Поглощение концлагерей вверенным Полю Главным административно-хозяйственным управлением СС совпало со значительными изменениями в экономике Германии. В начале 1942 года перспективы перед нацистской верхушкой открывались весьма туманные. Вермахт потерпел крупные поражения в СССР, военное производство топталось на месте, страна столкнулась с мировой войной, конца которой не было видно. Для увеличения производства военной техники и боеприпасов нацистский режим предпринял ряд важных шагов, знаковыми среди которых стали два новых назначения. В феврале 1942 года Гитлер утвердил своего протеже Альберта Шпеера имперским министром вооружений и боеприпасов, а в марте 1942 года новым генеральным уполномоченным по вопросам труда сделал бывшего гауляйтера Тюрингии Фрица Заукеля. Активная деятельность вкупе с зажигательными речами быстро превратили их в крупные фигуры немецкой экономики военного времени.

Для Генриха Гиммлера все это означало ослабление позиций. Рейхсфюрер СС опасался, что Шпеер и Заукель оттеснят его на задний план. Стремясь удержать обоих соперников на расстоянии от себя и от своего детища, концлагерей, Гиммлер в начале марта 1942 года распорядился включить Инспекцию концентрационных лагерей в состав недавно учрежденного ВФХА. Ради соблюдения приличий Гиммлер оправдывал этот шаг экономическими соображениями. Включение лагерей в ВФХА Освальда Поля гарантировало интенсивную эксплуатацию узников, чтобы «каждый час рабочего времени каждого человека работал на победу». Ему удалось убедить в этом и Гитлера, во всяком случае на тот момент. Фюрер дал личное согласие на увеличение производства оружия в концлагерях.

Доверив лагеря Освальду Полю, Гиммлер не сомневался в верности этого решения. Поль был не понаслышке знаком с лагерной системой, а за последние годы сделался влиятельной фигурой. В отличие от мало кому известного инспектора лагерей Рихарда Глюкса, ни разу не удостоившегося аудиенции Гиммлера, Поль, видный эсэсовец, пользовался безграничным доверием рейхсфюрера, подтверждением чему стало присвоение ему 17 марта 1942 года звания обергруппенфюрера СС. Принимая во внимание амбициозность Поля, ВФХА под его руководством имело все шансы стать влиятельной силой. Искренне преданный режиму – по его словам, он был «национал-социалистом еще до появления национал-социализма», – Поль был непоколебим в своих убеждениях, располагал широкими связями и острым политическим чутьем, а главное, издавна культивировал в себе образ несгибаемого нациста. Подчиненные восхищались силой его духа и страшились его гнева. Вторая жена Поля так описала характер мужа в письме Гиммлеру: «несгибаемый, бесстрашный, сильный».

Гиммлер, похоже, рассчитывал, что другие нацистские бонзы дважды подумают, прежде чем связываться с Полем.

ВФХА представляло собой внушительную структуру, в его пяти главных отделах было занято до 1700 чиновников, надзиравших за десятками тысяч рабочих по всей Европе. Как следует уже из названия, сфера интересов этого учреждения выходила далеко за рамки системы лагерей. Фактически ВФХА занималось всеми аспектами хозяйственной деятельности и управления СС, начиная от приобретения недвижимости до размещения войсковых частей СС. И тем не менее все пять департаментов ВФХА имели самые тесные связи с системой концлагерей. Так, отдел А занимался вопросами личного состава, финансирования и заработной платы, а также перечислением денежных средств конкретным лагерям. В обязанности отдела В входила поставка продовольствия и одежды. Отдел С занимался строительными проектами, включая сооружение газовых камер и крематориев в Освенциме. Возглавлял его оберфюрер СС Ганс Каммлер, которому предстояло стать ключевой фигурой в системе концлагерей. Отдел W, возглавлявшийся лично Полем, курировал такие предприятия СС, как «Немецкие песчаные карьеры и каменоломни» (DESt), которые широко использовали принудительный труд заключенных. В момент своего наивысшего расцвета, в 1943–1944 годах, эсэсовская экономика включала около 30 различных фирм, эксплуатировавших труд свыше 40 тысяч узников. Административной сердцевиной лагерной системы был отдел D, или же бывшая Инспекция концентрационных лагерей, по-прежнему размещавшаяся в так называемом корпусе Т в Ораниенбурге.

