Зигмунд Вассинг, 36-летний австрийский еврей, прибыл в Дахау в ноябре 1941 года. Пять месяцев спустя бывший кинотехник из Вены умер страшной смертью. 3 апреля 1942 года его поместили в специальную барокамеру внутри грузовика, стоявшего между двумя корпусами лазарета. К Вассингу подключили датчики, измерявшие работу сердца и мозга, после чего начали выкачивать из камеры воздух, имитируя быстрое поднятие на десятикилометровую высоту. Уже через несколько минут Вассинг, который по-прежнему был в полосатой арестантской робе, стал трястись и задыхаться. Еще через полчаса дыхание прекратилось. 33-летний унтерштурмфюрер СС Зигмунд Рашер, врач люфтваффе, приготовился произвести вскрытие. Полный амбиций, Рашер произвел медицинское убийство Вассинга в рамках серии экспериментов с давлением воздуха, проводимой им с конца февраля 1942 года. Эти эксперименты воспроизводили разгерметизацию кабины и катапультирование с высоты до 20 километров. Жертвами экспериментов в Дахау стали несколько сот узников, десятки из них умерли. Однако доктор Рашер был полон энтузиазма. В письме от 5 апреля 1942 года, всего через несколько дней после смерти Зигмунда Вассинга, он сообщал о «совершенно новых перспективах для авиации».

Письмо это предназначалось рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру, по чьей инициативе и проводились опыты. Разумеется, Гиммлер был в полном восторге. Более того, он выразил желание лично присутствовать при отдельных испытаниях, как это уже проделали некоторые офицеры СС и люфтваффе. Захватив с собой Поля, Гиммлер 1 мая 1942 года приехал в Дахау, чтобы лично присутствовать при имитациях катапультирования. В этот раз все узники остались живы, однако они кричали от боли и теряли сознание. Тем временем рейхсфюрер СС с интересом наблюдал за ходом эксперимента. Уехал он из Дахау довольный, правда, перед отъездом отчитал местных эсэсовцев за то, что те угостились кофе и коньяком, которые он прислал жертвам эксперимента в качестве прощального ужина.

В тот период, когда Гиммлер нанес визит в Дахау, подобные опыты в лагерях шли полным ходом. Нет, они проводились и раньше, но, по мере того как удача на полях сражений стала изменять рейху, их число резко возросло. К 1942 году верхушка СС уцепилась за проекты, внушавшие большие надежды. То, что люди платили за них жизнью, никого не интересовало – в глазах «экспериментаторов» заключенные были расходным материалом, и во имя победы можно было использовать его в неограниченных количествах. Кто-то надрывался в каменоломнях, кто-то – на заводах, кто-то превращался в подопытных кроликов. Многие из этих экспериментов, как, например, в Дахау, были непосредственно связаны с войной. По мере возрастания потерь на фронтах чиновники, все еще надеясь повернуть вспять эту печальную тенденцию, вспомнили о медицинской науке. Эксперименты над узниками лагерей были призваны породить новые методы лечения, которые уберегут немецких солдат на фронте от холода, голода, ранений, эпидемий, а также защитят мирное [немецкое] население от болезней и ожогов. Позднее один врач, оправдывая свое участие в бесчеловечных экспериментах, заявил: «Я считал своим долгом сделать все, чтобы обеспечить подобную защиту ради спасения жизней тысяч моих соотечественников».

Эксперименты над людьми сопутствовали подъему современной медицины не только в Германии. Строгих правил не существовало, однако после того, как Веймарскую республику потряс ряд скандалов, в 1931 году медицинские власти Германии разработали руководство по проведению опытов над людьми. Запрещались любое принуждение к участию в них, эксперименты над умирающими, а также ставящие под угрозу жизнь детей. Увы, спустя всего несколько лет лагерные врачи эти правила растоптали. Первые эксперименты с использованием заключенных были проведены незадолго до Второй мировой войны. Правда, это еще не было широкой практикой, а сами опыты были довольно безобидные. Однако с началом войны СС стали проводить потенциально смертельные опыты, причем не последнюю роль в их проведении сыграло положение на фронтах.

По всей видимости, первый такой эксперимент имел место в лазарете Заксенхаузена. Здесь в период с октября по декабрь 1939 года два врача-эсэсовца отравили десятки узников горчичным газом (ипритом). Распоряжение поступило от Гиммлера, поддавшегося всеобщей истерии по поводу возможного применения противником ОВ против немецких солдат. Что неудивительно, ибо в памяти еще были живы события Первой мировой войны. Для определения эффективности двух потенциальных лечебных препаратов врачи Заксенхаузена наносили иприт (до температуры ниже 14,4 °С иприт находится в жидком состоянии) на руки узников, вызывая у них ожоги, которые потом распространялись до самой шеи. В отдельных случаях врачи намеренно инфицировали раны. В конечном счете лекарства, эффективность которых они проверяли, оказались бесполезными, о чем и заявил в заключительных отчетах, направленных Гиммлеру, начальник медицинской службы СС Эрнст Роберт Гравиц, лично наблюдавший за этими опытами.

За первыми экспериментами последовало множество других, особенно во второй половине войны. Всего их жертвами в более чем десяти лагерях стали 20 тысяч человек, несколько тысяч из них умерли. По мере роста числа жертв в ВФХА озаботились тем, что это может негативно сказаться на количестве работоспособных узников. В конце 1942 года в лагеря был направлен запрос о том, сколько узников погибло в результате экспериментов. А врачи всячески заметали следы: так, заражения узников вирусами и ядами в их отчетности проходили как «вакцинации». Правда, иногда они теряли бдительность и говорили правду, называя своих жертв «морскими свинками» и «подопытными кроликами». Кстати, и сами узники, склонные к черному юмору, именовали себя точно так же.

