Войска антигитлеровской коалиции прочно удерживали инициативу, и никакое чудо не могло переломить ситуацию на полях сражений, поскольку вермахт был разбит, а германское военное производство, стремительно снижавшееся с осени 1944 года, окончательно рухнуло. Из своего берлинского бункера Гитлер, все глубже впадавший уныние и паранойю, обрушивался с яростными нападками на всех, кого винил в крушении Германии, от собственных военачальников до евреев. Однако, сколь бы безнадежной ни была ситуация, Гитлер не сворачивал со своего бескомпромиссного курса: победа или полное уничтожение. Ни отступления, ни капитуляции, ни переговоров.

Тем не менее некоторые сподвижники Гитлера, напротив, надеялись спастись и сохранить часть своих полномочий. Задумав собственный эндшпиль, Гиммлер и другие высокопоставленные нацисты стали искать подходы к державам Запада, в надежде, что западные союзники, опасаясь господства Советского Союза в Европе, пойдут на сепаратный мир с Германией. Однако любые расчеты подобного рода были абсурдны с самого начала. И даже если политика Британии и США в отношении будущего Германии еще не была точно определена, самым нежелательным переговорщиком оставался Гиммлер: именно этого человека журнал «Тайм» представил на своей обложке бесславным нацистским палачом Европы, изобразив на фоне огромной горы трупов. Глупость Гиммлера наглядно проявилась в конце войны. Полагая, что Гитлер отречется от власти, Гиммлер через своего эмиссара предложил западным странам тайную капитуляцию. Союзники резко и публично отвергли переговоры с Гиммлером. Узнавший об этом 28 апреля 1945 года Гитлер в ярости кричал о «самом позорном в истории человечества предательстве». Через несколько часов, незадолго до самоубийства, он исключил Гиммлера из рядов партии.

Для Гиммлера попытка заключить сделку с англо-американцами закончилась унижением. Однако для тысяч заключенных нацистских лагерей она означала спасение, поскольку стремление Гиммлера предстать в выгодном свете и придать себе образ респектабельного партнера по переговорам было им на руку. Впервые рейхсфюрер СС попытался выказать себя прагматичным политиком еще в 1944 году, санкционировав освобождение из лагерей части еврейских заключенных. После тайных переговоров с заграничными еврейскими организациями 30 июня 1944 года эсэсовцы депортировали в Берген-Бельзен группу из 1684 специально отобранных будапештских евреев, где они содержались в привилегированных условиях вплоть до отправки (в августе и декабре того же года) в Швейцарию. В обмен высшее руководство СС хотело получить товары и деньги, однако одновременно Гиммлер надеялся набрать очки для заключения выгодного для него сепаратного мира.

Тайные переговоры об освобождении заключенных активизировались в начале 1945 года. Хотя Гиммлер сохранял осторожность, поиски выхода из войны заставляли его идти на налаживание более тесных контактов за рубежом. Это совпало с наращиванием усилий иностранных правительств (например, Швеции и Франции) и международных организаций (таких как Всемирный еврейский конгресс) по спасению заключенных. К этому их подтолкнули участившиеся сообщения о массовой гибели людей в концлагерях. Спасать узников лагерей взялись Международный комитет Красного Креста (МККК), во главе со швейцарским дипломатом Карлом Буркхардтом, и шведский Красный Крест в лице его вице-президента, графа Фольке Бернадота. С января по апрель 1945 года происходил интенсивный обмен письмами. Иногда в многочисленных встречах того периода в качестве посредника принимал участие личный массажист Гиммлера Феликс Керстен, человек с сомнительной репутацией. Иностранные эмиссары встречались со зловещими главарями Третьего рейха, в том числе и с новым главой РСХА Кальтенбруннером, начальником гестапо Генрихом Мюллером, комендантами нацистских лагерей вроде Рудольфа Хёсса и Энно Лоллинга, а также старшими офицерами СС, такими как штандартенфюрер СС Курт Бехер (ключевая фигура в дни оккупации Венгрии в 1944 году. В апреле 1945 года Гиммлер назначил его рейхскомиссаром концлагерей, в первую очередь для проведения переговоров с Британией, США и Красным Крестом).

