Подобно тому, как крайнюю степень физического разложения тела заключенного символизировал «мусульманин», всю глубину духовного падения воплощал капо. Со страниц мемуаров выживших встает образ эсэсовского прихвостня. Невозможно сказать проще, чем венгерская еврейка Ирена Розенвассер, описавшая роль капо в Освенциме так: «Они знали, что они хозяева положения. Поскольку они могли нас избивать, убивать и отправлять в газовую камеру». Более того, за годы Второй мировой войны роль функционеров из числа заключенных резко возросла. По мере истощения людских ресурсов Германии – соотношение эсэсовцев и заключенных с 1:2 в конце 1930-х к середине 1943 года упало до 1:15 – лагерное начальство все чаще назначало надсмотрщиков и писарей из числа узников. И прежде всего, в новых подлагерях, где ветеранов-заключенных в роли помощников неопытных эсэсовцев ценили на вес золота; первый староста Освенцима, Бруно Бродневич, «прославившийся» как мстительный тиран, впоследствии занимал тот же пост в таких лагерных филиалах, как Явожно (Ной-Дахс), Згода (Айнтрахтхютте) и Хожув-Батори (Бисмархютте). Узники знали: причитающиеся капо статус и привилегии могли продлить жизнь – так, например, в Эбензе у капо было в десять раз больше шансов выжить, чем у рядового узника, – поэтому от подобных назначений мало кто отказывался. В наиболее привилегированном положении находились капо-немцы, вроде Бродневича, – именно они занимали большую часть таких постов. Основная масса заключенных считала их особым племенем, своего рода «лагерными полубогами». В этом определении отразились чувства, которые испытывали к ним рядовые узники, но оно же свидетельствует о том, что капо отнюдь не были неприкосновенными. Самой высшей кастой в лагере оставались эсэсовцы. В их власти было столкнуть с небес на грешную землю любого, даже капо.

На протяжении войны влияние капо неуклонно росло по мере того, как эсэсовские проверки проводились все реже (как из-за недостатка людей, так и из страха заразиться), все большая власть сосредоточивалась в руках старост бараков. Усиливалось также и влияние распорядителей работ из числа самих заключенных. Еще в 1941 году под руководством узника, назначенного главным надсмотрщиком на строительстве завода концерна «ИГ Фарбен» в Освенциме, находилось более десятка капо, а под началом каждого из них от 50 до 100 рядовых заключенных. Кроме того, капо стали выполнять ряд новых функций, а потому получили доступ практически во все части лагеря. По мере усложнения структуры внутренней эсэсовской администрации росло и количество документации, поэтому все больше заключенных привлекалось к бумажной работе и назначалось на управленческие должности. В канцелярии, этом нервном узле статистики главных лагерей, капо вели учет количественного и национального состава заключенных и распределяли прибывших по баракам. В политическом отделе узники также выполняли текущую бумажную работу, от регистрации новоприбывших до печатания корреспонденции СС. В отделе труда капо составляли отчеты об объемах выработки, а главное, формировали трудовые бригады и звенья, в том числе и для лагерей-филиалов.

В число новых возложенных на капо, в особенности во второй половине войны, обязанностей входили принуждение и террор. Теперь все, что относилось к телесным наказаниям заключенных, эсэсовцы доверяли старостам бараков и другим функционерам, и те за небольшое денежное вознаграждение или сигареты пороли своих товарищей. Более того, главным образом в крупных лагерях эсэсовцы формировали из капо целые взводы, возложив на них функции лагерной охраны. Получившие известность как лагерная полиция, они – по словам бывшего рядового подобного взвода в Бухенвальде – поддерживали «порядок и дисциплину». На практике они патрулировали территорию лагеря, знакомили новоприбывших с лагерными правилами, нередко с применением силы охраняли продуктовые склады от краж со стороны заключенных.

Некоторые капо, как мужчины, так и женщины, принимали непосредственное участие в массовых убийствах, отбирая слабых и больных узников, конвоируя обреченных к месту казни или убивая. В 1944–1945 годах старший капо крематория в Дахау Эмиль Маль помогал при повешении более тысячи заключенных. «Мое участие заключалось в том, что я накидывал на шею осужденным петлю», – признавался он впоследствии. Нередко капо поручали – открыто или намеком – исподтишка расправиться с теми или иными узниками. Убивали капо и по собственной инициативе, причем ближе к концу войны жестокость этих убийств возросла. Причиной убийства могли стать даже мольбы несчастных о пище, одежде, помещении в лазарет, как, например, в случае с одним польским евреем, который во время депортации в начале 1945 года в филиал Флоссенбюрга попросил кусок хлеба, в ответ немец-капо забил его до смерти.

Некоторые капо сумели сосредоточить в своих руках такую власть, что их побаивались даже хозяева-эсэсовцы. Однако в целом эти опасения перевешивали явные плюсы подобной практики: меньшему количеству эсэсовцев удавалось просто и эффективно управлять большим количеством лагерей. Безусловно, был риск, что получившие власть заключенные сговорятся против эсэсовцев и слишком многое узнают об их преступлениях и коррупции. При возникновении подобных опасений лагерное начальство меняло неблагонадежных капо на новых (или даже заменяло их эсэсовцами), а наказанием обычно бывал карцер, иногда и смерть.