Гиммлер – возможно, с согласия Гитлера – надзирал над проводимыми в лагерях опытами. Хотя сама программа не координировалась из центра, а многие самые радикальные инициативы исходили снизу, бразды правления «морскими свинками» были в руках у Гиммлера. Ни один лагерь не мог проводить эксперименты, не заручившись его личным согласием. Исследователи с личными связями, такие как Зигмунд Рашер (чья жена была хорошей знакомой Гиммлера), могли обращаться к нему лично. Второй путь лежал через псевдоисследовательский институт «Аненербе». Учрежденный в свое время для изучения мифических арийских корней германской расы, во время войны он переключился на военные исследования, необходимый человеческий материал для которых поставляли лагеря.

Третий путь лежал через начальника медицинской службы СС Гравица. За годы войны Гравиц стал влиятельной фигурой и в 1943 году контролировал все медицинские службы СС. Несмотря на все попытки Гиммлера подвергнуть сомнению профессионализм эсэсовского начмеда, тот загорелся не меньшим энтузиазмом в отношении опытов над людьми, чем его босс Гиммлер, для которого он проводил экспертизу заявок на исследования.

А Гиммлер поистине помешался на опытах над людьми. Он буквально пожирал поступавшие ему отчеты и сам предлагал новые, совершенно дикие методы лечения. Ослепленный достижениями науки, он принимал на веру все, что предлагали так называемые эксперты, особенно если их предложения совпадали с его видением мира. Пожертвовать «недочеловеками» в лагерях ради спасения жизней немецких солдат? Это же благая цель, утверждал он. Любой несогласный с этим мнением объявлялся предателем. Гиммлер был убежден: война оправдывает любые средства. Именно он открыл двери самым бесчеловечным опытам над людьми. И на первых порах пальма первенства в их проведении досталась Дахау.

История опытов над заключенными в Дахау тесно связана с именем доктора Зигмунда Рашера. Его эксперименты над узниками в барокамерах стали первыми в ряду смертельных опытов над людьми.

Рашер родился в Мюнхене, в зажиточной семье. Его отец тоже был врачом. В 1936 году он получил медицинский диплом и с 1939 года служил врачом в люфтваффе. Своим быстрым восхождением он обязан отнюдь не политической активности (в СС он вступил лишь в 1939 году) и еще меньше способностям как врача. Наверх его вынесло честолюбие – собственное и супруги, удачно воспользовавшейся в этих целях личным знакомством с Гиммлером. Заручившись поддержкой самого рейхсфюрера СС – Гиммлер всегда находил время для молодых, ученых, генерирующих новые, неортодоксальные идеи, – Рашер вскоре снискал славу крестного отца опытов над людьми в Дахау.

Нельзя сказать, что все были готовы восхищаться этим молодым честолюбцем от медицины. Профессор Карл Геббхардт, ведущий клиницист ваффен СС и бывший ассистент самого знаменитого хирурга Германии, профессора Зауэрбруха, считал Рашера шарлатаном. Но не потому, что эксперименты Рашера были негуманны – Геббхардт сам ставил опыты над людьми в Равенсбрюке, – а потому, что не видел в них практической пользы. Ознакомившись с одним из отчетов Рашера, Геббхардт заявил ему прямо в лицо, что, получи он эту бумагу от первокурсника, он тотчас выставил бы ее автора за дверь. Начальство Рашера в люфтваффе вскоре тоже прониклось скепсисом. Хотя асы Геринга и были благодарны Рашеру за проводимые им в Дахау эксперименты, им было не по нутру, что выскочка доктор получает добро на опыты непосредственно от Гиммлера, через их головы. И в конце концов Рашер по требованию Гиммлера в 1943 году уволился из люфтваффе и теперь мог калечить и убивать людей исключительно во славу СС, да еще и в чине гауптштурмфюрера. В Дахау у Рашера была собственная лаборатория, носившая его имя.

Заручившись поддержкой Гиммлера, Рашер развернул бурную деятельность. В мае 1942 года опыты с давлением воздуха закончились, и Рашер с коллегами быстро перешел к новым – на этот раз узников держали в ледяной воде. За этими экспериментами также стояли военные соображения. Над Ла-Маншем англичане сбивали все больше и больше немецких летчиков, и командование люфтваффе решило выяснить, как долго человек может выдержать в холодной воде. Во время этих опытов заключенных заставляли залезать в бак с водой, в которой плавали куски льда. Иногда в полном летном обмундировании, иногда вообще без одежды. Один молодой польский узник на ломаном немецком умолял прекратить пытку: «Не надо больше в воду!» Другой поляк, ксендз Лео Михайловский, поведал впоследствии на Нюрнбергском процессе над нацистскими врачами о том, каким мучениям их подвергали (кстати, Михайловский – единственный выживший после этих опытов): «Я замерзал в этой воде, мои ноги заледенели, руки тоже. Я едва дышал. Меня била дрожь, градом струился холодный пот. Мне казалось, я умираю. Я вновь попросил, чтобы меня вытащили из бака, потому что больше не мог там находиться».

Спустя несколько часов узников наконец вытащили из ледяной воды. Все они были без сознания. Врачи взялись их оживлять – вводили лекарства, делали массаж, укрывали одеялами с электроподогревом. Михайловского удалось спасти, но многих нет. Других намеренно оставили умирать в баке, чтобы Рашер мог лучше изучить причину их смерти. Всего в баках с ледяной водой в Дахау были замучены от 200 до 300 человек. Почти все они погибли, причем многие на глазах у Рашера. Официально опыты завершились в октябре 1942 года. В люфтваффе сочли, что получено достаточно данных. Однако Рашер продолжил их уже чисто из карьерных соображений, точно так же, как и опыты с перепадами давления воздуха, подвергая узников все большим и большим мучениям. После Сталинградской катастрофы, в начале 1943 года, он перенес опыты по воздействию низких температур на сушу. Чтобы лучше изучить обморожения, узников Дахау на всю ночь оставляли на морозе, а чтобы те не кричали, их накачивали седативными средствами. Как выразился один бывший капо из Дахау, ради своих амбиций Рашер был готов в буквальном смысле шагать по трупам.

