Когда советские войска – в 3 часа дня 27 января 1945 года – подошли к территории Бжезинки (Биркенау) и Освенцима (Аушвица), лагеря выглядели совсем не так, как всего пару месяцев назад. Эсэсовцы разобрали или сровняли с землей многие постройки и подожгли тридцать бараков так называемой «Канады II», огромных складов, где хранились вещи убитых евреев. Когда вошли красноармейцы, руины еще тлели.

Прежде чем поджечь склады, самые ценные вещи эсэсовцы переправили в сердце Германии. Туда же перевезли стройматериалы, а также техническое оборудование, наподобие рентгеновских аппаратов, задействованных в экспериментах по стерилизации заключенных. К сносу крематория и газовых камер Бжезинки эсэсовцы приступили еще в ноябре 1944 года. Последний действующий крематорий V взорвали незадолго до освобождения лагеря. Теперь фабрика смерти Бжезинка лежала в руинах, а некогда переполненные заключенными лагерные бараки были практически пусты. Менее пяти месяцев назад, в конце августа 1944 года, в лагере содержалось более 135 тысяч заключенных. Когда части Красной армии освободили Освенцим, в нем было всего 7500 человек, главным образом больных и до крайности ослабленных заключенных, оставленных при последней эвакуации. И все же потеря Освенцима стала для СС серьезным ударом, поскольку этот лагерь был жемчужиной в короне эсэсовской концлагерной системы: образцом сотрудничества с промышленностью, форпостом немецких поселений и главным лагерем смерти.

Недавно день освобождения Освенцима стал главной датой памяти холокоста. Однако при всем символическом значении 27 января 1945 года этот день не знаменует ни начала, ни завершения освобождения нацистских концлагерей. Страдания большинства заключенных еще далеко не закончились, и если свобода и пришла, то лишь через несколько недель или месяцев, после заключительного раунда «маршей смерти» апреля и мая 1945 года. А первый этап эвакуации концлагерей начался гораздо раньше, весной – осенью 1944 года, и хотя в наши дни о нем мало кто помнит, именно он стал предвестником последующего кошмара.

Наступление высадившихся 6 июня в Нормандии англо-американских союзников к началу сентября 1944 года поставило немецкие войска на Западном фронте на грань поражения. Военная обстановка складывалась все хуже, моральный дух немцев изрядно пошатнулся. Предвидя дальнейшую потерю территорий, ВФХА распорядилось немедленно приступить к эвакуации двух своих самых западных концлагерей. 5 и 6 сентября 1944 года эсэсовцы начали эвакуацию всех 3500 заключенных из главного лагеря Герцогенбуш (Хертогенбос) в Нидерландах, также закрыли и его филиалы.

В то же самое время эвакуировали располагавшийся в Эльзасе концлагерь Нацвейлер-Штрутгоф. 2–19 сентября 1944 года почти все 6 тысяч его заключенных депортировали в Дахау. Кроме того, эсэсовцы оставили около десятка филиалов этого лагеря на левом берегу Рейна, эвакуировав оттуда еще 4500 заключенных. Тем не менее комплекс концлагерей Нацвейлер-Штрутгоф не исчез, поскольку продолжали функционировать филиалы на правом берегу Рейна. А после того как вермахту удалось временно укрепить свои позиции, к ним добавилось еще несколько новых филиалов, и в начале января 1945 года во всем лагерном комплексе насчитывалось 22 500 заключенных. Таким образом, даже после того, как Нацвейлер-Штрутгоф прекратил свое существование, в его комплексе удалось сплотить фрагменты распадавшейся лагерной системы.

Несмотря на спешность эвакуации западноевропейских концлагерей осени 1944 года, проводилась она достаточно организованно и слаженно. ВФХА закрывало лагеря задолго до подхода войск противника, что давало эсэсовцам достаточно времени для эвакуации подавляющего большинства заключенных по железной дороге, самому излюбленному лагерными властями виду транспорта. И не только потому, что по сравнению с пешими маршами в поездах заключенных было гораздо легче охранять, но и потому, что таким образом значительно сокращалось время в пути. И при всей изнурительности подобного рода депортаций они не превращались в массовые убийства. «Если не считать жуткой усталости, мы прибыли [в Равенсбрюк] в довольно приличном физическом состоянии», – вспоминал бывший узник лагеря Герцогенбуш (Хертогенбос). В результате почти все заключенные в первых западных эвакуациях выжили.

Совершенно иной оборот приняли в 1944 году события на оккупированном Востоке. Как и на Западе, эсэсовские власти понимали, что здешние лагеря придется оставить, и начали готовиться к эвакуации заранее, надеясь эвакуировать огромные массы заключенных для использования их рабского труда в военном производстве. Но эти планы были сорваны как огромностью задачи – в пределах досягаемости Красной армии оказались пять главных лагерей и десятки их филиалов, – так и стремительностью наступления советских войск. Красная армия совершила глубокий прорыв, нанеся вермахту колоссальные потери личного состава, исчислявшиеся сотнями тысяч человек, и заставив оставить громадные территории.

В генерал-губернаторстве СС контроль над ситуацией в целом сохранили и сумели эвакуировать большую часть заключенных вовремя. К закрытию Майданека руководство ВФХА готовилось еще с конца 1943 года и за несколько месяцев депортировало оттуда тысячи заключенных. Большую часть оставшихся эвакуировали в апреле 1944 года, когда около 10 тысяч заключенных в крытых вагонах депортировали в другие концлагеря, такие как Освенцим.

Когда 22 июля 1944 года эсэсовцы наконец покинули лагерь, перед стремительно ворвавшимися в него частями Красной армии предстали полупустые бараки. В них эсэсовцы оставили лишь несколько сотен больных заключенных, а остальных, около тысячи человек, пешком и по железной дороге отправили на запад. К ним добавилось еще 9 тысяч узников последних филиалов Майданека, в том числе и большого лагеря в Варшаве (утратившего свой прежний статус главного лагеря).