С властью к капо приходили и привилегии. Капо было легко заметить не только по специальным нашивкам или нарукавной повязке. Чем более высокое положение занимал капо, тем сильнее он бросался в глаза, особенно в мужских лагерях, где социальные различия были заметнее. Капо могли позволить себе не брить голову, а отрастить волосы, их одежда была чистой, на ногах – кожаная обувь. Лохмотья рядовых узников – нет, это не для них. Некоторые старшие капо подгоняли лагерную форму по фигуре, а то и вообще ходили в гражданском платье, украденном со складов СС, или даже шили себе костюмы на заказ. «Они одеты гораздо лучше, – писал Давид Руссе, – и потому больше похожи на людей».

Сил у них тоже было больше, «они единственные здоровые люди в лагере», сказал один бывший узник в 1945 году. Капо были избавлены от изнурительного физического труда и меньше повергались риску заболеть. Старшие капо часто спали отдельно, в небольшой комнатке рядом со входом в барак или же в отдельном бараке. Они были избавлены от ужаса общих бараков, кишащих микробами и паразитами, где узники спали на нарах или же набитых соломой тюфяках. В отличие от них капо спали в чистых постелях, в окружении бесценных напоминаний о мирной жизни – ваз, цветов, штор. Ели они, сидя за аккуратно накрытым столом.

Капо нередко обогащались за счет коррупции и воровства. Они уменьшали в свою пользу пайки других узников, воровали посылки и со складов СС. «Евреи тащили с собой много всякого барахла, и мы, разумеется, воровали их вещи», – заявил после войны освенцимский капо Юпп Виндек, добавив, что «как капо, мы всегда забирали себе самое лучшее». Пышным цветом цвели шантаж и вымогательство. Чужие страдания капо оборачивали себе на пользу. Когда в ноябре 1943 года, полгода спустя после прибытия в числе 4500 греческих евреев в филиал Освенцима, голодный Хаим Кальво обратился к капо за лишней пайкой хлеба, тот предложил ему несколько буханок в обмен на золотой зуб. Бывший трактирщик из Салоник был так голоден, что пообещал бывшую у него во рту золотую коронку. Тогда «капо взял плоскогубцы, мы отошли в сторонку, и он вырвал мой золотой зуб», – объяснял Кальво спустя несколько дней эсэсовцам, до которых дошла эта история. (Судя по всему, Кальво дождался освобождения.)

Секс тоже был привилегией капо, причем не только в лагерных борделях, но и в бараках. Они беззастенчиво пользовались своей властью, чтобы получить желаемое. Капо-мужчины насиловали узниц, но в целом отдельные мужские и женские бараки способствовали однополым связям. Самыми распространенными были интимные отношения между капо и молодыми заключенными, прозванными «пипель» (Pipel). Последние часто соглашались из прагматических соображений, рассчитывая в обмен получить более сытную пищу, влияние и защиту. Вместе с тем сексуальное насилие оставляло глубокие шрамы, а иногда приводило и к худшим последствиям, так как отдельные агрессивные капо, боясь разоблачения, убивали своих жертв. После того как Романа Фристера, узника одного из филиалов Освенцима, однажды ночью в бараке изнасиловал капо, подросток обнаружил, что тот унес с собой его кепку, без которой нельзя было появиться на утренней перекличке, поскольку за это полагалось наказание. Чтобы спастись, Фристер украл кепку другого заключенного, которого на следующее утро эсэсовцы казнили.

Капо беззастенчиво хвастали властью и привилегиями. Подобные демонстрации – один из капо Маутхаузена, например, расхаживал по лагерю исключительно в белых перчатках – укрепляли их положение и указывали остальным заключенным их место. Презрение некоторых капо к рядовым узникам наглядно иллюстрирует жест одного немецкого капо, который машинально вытер грязные руки о плечо Примо Леви. Нередко кичливость капо своим положением бросалась в глаза. Для Юппа Виндека назначение старостой лагеря Моновиц осенью 1942 года означало резкий взлет его социального статуса. После долгих лет, проведенных на обочине немецкого общества то в качестве безработного, то осужденного за мелкие кражи, этот необразованный люмпен внезапно возвысился над тысячами своих товарищей. «Я чувствовал себя лордом, хозяином положения», – вспоминал он через 20 лет, когда его судили за совершенные им преступления.

Реакция рядовых узников была разной. Некоторые высмеивали заносчивость и зазнайство капо, хотя и старались как можно реже попадаться им на глаза, особенно таким, как Виндек. Были и прилипалы, заискивавшие перед капо в надежде возвыситься самим или же просто в расчете на то, что им перепадут крошки с «барского стола». Неудивительно, что рядовые узники порой дрались за право приносить котелок с супом старосте барака. Самой распространенной реакцией была зависть и ненависть, что, в свою очередь, вынуждало капо утверждать свою власть силой. «При желании я могу, – каждое утро угрожал рядовым заключенным один из капо Заксенхаузена, – размазать любого из вас по стенке».