Гиммлер был настолько впечатлен экспериментами Рашера, что лично следил за их ходом и результатами. И давал советы. А именно предложил новый, по его мнению, самый надежный способ реанимировать замерзших в ледяной воде: дать им ощутить тепло человеческого тела. Для проверки своей гипотезы он поручил Рашеру выделить группу обнаженных женщин, чтобы те ласкали потерявших сознание мужчин.

Разумеется, гипотеза Гиммлера была полнейшим бредом. Даже если «животное тепло» (как он выражался) и могло оказать какое-то воздействие (чего, однако, не происходило), никто, даже сам Гиммлер, не осмелился бы даже заикнуться о том, чтобы разместить на кораблях «обнаженных женщин» для отогревания выловленных из ледяной воды летчиков. Но для СС слово Гиммлера было законом. В октябре 1942 года Равенсбрюк отправил в Дахау четырех женщин (это были первые женщины за все историю лагеря) для проведения экспериментов. Вскоре это омерзительное рашеровское шоу стало главным развлечением для местных эсэсовцев и других заинтересованных лиц.

Главным вуайером был не кто иной, как сам рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. По его собственному признанию, он проявлял к этим опытам «повышенный интерес» и выразил желание присутствовать на них лично. Утром 13 ноября 1942 года он прибыл в Дахау, чтобы стать свидетелем реализации своей идеи. В ледяную воду бросили обнаженного узника. Тот отбивался, но Рашер лично удерживал его в воде. Спустя какое-то время его вытащили, уже без сознания, и положили окоченевшее тело на большую кровать, где две голые женщины попытались с ним совокупиться. В целом Гиммлер оказался доволен, за исключением легкого упрека, который он озвучил Полю: ему показалось, что одна из женщин, молодая немка, еще не потеряна для Германии и ее можно направить на путь истинный, а посему больше эту женщину в качестве секс-рабыни не использовать.

Что же касается доктора Зигмунда Рашера, то дела у него шли гладко. Благодаря поддержке Гиммлера он сделал себе имя и в начале 1944 года был близок к осуществлению своей заветной мечты – получению звания профессора. Разумеется, он продолжал свои эксперименты. Например, его заинтересовал гемостатический препарат «Полигал». Рашер распорядился казнить нескольких узников, чтобы проверить эффективность «Полигала». Кстати, препарат был разработан здесь же, в Дахау, узником-евреем, химиком по образованию. Рашер решил сколотить состояние, производя его на своей собственной фабрике. Финансовое и профессиональное будущее рисовалось Рашеру в розовом свете, в личной жизни все также складывалось как нельзя удачно. Его жена – сделавшая немалые деньги, шантажируя выпущенных на свободу узников угрозами, что их снова могут вернуть в Дахау, – объявила, что беременна четвертым ребенком.

На самом же деле все было далеко не так. Расследуя случай похищения ребенка в Мюнхене, уголовная полиция обнаружила, что благополучие образцово-показательного семейства Рашер, обласканного самим Гиммлером, зиждется на преступлениях и обмане. Своих детей у супругов не было. Всех своих мальчиков фрау Рашер похитила у других женщин, причем с ведома мужа. В ходе дальнейшего расследования выяснилось, что в лагере ее муж был нечист на руку. Своим высокомерием Рашер нажил себе немало врагов среди местных эсэсовцев. В мгновение ока его светлое будущее рассыпалось как карточный домик. В мае 1944 года он был взят под стражу, а за несколько дней до освобождения лагеря эсэсовцы расстреляли его в карцере Дахау, недалеко от тех бараков, где он сам когда-то проводил свои чудовищные опыты. Примерно в то же время его жена, неоднократно пытавшаяся бежать, была повешена в Равенсбрюке.

Впрочем, с концом Рашера эсэсовские опыты над людьми не прекратились. Возможно, он был самый знаменитый из лагерных врачей-убийц, но далеко не единственный. Начиная с 1942 года группа других врачей также проводила в Дахау свои эксперименты, заражая узников инфекционными болезнями в целях проверки эффективности антисептических препаратов. Других узников заставляли пить фекальную воду, чтобы проверить действенность вещества, якобы улучшавшего ее вкус. Дахау также стал полигоном для одного из самых крупномасштабных лагерных экспериментов. Профессор Клаус Шиллинг, ученик легендарного бактериолога Роберта Коха (1843–1910), развернул в лагере лабораторию по изучению малярии. Шиллингу было уже сильно за семьдесят, и он провел долгие годы в безуспешных поисках вакцины. Так что его предложение провести эксперименты на узниках не сулило особых успехов. Тем не менее Гиммлер – мечтавший получить препарат, который бы защитил солдат от малярии на оккупированном Востоке, – дал добро на проведение опытов. Эксперименты начались в феврале 1942 года. Шиллинг перебрался в Дахау и оставался там до самых последних дней существования лагеря, до весны 1945 года. Всего в эксперименте было задействовано 1100 узников, многие из них были до такой степени истощены, что не могли ходить. Всех их заразили малярией – либо инъекциями, либо укусами зараженных комаров, – с тем чтобы Шиллинг и его коллеги смогли протестировать ряд противомалярийных препаратов. У подопытных узников распухали конечности, выпадали ногти и волосы, их сотрясала лихорадка, у других наступал паралич. Многие узники умерли в результате превышения доз препаратов. Выживших использовали в дальнейших экспериментах.

Как и в других лагерях, начальство Дахау этим опытам содействовало. Когда профессору Шиллингу требовались новые «подопытные кролики», в кабинете лагерного врача Дахау составлялся список кандидатов из числа узников. Затем этот список передавался в трудовой отдел, где вели учет зарегистрированных заключенных. Заключенные, отправленные на опыты в качестве расходного материала, считались занятыми на работах (пусть даже лишь в роли «подопытных кроликов»). Затем список передавался старосте лагеря, который периодически вносил в него изменения. И наконец документ ложился на стол коменданта для подписи. Как только комендант ставил свою подпись, несчастных жертв тащили в лабораторию Шиллинга.

Подобные вещи происходили и в других лагерях, где эсэсовцы помогали врачам-убийцам ради карьеры и победы Германии в войне.