Некоторых заключенных из Майданека депортировали в Плашув, еще один главный лагерь генерал-губернаторства. Но и его эсэсовцы вскоре оставили. Подготовку этого лагеря к эвакуации тоже начали заблаговременно. Узников вернули из филиалов в главный лагерь, ставший сборным пунктом депортации.

В конце июля и в начале августа 1944 года транспорты с заключенными пошли из Плашува в Флоссенбюрг, Освенцим, Маутхаузен и Гросс-Розен, сократив численность его узников с 20 до менее 5 тысяч человек. В октябре 1944 года Плашув покинули тысячи людей, ставших свидетелями закрытия лагерей, где их содержали. Когда 14 января 1945 года от регионального руководства СС поступил приказ о полной эвакуации главного лагеря, в нем оставалось лишь около 600 заключенных.

К этому времени СС уже оставили все три лагерных комплекса, располагавшиеся на севере, на территории Прибалтики – в Риге, Каунасе и Вайваре, – хотя их эвакуация проходила более беспорядочно и неорганизованно. Лагерь в Риге закрыли летом – осенью 1944 года. Эвакуация главного лагеря продолжалась до 11 октября и завершилась незадолго до вступления в город (13 октября) советских войск. Накануне около 10 тысяч заключенных загнали на суда, которые тут же вышли в открытое море. Именно этого узники больше всего страшились все предыдущие месяцы. В забитых до отказа трюмах заключенные страдали, обливались потом, их рвало, они задыхались от зловония экскрементов. По прибытии в Данциг изголодавшихся узников перегнали на баржи, которые по Висле направились в Штуттгоф. Вскоре его стремительно заполнили узники из оставленных концлагерей.

Среди заключенных Штуттгофа были тысячи евреев из концлагеря Ковно (Каунаса), опустевшего даже быстрее, чем рижский. Все его филиалы (около десятка), как и сам главный лагерь, немцы эвакуировали в июле 1944 года. «Наша судьба непредсказуема. Мы на грани безумия», – писал перед эвакуацией бывший заключенный Самуил Минцберг. Всего за две недели поездами и пароходами из лагеря депортировали в общей сложности более 10 тысяч евреев, до конца войны дожила лишь четверть из них.

Прежде чем оставить Ковно (Каунас), эсэсовцы разрушили располагавшийся в городе главный лагерь. При содействии литовских подручных они поджигали или взрывали дома, убив сотни скрывавшихся в подвалах евреев. Навстречу советским войскам, освободившим город 1 августа 1944 года, вышла лишь горстка выживших.

Эвакуация концлагеря Вайвара, самого северного из прибалтийских лагерей, продолжалась дольше всего, целых семь месяцев. Во время первой волны эвакуации в феврале – марте 1944 года эсэсовцы экстренно закрыли около десяти зон, в том числе и главный лагерь. Так, 3 февраля – в этот день части Красной армии находились всего в 5 километрах – сотни заключенных поспешно вывели из лагеря-филиала Соски. Заключенные нередко по несколько дней шли пешком до располагавшихся далеко на западе филиалов, условия содержания в которых были просто ужасающи. В Эреде больных узников затолкали в стоящие на болоте бараки. «Ежедневно умирало не меньше 20 человек», – вспоминал несколько месяцев спустя незадолго до смерти один из бывших узников. В середине 1944 года выживших заключенных лагеря Вайвара эвакуировали во второй раз. В ходе летнего наступления Красной армии линия фронта приблизилась вновь. «Вокруг постоянно стоит неумолчный шум, зенитки палят день и ночь. Осколки со свистом пролетают над головами, – писал 29 августа 1944 года польский еврей Гершл Крук из лагеря Лагеди, – невозможно угадать, что нам уготовано судьбой». В конечном итоге, когда Эстонию практически отрезали от территории Германии, эсэсовцы переправили в Штуттгоф большинство узников лагеря Вайвара морем. После семи дней в пути без еды один из заключенных вспоминал: «Мы прибыли в Данциг в ужасном состоянии!»

Когда в конце сентября 1944 года советские войска вышли в район Клооги, последнего действующего филиала большого лагеря Вайвара, на его территории оказалось лишь немногим более ста живых узников. Многие из них были потрясены случившимся. «Мы действительно свободны? Немцы и в самом деле ушли?» – недоверчиво спрашивали они. Кто-то прикасался к красной звезде на солдатских гимнастерках, чтобы убедиться, что это не сон. Всего несколько дней назад эти люди были обречены на смерть.

Рано утром 19 сентября 1944 года, зная о том, что советские войска находятся от них всего в нескольких днях пути, эсэсовцы выгнали узников Клооги – примерно 2 тысячи мужчин и женщин – на плац и разделили на группы. Затем вооруженные до зубов эсэсовцы погнали первую группу заключенных в лес. Вскоре после этого оставшиеся в лагере узники услышали треск пулеметных очередей.

Оставшихся в живых людей, которые пытались спастись бегством, охватила паника. Большая их часть тоже была убита. Немного позже, той же ночью, эсэсовцы отступили из Клооги, освещенной заревом погребальных костров и горящих казарм, которые они подожгли, чтобы скрыть следы своих злодеяний и помешать советским войскам использовать лагерь в собственных целях. В лагере осталось лишь несколько чудом уцелевших людей, которым в суматохе удалось спрятаться, иногда среди трупов, разбросанных по всей территории и в соседнем лесу.