На первый взгляд Карл Капп был типичным капо. Впервые он стал надсмотрщиком в 1933 году в возрасте 35 лет, во время краткого пребывания в Дахау, куда он попал как профсоюзный активист и член городского совета от партии социал-демократов. Однако по-настоящему его карьера капо началась лишь в 1936 году, когда он вернулся в лагерь как политзаключенный-рецидивист. В последующие годы этот нюрнбергский мясник, говоривший с сильным местным акцентом, постепенно поднялся от старосты барака до надзирателя работ, под началом которого трудились полторы тысячи узников, и, наконец, до старосты лагеря. За время своего длительного пребывания в Дахау в роли капо Капп сникал себе репутацию сурового начальника. Невзрачный с виду, он был любителем самоутвердиться, крича на рядовых узников. Он бил тех, кого подозревал в уклонении от работы, доносил на них эсэсовцам, прекрасно зная, каковы могут быть последствия. Более того, он не чурался убийств, принимая участие в расправах как внутри лагеря, так и за его пределами. За это лагерное начальство осыпало его привилегиями. Как и некоторые другие капо, сумевшие превзойти ожидания эсэсовцев, Капп в конце концов получил самую желанную награду – свободу. В 1944 году его опустили домой и дали возможность воссоединиться с семьей. Последний год войны Капп подвизался в роли строительного подрядчика для равенсбрюкского СС.

Но Карл Капп отнюдь не был типичным капо, ибо таковых просто не существовало. Отдельные узники действительно писали о гнусных капо, подражавших своим начальникам-эсэсовцам. Маргарет Бубер-Нойман оставила воспоминания о жестоких и жадных капо Равенсбрюка, отличавшихся от эсэсовцев исключительно формой. Однако, добавляла она, были и другие – добрые женщины, много сделавшие для облегчения жизни рядовых узниц. И хотя по сравнению с женщинами капо-мужчины были более склонны к насилию, и среди них были порядочные люди, в том числе ни разу не поднявшие на заключенных руку. Другие же проявляли строгость только тогда, когда поблизости были эсэсовцы.

Нередко капо мучили угрызения совести, особенно когда им приходилось выступать пособниками эсэсовцев. Как сформулировал это в дневнике в ноябре 1943 года молодой узник лагеря Херцогенбуш Давид Кокер, многие из них потом страдали «моральным похмельем». Попытки эсэсовцев превратить капо в истязателей и убийц стали для многих из них тяжелым нравственным испытанием. В Дахау отнюдь не все капо подчинились приказу Карла Каппа сечь узников. Во время бурного собрания старост бараков один капо резко раскритиковал Каппа, заявив, что скорее высечет себя, чем рядового узника, чем снискал поддержку остальных. Как в Дахау, так и в других лагерях капо саботировали приказы СС, притворяясь, что секут узников больнее, чем на самом деле. Были и те, кто осмеливался открыто возражать. В июле 1943 года коммунист Карл Вагнер, староста Аллаха, вспомогательного лагеря Дахау, наотрез отказался ударить другого узника, за что сам получил двадцать пять ударов плеткой и на несколько недель был помещен в карцер.

За участие в казнях Карла Каппа не только ненавидели рядовые узники Дахау, но и презирали другие старосты. Когда же они призвали его за это к ответу, Капп лишь пожал плечами и ушел, отказавшись с ними разговаривать. В отличие от Каппа другие капо от участия в эсэсовских расправах отказывались. Когда начальство лагеря Дора приказало двоим лагерным старостам, Георгу Томасу и Людвигу Шимчаку, повесить на плацу русского узника, они наотрез отказались выполнить приказ. Тогда разъяренные эсэсовцы сорвали с них нарукавные повязки капо и уволокли прочь. Ни тот ни другой до освобождения не дожили. Что касается капо, не нашедших в себе мужества противостоять грозивших им растравой эсэсовцам, многие из них, в отличие от Каппа, потом мучились угрызениями совести. В Бухенвальде один капо-коммунист повесился после того, как его заставили убить заключенного.

Даже люди наподобие Каппа были не так просты, как это может показаться на первый взгляд. У капо были все основания исполнять приказы, прежде всего из чувства самосохранения. Слишком снисходительных эсэсовцы наказывали без малейших колебаний. А для капо разжалование означало не только утрату жизненно важных привилегий, но и месть со стороны заключенных, многие из которых были сами не прочь занять освободившееся место. И если подобный шанс им выпадал, месть не заставляла себя ждать. В подобных самосудах эсэсовцы видели для себя дополнительный «бонус» – залог того, что капо будут послушно исполнять приказы. Как в 1944 году объяснял нацистским генералам Генрих Гиммлер: «Чуть только мы недовольны [капо], он больше не капо. И снова спит на одних нарах с остальными заключенными. А ему прекрасно известно, что те забьют его до смерти в первую же ночь». Таким образом, все капо оказывались в замкнутом круге. Едва заключенные начинали видеть в них покорное орудие в руках СС, капо почти неизбежно приходилось зверствовать еще больше, дабы не лишиться спасительного покровительства эсэсовцев.