14 августа 1942 года Владиславе Каролевской, молоденькой учительнице, участнице подполья в оккупированной нацистами Польше, вместе с другими узницами-польками было велено явиться в лазарет Равенсбрюка. Здесь ей был сделан укол в ногу, после которого у женщины началась рвота. Затем ее на каталке отвезли в операционную, где ей был сделан еще один укол. Последнее, что Владислава видела, перед тем как потерять сознание, – это как врач-эсэсовец надевал резиновые перчатки.

Придя в себя, она ощутила пульсирующую боль в ноге. «Я поняла, что нога моя, от лодыжки до колена, в гипсе». Через три дня, с высокой температурой (из распухшей ноги сочилась жидкость), Каролевска вновь попала в руки к тому же врачу. «Я испытывала мучительную боль, – свидетельствовала она после войны, – мне казалось, что из моей ноги что-то вырезали». Пролежав вместе с другими польскими узницами, которых постигла та же судьба, две недели в палате, наполненной миазмами гнойных выделений, она дождалась дня, когда повязки наконец сняли. «Разрез был таким глубоким, что была видна кость». Еще через неделю ее отпустили в барак, хотя из ноги все еще сочился гной и она не могла ходить. Вскоре она вновь попала в лазарет, где эсэсовские врачи произвели очередную операцию. Нога снова распухла. «После этой операции мне было еще хуже, мне было больно даже пошевелиться».

Мучения, через которые прошла Владислава Каролевска, были не только физическими. Не меньше мучила неизвестность. Откуда ей было знать, что она стала частью серии скоординированных экспериментов, имевших место сразу в нескольких лагерях, по тестированию противогангренозного препарата. С конца 1941 года армейские и эсэсовские врачи спорили по поводу эффективности сульфаниламидов при лечении инфицированных ран. Между тем количество раненых немецких солдат на Восточном фронте резко возросло. После смерти в июне 1942 года от газовой гангрены Рейнхарда Гейдриха – при взрыве осколки ручной гранаты, брошенной при покушении в машину, впились ему в тело вместе с кусками обшивки салона и мундира – внедрение в медицинскую практику противогангренозного препарата стало для Гиммлера одной из первоочередных задач. Рейхсфюрер свято верил в чудодейственную эффективность сульфаниламидов.

В Равенсбрюке опыты начались 29 июля 1942 года, считаные недели спустя после смерти Гейдриха. Эксперименты курировал врач-эсэсовец, профессор Карл Геббхардт, возглавлявший в соседнем Хоэнлихене санаторий и эсэсовский госпиталь. Чтобы вызвать газовую гангрену, врачи делали на ногах узниц, в основном полек, таких как Каролевска, глубокие надрезы, куда внедряли бактерии, землю, опилки и осколки стекла. В конечном счете профессор Геббхардт установил, что при лечении инфицированных ран сульфаниламиды неэффективны. На самом же деле Геббхард изначально не верил в их эффективность. Как ведущий эсэсовский хирург, он был заинтересован в верховенстве полевой хирургии. Более того, Геббхарда обвиняли в том, что именно он и отправил Гейдриха на тот свет (когда Гиммлер отрядил его к раненому Гейдриху в Прагу, Геббхард высказался против использования сульфаниламидных препаратов). Чтобы доказать свою правоту, Геббхардт был весьма заинтересован в том, чтобы эксперименты в Равенсбрюке дали отрицательный результат. Несколько женщин после этих операций умерли, те же, кто выжил, до конца жизни оставались физически и душевно травмированными.

Как и опыты доктора Рашера в Дахау, нанесение увечий узницам Равенсбрюка преследовало военные цели: а именно врачи-эсэсовцы пытались найти лекарственные препараты, способные спасти немецких солдат от смертельных ран. В ряде других концлагерей узников ранили и убивали с той же целью. Так, например, в Нацвейлере профессор Отто Бикенбах проводил смертельные опыты с фосгеном, высокотоксичным газом, использовавшимся еще в Первую мировую войну. Изучалось воздействие газа, а также возможность получения препарата, способного уберечь немецких солдат. С этой целью в 1943–1944 годах в небольшую газовую камеру Нацвейлера были загнаны свыше ста узников. Как вспоминал один из тех, кому посчастливилось выжить, уже в считаные минуты люди чувствовали такую боль, что не могли дышать. «Казалось, будто легкие пронзают тысячи острых игл». Многие узники задохнулись. Другие умирали долгой, мучительной смертью. Их страдания растянулись на несколько дней, в течение которых они харкали кровью и фрагментами легких.

Другая серия экспериментов была призвана защитить солдат вермахта от инфекционных заболеваний, таких как гепатит, туберкулез и, самое главное, тиф. Нацистские власти считали тиф – а им солдаты в оккупированной Восточной Европе заражались часто – серьезной угрозой, причем не только для солдат, но и для всего населения Германии. Активнее всего поиски вакцины велись в Бухенвальде. Здесь, под общим руководством гауптштурмфюрера СС доктора Эрвина Динга, молодого врача из Института гигиены ваффен СС (известного также как Динг-Шулер), в постоянно действующей лаборатории проводились исследования 24 препаратов. Заместителем Динга был бухенвальдский врач-эсэсовец Вальдемар Хофен. Отпрыск респектабельного семейства, он бесцельно колесил по миру, например, какое-то время даже подвизался статистом в Голливуде. Затем Хофен избрал для себя медицинскую стезю и после пяти лет учебы вступил в СС. (Говорят, что он был настолько некомпетентен, что просил узников написать за него дипломную работу.) Неудивительно, что эксперименты столь безграмотных «исследователей» обернулись провалом. Единственным результатом были людские страдания. Во время опытов летом 1943 года, во время тестирования двух препаратов, разработанных фирмой «Хехст», скончался 21 из 39 подопытных заключенных. У большинства подскочила температура, распухли лица и глаза, начался бред и тремор конечностей. Всего с 1942 по 1944 год эта парочка горе-докторов подвергла опытам в бухенвальдском тифозном бараке более 1500 человек, 200 из которых умерли.