Это была не единственная кровавая баня в Балтийском регионе: за день до этого несколько сотен узников Лагеди, среди которых был и Гершл Крук, вывезли на грузовике на лесную поляну и там казнили. Хотя подобные побоища не были рядовыми, они представляли собой принципиальное отличие от эвакуации западноевропейских концлагерей: на востоке, и особенно на территории Прибалтийских республик СССР, массовое истребление заключенных входило в планы нацистов с самого начала. В данном случае важным фактором был хаос. В Клооге и Лагеди эсэсовцы почувствовали себя загнанными в угол стремительным наступлением войск противника и, вместо того чтобы перед отступлением в глубь Третьего рейха бросить заключенных, прибегли к массовым убийствам. Тем не менее подобные безжалостные расправы в последние минуты перед бегством коренились в идеологии нацизма. Объясняется это так – подавляющее большинство заключенных в местном лагере были евреями, и их жизнь, по мнению эсэсовцев, ничего не стоила, особенно теперь, когда их больше нельзя было использовать для принудительного труда на благо Германского рейха. Такими бесчеловечными убеждениями эсэсовцы руководствовались еще во время подготовки к эвакуации лагерей из Прибалтики. За несколько месяцев до того, как Красная армия освободила этот лагерь, эсэсовское начальство приступило к селекции заключенных, отбирая больных и немощных. Зачем оставлять заключенных, от которых не будет пользы, которые не смогут трудиться на благо рейха и станут лишь обузой при эвакуации? Детей отбирали исходя из тех же соображений. Через несколько недель, весной 1944 года, лагерные эсэсовцы убили несколько тысяч мальчиков и девочек. В Каунасе, в главном лагере, казням малолетних узников предшествовал детский праздник, организованный комендантом для того, чтобы скрыть истинную суть жуткого злодеяния. Последующие события сопровождались душераздирающими сценами. Родители кричали и умоляли пощадить детей, когда эсэсовцы погнали тех из лагеря. Некоторые из них полезли вместе со своими детьми на грузовики, держа их за руку, когда их всех повезли на смерть. Некоторые семьи кончали жизнь самоубийством, чтобы эсэсовцы не смогли разлучить их. Горе родителей было безутешно. Однажды вечером в конце марта 1944 года, когда заключенные лагеря в Вильнюсе вернулись с работ в свои лагеря-филиалы, они обнаружили, что эсэсовцы забрали и куда-то увезли детей. Они «не могли ни есть, ни пить, ни спать, – писал Григорий Шур, потерявший сына Арона, – в кромешной темноте евреи оплакивали своих детей».

Убийства в Прибалтике эсэсовцы продолжали до самого конца войны. В рижском лагере последняя селекция заключенных, проводившаяся летом 1944 года, была согласована с главным лагерным врачом доктором Эдуардом Кребсбахом, ветераном СС, принимавшим участие в массовом убийстве больных в 1941 году в Маутхаузене. Кребсбах и его помощники проводили опыты над заключенными, испытывая их на выносливость, заставляя бегать и прыгать через препятствия. Затем они своим решением обрекли на смерть 2 тысячи самых слабых узников. Эсэсовцы совершали подобные преступления и в других прибалтийских лагерях. При проведении «десятипроцентной селекции» обреченных в Вайваре, как окрестили эту практику выжившие заключенные, эсэсовские преступники, начиная с июля 1944 года, заталкивали будущих жертв в грузовики, увозили их из лагеря и возвращались в форме, забрызганной кровью.

Заключенных, переживших селекции и массовые казни в прибалтийских лагерях, депортировали на юг, как можно дальше от линии фронта. В отличие от организованной эвакуации на Западе эти скудно снабжаемые и хаотичные транспорты 1944 года унесли гораздо больше человеческих жизней. Предположительно, сотни заключенных умерли от голода или задохнулись в тесноте товарных вагонов и в трюмах пароходов.

Еще ужаснее были пешие марши по дорогам, полям и замерзшим болотам, унесшие многие тысячи жизней. Первые смерти начались уже в начале февраля и марте 1944 года, когда узников оставленных немцами филиалов лагеря Вайвара, таких как Соски, заставили идти пешком по снегу и льду. Одни умерли от переохлаждения, других расстреляли запаниковавшие эсэсовцы, третьих убили, живьем бросая в море или в озера.

Марши смерти в Восточной Европе продолжились летом 1944 года. В их числе был марш из столицы Польши, начавшийся 28 июля, за несколько дней до обреченного на поражение Варшавского восстания. Рано утром большинство заключенных – около 4 тысяч человек (почти все евреи) – спешно погнали из города под конвоем эсэсовцев, солдат вермахта и сторожевых собак. Солнце нещадно палило оборванных и изможденных людей, часть которых шла босиком. Рты настолько пересохли от жажды, что они не могли проглотить даже те крохи еды, что у них оставалась. Они слизывали пот с собственных лиц, но это лишь усиливало жажду. «Мы молились о дожде, – вспоминал в 1945 году Оскар Пасерман, – но он так и не пошел». Вскоре упали первые из обессилевших заключенных. Отстававших от колонны расстреливали на месте. Выжившие дошли до Кутно, где их загнали в железнодорожные вагоны. Когда пять дней спустя эшелон прибыл в Дахау, в живых осталось лишь 3863 человека. Как минимум 89 человек погибло за эти дни в вагонах для перевозки скота.