По сравнению с другими отделами ВФХА отдел D был относительно небольшим. В начале сентября 1944 года его штат составлял не более 105 человек. Из них 19 офицеров, остальные – вспомогательный персонал: секретари, телеграфисты и телефонисты, уборщики, кухонный персонал и водители. (Машины лагерных эсэсовцев имели свои регистрационные номера, от SS-16000 до SS-16500).

Атмосфера внутри корпуса Т отражала воинственный дух лагерных СС. Служащие отдела являлись на работу в сапогах и военной форме. Считалось хорошим тоном засиживаться на работе допоздна, сверх положенного времени. Некоторые даже ночевали в комнатах там же, в «корпусе Т», предварительно поужинав и выпив в столовой ваффен СС. (Некоторые служащие жили в Ораниенбурге или же недалеко, в Берлине.)

Как и большинство самих концлагерей, их штаб-квартира была практически абсолютным мужским царством. В сентябре 1944 года в списке сотрудников значилась лишь одна женщина, фрау Баде, личная секретарша руководителя и единственное гражданское лицо, не состоявшее в СС.

В отделе D было четыре подотдела. Примерно раз в две недели их главы собирались в просторном кабинете Рихарда Глюкса на первом этаже корпуса Т. Его заместитель Артур Либехеншель возглавлял подотдел DI, или так называемый центральный отдел, через который проходила большая часть корреспонденции. Этот отдел занимался статистикой – вел учет контингента узников, включая переводы из лагеря в лагерь, количество выпущенных на свободу и умерших, а также выносил официальные решения по запросам комендантов лагерей о наказаниях тех или иных заключенных. Подотдел DI рассылал по лагерям и множество приказов – из отдела D, РХСА, Поля и Гиммлера, а также следил за исполнением казней и систематическим уничтожением узников.

Так, например, в подотдел DI поступали цифры о количестве убитых в Освенциме евреев, причем жертвы были поделены на две категории – отправленные в газовые камеры по прибытии и умершие позднее. Глюкс регулярно представлял Полю сводный отчет. «Окончательное решение еврейского вопроса», равно как и другие преступления нацистов, не были тайной за семью печатями для сотрудников ВФХА. «Все до последнего писаря, – свидетельствовал после войны Поль, – были в курсе происходившего в концлагерях».

Подотдел DII ведал принудительным трудом узников. По мере усиления экономической значимости лагерей возрастала и важность этого подотдела. Сфера его компетенции была огромна: фактически весь контингент узников во всех конц лагерях. Подотдел DII поставлял рабочую силу на все предприятия СС, выступая, по выражению своего бывшего главы, в роли своеобразной «биржи труда» для эсэсовской экономики. Позднее администрация Ораниенбурга выделяла государственным и частным предприятиям сотни тысяч узников. Подотдел вел строгий учет количества имевшихся в его распоряжении трудовых резервов, регулярно запрашивая у лагерей данные о неспособных к труду – умерших, больных, истощенных и т. д., а также о текущем использовании рабочей силы. Составленные на основе этих данных сводки регулярно ложились на стол Глюксу и Полю.

Вопросы гигиены и здоровья узников координировал подотдел DIII, державший связь с лагерными врачами, число которых доходило до нескольких сотен. Им отправлялись приказы, от них поступали отчеты. Ежемесячно Полю на стол ложился сводный отчет о заболеваемости узников и несчастных случаях в концлагерях. Энно Лоллинг, глава подотдела DIII, регулярно наезжал в лагеря с проверками. Он же был инициатором программ умерщвления, требовавших участия врачей. Несмотря на суровый нрав, особого веса Лоллинг не имел. В его распоряжении имелся минимальный штат, и другие его коллеги по Ораниенбургу неоднократно вторгались в его вотчину. Более того, подотдел Лоллинга был в некотором смысле инородным телом в ВФХА, ибо напрямую подчинялся медицинскому отделу ваффен СС (находившемуся в здании Главного управления СС), отвечавшему за поставку в лагеря медицинского оборудования и медикаментов. Более того, и без того нетвердое положение подотдела DIII подрывал и сам Лоллинг. В целом начальство ему благоволило, однако другие высокие чины из числа лагерных СС были низкого мнения о его способностях. Кроме того, скандальная репутация Лоллинга опережала его повсюду. Его пристрастие к морфину и алкоголю было легендой. Поговаривали также, что Лоллинг страдал сифилисом.