Финальная серия военных экспериментов была призвана не столько защитить немецких солдат, сколько повысить их боеспособность. С этой целью врачи провели ряд опытов с узниками Заксенхаузена. В ноябре 1944 года один морской врач дал им дозы стимуляторов, в том числе кокаина. Целью была разработка препаратов, позволявших сутками держать на боевом посту экипажи подводных лодок. Лагерные власти предоставили в распоряжение этого врача бригады узников, занятых на особо тяжелых работах. Например, некоторые с мешками на плечах ходили по кругу целый день, покрывая расстояние более 40 километров. Так проверялась износостойкость и удобство новой обуви. В числе отобранных для этих опытов был и 20-летний узник Гюнтер Леман. В течение четырех суток, пока продолжался эксперимент с кокаином, он спал не более нескольких часов. С тяжелым рюкзаком за плечами он, спотыкаясь, брел по экспериментальной тропе. В отличие от многих других жертв нацистских опытов над людьми Леман выжил.

Гауптштурмфюрер СС Йозеф Менгеле прибыл в Освенцим (Аушвиц) в конце мая 1943 года в возрасте 32 лет, проведя предыдущие два года на Восточном фронте офицером в медицинском батальоне СС. В течение своего первого года в лагере он работал врачом цыганского барака. Позднее ему был поручен целиком весь лазарет, и он стал главврачом Бжезинки (Биркенау). Как и другие врачи Освенцима, Менгеле выполнял целый ряд палаческих обязанностей – надзирал над казнями узников и отправкой их в газовые камеры – и вскоре стал известен своим убийственным подходом к эпидемиям. Менгеле также часто присутствовал при селекции евреев. Элегантный, всегда в приподнятом настроении и с театральными манерами, он деловито делил узников на группы. Летом 1944 года главный врач Освенцима, Эдуард Виртс, похвально отозвался об «уме, упорстве и энергии», с которыми Менгеле относился к своей работе. Кроме того, Виртс был впечатлен тем, что все свое свободное время Менгеле посвящает «работе с имеющимся в его распоряжении научным материалом», с тем чтобы «внести ценный вклад в антропологическую науку».

То, что Виртс изображает скорее как хобби, было на самом деле навязчивой идеей Менгеле, а именно издевательства над узниками во имя нацистской «расовой науки», которая занимала второе место в проводимых в лагерях опытах. Эти опыты отличались от военных экспериментов, а местом их проведения был главным образом Освенцим.

Доктор Менгеле был апостолом расовой биологии, он верой и правдой служил науке, призванной очистить тело германской нации путем выявления и уничтожения представителей так называемых низших рас. Хотя его убеждения в целом соответствовали нацистской теории, Менгеле (как и доктора Рашера) никак нельзя было отнести к числу давних фанатиков нацизма. Отпрыск зажиточной консервативной семьи, он вступил в нацистскую партию и в СС лишь в возрасте примерно 25 лет – в 1937 и 1938 годах соответственно. Его главным призванием была расовая наука. Менгеле, защитивший две диссертации, специализировался на расовой генетике и антропологии. Прилежного молодого ученого быстро взял под свое крыло профессор Отмар барон фон Фершуэр, один из основоположников немецкой расовой гигиены, позднее возглавивший Институт антропологии, человеческой наследственности и евгеники имени кайзера Вильгельма в Берлине. Менгеле вошел в число его ассистентов и продолжил сотрудничество, даже перейдя в СС.

Освенцим периода холокоста был сущей находкой для рьяных и аморальных расовых биологов вроде Менгеле. Здесь он мог протестировать любую свою гипотезу, сколь бы отвратительной она ни была. Здесь в его распоряжении всегда имелся неиссякаемый «научный материал». Узники, которых он отбирал для своих экспериментов, получали особый статус. Изолированные от остальных, они, вернее, их тела принадлежали только ему, как живые, так и мертвые. Среди его жертв были те, кто не вышел ростом, или люди с врожденными уродствами. Менгеле и его подручные фотографировали их, замеряли, делали рентгеновские снимки. В особый восторг Менгеле пришел в мае 1944 года, когда в лагерь поступила семья лилипутов-акробатов из Венгрии. Менгеле надеялся, что сможет экспериментировать над ними годами. Не теряя времени, он тотчас же приступил к своим опытам: делал уколы, пускал кровь, закапывал глазные капли, извлекал костный мозг. Одна из акробаток, Элизабет Овичи, позднее вспоминала: «Нам часто бывало плохо, нас рвало». И все же она избежала худшего. Многих узников с физическими дефектами Менгеле просто умерщвлял. После дотошного вскрытия их кости отсылались в коллекцию скелетов в кайзеровский институт. Специально препарированные глазные яблоки следовали по тому же адресу. Менгеле снабжал ими одну из ассистенток Фершуэра, доктора Карин Магнуссен, которая изучала цыган с глазами разного цвета.

Но самым любимым занятием доктора Менгеле были изуверские эксперименты над близнецами. Расовая генетика как в Германии, так и за ее пределами давно проявляла интерес к близнецам. И Менгеле начал интересоваться ими, еще будучи студентом. После назначения в Освенцим он регулярно прочесывал бараки на предмет отыскания «научного материала», с помощью которого рассчитывал сделать научную карьеру. Всего для экспериментов им было отобрано более тысячи близнецов. Большинство из них были дети, мальчики и девочки в возрасте от 2 до 16 лет. Правда, были среди них братья и сестры, выдававшие себя за близнецов, чтобы избежать отправки в газовую камеру. Менгеле подвергал их огромному количеству тестов.

Для педанта Менгеле на первом месте стоял сбор антропологических данных. Он свято верил, что чем больше будет в его распоряжении фактов, тем больше открытий он сможет сделать. На каждого близнеца заполнялась форма из 96 пунктов. «Осмотрена, измерена и взвешена сотни раз», – позднее вспоминала свои мучения от рук Менгеле Ева Герсковиц. Эсэсовцы брали столько проб крови для анализов, что многие дети умирали от анемии.