Первые эвакуации концлагерей довольно долго замалчивались, поскольку их затмила трагедия «маршей смерти» последних месяцев существования Третьего рейха. Но эти эвакуации также важная часть истории нацистских лагерей, и, вопреки мнению некоторых историков, обнародование их ужасов еще ждет своего часа. Они часто начинались с подготовительного этапа. В этот период эсэсовцы начинали сбор лагерного имущества и награбленного, приступая к частичному демонтажу казарм, бараков и другого оборудования. Подобно подразделениям СС, отступавшим в других местах, персонал лагерей также пытался замести следы своих преступлений: тела узников выкапывали и сжигали вместе со всеми компрометирующими документами. Помимо этого, эсэсовское начальство намеренно сокращало численность заключенных в ходе транспортировки или путем систематических убийств. Когда эсэсовцы начали оставлять лагеря, они выгоняли из них большинство оставшихся заключенных и переправляли в другое место, используя различные транспортные средства. Многое зависело от обстановки на фронте. На Западе эсэсовцы успели спланировать эвакуацию заранее и организованно перебросили заключенных по железной дороге в другие лагеря. На Востоке они часто оказывались застигнутыми врасплох стремительным наступлением советских войск и торопливо выгоняли заключенных из лагерей или пытались убить всех, как в Клооге. В этом одна из причин того, почему первые эвакуации на Востоке оказались столь смертоносны. Чем ближе линия фронта подходила к концлагерю, тем большей опасности подвергались остававшиеся в нем заключенные.

Когда летом 1944 года 12-летняя Инге Ротшильд прибыла вместе со своими родителями в Штуттгоф, она уже провела, как ей казалось, целую вечность в гетто и нацистских лагерях. Депортированных в конце 1941 года из Кельна в Ригу как немецких евреев, Инге и ее семью впоследствии отправили в филиал лагеря Мюльграбен (немецкое название рижского района Милгравис. – Пер.). Именно здесь она потеряла 9-летнего брата Гейнца, погибшего в апреле 1944 года во время селекции детей в рижском концлагере. Через несколько месяцев Инге затолкали на переполненный людьми пароход, на котором уцелевших узников отправили в Штуттгоф, где она оставалась до февраля 1945 года.

Как мы уже видели, Штуттгоф стал главным пунктом назначения заключенных из оставленных эсэсовцами прибалтийских концлагерей. Инге Ротшильд была одной из более 25 тысяч еврейских заключенных, прибывших из этих лагерей во второй половине 1944 года. Многие тысячи из них, преимущественно мужчин (в том числе и отца Инге), вскоре переправили дальше на Запад, где их рабский труд использовался в таких лагерях, как Мюльдорф и Кауферинг. А женщин и девушек оставили. С июня по октябрь 1944 года к ним присоединилось еще более 20 тысяч евреек из Освенцима, где шел предварительный этап эвакуации. В результате в Штуттгофе произошли существенные изменения. Стал очевиден еще один результат эвакуации: она приводила не только к закрытию концлагерей, но и к трансформации остававшихся.

Достаточно лишь посмотреть на численность заключенных. Штуттгоф всегда был лагерем второго ранга, поскольку весной 1944 года в нем содержалось не более 7500 заключенных. Однако всего несколько месяцев спустя, в конце лета 1944 года, это число выросло более чем на 60 тысяч человек (возросла, за счет охранников из оставленных прибалтийских лагерей, и численность эсэсовского персонала). Новыми заключенными были преимущественно евреи, главным образом женщины. Многих из них отправили в филиалы Штуттгофа. В период с июня по октябрь 1944 года директивой руководства СС было создано 19 лагерей для евреев, где заключенным приходилось жить в самых примитивных условиях, зачастую в палатках. В главном лагере в бараки, рассчитанные всего на 200 человек, затолкали около 1200, спали даже в уборных, не было ничего, не только места на нарах. «Мыться было негде, – свидетельствовала позднее Инге Ротшильд, – и всего через пару дней мы завшивели».

В Штуттгофе, вспоминала Инге, селекции проходили часто. И действительно, с лета 1944 года лагерное начальство, как и в прибалтийских концлагерях, приступило к систематическим убийствам пожилых, больных, немощных, а также беременных женщин. Комендант Штуттгофа с самого начала считал это радикальным средством борьбы с перенаселенностью главного лагеря, где день ото дня росло количество заболевших, а также «нетрудоспособных» заключенных, свозимых из лагерей-филиалов. Особенно часто лагерное руководство стало прибегать к убийствам заключенных для предварительной подготовки к возможной эвакуации. По сути, это было превентивное уничтожение тех, кого считали будущей обузой при предстоящей эвакуации (по примеру прибалтийских лагерей).

Несколько тысяч жертв проводившихся в Штуттгофе селекций, главным образом детей и их матерей, поездом отправили в Бжезинку (Биркенау). Других, после закрытия осенью 1944 года «фабрики смерти» в Бжезинке, убили в самом Штуттгофе. Примерно в это же время в Штуттгофе начали использовать небольшую газовую камеру, где убивали евреев (а также польских политзаключенных и советских военнопленных), применяя «Циклон Б». Однако главным инструментом уничтожения заключенных в Штуттгофе были смертельные инъекции и расстрелы. Раппортфюрер Арно Хемниц обслуживал расстрельный аппарат в крематории, изготовленный по модели бухенвальдского, который он видел в 1941 году во время убийства советских «комиссаров». Другой эсэсовец из Штуттгофа позже так описывал результат обычной казни 50 или 60 женщин: «Я не слишком внимательно разглядывал мертвые тела, но видел подсыхающие лужи крови на полу, а также окровавленные лица трупов. Еще я помню, что дверная рама была забрызгана кровью».

Новым узникам Штуттгофа приходилось существовать в кошмарных бытовых условиях. В бараках стремительно росло количество умерших. Некоторые заключенные по утрам просыпались, чувствуя, что прижимаются к холодным телам умерших ночью. Осенью и зимой 1944 года в лагере вспыхнула эпидемия тифа, третья и самая сильная из разразившихся в Штуттгофе. В конечном итоге она вынудила эсэсовцев приостановить массовые расстрелы. 8 января 1945 года Рихард Глюкс объявил во всем лагере карантин почти на две недели. К этому времени ежедневно умирало около 250 заключенных. Смертность от тифа продолжалась до эвакуации лагеря.