Что касается самого Гиммлера, то он, стремясь вызвать сочувствие представителей государственной власти иностранных государств, начал плакаться, что его, мол, никто не понимает. В действительности он отнюдь не тот страшный палач, которым его изображают, а добрый пастырь, желающий заключенным только добра. Для придания правдоподобия этой истории он даже сделал несколько закулисных тактических корректировок, приказав временно прекратить телесные наказания и смертоносные эксперименты над заключенными. Дабы произвести впечатление на посещавших лагеря иностранных гостей, Гиммлер и его эсэсовская рать сотворили альтернативную реальность. В апреле 1945 года, в ходе одного из подобных визитов в Равенсбрюк, его комендант Зурен потчевал чиновника Международного Красного Креста россказнями о просветительской миссии концлагерей. Ему вторил и сам Гиммлер. Сообщения о высокой смертности и массовых убийствах не более чем «вражеская пропаганда», заверял он своих собеседников. Он также решительно отмел все сомнения по поводу условий содержания узников в Берген-Бельзене, утверждая, что у тамошних медиков всегда все под контролем.

Несмотря на все контакты с высшим руководством СС, иностранным спасателям концлагерных заключенных поначалу мало что удавалось. Правда, Международный Красный Крест продолжал доставку продовольственных посылок (особенно для заключенных из западноевропейских и Скандинавских стран), привозя продовольствие прямо в лагеря. Однако недоумение переговорщиков вызвал отказ немцев разрешить провести надлежащее обследование лагерей, и они жаловались на невыполнение руководством ВФХА данных обещаний. Однако самым главным было отсутствие подвижек по жизненно важному вопросу об освобождении заключенных. Лишь в феврале 1945 года Гиммлер принял решение о том, что в исключительных случаях из лагерей будут отпускать пожилых и больных узников из Дании и Норвегии. В период с января по март датские власти приняли лишь около 140 соотечественников, отпущенных немцами на свободу.

Самой значительной уступкой Гиммлера этого периода стала перевозка скандинавских заключенных в специальную зону в Нойенгамме. С середины марта 1945 года автобусы и грузовики Шведского Красного Креста начали доставлять туда заключенных из других концлагерей. Среди них был и Одд Нансен. После того как он вместе с другими норвежскими заключенными вышел из Заксенхаузена, у них «будто выросли крылья, и мы полетели туда, где стоял ряд белых автобусов». С конца марта Нансен и свыше 4800 других прибывших в Нойенгамме скандинавов стали получать приличный паек и медицинское обслуживание, а условия содержания их значительно улучшились. Но радость одних означала лишь новые страдания других. Дабы освободить место для новоприбывших, эсэсовцы выбросили заключенных из так называемого оздоровительного блока. Некоторые из них умерли буквально через несколько часов. Еще более двух тысяч увезли на автобусах – тех самых белых автобусах, которые доставили скандинавских заключенных, после того как Шведский Красный Крест неохотно согласился переправить этих изможденных голодом и болезнями узников в филиалы крупных лагерей. (Где многие из них вскоре умерли.) Отдельных скандинавских заключенных это глубоко ранило. Одд Нансен испытал «угрызения совести из-за подобной несправедливости», как он написал в дневнике 31 марта 1945 года. «Нам созданы лучшие условия по сравнению с другими людьми, живущими хуже нас и умирающими от голода, в то время как мы живем в достатке».