«Его легко было обвести вокруг пальца во время инспекций, – писал позднее Рудольф Хёсс, – особенно если предварительно подпоить, что обычно и делалось».

Четвертый, последний подотдел DIV занимался административными вопросами, включая бюджеты и размещение персонала. Совместно с отделом В он часто осуществлял поставки продовольствия и обмундирования для лагерных СС, а также для узников. Первоначально возглавляемый Антоном Кайндлем, позднее он перешел под начало Вильгельма Бургера. Бургер, 1904 года рождения, имел коммерческое образование. В ряды СС вступил в сентябре 1932 года. Вскоре Бургер уже был канцеляристом от СС, причем не где-нибудь, а в штабе дивизии «Мертвая голова». Что интересно, его взлету не помешало даже такое черное пятно в биографии, как брак с еврейкой, с которой, правда, он развелся в 1935 году. Прослужив в начале войны какое-то время в дивизии «Мертвая голова», Бургер перешел на службу в систему концлагерей. В июне 1942 года он стал главой администрации Освенцима – вскоре после того, как этот лагерь превратился в один из главных конвейеров смерти. Бургер неплохо зарекомендовал себя на новом месте – он был в числе немногих, кто удостоился высоких похвал Рудольфа Хёсса, отмечавшего «организационные способности», «рвение» и «твердую волю» Бургера. Менее чем через год, 1 мая 1943 года, Бургер получил назначение в Главное административно-хозяйственное управление СС.

Нельзя сказать, что это было чем-то из ряда вон выходящим. Немало других офицеров СС также получили высокие посты в отделе D, первоначально отслужив в концлагерях. Самый известный среди них – сам Хёсс, который в ноябре 1943 года покинул Освенцим и возглавил подотдел DI. Известный среди коллег как Руди, он был из числа тех, кто целиком и полностью отдавался службе и частенько ночевал в корпусе Т.

С его богатым опытом по части террора, и не где-нибудь, а в самом крупном лагере системы, Хёсс был для ВФХА бесценным кадром. Неудивительно, что вскоре он уже был правой рукой Поля.

И наоборот, многие чиновники отдела D двигались в противоположном направлении: покинув Ораниенбург, два старших чиновника заняли руководящие должности в лагерях. Артур Либехеншель в ноябре 1943 года стал комендантом Освенцима – фактически они с Хёссом поменялись местами, а Антон Кайндль – в сентябре 1942 года – комендантом Заксенхаузена, расположенного рядом с корпусом Т.

Старшие должности в самом Главном административно-хозяйственном управлении СС, возможно, оплачивались лучше, однако перевод на работу в лагерь ускорил продвижение Кайндля по карьерной лестнице. Уже год спустя его повысили до штандартенфюрера СС, то есть он поднялся на ступеньку выше Хёсса в иерархии СС.

Были и чисто прагматические соображения для перемещения управленцев вроде Кайндля в лагеря. Кадров не хватало, так что внезапно возникавшие дыры затыкались опытными штабными офицерами. И все же ротация кадров – а она затронула более половины всех работавших в корпусе Т в Ораниенбурге – не сводилась лишь к этому. Освальд Поль мечтал о «чиновниках-солдатах», соединявших в себе бюрократические навыки с армейским и лагерным опытом. Поэтому он охотно назначал лагерных ветеранов на служебные должности. Многие из его ораниенбургских подчиненных имели за плечами опыт работы в лагерях. Что касается тех, кого, наоборот, переводили из ВФХА в лагеря, то считалось, что они докажут свою ценность как «солдаты политического фронта». Ибо, как однажды выразился Теодор Эйке, существовала опасность того, что со временем кабинетные служаки станут «чересчур изнеженными, разжиреют и постареют».

Как и спецы по части террора из РСХА, лагерное эсэсовское начальство видело себя в роли этаких «бойцов административного фронта», потрясавших во славу СС и вечным пером, и мечом.