Осенью и зимой 1944 года жизнь в еще одном концлагере на востоке также была омрачена перспективой эвакуации. Имеется в виду Освенцим. В нем, как в самом большом из концлагерей, шли наиболее интенсивные приготовления. С его территории вывозились материалы и машины. Семьи офицеров СС покидали наконец свои уютные, роскошные дома. (Фрау Хёсс с детьми уехали в начале ноября 1944 года.) Остававшиеся в Освенциме эсэсовцы по мере приближения к лагерю линии фронта становились все более нервными. Удастся ли им вовремя сбежать? Не нападут ли на лагерь местные бойцы Сопротивления? Или первыми придут русские? Тревожные ожидания усилились, когда осенью 1944 года в передачах Би-би-си поименно назвали ряд отъявленных эсэсовцев из персонала Освенцима (Аушвица) и предупредили: всех, причастных к злодеяниям в лагере и продолжающих кровопролитие, ждет наказание. Настроение в освенцимской лагерной администрации воцарилось мрачное. Часть эсэсовцев охладела к грабежам и насилию.

Свертывание деятельности Освенцима сопровождалось закрытием газовых камер. В конце октября и начале ноября 1944 года убийства заключенных последнего фашистского лагеря смерти газом прекратились навсегда. Вскоре после этого приступили к сносу конвейера смерти в Бжезинке (Биркенау), где заключенных заставляли зарывать в землю оставшуюся золу и фрагменты костей. Некоторые эсэсовские преступники испытали облегчение оттого, что эта часть их обязанностей осталась в прошлом. «Можешь себе представить, моя дорогая, – писал 29 ноября 1944 года жене главный лагерный врач, доктор Виртс, – как хорошо, что мне больше не нужно делать эту ужасную работу и что всего этого уже больше нет». Заключенные тоже ощутили судьбоносность момента. Глядя на то, как обрушиваются стены крематория, вспоминал Миклош Нисли, он почувствовал, что скоро рухнет и весь Третий рейх.

Почему эсэсовцы приступили к демонтажу газовых камер Бжезинки (Биркенау)? Многие историки говорят о якобы существовавшем приказе Гиммлера прекратить массовое уничтожение евреев. Если такой приказ и был на самом деле, он служил не более чем лакировкой действительности в рамках планов рейхсфюрера СС вступить в переговоры с Западом и заключить сепаратный мир. На практике СС никогда не отказывались от «окончательного решения еврейского вопроса», и в самом Освенциме убийства евреев и других заключенных продолжались и после демонтажа газовых камер. Истинные мотивы отказа от газовых камер были куда прагматичнее. Массовым депортациям евреев приходил конец вследствие ухудшения для Германии военной обстановки. А потому эсэсовское руководство Освенцима озаботилось сокрытием следов своих злодеяний, прежде чем части Красной армии подойдут к лагерю. Также ему хотелось избежать повторения истории Майданека, где газовые камеры попали в руки Советов практически нетронутыми. Эсэсовцы также надеялись спасти предназначавшееся для убийства людей оборудование. Многие агрегаты крематориев были аккуратно демонтированы, упакованы и отправлены на запад. Конечным пунктом их назначения было секретное хранилище близ Маутхаузена, где руководство СС планировало восстановить как минимум два из доставленных крематориев Бжезинки. Туда же, в Маутхаузен, направили и некоторых «специалистов» по массовым казням из числа бывшего персонала Бжезинки. Нет никаких сомнений в том, что этот новый лагерный комплекс, который в конечном итоге так никогда и не был построен, стал бы использовать газовые камеры для продолжения массовых убийств тысяч людей.

По мере постепенной подготовки высшего руководства эсэсовских лагерей к возможной эвакуации Освенцима его приказом большое количество заключенных по примеру предшествующих эвакуаций депортировали в другие лагеря. Именно поэтому за четыре месяца численность узников Освенцима к концу декабря 1944 года сократилась почти вдвое, до 70 тысяч человек.

Несколько лагерей закрыли и демонтировали полностью, в том числе огромную, входившую в комплекс Бжезинки зону «Мексика» (BIII). В целом во второй половине 1944 года из Освенцима эвакуировали около 100 тысяч заключенных. Прежде лагерь был конечным пунктом назначения для бесчисленных заключенных. Теперь этот поток повернул вспять. Как мы знаем, некоторые транспорты ушли на север, в Штуттгоф, однако большая часть – в лагеря на Западе, как можно дальше от неумолимо наступавшей Красной армии. Одним из таких лагерей был Гросс-Розен, единственный главный концлагерь в Силезии.

Гросс-Розен рос с захватывающей дух быстротой во второй половине 1944 года, с началом практически ежедневного прибытия транспортов заключенных из других концлагерей. На 1 января 1945 года в Гросс-Розене содержалось 76 728 заключенных. Так из ординарного он превратился во второй по численности концлагерь. Среди его заключенных было более 25 тысяч евреек, содержавшихся в филиалах, куда их доставили главным образом из Освенцима. Подобно Штуттгофу, Гросс-Розен сделался огромным сборным пунктом заключенных из концентрационных лагерей с Востока. В переполненном заключенными лагере порядок начал обращаться в хаос. Наихудшими были условия содержания в новом лагере, осенью 1944 года построенном из демонтированных освенцимских бараков. Во многих из них вместо окон и дверей зияли проемы, а потому с наступлением зимы заключенные оказались фактически на улице, не было также туалетов и умывален, и узники вязли в снегу, грязи и экскрементах. В других филиалах Гросс-Розена условия содержания были немногим лучше. «Меня больше ничем не удивить», – записал в дневнике в начале 1945 года Авраам Кайзер, ставший свидетелем ужасающего зрелища: двое заключенных из лагеря Дёрнхау (Кольчах) набросились на оброненную сторожевой собакой кость и поджарили ее на костре, чтобы съесть.