Однако Карл Капп хотел не просто выжить сам, но и помочь друзьям. Будучи старостой лагеря, он позволял проносить в штрафную роту еду, а некоторым помог получше устроиться. Разумеется, его возможности были ограниченны, а помощь отнюдь не бескорыстна и продиктована личными интересами, такими как, например, желание обзавестись признательными союзниками. Кстати, фаворитизм Каппа не ограничивался одной группой узников. Рискуя своим положением, он спас нескольких незнакомых заключенных, чьи политические взгляды не разделял.

Подобно многим другим старшим капо, Карл Капп считал, что, наказывая сам, он спасает от худшего. На послевоенных допросах он утверждал, что передавал заключенных СС лишь в крайних случаях, только когда их действия угрожали всему коллективу. В остальных – наказывал сам. Казавшееся многим жестокостью было лишь стремлением избежать вмешательства СС. Не сумей он поддерживать полный порядок в бараках, особенно во время регулярных проверок, всем узникам пришлось бы столкнуться с убийцами-блокфюрерами. Не наказывай он опоздавших на перекличку, от рук эсэсовцев пострадали бы все заключенные. Не подгоняй ленивых, эсэсовцы пытали бы не только их, а всю бригаду.

И Карл Капп пришел к неутешительному выводу: во избежание зверств со стороны эсэсовцев ему самому приходилось выступать в роли эсэсовца. Подобное мнение разделяли и многие рядовые узники, видевшие в жестокости капо меньшее зло, отвлекавшее внимание лагерных охранников, более того, заключенные рукоплескали капо, наказывавших воров и предателей. «Крича на нас, Капп отвлекал внимание эсэсовских головорезов», – утверждал впоследствии пастор, которому посчастливилось выйти из Дахау живым. Каппа оправдывали даже некоторые его жертвы. Так, например, Пауль Хуссарек, которого Капп ударил по шее, когда узники шли на перекличку, был уверен, что тем самым капо спас его от более страшного наказания эсэсовцев. «Я до сих пор благодарен ему за ту оплеуху», – заявил он годы спустя. Защищали Каппа и многие другие. И даже те, кто видел в нем злобного грубияна, были согласны с тем, что своей жестокостью он предотвращал расправы со стороны СС.

В 1960 году действия Карла Каппа стали предметом тщательного разбирательства в Мюнхенском суде, перед которым он предстал по обвинению в жестокости и убийствах. В итоге суд признал Каппа невиновным по всем пунктам обвинения. Судьи не нашли достаточных оснований счесть его послушным инструментом в руках эсэсовцев. Скорее, наоборот, в его действиях увидели героическое стремление защитить рядовых узников. Подобный вердикт с учетом всей сложности данного дела чересчур тривиален. Судьи узрели моральную достоверность в явной неоднозначности, слишком просто ответив на каверзный вопрос о порядочности или непорядочности Каппа. Разве не доносил Капп эсэсовцам на других заключенных? Не сек и не вешал невинных?

Однако даже готовые осудить Карла Каппа помнили, что у него не было свободы выбора. Он был такой же жертвой нацистского террора, как и остальные узники, и провел в лагере долгие годы. Это верно и по отношению к другим заключенным, занимавшим привилегированное положение. Многие из самых жестоких капо прошли через ад эсэсовских застенков. Когда одна из узниц Освенцима возмутилась жестокостью женщины-капо, избившей заключенную, годившуюся последней в матери, та ответила: «Моя мать погибла в газовой камере. Мне уже все равно». Лагерь, как и предоставленная капо власть, неминуемо калечили души; на любого лагерного ветерана, сохранившего чистую совесть, узники смотрели как на святого. Впрочем, это не означает оправдания жестокости капо, ведь последнее слово все же оставалось за ними. Но даже самые жестокие капо были всего лишь узниками, которые надеялись выйти из лагеря живыми. И в этом они ничем не отличались от других заключенных. Будет ли он завтра жив, в лагере не знал никто.

Капо как группа были столь же неоднородны, как и все население лагеря. Существовала огромная разница между такими влиятельными фигурами, как Карл Капп, и младшим помощником по блоку, лебезившим перед начальством, чистившим сапоги, готовившим еду и заправлявшим постели. Даже среди капо были свои господа и слуги, что, по выражению Давида Руссе, вело к ожесточенной борьбе «за каждый новый шаг вверх по ступенькам лагерной иерархии». Сумевшие пробиться на самый верх были своего рода лагерной аристократией. Именно они занимали все высшие посты в канцелярии, в трудовом и политическом отделе, а также в лазарете, на кухне, складах с одеждой. Иногда в их число входили самые уважаемые старосты блоков и надсмотрщики. Немногочисленные, они тем не менее сосредоточивали в своих руках огромную власть. Мало кто из узников мог надеяться стать капо, еще меньше – пробиться на самый верх.

Так, например, в феврале 1945 года, когда численность узников главного лагеря Маутхаузен составляла около 12 тысяч человек (не считая больных), старших капо – тех, кому дозволялось носить наручные часы, – было всего 184. И 134 из них, разумеется, были немцы.