Сразу же после крушения Третьего рейха могущественный Освальд Поль, чтобы не попасть в руки американцев, бежал из баварского поместья своей жены. Он пешком добрался на север Германии, где жили две его дочери от первого брака (обе замужем за эсэсовцами). Целый год он скрывался у них, пока в мае 1946 года не был арестован британскими солдатами. На Нюрнбергском процессе Поль вновь попытался откреститься от своего нацистского прошлого. Понимая, что его ждет виселица, он заявил, что не несет ответственности за творившиеся в лагерях зверства. По его словам, он почти не имел к ним отношения даже после того, как лагеря были переданы под начало ВФХА. Мол, Гиммлер поручил ему распределение рабочей силы, чем он и занимался. Внутренней же жизнью концлагерей занимался Рихард Глюкс. Именно поэтому, добавлял Поль, Инспекция концлагерей практически не изменила своих функций, за исключением нового названия – отдел D.

Хотя с тех пор многие историки повторяли утверждения Поля, пытаясь представить его периферийной, малозначимой фигурой, известные о нем факты заставляют в этом усомниться.

Освальд Поль в системе концлагерей был фигурой далеко не периферийной. Безусловно, ответственность лежит не только на нем одном. Большая часть служащих его отдела прибыла из прежней Инспекции концентрационных лагерей, в том числе Рихард Глюкс и три из четырех начальников отделов, сохранивших свои посты после передачи лагерей под крыло ВФХА.

Однако, если копнуть глубже, нам откроется совершенно иная картина. Смена таблички на корпусе Т с «Инспекции концентрационных лагерей» на «Отдел D» была отнюдь не пустой формальностью. Лагеря становились частью ВФХА, а Поль – их деятельным начальником. Да, возможно, текущие вопросы решали и Глюкс, и прочие работники в Ораниенбурге, однако все основополагающие решения исходили от Поля. И даже если он в первую очередь курировал вопросы труда узников, это вовсе не означает, что решение остальных вопросов прохо дило без его участия. В конце концов, особенно во второй половине войны, принудительный труд заключенных был так или иначе связан со всеми остальными аспектами лагерной жизни, что было вполне в духе рекомендаций Гиммлера, особо подчеркивавшего «первоочередную важность труда».

Таким образом, в ведении Поля находилось буквально все: от медицины до строительства и от привилегий отдельных категорий узников до их массового уничтожения. Помимо изучения бесконечных отчетов и статистических сводок, поступавших от служащих отдела D, Поль еженедельно встречался с Рихардом Глюксом, а также регулярно беседовал с начальством лагерных СС. Так, например, после вступления в должность в апреле 1942 года он пригласил к себе для личного знакомства комендантов лагерей. Затем они раз в несколько месяцев регулярно съезжались к нему в Берлин. При этом расстояние между штаб-квартирой Поля в Берлине-Лихтерфельде и корпусом Т в Ораниенбурге существенно сокращалось благодаря телефону и курьерской службе. Все эти контакты в той или иной мере способствовали постепенной интеграции лагерей в структуру ВФХА.

Хотя, сидя в Берлине, Поль был в курсе происходившего в лагерях, он отнюдь не был закоренелым кабинетным бюрократом. Напротив, в отличие от традиционного типажа, столь популярного у многих историков, эдакой канцелярской крысы, Поль да и многие другие его коллеги-эсэсовцы предпочитали получать сведения из первых рук. Видя в себе идеального «чиновника-бойца», он частенько отправлялся в «боевые походы» по лагерям, где решал многие вопросы внутренней лагерной жизни. Тем более что его непосредственный начальник, Генрих Гиммлер, постоянно требовал от Поля все большего рвения. Так, в марте 1943 года Гиммлер пожелал, чтобы Поль или Глюкс лично посещали один лагерь в неделю, подстегивая таким образом лагерное начальство. «Я полагаю, что в данный момент мы обязаны проводить как можно больше времени на тамошних предприятиях, – заявил Гиммлер Полю, – чтобы наши слова подхлестывали, а наша энергия подпитывала всех остальных».

Эти слова стали для Поля своего рода мантрой. Как прежде Эйке, Поль никогда подолгу не сидел на месте, и его знали в лицо во многих лагерях, начиная от небольших филиалов и кончая громадными комплексами, вроде Освенцима, который он с апреля 1942 по июнь 1944 года посетил как минимум четырежды. Местное лагерное начальство наверняка страшилось его приездов – как и Гиммлер, он мог нагрянуть в лагерь без предупреждения. Все знали: Полю трудно угодить, а вот получить от него нагоняй – раз плюнуть. Подобно своему предшественнику Эйке, он внушал подчиненным страх, а вот теплые чувства – почти никогда. Поль был злопамятен, а его усердию не было предела. Даже такой закоренелый служака, как Рудольф Хёсс, и тот иногда уставал от него. Во время совместных инспекционных поездок Поль, которому тогда уже было за пятьдесят, постоянно подгонял Хёсса, не давая ни минуты покоя. «Ездить с ним в командировки, – приходил к заключению измученный Хёсс, – удовольствие весьма сомнительное».