12 января 1945 года советские войска развернули разгромное наступление, поставившее Третий рейх на колени. Советские танки провались на запад по всему огромному Восточному фронту, сметая на своем пути оборонительные сооружения вермахта, и быстро продвинулись в глубь территории Германии. Когда в конце того же месяца Красная армия совершила перегруппировку, линия фронта полностью изменилась. Третий рейх потерял свой последний плацдарм на землях оккупированной Польши, а также лишился других жизненно важных территорий – Восточной Пруссии, Восточного Бранденбурга и Силезии, – а миллионы немцев, мирных граждан потянулись вслед за беспорядочно отступающими частями вермахта.

На пути наступающих советских войск располагались три крупных лагеря – Освенцим, Гросс-Розен и Штуттгоф, – где в середине января 1945 года содержалось более 190 тысяч человек, или свыше четверти всех заключенных. На этапе предварительных обсуждений планов эвакуации этих лагерей принимали участие соответствующие гауляйтеры, высшие руководители СС и полиции, сыгравшие решающую роль. Немаловажным было и значение ВФХА. Первым, кто приказал руководству Освенцима готовиться к эвакуации, был Освальд Поль, который в ходе последнего посещения лагеря в ноябре 1944 года ознакомился с планом, разработанным его протеже, комендантом Рихардом Баером, и ре гиональными отделениями НСДАП, полиции и СС. По возвращении Поля в Ораниенбург его управленцы должны были решить, куда должны следовать транспорты с заключенными из оставляемых лагерей. Тем не менее, учитывая стремительное развитие событий, не в силах издалека контролировать происходящее на местах, они оставляли большую часть транспортно-снабженческих мелочей на усмотрение комендантов лагерей и их эсэсовцев.

Несмотря на все приготовления, эсэсовцы были застигнуты врасплох начавшимся в середине января 1945 года массированным наступлением советских войск. Местные партийные бонзы лишь способствовали хаосу, часто отказываясь отдавать приказы об эвакуации до самого последнего момента. В Освенциме, например, воцарилось замешательство, как на тонущем корабле. «Хаос. СС в панике», – такую надпись нацарапали бывшие узники, когда охрана лихорадочно металась по всему лагерю, сгоняя и выстраивая заключенных, раздавая еду, собирая имущество и уничтожая документы. Территорию Освенцима колонны узников начали покидать 17 января 1945 года, и за два дня более трех четвертей всех остававшихся заключенных уже были в пути. Некоторые из них покидали Освенцим в хорошем настроении. Последние оставшиеся в живых заключенные из зондеркоманды, например, надеялись ускользнуть от эсэсовских убийц в походной колонне вместе с другими узниками. Однако подавляющее большинство заключенных было напугано, боясь холода, снега, эсэсовцев и неизвестности. «Подобная эвакуация, – записали польские узники, едва первые походные колонны двинулись в путь, – означает уничтожение не менее половины заключенных». В итоге при транспортировке из Освенцима погиб каждый четвертый заключенный.

Сначала узников Освенцима пешим строем погнали на запад. Две основные дороги, протяженностью около 65 километров, вели их в Лослау (ныне Водзислав-Слёнски. – Пер.) и Глейвиц. По прибытии большинство выживших – среди них был и Томми Бюргенталь, мальчик, с которым мы уже встречались, – загнали в товарные вагоны и по железной дороге доставили в глубь рейха. Самую большую группу примерно из 15 тысяч заключенных депортировали в переполненный к тому времени концлагерь Гросс-Розен, также готовившийся к эвакуации.

В отличие от Освенцима, оставленного в считаные дни, окончательная эвакуация находящегося в 270 километрах к северо-западу Гросс-Розена растянулась на несколько месяцев. Несмотря на то что в начале 1945 года немцы стремительно оставили главный лагерь и несколько десятков его филиалов, концлагерный комплекс в целом сохранился. Несколько десятков отделений Гросс-Розена продолжали работать вплоть до начала мая 1945 года. Так же надолго затянулась окончательная эвакуация в Штуттгофе. Во второй половине января 1945 года эсэсовцы оставили около тридцати его филиалов, депортировав оттуда многочисленных заключенных в главный лагерь. Вслед за этим 25 и 26 января 1945 года и сам главный лагерь частично эвакуировали. Когда части Красной армии приблизились на расстояние 50 километров, эсэсовцы пешим маршем погнали примерно половину из 25 тысяч заключенных в окрестности города Лауэнбурга, расположенного в 140 километрах западнее. По прибытии выживших разместили в импровизированных лагерях практически без еды, воды и отопления. Несколько недель спустя пришел черед эвакуировать и лагеря в Лауэнбурге. Заключенных вновь погнали очередным маршем смерти. Его путь был усеян телами сотен умиравших на ходу людей. А главный лагерь Штуттгоф тем временем все еще продолжал функционировать. Из-за отдаленности советские войска обошли район расположения лагеря и освободили его лишь 9 мая 1945 года. К тому времени в нем оставалось всего 150 заключенных. За предыдущие недели многие тысячи из них умерли, так и не дождавшись освобождения, казавшегося им таким близким. Среди жертв была и мать Инге Ротшильд, умершая от истощения в тот самый день, когда дочери исполнилось 13 лет.