Затем начинались собственно опыты. Чтобы изменить близнецам цвет глаз, Менгеле и его подручные закапывали им в глаза жидкость, вызывавшую опухоли и отеки. Других намеренно заражали болезнями, чтобы проверить реакцию организма. Кроме того, Менгеле проводил сравнимые разве что с вивисекцией хирургические эксперименты, нередко без всякой анестезии, чтобы сравнить чувствительность к боли. Как-то раз двух мальчиков, не старше 3–4 лет, сшили вместе наподобие сиамских близнецов. Они кричали сутками, пока не умерли. Смерть открывала для Менгеле новые возможности, нередко он лично делал смертельные инъекции.

Учитывая всю тяжесть его преступлений, нетрудно понять, почему он вошел в историю как самый страшный из освенцимских экспериментаторов. К сожалению, его черная слава затмила собой злодеяния других врачей. Увы, Менгеле был отнюдь не одинок. Он действовал в среде, где убийства узников в «медицинских» целях были в порядке вещей. В расовых экспериментах в Освенциме участвовали десятки врачей, причем не только эсэсовцы вроде доктора Виртса, но и гражданские исследователи. Как самый крупный концлагерь, значительную долю узников в котором составляли евреи, для врачей, нуждавшихся в двуногих «подопытных кроликах», Освенцим был предпочтительнее Дахау. Никакой другой лагерь не унес такого количества людских жизней в медицинских экспериментах.

Среди врачей, прельщенных возможностями Востока, были соперники профессор Карл Клауберг и доктор Хорст Шуман, искавшие быстрые и эффективные методы массовой стерилизации. Желая уничтожить целые группы местного населения в Восточной Европе, Гиммлер в 1942 году дал добро на проведение соответствующих экспериментов, положив тем самым начало соперничеству двух медицинских «светил», каждый из которых жаждал отыскать некий сверхэффективный метод. В ходе экспериментов они в буквальном смысле зарезали сотни узников Освенцима, главным образом евреев.

Первый врач, профессор Клауберг – в июле 1942 года приглашенный на обед с Гиммлером и Глюксом для обсуждения планов стерилизации еврейских женщин, – вводил узницам в шейку матки вещество, которое должно было вызвать у них закупорку фаллопиевых труб. Процедура сопровождалась мучительными болями. Многие женщины умерли от осложнений, другие были умерщвлены, чтобы Клауберг мог изучить их органы. Одна из выживших, Хана Хопфенберг, позднее вспоминала, что Клауберг обращался с ними «как с животными». Во время уколов ей завязывали глаза, а Клауберг грозил убить ее, если она закричит. После войны доктор Клауберг даже не думал раскаиваться. Более того, он утверж дал, что его эксперименты представляли научную ценность и уберегли многих женщин от смерти в газовой камере. Сам он умер в тюрьме в Германии в 1957 году от апоплексического удара.

Его соперник, доктор Шуман, столь же рьяно работал в соседнем корпусе, на свой страх и риск и без каких-либо мер предосторожности подвергая подопытных воздействию высоких доз радиации (в его штате не было специалиста-радиолога). Последствиями такой методики были глубокие ожоги половых органов, инфекции и часто летальный исход. В отличие от своего конкурента доктор Шуман обычно выбирал для своих экспериментов мужчин. Один из них, Хаим Балицкий, давая после войны свидетельские показания, не удержался от слез, рассказывая о том, через что прошел. «Самое страшное, – признался он, – что у меня больше нет будущего».

Для Шумана же человеческая жизнь ничего не стоила. Он как ни в чем не бывало продолжал свои чудовищные эксперименты. Правда, в конце концов он был вынужден признать, что хирургические методы гораздо эффективнее рентгеновских лучей. Профессор Клауберг одержал победу. В июне 1943 года он доложил Гиммлеру, что его опыты близятся к завершению. При наличии необходимого оборудования и поддержки он вскоре сможет стерилизовать до тысячи женщин в день. Впрочем, на этом его эксперименты не закончились. В 1944 году в Равенсбрюке Клауберг продолжал впрыскивать женщинам различные химические вещества.

Нацистские врачи также отбирали узников Освенцима для летальных процедур, проводимых в других лагерях. Один из самых нашумевших случаев – это коллекция скелетов в Университете Страсбурга. Нацистская наука прочно обосновалась здесь в 1941 году. В феврале 1942 года Гиммлер получил отчет профессора Августа Гирта, ведущего врача «Аненербе», незадолго до этого получившего назначение профессора анатомии в Страсбурге. В частности, отчет этот содержал предложение умерщвлять «еврейско-большевистских комиссаров» в целях пополнения коллекции черепов. Гиммлер ответил согласием. Вскоре этот план был расширен и включал в себя убийство специально отобранных узников Освенцима для создания расово-антропологической коллекции скелетов. В июне 1943 года три представителя «Аненербе» посетили Освенцим и лично отобрали узников из разных стран. Отобранных узников измерили, сфотографировали и сняли на кинопленку. Среди них был 42-летний Менахем Таффель, уроженец Галиции, позднее работавший молочником в Берлине, откуда и был в марте 1943 года депортирован в Освенцим (его жену и 14-летнюю дочь отправили в газовую камеру сразу же по прибытии).

В конце июля 1943 года эсэсовцы направили Таффеля и еще 86 заключенных-евреев в Нацвейлер. Здесь эсэсовцы загнали их в недавно построенную газовую камеру (кроме одной женщины, застреленной при попытке оказать сопротивление). Комендант Йозеф Крамер лично ввел в камеру синильную кислоту и наблюдал за тем, как узники умирали. Затем их трупы отправили в Страсбург, в Анатомический институт, за 60 километров от лагеря. Когда осенью 1944 года англо-американские войска приблизились к Эльзасу, Хирт и его коллеги попытались замести следы. Но им не удалось уничтожить улики. Когда солдаты союзников вошли в подвал Страсбургского института, они обнаружили там чаны, полные трупов, ампутированных конечностей, туловищ, предназначавшихся для пополнения анатомической коллекции Хирта.