Своим возвышением Поль затмил и Рихарда Глюкса. Безусловно, как глава отдела D Глюкс по-прежнему оставался довольно влиятельной фигурой – отвечал за насущные вопросы лагерной жизни, участвовал в принятии кадровых решений. В ноябре 1943 года за свою долгую и верную службу в лагерных СС он был повышен до звания группенфюрера СС. Однако бразды правления системой в целом все же находились в руках Поля, что признавал и сам Глюкс. Немаловажно и то, что положение Глюкса подтачивалось и снизу – ставленником Поля Герхардом Маурером, пришедшим в отдел D весной 1942 года, где он возглавил подотдел DII (принудительный труд узников). Раньше чиновники Ораниенбурга почти не уделяли внимания труду заключенных. С приходом Маурера положение изменилось. Новый вверенный ему подотдел, который вскоре вырос как численно, так и с точки зрения своего влияния, курировал вопросы принудительного труда до самого конца войны. А Маурер, как его начальник, превратился во влиятельную фигуру в стенах корпуса Т.

Протеже Поля, Герхард Маурер, во многих отношениях был типичным эсэсовским бюрократом из числа амбициозных молодых людей, умевших сочетать современный управленческий опыт с преданностью нацизму, что позволило им поставить экономическую деятельность СС на службу всему нацистскому режиму.

Маурер родился в 1907 году. После окончания школы учился коммерции и работал бухгалтером. Как и многие другие представители его поколения, после крушения Веймарской республики прибился к правым радикалам. В декабре 1930 года за несколько дней до своего 23-летия Маурер вступил в нацистскую партию, а еще через год – в ряды СС. После прихода к власти нацистов Маурер объединил свои политические убеждения и профессиональные навыки – сначала как главный бухгалтер в нацистском издательстве, затем, в 1934 году, как чиновник-эсэсовец. Маурер ни разу не усомнился в верности своего выбора, неуклонно поднимаясь все выше и выше по карьерной лестнице СС. За эти годы он удостоился самых похвальных характеристик, и летом 1939 года Поль присмотрел его для своего недавно созданного ВФХА. К тому моменту, когда Маурер перебрался в Ораниенбург, чтобы занять новую должность, он уже успел дослужиться до высоких управленческих постов.

Хотя Маурер пришел в Главное управление не из лагерных СС, назвать новичком его было трудно. На своей предыдущей работе он имел тесные контакты с лагерями. Когда же весной 1942 года Маурер, как ставленник Поля, пришел в Ораниенбург, он тотчас начал проявить свою железную волю.

Маурер еженедельно сопровождал Рихарда Глюкса во время его встреч с Полем, речь на которых обычно шла о распределении рабочей силы. Были у него и прямые контакты с главой ВФХА.

Несгибаемый, не ведавший компромиссов и усталости, Маурер вскоре снискал уважение среди других эсэсовцев Ораниенбурга, а также в концлагерях.

Случалось, что он неделями бывал в разъездах, перемещаясь из одного лагеря в другой, нередко в сопровождении старших коллег, таких как Вильгельм Бургер или Энно Лоллинг. В лагерях Маурер культивировал особо тесные отношения с начальниками трудовых отделов, превратившихся в весьма влиятельные фигуры. Эти люди были проводниками его политики на местах. Он регулярно вызывал их на совещания в Ораниенбург, чтобы обсудить новые инициативы. Маурер также поддерживал связь с министерством Шпеера и частными компаниями, что способствовало укреплению его статуса как главного управленца лагерными трудовыми ресурсами. Когда в октябре 1942 года Шпеер запланировал крупное деловое совещание, Поль, вместо того чтобы направить на это совещание кого-нибудь из своих представителей, тут же отозвал из инспекционной поездки в Освенцим своего любимчика Маурера.