В начале 1945 года концлагерная система пребывала в постоянном движении. В январе и феврале, спасаясь от наступающей Красной армии, эсэсовцы погнали на новые места более 150 тысяч заключенных Освенцима, Гросс-Розена и Штуттгофа, а позднее и филиалов Заксенхаузена. При формировании этих транспортов лагерное начальство, руководствуясь указаниями, исходившими, по всей видимости, от Гиммлера и Поля, отбирало в первую очередь тех узников, кто, по их мнению, был «трудоспособен» и чей рабский труд можно было продолжать использовать в других лагерях. Менее ясной была судьба инвалидов. Как и в ходе предыдущих эвакуаций на Востоке в 1944 году, никаких точных приказов от высшего начальства не поступало, и решение этой проблемы оставлялось на усмотрение лагерной администрации. Иногда при наличии транспортных средств лагерь очищали от заключенных полностью, загоняя всех больных на грузовики, конные повозки или в железнодорожные вагоны. В других местах, особенно в отдаленных филиалах, эсэсовцы перед самой отправкой проводили селекцию и убивали самых слабых узников.

Одна из крупнейших боен произошла при эвакуации отделения Заксенхаузена концлагеря Либерозе, где содержались преимущественно евреи из Польши и Венгрии. 2 февраля 1945 года около 1600 заключенных пешим маршем двинулись в направлении главного лагеря, расстояние до которого составляло 100 километров. Около 1300 человек оставили в Либерозе. Их судьбу уже предрешила пришедшая за несколько дней до того телеграмма, вероятнее всего от коменданта Заксенхаузена, с приказом казнить ослабевших. Недостатка в эсэсовцах, добровольно вызвавшихся исполнить этот приказ, не было. «Давай, давай, – сказал один из охранников, – мы постреляем евреев и получим за это немного шнапса». Бойня продолжалась три дня. Убийцы встретили и слабое сопротивление, когда один заключенный ударил эсэсовца ножом в шею. Но у основной массы узников никаких шансов на спасение не было. Нескольких уцелевших, спрятавшихся под кучами выброшенной одежды и обуви, эсэсовцы нашли и забили до смерти.

Тем не менее при эвакуации лагерей января – февраля 1945 года убийства не были общепринятой практикой. Нередко лагерная администрация бросала заключенных на произвол судьбы, торопясь отступить в глубь рейха. Так, в январе 1945 года, например, в ходе частичной эвакуации главного лагеря Штуттгоф комендант Хоппе отдал письменное распоряжение, согласно которому «больных и неспособных к маршу» заключенных следовало оставлять в лагере. Тысячи таких узников, которым милостиво подарили жизнь, видели, как угоняли их товарищей. В филиалах Гросс-Розена эсэсовцы также оставили сотни больных заключенных.

Некоторые офицеры уклонялись от совершения в последние минуты убийств заключенных, опасаясь грядущего возмездия солдат противника. Где-то для массовых казней просто не оставалось времени, поскольку стремительность наступления Красной армии застигала их врасплох. Впоследствии выжившие узники обнаружили в опустевших эсэсовских казармах следы поспешного бегства лагерной охраны: кружки, наполненные пивом, недоеденный суп в тарелках, недоигранные партии в настольные игры.

В начале 1945 года Красная армия освободила свыше 10 тысяч заключенных. Большинство из них, около 7 тысяч человек, в главном лагере Освенцим, в Бжезинке и Моновице. Прошло больше недели с момента ухода колонн «маршей смерти» и прихода в Освенцим советских войск, потерявших около 200 солдат в боях с немцами в непосредственной близости от лагерного комплекса. Для остававшихся в лагере заключенных это был необыкновенный период опасностей и надежд, своего рода последняя, еще не дописанная до конца глава в книге их страданий. Впоследствии доктор Отто Волькен вспоминал эти последние дни как, вероятно, самые трудные за все проведенные в концлагере пять лет. После того как 20–21 января большая часть охраны ушла из Освенцима, остававшиеся там заключенные осмелели и прорезали проходы в ограждении из колючей проволоки и через разные секторы лагеря проникли в эсэсовские кладовые. Заключенные пытались сами наладить жизнь – ухаживали за больными, разжигали костры, разогревали и раздавали еду. Но праздновать победу было рано. Захмелевшего советского военнопленного, нашедшего пиво и оружие и открывшего пальбу в ночное небо Бжезинки, выследил и расстрелял на месте немецкий патруль. Убили и группу французских заключенных, пробравшихся в эсэсовскую столовую. Помимо безжалостных убийц-охранников, заключенных подстерегали и другие опасности: холод, голод и болезни. И все же подавляющее большинство узников дожило до 27 января 1945 года, когда в ворота Бжезинки вошли первые советские солдаты. Часть заключенных бросились к ним. «Мы обнимали и целовали наших освободителей, – рассказывал Отто Волькен спустя несколько месяцев. – Мы плакали от радости, мы были спасены».

Однако в других местах лагерного комплекса Освенцим судьба совершила последний страшный поворот. В тот же день, когда была освобождена Бжезинка, эсэсовский террор обрушился на филиал лагеря Фюрстенгрубе, располагавшийся всего в 20 километрах севернее. Этот лагерь немцы оставили восемь дней назад, бросив около 250 больных заключенных. Во второй половине дня 27 января 1945 года, когда спасение и свобода были уже так близки, в лагере неожиданно появилась группа эсэсовцев, убившая почти всех заключенных. Прихода Красной армии, чудом пережив последнюю бойню в Освенциме, дождались лишь 20 человек.