Как мы уже видели, лагерное начальство, как и нацисты по всей оккупированной Европе, возвышало немцев над иностранцами. Хотя к 1944 году немцы составляли не более 20 % всех заключенных, высшие должности в лагере занимали именно они. Подобная практика отражала расистские взгляды эсэсовцев. Гиммлер не раз заявлял о доверии к «представителям своей крови». И хотя для эсэсовцев немецкие заключенные являлись отбросами общества, все же они были соотечественниками, которых следовало возвысить над представителями «дегенеративных народов». Однако в основе подобной практики лежали не только идеологические догмы, но и практические соображения. Начиная с того, что узники-немцы говорили с эсэсовцами на одном языке. Немецкий был официальным языком лагерей – на нем вели документацию, отдавали приказы, писали указатели, а потому исполнители должны были его понимать. Не менее важен был опыт. Эсэсовцам были нужны хорошо знавшие лагерную жизнь, а большинство заключенных-ветеранов были немцами.

По мере продолжения войны капо требовалось все больше, и лагерное начальство, отбросив идеологию и исходя в первую очередь из прагматических соображений, нередко выдвигало на ответственные посты немцев из самых презираемых в лагере групп. Так, например, в начале войны эсэсовцы нередко насмерть забивали заключенных, арестованных за гомосексуализм, пик подобных случаев избиений со смертельным исходом пришелся на конец 1942 года. Несмотря на то что гомосексуалистов продолжали убивать, заключенные с розовыми треугольниками на робах все чаще служили писарями, старостами бараков, бригадирами. В конце 1944 года в Берген-Бельзене заключенного-гомосексуалиста назначили старостой лагеря для содержавшихся под охранным арестом.

На должности среднего и низшего звена нередко назначали представителей других национальностей. По мере продолжения войны число капо-иностранцев постоянно росло. Кроме того, они все чаще занимали высокие посты. В лагерях на оккупированном Востоке, где было слишком мало немцев, чтобы заполнить все вакансии, на должности капо назначали поляков. Но и в других местах эсэсовцы также полагались на иностранцев, особенно во второй половине войны. Капо назначали представителей практически всех европейских стран, хотя ситуация разнилась от лагеря к лагерю, в зависимости от численности той или иной группы узников и времени их пребывания. В Равенсбрюк транспорты из Польши начали прибывать еще в 1940 году. В результате польки постепенно заняли не только должности капо низшего и среднего звена, но и потеснили немецких «асоциалок». В отличие от них француженок начали массово депортировать в лагерь не ранее 1943–1944 годов, а потому им не приходилось рассчитывать на должности старост бараков или лагерных полицейских.

По мере роста числа капо росло среди них и количество евреев, хотя обычно они могли надзирать лишь за своими соплеменниками. Первоначально подобная практика возникла в Освенциме и Майданеке, вслед за массовыми депортациями в эти лагеря евреев. По словам тех, кому посчастливилось выйти оттуда живыми, к началу 1944 года примерно половина старост бараков в Освенциме-Биркенау были евреями. Число капо с желтыми звездами на робах росло повсеместно по мере того, как евреев свозили в новые лагеря в Восточной Европе, например в Прибалтике, или в филиалы лагерей на территории Германии. В филиалах, предназначенных главным образом для евреев, отдельные представители этой нации работали надсмотрщиками на работах, врачами, писарями, старостами бараков. Были среди них даже старосты лагерей. У некоторых из них уже был опыт существования в «серой» зоне между товарищами по несчастью и нацистским начальством, приобретенный еще в еврейских гетто, где еврейские советы (юденраты) отвечали за быт гетто.

Разумеется, с должности капо даже самого высокого уровня могли в любой момент снять, разжаловав в рядовые заключенные, поскольку выдвижения, переводы и отстранения были делом обычным. Среди самых больших привилегий старших капо было право назначать нижестоящих капо. Официально назначения являлись прерогативой лагерного начальства. Однако на практике эсэсовцы прислушивались к опытным капо, особенно когда речь шла о замещении средних и нижних вакансий. Таким образом, верхушка капо формировала состав всей своей прослойки в целом, создавая сеть, прочно связанную отношениями покровительства и личной преданности. Это не что иное, как еще один пример «групповщины». Так, например, политзаключенные всячески стремились получить должность капо для единомышленника. А капо из иностранцев пытались протащить соотечественников. В Равенсбрюке многие капо-польки были обязаны своим назначением Хелене Коревиной, пользовавшейся влиянием переводчице эсэсовского начальника. Конкуренция за должности капо нередко приводила к столкновению разных групп узников. Битвы кипели на всех уровнях, но заметнее всего были на самом верху. Нередко в схватке за должность капо сходились две группы немецких заключенных, политические с красным и уголовники с зеленым треугольником на робе.

Когда в 1945 году еврей-социалист Бенедикт Каутский вспоминал о семи годах, проведенных в Дахау, Бухенвальде и Освенциме, у него нашлось немало проклятий в адрес бывших товарищей по несчастью. Но резче всех он заклеймил «зеленых» капо за их «отвратительную жестокость и ненасытную алчность». По мнению Каутского, это были не люди, а звери. Закоренелые преступники, писал он, они идеально подходили на роль соучастников эсэсовских зверств. Из «зеленых» выходили самые жестокие палачи. Стоило кому-то из «зеленых» получить должность капо, как последствия для рядовых узников были поистине катастрофическими – лагерь захлестывала волна предательств, пыток, шантажа, сексуального насилия и убийств. По словам Каутского, «зеленые» были «настоящей лагерной чумой». Противостоять им могли лишь политические заключенные, защищавшие всех порядочных узников. Битва за должности капо между справедливыми «красными» и подонками «зелеными» для многих узников означала борьбу не на жизнь, а на смерть.