Чем сильнее становилась зависимость СС от принудительного труда заключенных концлагерей, тем выше восходила звезда Маурера. Осенью 1943 года, после того как Либехеншель отбыл на должность коменданта Освенцима, Маурера официально назначили заместителем Глюкса. Все работавшие в Ораниенбурге знали: Маурер – это реальная власть за троном Глюкса. По сравнению с динамичным Маурером – когда тот пришел в лагерные СС, ему было всего 34 года, – дородный Глюкс, на 20 лет старше Маурера, производил впечатление выдохшегося на службе. Даже такой прихлебатель Глюкса, как Либехеншель, понимал, что «старик», как он величал своего начальника, – отработанный материал. Со своей стороны, Глюкс был готов уступить пальму первенства, хотя в целом работа была ему по душе и он не торопился ее оставлять. Тем не менее многие ключевые решения теперь принимались через две двери от его роскошных апартаментов в корпусе Т, а именно в тесном кабинетике Маурера.

Разъезжаясь из Берлина по своим лагерям в конце апреля 1942 года после совещания по случаю вступления Освальда Поля в должность, коменданты задавались вопросом: что принесет с собой смена начальника? По всей видимости, Поль произвел на них впечатление. По словам Рудольфа Хёсса, Поль был «грубой силой природы». Ни у кого не возникло сомнений, что с приходом Поля систему концлагерей ждут серьезные перемены. Чего не мог предвидеть ни один комендант, так это то, насколько они скажутся на них самих. Поль не удовлетворился одной лишь перетряской своей штаб-квартиры в Ораниенбурге. Он был полон решимости установить свои порядки в каждом лагере. Летом 1942 года Поль с одобрения Гиммлера поменял практически всех комендантов. После скандала, в котором был замешан ряд офицеров, на повестке дня уже стоял вопрос о незначительной реструктуризации. Однако амбиции Поля простирались гораздо дальше. Когда в октябре 1942 года пыль улеглась, лишь в четырех лагерях остались старые коменданты. Все остальные получили новых.

Затеянная Полем кадровая перетряска вскоре распространилась на всю иерархию лагерных СС. В начале мая 1942 года был издан приказ, предписывавший комендантам подготовить списки блокфюреров, долго прослуживших на одном месте, – для перевода в другие лагеря. Такая ротация кадров низшего звена рушила давно заведенную рутину и обрывала старые связи, что, наверно, и было целью данного приказа. Так, например, в Заксенхаузене карательный взвод был разделен пополам, после чего одну часть перевели в другой лагерь. Оставили лишь самые «ценные кадры» – тех, кто поднаторел в искусстве истязаний и расстрелов узников. Некоторых вообще вынудили уйти из системы лагерей. Чтобы подсластить пилюлю, эсэсовское начальство поощряло рапорты о переводе в дивизию «Мертвая голова», чьи ряды в 1942 году сильно поредели после кровавых сражений на Восточном фронте.

Среди блокфюреров Заксенхаузена, отбывших на военную переподготовку, были Вильгельм Шуберт и Рихард Бугдалле. Позднее Шуберт воевал в Польше, Венгрии и Австрии. А вот Бугдалле задержался в солдатах недолго. Не в силах сдерживать порывы животной жестокости, верой и правдой служившей ему в лагере, он сам стал их жертвой и был брошен в тюремный лагерь СС за то, что поднял руку на командира, которому не понравилось, как он отдал ему честь.

Под началом Поля лагерные СС выступили в полосу крупных перемен. Старые опытные кадры уходили, им на смену приходили молодые амбициозные новички. Хотя перетряска затронула все уровни лагерных СС, самыми радикальными стали кадровые перестановки в верхнем эшелоне, произошедшие летом 1942 года. Из четырнадцати комендантов пятерых вообще выставили из лагерных СС. Помимо Пиорковски (Дахау), Лорица (Заксенхаузен), Коха (Майданек), Поль также уволил Кюнстлера (Флоссенбюрг) и Артура Рёделя (Гросс-Розен). Шестой комендант, Вильгельм Шутль, ушел после закрытия лагеря Арбейтсдорф. Из оставшихся восьми четверо сохранили свои посты – Герман Пистер (Бухенвальд), Франц Цирайс (Маутхаузен), Рудольф Хёсс (Освенцим) и Адольф Хаас (Нидерхаген). Еще четырех перевели в другие лагеря. Мартин Вайс из Нойенгамме получил назначение в Дахау, Макс Паули – из Штуттгофа в Нойенгамме, Эгон Цилль из Нацвейлера – во Флоссенбюрг и Макс Кёгель – из Равенсбрюка в Майданек. И наконец, пять офицеров СС были назначены комендантами лагерей впервые: Фриц Зурен (Равенсбрюк), Вильгельм Гидеон (Гросс-Розен), Антон Кайндль (Заксенхаузен) и Йозеф Крамер (Нацвейлер).