Никто не знает, сколько узников концлагерей умерло при эвакуации начала 1945 года на обледенелых дорогах, в переполненных товарных вагонах, в рвах и в лесах. По всей видимости, количество жертв исчисляется десятками тысяч человек, среди них, по некоторым оценкам, 15 тысяч мужчин, женщин и детей из оставленного немцами комплекса Освенцим. Хотя в памяти народа эта эвакуация в первую очередь ассоциируется с пешими «маршами смерти», большую часть пути к новым концлагерям в глубине рейха заключенные, как правило, преодолевали все-таки по железной дороге. Условия в этих поездах были неизмеримо хуже по сравнению с проходившими ранее эвакуациями из западных лагерей, таких как Нацвейлер-Штрутгоф. Эти эшелоны стали средоточием всех ужасов концлагерей. Поскольку пассажирских вагонов не хватало, немецкие власти использовали главным образом открытые товарные вагоны для перевозки угля, не защищавшие от непогоды. Страдания перевозимых заключенных усугубляли задержки в пути. Несмотря на то что большинство поездов в конечном итоге добирались до пункта назначения, но по перегруженной и местами разрушенной сети немецких железных дорог они тянулись подчас по нескольку дней. Один из самых смертоносных транспортов отбыл из филиала Освенцима, концлагеря Лаурахютте, 23 января 1945 года. Поезд шел мучительно медленно, часто делая долгие остановки. Спустя неделю, когда он наконец прибыл в Маутхаузен, каждый седьмой заключенный в его вагонах был мертв.

Однако для большинства заключенных мучительное испытание эвакуацией начиналось не в поездах, а в предшествовавших посадке на них «маршах смерти», унесших в начале 1945 года немало человеческих жизней. Перед отправкой на новое место заключенным выдавали немного еды. Один из переживших ужасы Освенцима узников вспоминал, что получил банку консервированной говядины и две заплесневелые буханки хлеба. Эта порция предназначалась на несколько дней пути, но оголодавшие заключенные нередко съедали все еще до выхода из лагеря. Вскоре голод отнимал у них последние силы, и они шли словно в трансе. Иногда даже друзья переставали узнавать друг друга. Но пешие марши не превратили заключенных в безликую массу. Отдельные малочисленные группы взаимной поддержки благополучно сохранились, и близкие друзья и члены семьей, как могли, помогали друг другу. Нередко первыми падали и погибали именно шедшие в одиночку. Легче – как в лагере, так и на марше – было привилегированным узникам, более здоровым и сытым, в крепкой обуви и теплой одежде, по сравнению с остальными, которые ковыляли в жалких лохмотьях и деревянных башмаках и вскоре выбивались из последних сил, падали и умирали. Направленный Освальдом Полем инспектировать эвакуацию восточных лагерей, Рудольф Хёсс легко находил ушедшие вперед колонны заключенных: достаточно было просто идти туда, где путь устилали мертвые тела.

Смертность на маршах сильно зависела от таких факторов, как наличие съестных припасов и расстояние. Хотя главными убийцами узников были болезни и физическая усталость, немало их погибло и от пуль охраны. В соответствии с уставом любой узник, отбежавший к обочине испражниться, как заподозренный в побеге мог стать законной добычей эсэсовцев и подлежать расстрелу. И хотя в директивах эсэсовского руководства не содержалось четких указаний по обращению с больными заключенными, их убийство было в лагерях широко распространенной практикой. Большинство заключенных гибло в одиночку от эсэсовской пули, потеряв силы и отстав от основной колонны, но имели место и массовые убийства. Например, во время марша из Блеххаммера, филиала Освенцима, эсэсовцы погрузили больных узников на сани и подорвали ручными гранатами.

Среди старших офицеров СС подобных убийц было немного, поскольку большая часть лагерного начальства эвакуировалась заблаговременно. Вопреки призывам мужественно сражаться против Советов, высокопоставленные нацисты бежали первыми. Рудольф Хёсс с горечью рассказывал, что комендант Освенцима Рихард Баер бежал в комфортабельном лимузине, успев значительно оторваться от наступающего противника. Другие коменданты тоже поспешили прочь, оставив руководить эвакуацией подчиненных. В основном эта обязанность легла на младший командный состав СС, служивший в лагерях-филиалах. Но эти командиры физически не могли полностью проконтролировать ход эвакуации и растянувшиеся на многие километры колонны заключенных, а поэтому решение спускать курок часто принимали отдельные охранники по своему усмотрению. «На практике любой охранник сам решал, в кого стрелять, а в кого нет», – вспоминал один из эсэсовцев после войны. Иногда палачами становились женщины, ломая последнее гендерное табу концлагерей. Но большинство палачей были мужчинами, не исключая и пожилых солдат, призванных на службу совсем недавно.

В начале 1945 года страх перед наступающей Красной армией охватил многих нацистских преступников. Советские солдаты, войдя на территорию Третьего рейха, нередко мстили немецкому населению. Германия полнилась слухами о массовых убийствах гражданских лиц, умело раздуваемыми в своих целях пропагандистской машиной нацистов. Многие рядовые немцы видели в этих преступлениях неминуемую расплату за творившиеся в концлагерях зверства, «показавшие врагу, что он может с нами делать, если победит». А сами лагерные охранники были полны решимости вовремя скрыться от наступающей Красной армии. Если изможденные заключенные замедляли ход и их больше не удавалось подгонять окриками и ударами, охранники все чаще спускали курок. Желание охранников спасти шею от виселицы стало причиной большой бойни в ходе этой эвакуации лагерей. В конце января 1945 года марш смерти, состоявший примерно из трех тысяч заключенных Штуттгофа (преимущественно еврейских женщин), прибыл в город Пальмникен (ныне Янтарный. – Пер.) в Восточной Пруссии. Оказавшиеся в ловушке между Балтийским морем и наступающими советскими войсками эсэсовцы, желая спастись, погнали заключенных к ближайшему берегу и принялись косить их пулеметными очередями. Раненые и чудом выжившие после расстрела утонули или замерзли. Море несколько дней выбрасывало на берег их тела.