Каутский выражал мнение многих бывших узников, в особенности таких же, как он, политзаключенных. В своих воспоминаниях они нередко писали о «зеленых» как о смертельной угрозе, ведь те еще до лагеря все до одного были закоренелыми преступниками. В написанных в том же в 1945 году мемуарах одного немецкого коммуниста «нацисты, придя к власти, посадили за решетку тысячи мошенников, убийц и им подобных», после чего назначили этих дегенератов, для которых убийство было своего рода хобби, на должности старших капо. Ужасающую картину беспредела «зеленых» капо мы видим и в других воспоминаниях. Без нее не обходится ни одно популярное произведение, посвященное концлагерям. Правда, изображение получается скорее карикатурное. Разумеется, в любой карикатуре есть зерно истины. Бывшие немецкие уголовники действительно получали должности старших капо, особенно в мужских лагерях, и на совести многих из них страшные преступления; одни лишь клички Кровавый Алоиз или Иван Грозный говорят сами за себя. Однако зверства отдельных людей очернили всех.

Вопреки утверждениям многих политзаключенных, в концлагеря попадало не так уж много уголовников. Даже такой тонкий наблюдатель, как Примо Леви, заблуждался, полагая, будто нацисты специально отбирают по тюрьмам закоренелых преступников, чтобы потом назначать их на должности капо. Большую часть уголовников, попавших в концлагеря еще до войны, составляли осужденные за мелкие, а отнюдь не насильственные преступления. И во время войны ситуация не изменилась. Насильников и убийц, как правило, отправляли не в концлагеря, а в темные камеры государственных тюрем либо на виселицу или гильотину. Основную массу «зеленых» в концлагерях составляли осужденные за мелкие правонарушения, которые они зачастую и не совершали. Своей репутацией свирепых уголовников эти мужчины и женщины обязаны не столько совершенным ими преступлениям, сколько мрачным фантазиям других заключенных, в представлении которых мошенники и воры превращались в серийных убийц. Слухи воспринимались как факты, а жестокость отдельных капо объяснялась их мнимым преступным прошлым.

На самом же деле даже в случаях самых жестоких «зеленых» очень часто все было не так. Возьмем, например, такого жестокого капо, как Бруно Фронеке. Профессиональный преступник, он попал в Освенцим в 1941 году и вскоре стал бичом многочисленной строительной бригады лагеря. Он бил рядовых узников кулаками, дубинкой, пинал ногами в живот и половые органы. «Могу сказать одно: второго такого я не встречал, – давал в 1946 году показания немецкой полиции один из выживших узников, – это был не просто бандит. Это был убийца в буквальном смысле этого слова». Однако, до того как попасть в руки СС, Фронеке не был замечен в склонности к насилию. Рядовой мошенник, а не убийца, он периодически попадался на очередной афере. Иными словами, прирожденным убийцей он не был: убивать он стал уже в лагере. Более того, для «зеленых» типично его прошлое, а отнюдь не поведение в должности капо, поскольку большинство «зеленых» капо заступались за рядовых узников и делали все, чтобы защитить их, в том числе и евреев, от смерти.

В этом смысле показателен случай с первыми 30 капо Освенцима. В литературе их обычно описывают как типичных «зеленых» уголовников. Однако при ближайшем рассмотрении все оказывается не так просто. Да, это были ветераны, прошедшие Заксенхаузен, и в Освенциме они пользовались большими привилегиями. Однако злоупотребляли своей властью не все. Безусловно, на совести некоторых из них, например бывшего «медвежатника» Бернгарда Бонитца (узник номер 6), жестокие преступления. Говорят, что лишь за первый год в должности старосты барака он задушил около 50 узников. Он валил своих жертв на землю, клал им на шею палку и становился на нее ногами. Позднее он продолжил свои зверства как главный капо строительной бригады на стройплощадке концерна «ИГ Фарбен», где под его началом было около 1200 заключенных. Однако другие его «зеленые» коллеги вели себя в Освенциме совершенно иначе. Они демонстративно не общались с Бонитцем и другими жестокими капо «из-за их отношения к заключенным», как выразился Иоганн Лехених (узник номер 19). Однажды они даже вызвали Бонитца на откровенный разговор, напомнив ему, что он тоже заключенный, а потому должен обращаться с другими узниками по-человечески. Лехених стал активным участником лагерного подполья и позднее бежал из лагеря с двумя поляками, чтобы вступить добровольцем в ряды Армии крайовой. Впрочем, он не единственный, кто проявлял солидарность с рядовыми узниками. Отто Кюзель (узник номер 2), капо из трудового отдела Освенцима, пользовался репутацией человека порядочного. В 1942 году он предпочел бежать из лагеря вместе с тремя поляками, но не выдать их СС. Через девять месяцев Кюзеля арестовали и вновь вернули в Освенцим, где в течение нескольких месяцев пытали в карцере.