После войны врачей, принимавших участие в экспериментах над узниками концлагерей, часто изображали некими безумцами-одиночками, в духе доктора Франкенштейна, которые втайне делали свое черное дело. К сожалению, правда куда банальнее и страшнее. Значительная часть опытов проводилась в русле классических медицинских исследований, а те, кто их проводил, были уважаемыми членами медицинского сообщества. Люди вроде профессора Гравица или Гебхардта принадлежали к немецкой медицинской элите (а также к новоявленной эсэсовской аристократии). То же можно сказать и в отношении профессора Клауберга, который был уважаемым гинекологом. Один высокопоставленный офицер ВФХА даже привез к нему из Берлина в Освенцим для консультации свою жену, у которой случилось несколько выкидышей.

Даже те, на чьей совести самые чудовищные эксперименты, отнюдь не были аутсайдерами-одиночками. Безусловно, доктор Зигмунд Рашер, как утверждают многие историки, был психопатом. Однако его эксперименты, пусть даже на первоначальном этапе, были продиктованы нуждами армии. Отсюда и заинтересованность в сотрудничестве со стороны люфтваффе. Именно от военных исходила инициатива проведения в Дахау опытов с барокамерами, обморожениями и ледяной водой. Что же касается доктора Менгеле, то (хотя его зверства говорят сами за себя) один из узников Освенцима, тоже врач, позднее охарактеризовал его как «садиста-недочеловека», к тому же «совершенно безумного». Однако сослуживцы изувера медика изображают Менгеле совершенно в ином свете. В отличие от Рашера Менгеле серьезно относился к карьере ученого, его имя связывали с его уважаемым учителем, профессором Фершуэром. Поставляемые Менгеле человеческие органы исследовались в институте Фершуэра, в свою очередь входившего в Общество кайзера Вильгельма (в 1948 году переименовано в Общество Макса Планка), известное и уважаемое в рейхе учреждение, занимавшееся в Германии научными исследованиями, призванными представить научное обоснование нацистской расовой политике.

Менгеле также поставлял образцы крови от «представителей разной расовой принадлежности», как выражался Фершуэр, в рамках проекта по исследованию протеинов, средства на который выделяла еще одна уважаемая организация – Германское научно-исследовательское общество (Deutsche Forschungsgemeinschaft – DFG). Она же финансировала и другие лагерные опыты над людьми, такие как эксперименты профессора Шиллинга с малярией в Дахау.

Участием в опытах над людьми запятнали себя и другие немецкие научные учреждения. Эксперименты не были секретом, по крайней мере в медицинских кругах, пусть даже говорить о них вслух было не принято. Особенно детально были информированы старшие офицеры медицинских частей вермахта – благодаря докладам на медицинских конгрессах. Один такой конгресс состоялся в октябре 1942 года в одном из роскошных отелей Нюрнберга. Там присутствовало более 90 ведущих врачей люфтваффе и специалистов в области гипотермии. На заседании их ознакомили с результатами экспериментов в Дахау. Основной доклад сделал профессор Эрнст Хольцленер из университета города Киль. Уточняющие ремарки доктора Рашера не оставили сомнений в том, что некоторые узники скончались во время экспериментов. Тем не менее никто из присутствовавших в зале врачей не выразил по этому поводу озабоченности. Многие экспериментаторы даже опубликовали подробности опытов в научных журналах и книгах. И хотя их неприглядную сторону они обычно замалчивали, желающие могли легко прочесть между строк, каким мучениям подвергались жертвы экспериментов. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что под «исследуемыми людьми» подразумевались узники.

Участвовала в опытах над людьми и немецкая фармацевтическая промышленность. Еще в 1941 году доктор Гельмут Феттер, сотрудник фирмы «Байер» («ИГ Фарбен»), также служивший лагерным врачом, тестировал на узниках Дахау ряд сульфаниламидных препаратов. Как он сам писал своим коллегам в штаб-квартире компании, Феттер был в полном восторге оттого, что имеет возможность «провести практическое тестирование нашей новой продукции». По словам Феттера, в лагере ему также нравилась еда, условия проживания и общество офицеров СС. «Я здесь как в раю», – писал он. Позднее Феттер проводил свои опыты и в других лагерях, давая узникам Освенцима и Маутхаузена потенциально опасные препараты, разработанные компанией «ИГ Фарбен». В «настоящую лабораторию фармацевтической промышленности», как выразился историк Эрнст Клее, превратился и Бухенвальд. Фармацевтические компании наперегонки тестировали новые препараты на зараженных тифом узниках.

Активное участие врачей в медицинских убийствах и пытках вполне объяснимо: немецкие врачи были в числе самых рьяных сторонников национал-социализма, обещавшего им обновление страны и светлое профессиональное будущее. В годы Третьего рейха половина врачей-мужчин были членами нацистской партии, 7 % состояли в СС. Нацистская биополитика не только подняла статус врача, но и стала причиной сдвигов в профессиональной этике. Такие меры, как массовая стерилизация, с самого начала предполагали, что здоровье «национального общества» – это все, а «инородцы» и «дегенераты» лишены всех прав.

С началом лагерных экспериментов этические границы раздвинулись еще шире. Возьмем, например, профессора Герхарда Розе, главу отдела тропической медицины в знаменитом институте Роберта Коха. В 1943 году доктор Розе присутствовал на конференции, на которой представитель Бухенвальда, доктор Динг, выступил с докладом, посвященным экспериментам с тифом. К всеобщему недоумению, профессор Розе открыто бросил Дингу вызов, обвинив его в нарушении фундаментальных этических принципов медицины. В свое оправдание доктор Динг заявил (вернее, солгал), что использовал в опытах лишь приговоренных к смерти преступников. Председатель поспешил положить конец дискуссии. Впрочем, принципиальную позицию доктор Розе занимал недолго. Опыты над людьми стали рутинным делом, и ему тоже захотелось поучаствовать в экспериментах. Спустя всего несколько месяцев после своих нападок на Динга он связался с Институтом гигиены ваффен СС и предложил для тестирования в Бухенвальде новую вакцину против тифа. Гиммлер дал согласие на опыты над так называемыми профессиональными преступниками. Доктор Динг был только рад оказать содействие своему бывшему критику. Эксперименты состоялись в Бухенвальде в марте 1944 года, их жертвами стали шесть узников.