Когда коменданты лагерей съехались в Берлин на очередное совещание, Полю хватило взгляда, чтобы понять, насколько изменился их кадровый состав с апреля 1942 года.

Масштабы затеянной Полем реорганизации не вызывают сомнений. Но каков был ее смысл? После войны Поль утверждал, что причиной всему была его добросердечность – мол, он всего лишь стремился установить в лагерях «гуманный дух», для чего и был вынужден устранить «грубиянов» старой закалки, прошедших школу у его предшественника Эйке. Ни один уважающий себя историк не поверит сказке про «добросердечного эсэсовца» Поля. Тем не менее трактовка устроенной им перетряски системы лагерей – мол, стремился избавиться от наследия Эйке – имеет своих сторонников, как и аргумент о том, что Поль, дескать, стремился по максимуму задействовать подневольный труд узников, для чего в лагерях ему и потребовались толковые коменданты.

Поль явно возлагал на новых комендантов большие надежды. Все пятеро были относительно молоды, средний их возраст не превышал 37 лет, и до нового назначения они служили в лагерных СС. Например, Йозеф Крамер накопил изрядный профессиональный опыт, отслужив с 1934 по 1942 год в комендатурах шести разных лагерей. Трое из вновь назначенных комендантов ранее служили в дивизии «Мертвая голова», а Хоппе и Гидеон в 1942 году получили ранения под Демянском. Если они и могли похвастать зачаточными административными навыками, то им все равно было далеко до вновь назначенного коменданта Заксенхаузена Антона Кайндля, в прошлом администратора лагерных СС, главы подотдела DIV ВФХА. Кайндль был управленцем до мозга костей. В круглых очках в роговой оправе, он был совершенно не похож на мускулистых громил довоенных лет, таких как Ганс Лориц. 1902 года рождения, Кайндль 12 лет прослужил в рейхсвере Веймарской республики счетоводом и казначеем. В Третьем рейхе он поставил свои бухгалтерские таланты на службу сначала СА, а затем ВФХА СС Поля. В 1936 году Кайндль был включен в штаб Эйке, а затем стал старшим офицером административно-хозяйственной службы дивизии «Мертвая голова» (сформированной в октябре 1939 года). Этот пост он занял осенью 1939 года, а два года спустя вернулся в лагерный инспекторат. Поль давно восхищался административными талантами Кайндля и в 1942 году рассчитывал по максимуму задействовать их на новом посту коменданта Заксенхаузена.

Решение Поля заменить часть комендантов было обусловлено и его стремлением превратить лагеря в экономически эффективные предприятия. Теперь, когда скорая победа Германии была не столь очевидна, некомпетентность лагерного начальства стала угрозой делу победы. Так, например, Кох подписал себе приговор, фактически развалив Майданек. Был вынужден уйти и Кюнстлер. Запойный пьяница, он не собирался ничего менять в своем поведении. Когда же до Берлина дошел слух об очередной вакханалии во Флоссенбюрге, терпение начальства лопнуло. Кюнстлера с треском вышибли, враз избавившись от инородного тела в лагерном организме, этом детище Поля.

И все же, несмотря на проведенную Полем в 1942 году перетряску системы, не следует переоценивать ее значимость. Во-первых, как и его предшественники, Поль так и не сумел воплотить в жизнь внятную кадровую политику. Да, некоторые из вновь назначенных комендантов, вроде Кайндля, соответствовали его идеалу «управленца-солдата», чего никак нельзя было сказать о большинстве. Многие назначения были поспешными, их результатом была случайность, или же сыграли свою роль связи. Как и в предыдущие годы, среди лагерных СС наблюдалась страшная текучка кадров. Некоторые из вновь назначенных комендантов оказались ничуть не лучше своих предшественников. Так, например, Вильгельм Гидеон продержался комендантом лагеря Гросс-Розен всего год. Это было, пожалуй, самое странное назначение. До своего повышения Гидеон был старшим административным офицером в Нойенгамме и стал первым представителем этой категории, дослужившимся до коменданта. Впрочем, и последним тоже. Преданный не столько делу, сколько алкоголю, Гидеон был снят с этой должности осенью 1943 года. Потерпел неудачу Поль и с другими назначениями. В частности, его доверия не оправдали еще три коменданта – Карл Хмелевски, Герман Флорштедт и Адам Грюневальд. Всех их пришлось арестовать за превышение полномочий и коррупцию.