В целом неверно утверждать, будто монополия на жестокость принадлежала исключительно «зеленым» капо вроде Бернгарда Бонитца. Так, например, узники-евреи страдали от рук капо с желтым треугольником. «Разве ты не такой же еврей, как и мы?» – бросил Авраам Кайзер надсмотрщику лагеря Гросс-Розен. В ответ тот его ударил. Повышенное внимание к «зеленым» затмило неудобную правду, заключающуюся в том, что в эсэсовских зверствах соучаствовали самые разные капо.

Нельзя сказать, что лагерное начальство благоволило исключительно «зеленым», а не «красным». Политзаключенные занимали посты капо уже с первых дней существования лагерей. Эта практика продолжилась и во время войны. Важные канцелярские должности обычно поручались политическим как более подходящим для административной работы. В этом отношении показателен Бухенвальд, где к 1943 году все ключевые посты капо занимали немецкие коммунисты.

Подобный прагматичный подход лагерного начальства разжигал вражду между немецкими заключенными с красным и зеленым треугольниками на робах. В Дахау игравшие ключевую роль «красные» отправляли «зеленых» на каторжные работы или медицинские эксперименты, а также чинили препятствия в получении медицинской помощи. Один бывший узник вспоминал, как обратился в лазарет с отеком. «Красные» капо выгнали его с криками: «Проваливай отсюда, зеленая свинья!» Политзаключенные Дахау оправдывались тем, что лишь отвечают на унижения, которых натерпелись от «зеленых» в Флоссенбюрге в начале войны. А тамошние «зеленые» в свою очередь утверждали, что мстят «красным» за их жестокость в Дахау. Казалось, эскалацию насилия между двумя группами не остановить.

Вместе с тем значимость этих схваток за власть и привилегии сильно преувеличена. Обычно исход подобной битвы имел значение лишь для узкого круга заключенных. «Красные» капо бились главным образом за товарищей. Равным образом всеми плодами победы уголовников пользовалась лишь горстка приближенных, а отнюдь не большинство носивших зеленый треугольник, даже если они были обитателями одного барака. В целом же можно сказать, что в случае победы «красных» это шло на пользу большему числу узников. Впрочем, даже такая разница относительна. «Групповщина» была характерна как для «красных», так и для «зеленых» капо, отчего рядовые узники слабо их различали. Немецкие политзаключенные, писал в 1946 году прошедший через Освенцим поляк, «ничем не отличались» от «зеленых», и рядовые заключенные ненавидели их одинаково.

Лагерное начальство, как могло, разжигало конфликты, связанные с назначением капо. Причем вплоть до самых нижних уровней лагерной иерархии. Задача, как сформулировал Генрих Гиммлер, состояла в том, чтобы «стравить народы». Поэтому над поляками ставили капо-француза, а над русскими – капо-поляка. С этой же целью лагерное начальство сталкивало «красных» и «зеленых» немцев. Это препятствовало возвышению одной группы и укрепляло власть эсэсовцев.

Но среди заключенных так думали далеко не все. Осенью 1942 года ВФХА в наказание за «подрывную деятельность» перевело 18 коммунистов Заксенхаузена – почти всех «красных» старших капо, вместе со старостой лагеря Генрихом Науйоксом – во Флоссенбюрг. Официально на новом месте все они должны были отправиться на каторжные работы, однако местное лагерное начальство решило, что с задачей их уничтожения лучше справятся занимавшие во Флоссенбюрге ключевые позиции «зеленые» капо. Надежды эсэсовцев не оправдались. Так называемые преступники помогли «красным» выжить, кстати к великому удивлению самих коммунистов. Были и другие случаи единения «зеленых» и «красных». Так, например, в Бухенвальде сделанный «зеленым» домушником ключ дал «красным» капо доступ к сейфу СС с секретными документами.

К сожалению, гораздо чаще эти две группы узников враждовали. Заключенный Дахау Адольф Гросс с грустью отмечал 9 июня 1944 года дневнике: «Как же легко нашим общим врагам стравливать тех, у кого треугольники разного цвета!»

Наверное, нигде моральная двусмысленность должности капо не ощущалась узниками так остро, как в лазарете. По мере продолжения войны лагерное начальство все чаще привлекало узников на роль писарей, медсестер и даже врачей. Редко какие еще должности позволяли оказать помощь или, напротив, причинить вред другим заключенным. Изможденные и истощенные, они по утрам осаждали лазареты, однако капо обычно принимали лишь тех, кто мог довольно быстро встать на ноги. «Для тех, кому я отказывал, – писал после войны один из таких врачей, узник лагеря Дора, – мой отказ, как правило, означал смертный приговор». Эти врачи также принимали участие в селекциях для оправки в газовые камеры. А поскольку квалификация у них часто была выше, чем у эсэсовских коллег, и они лучше знали своих пациентов, то их слово многое значило. После участия в первой селекции в Освенциме у голландского еврея доктора Элия Коэна был нервный срыв. В дальнейшем он еще не раз участвовал в подобных селекциях, однако чувство стыда так и не покинуло его. Некоторые медикикапо делали пациентам смертельные инъекции и даже участвовали в экспериментах над людьми, как в случае с ассистентом доктора Менгеле Миклошем Нисли. Более того, практически все эти эксперименты не обходились без помощи со стороны заключенных. В Дахау в омерзительных экспериментах доктора Рашера участвовало более десятка капо – проверяли работу оборудования, делали записи, производили вскрытие трупов, занимались отбором жертв.