Лишь в апреле 1945 года, когда большая часть Германии была уже оккупирована, СС наконец отпустили на свободу значительную группу заключенных. Отчаянно ища перемирия с Британией и США, Гиммлер возлагал надежды на связи с англичанами и американцами племянника короля Швеции графа Бернадота. В тот месяц они встречались дважды или трижды, в последний раз в ночь с 23 на 24 апреля, когда Гиммлер предложил капитуляцию на Западном фронте (именно Бернадот и был тем эмиссаром, который передал его слова представителям США и Англии). Подкрепляя обещание делом, Гиммлер отпустил еще некоторое количество заключенных. В первую очередь выиграли скандинавы: Датский и Шведский Красный Крест добились освобождения почти 8 тысяч заключенных, в том числе и содержавшихся в Нойенгамме. Свою последнюю запись в дневнике, сделанную на немецкой земле 20 апреля 1945 года, Одд Нансен закончил такими словами: «На автобусе – на свободу». Когда заключенные пересекли границу Дании, встретить их на улицы вышли тысячи людей, размахивая флагами и вручая цветы, хлеб и пиво. Вскоре Гиммлер согласился освободить еще некоторое количество заключенных. Теперь этот человек, ответственный за уничтожение бесчисленных женщин и детей, даровал свою «милость» горстке узниц, в том числе беременных, тяжелобольных и матерям с детьми. В последние две недели войны Датский и Шведский Красный Крест вывезли примерно 9500 женщин, преимущественно из Равенсбрюка. Еще 2 тысячи заключенных на грузовиках Международного комитета Красного Креста переправили в Швейцарию. Большинство спасенных женщин были из Польши, остальные – из Франции, Бельгии и других стран. «Лагерь за нашей спиной все уменьшался и уменьшался, – писала француженка Мари-Жозе Шомбар де Лов о своем спасении из Маутхаузена 22 апреля 1945 года. – Я сижу здесь с пустыми глазами, тихая и ошеломленная». Потребовалось время, прежде чем узницы поняли, что действительно свободны.

Но освобождение все еще оставалось исключением из правила. Спасение 12 тысяч мужчин, женщин и детей в апреле и начале мая 1945 года совпало со страданиями сотен тысяч других людей, все еще находившихся за колючей проволокой. Пойдя на тактические уступки, Гиммлер был преисполнен решимости удерживать огромную массу заключенных в качестве козыря для иллюзорного торга с англичанами и американцами, даже если это и означало продолжение смертоносной эвакуации лагерей. Особенно наглядно эта стратегия проявилась в отношении еврейских заключенных, вопрос о судьбах которых поднимался в ходе переговоров с Красным Крестом. Какое-то время Гиммлер считал, что улучшение условий содержания евреев, возможно, повысит его акции на Западе. Он даже предпринял несколько символических шагов в этом направлении. Предположительно 13 марта 1945 года, как раз перед тем, как Поль отправился в свою последнюю лихорадочную инспекционную поездку по лагерям, Гиммлер, по всей видимости, поручил ему сообщить комендантам, что убийства евреев следует прекратить. Аналогичные обещания рейхсфюрер СС дал своим западным партнерам по переговорам и приказал комендантам лагерей улучшить обращение с евреями. Однако его ханжеское вмешательство во внутреннюю политику лагерей слишком запоздало, чтобы что-то изменить. В Маутхаузене, например, у еврейских заключенных было больше шансов умереть, чем у узников любой другой категории, несмотря на внезапные приказы о смягчении режима содержания больных евреев.

Желая заслужить кредит доверия Запада, Гиммлер был готов отпустить на свободу как минимум некоторое количество еврейских заключенных. Стремясь переписать свое запятнанное геноцидом прошлое, рейхсфюрер СС заявил, что всегда поддерживал упорядоченный выезд из Германии. В качестве доказательства он в ходе состоявшейся в ночь с 20 на 21 апреля 1945 года внеочередной встречи с представителем Всемирного еврейского конгресса Норбертом Мазуром, который, заручившись эсэсовской гарантией личной безопасности, прибыл в Германию из Швеции, обещал незамедлительно отпустить и передать представителям Шведского Красного Креста тысячу евреек из Равенсбрюка. Однако дальше подобного рода тактических уступок Гиммлер так никогда и не пошел. В целом он продолжал рассматривать еврейских заключенных в качестве заложников для торга с Западом. «Присматривайте за этими евреями и относитесь к ним хорошо, – якобы велел он коменданту Маутхаузена Цирайсу в конце марта 1945 года. – Они мой ценнейший капитал».

Заложническая стратегия Гиммлера четко прослеживается и на примере «подлежащих обмену евреев», остававшихся в Берген-Бельзене. С 7 по 10 апреля 1945 года, буквально накануне освобождения лагеря британскими войсками, из него вышли три транспорта РСХА с 6700 евреями и взяли курс на Терезиенштадт, последнее остававшееся гетто, превращенное к тому времени в еще один «обменный лагерь». После почти двухнедельной одиссеи до пункта назначения добрался лишь один состав. А когда еще два, несколько дней, словно призраки, проплутавшие по раздираемой войной Германии, освободили союзники, в их вагонах лежало несколько сот умерших заключенных.