Вынужденный защищать свои опыты на конференции 1943 года, доктор Динг сделал вывод: большинство его коллег вряд ли станут возражать против убийства врагов рейха, в особенности тех, кто уже обречен на гибель. Использование в опытах узников лагерей, чья жизнь ничего не стоила, приглушат последние угрызения совести у тех, у кого они еще оставались. Тем более что врачи всячески подчеркивали практическую пользу этих опытов. Раз уж инвалиды все равно подлежат уничтожению в «известных камерах», риторически вопрошал Зигмунд Рашер летом 1942 года (туманно намекая на «акцию 14f13»), не лучше ли протестировать на них «различные военные химические препараты?».

Подобные аргументы раздавались по всему Третьему рейху. Заключенные тюрем тоже служили «подопытными кроликами». Один врач даже собирал кровь гильотинированных узников для последующих переливаний в местном госпитале. «Не пропадать же ей понапрасну», – говорил он в свою защиту.

Аморальные научные опыты не смущали даже некоторых узников. Доктор Миклош Нисли, профессиональный патологоанатом, был депортирован в Освенцим в мае 1944 года вместе с другими венгерскими евреями. Эсэсовцы сохранили ему жизнь, поскольку он был здоров и хорошо говорил по-немецки. Благодаря своим профессиональным талантам он вскоре стал врачом при крематории Бжезинки (Биркенау). Его начальником был не кто иной, как Йозеф Менгеле. Нисли выступал при нем в роли эксперта-патологоанатома: присутствовал при умерщвлениях, проводил вскрытие близнецов, писал отчеты и готовил трупы для коллекций скелетов. Хотя Нисли прекрасно понимал бесчеловечную сущность нацистской расовой науки и был от нее в ужасе, его страсть к научным исследованиям оказалась сильнее моральных сомнений. Вскоре после войны он написал о том, что в лагере «имелись все возможности для научных изысканий». Нисли с волнением вспоминал «любопытные» и «в высшей степени интересные» медицинские факты, представавшие его взору при вскрытиях и которые он потом подробно обсуждал, как и любой другой коллега по профессии, с доктором Менгеле.

Что касается жертв, то, как ни парадоксально, некоторые остались живы только благодаря опытам. Служа живым материалом для экспериментов, они избежали смерти от рук СС. Два молодых брата-чеха, Зденек и Иржи Штейнеры, выжили в Освенциме лишь потому, что доктор Менгеле забрал их для своих опытов, вычеркнув их имена из списка подлежащих отправке в газовую камеру. «На наше счастье, Менгеле узнал об этом и спас нас, – рассказывали братья в 1945 году, – потому что мы ему все еще были нужны».

Увы, куда больше таких «подопытных кроликов» погибло. В целом для опытов эсэсовцы чаще отбирали мужчин, чем женщин, и не только потому, что в численном отношении первых было гораздо больше, но в первую очередь потому, что эксперименты ставились ради блага немецких солдат. Большинство жертв занимали самые нижние ступеньки нацистской расовой лестницы. Самая многочисленная группа среди них – поляки. Иногда эсэсовцы спорили, кого задействовать в первую очередь. Когда дело касалось таких вещей, как питье морской воды, чиновники предлагали разные группы «подопытных кроликов». Рихард Глюкс из ВФХА предлагал евреев, Артур Небе из РСХА – «асоциалов из числа цыган-полукровок». Им обоим возражал рейхсврач СС Эрнст Роберт Гравиц, считавший, что жертвы должны быть «расово близки [западно]европейцам». В конечном итоге в опытах были задействованы все. Ведь кто, как не сам Гиммлер, в 1942 году заявил, что одной из причин селекции узников для потенциально летальных опытов было то, что они все равно «заслуживают смерти». Что касается СС, то этот ярлык можно было навесить на любого узника.

Не избежали этой страшной участи даже дети. Начиная с 1943 года их использовали для опытов все чаще и чаще. В Освенциме именно они были главными «подопытными кроликами» доктора Менгеле в его экспериментах над близнецами. Их также отправляли в другие лагеря. Так, например, в ноябре 1944 года эсэсовцы отправили группу из 20 еврейских детей в Нойенгамме для опытов с туберкулезом. Среди тех, кого ждала эта страшная участь, был и 12-летний Жорж Кон. В Освенцим он попал из Дранси. В августе 1944 года Жорж, его отец Арман Кон, директор Парижского госпиталя имени барона де Ротшильда (крупнейшей еврейской клиники во Франции), и еще пять членов их семьи были депортированы из Франции. К тому моменту, когда поезд въехал в ворота Освенцима, Жорж остался один, не считая своей 80-летней бабушки. Старшие брат и сестра бежали из поезда. Мать и другая сестра были отправлены в Берген-Бельзен, отец – в Бухенвальд. Кстати, отец оказался единственным выжившим. После войны он, больной и надломленный, вернется в Париж. Арман Кон так и не узнал, что стало с его младшим сыном.

Арман Кон был в числе большой группы узников-евреев, в последние месяцы войны депортированных в Бухенвальд и другие лагеря внутри старых границ Германии. Их прибытие туда ознаменовало крупный сдвиг в лагерной политике. К 1944 году аппетиты нацистского режима в том, что касались рабочей силы, были столь велики, что ради них пришлось пожертвовать рядом священных расовых принципов национал-социализма. После нескольких лет лихорадочных этнических чисток, избавивших, как того требовал Гиммлер, рейх и лагеря от «грязных евреев», нацистский режим ради увеличения количества рабочих рук сделал разворот на 180 градусов. Массовый приток узников-евреев на территорию самой Германии был частью трансформации лагерной системы. Построили сотни новых лагерей, призванных принять тысячи новых узников. Концлагеря вступали в совершенно новую стадию развития. Началась она примерно осенью 1943 года, когда в горах Гарца был создан зловещий новый лагерь. Назывался он Дора.