Основной причиной стать «частью системы», как выразился один из таких докторов-заключенных, как и для других капо, было желание выжить. Несмотря на риск инфекции, лазарет был самым безопасным местом для узников, в первую очередь евреев. Неудивительно, что уровень смертности среди врачей-заключенных был самым низким по лагерю. «Мы находились под защитой, – писал доктор Коэн, – мы жили своей, отдельной жизнью». И, как часто в лагерях, за возможность выжить приходилось платить высокую цену соучастия в нацистских зверствах. Спустя несколько месяцев после своего прибытия в апреле 1942 года вместе с другими словацкими евреями в Освенцим Ян Вейс получил место медбрата в лазарете главного лагеря. Однажды осенью 1942 года ему пришлось ассистировать эсэсовцу при рутинном убийстве больных заключенных. Когда к нему вошел очередной обреченный, Вейс побледнел от ужаса: перед ним стоял родной отец! Опасаясь за собственную жизнь, он промолчал. Эсэсовец у него на глазах сделал его отцу смертельную инъекцию. «И [затем] я вынес родного отца».

В лазаретах капо ежедневно приходилось принимать непростые решения. Ресурсы были ограниченны, спасение одних узников неизбежно означало смерть других. «Помочь ли мне матери с детьми, – спрашивала себя заключенная Освенцима, доктор Элла Линген-Рейнер, – или молодой девушке, у которой впереди еще вся жизнь?» Некоторые капо принимали решения исключительно по медицинским основаниям. Во время селекций они стремились защитить более сильных узников, жертвуя слабыми, которых все равно ждала смерть. Другими факторами были национальность капо и их политические взгляды. Возьмем, к примеру, Гельмута Тимана, с которым мы уже встречались раньше. Убежденный коммунист, он провел в заключении в Бухенвальде восемь лет, с 1938 по 1945 год. Во внутреннем документе КПГ, написанном сразу после войны, он оправдывал свое участие в убийствах других узников желанием сохранить работу в лазарете, дававшую ему возможность защищать других коммунистов. «Поскольку наши товарищи стоили всех остальных, вместе взятых, мы были вынуждены до известной степени содействовать СС в том, что касалось уничтожения неизлечимо больных и инвалидов».

Впрочем, и другие капо из лазарета выносили столь же категоричные решения относительно ценности тех или иных узников. Будучи старшим капо в лазарете Дахау и помощником доктора Рашера, Вальтер Нефф занимался «подменой жертв», чтобы спасти тех, кто, по его мнению, был достоин спасения. Так, например, выбранных для проведения экспериментов священников он заменял теми, кого считал педофилами или другими «подонками» (как он их называл). Подобная практика возмущала заключенных, не в последнюю очередь потому, что смертные приговоры, выносимые капо, нередко основывались лишь на слухах или личной антипатии. Учитывая власть капо, неудивительно, что некоторые из них, в том числе и работавшие в лазаретах, вскоре утрачивали всякие моральные ориентиры.

Впрочем, были и такие, кто считал себя целителями. Конечно, они вряд ли могли спасти умиравших, однако делали все, что в их силах, нередко превозмогая смертельную усталость. Так, например, в женской зоне Бжезинки одна врач зимой 1943/44 года ухаживала за 700 больными. Капо-врачи действительно спасали узникам жизнь – благодаря своему профессионализму, храбрости и находчивости. Борясь с эпидемиями, они проводили дезинфекции, спасали от отправки в газовую камеру отдельных узников, пряча их в лазаретах.

Один из таких удивительных случаев спасения произошел с Луиджи Ферри, которого вместе с бабушкой привезли в Освенцим 3 июня 1944 года в составе небольшого транспорта евреев из Италии. Поначалу эсэсовцы не заметили 11-летнего Луиджи, и мальчик оказался один в карантинном лагере Бжезинки. Эсэсовцы убили бы его в считаные часы, не попадись Луиджи на глаза Отто Волькену, изобретательному врачу-еврею из Вены. Обливаясь слезами, Луиджи поведал ему свою историю и умолял о помощи. Рискуя собственной жизнью, Волькен спас мальчика и даже вскоре стал называть его «мой лагерный сынишка». Несмотря на постоянные приказы эсэсовцев передать им мальчика, Волькен, благодаря помощи доверенных лиц, более двух месяцев прятал его в разных бараках. В середине августа 1944 года Волькен подкупил капо из политического отдела, чтобы тот официально зарегистрировал Луиджи как узника. Хотя мальчик получил возможность свободно передвигаться по лагерю, Волькен продолжал всячески его оберегать, прятал во время селекций, позволяя ночевать в лазарете. Когда в конце января 1945 года советские войска освободили Освенцим, Волькен и Луиджи оказались в числе немногих, кому повезло выйти оттуда жи выми.