Поль отнюдь не порывал связей с эпохой Эйке. Наоборот, активно «черпал» таланты, доставшиеся от противника и предшественника. Большинство комендантов, сохранивших свои посты – такие как Хёсс, Кёгель, Вайсс, Циренс и Цилль, – процветали под началом Эйке, будучи не столько экспертами по части хозяйственной деятельности, сколько террора. То же самое верно и в отношении новых комендантов. Даже Антон Кайндль попал под крыло Эйке в 1936 году и оставался в числе его приближенных вплоть до 1941 года.

Таким образом, затеянная Полем перетасовка кадров ставила своей целью не столько тотальное обновление лагерей, сколько их подпитку энергией. Безусловно, Поль поставил перед лагерным руководством задачу эффективного использования труда узников. В то же время он стремился сохранить дух лагерных СС и потому продолжал доверять ветеранам насилия и террора. Как и многие другие «реформаторы», Поль задумал провести радикальные изменения, не прибегая к радикальным изменениям. В целом можно сказать, что его перетасовка не столько ставила своей целью решение хозяйственных вопросов, сколько была демонстрацией власти.

Поль был мастер политических жестов и намеревался доказать Гиммлеру, что способен побороть коррупцию и некомпетентность. Одновременно он намекнул лагерным СС, что он не Глюкс. Намек был понят. К осени 1942 года власть Поля над лагерями была безоговорочной. Политический спектакль под названием «перетасовка» принес свои плоды. А вот как экономическая инициатива он с треском провалился. Лагеря так и не стали движущей силой германской экономики.

Освальд Поль надеялся задействовать как можно больше узников во имя победы Германии. До этого в умах эсэсовского начальства преобладали грандиозные картины заселения восточных земель, однако уже в 1942 году, когда лагерную систему возглавил Поль, эти видения начали стремительно меркнуть. Суровая реальность оказалась иной: на скорое завершение войны рассчитывать не приходилось.

Конечно, расставаться с мечтами – дело нелегкое, в том числе и для главарей СС. На Третий рейх неуклонно надвигался мрак затяжной войны, и призрачная надежда победы давала пусть слабую, но моральную поддержку. Сам Гитлер продолжал строить иллюзорные планы даже тогда, когда большая часть Германии уже лежала в руинах. Задача строительства новых лагерей на Востоке утрачивала свою актуальность. В конце концов многие планы так и остались на бумаге – жуткие напоминания о том, что могло бы быть, но чего, к счастью, не произошло.

Внимание верхушки СС переключилось с будущего на настоящее, с новых немецких колоний-поселений на Востоке на производство вооружений. В дни, когда вся экономика Германии работала на войну, ведомство Гиммлера не могло оставаться в стороне. Нацистская верхушка, в том числе и сам Гитлер, соглашалась с тем, что лагеря должны активнее включиться в производство вооружения и боеприпасов. Освальд Поль стал одним из главных проводников в жизнь этого нового курса. Как он подтвердил Гитлеру в конце апреля 1942 года, отныне приоритетной задачей лагерей СС станет не строительство гражданских объектов, а увеличение производства оружия. Но как этого добиться?

Для Гиммлера ответ был очевиден: настал момент превратить СС в главного производителя вооружений. Эта идея вскоре прочно завладела его сознанием. К лету 1942 года Гиммлер уже грезил о целых арсеналах современного, высокотехнологичного оружия, которое сходит с конвейеров эсэсовских военных заводов. Его энтузиазм был заразителен.

Поль, как проводник в жизнь политики рейхсфюрера, был также полон энтузиазма, ничуть не сомневаясь в том, что концлагеря смогут «производить вооружения в огромных количествах». Впрочем, несмотря на всю свою близорукость, даже Гиммлер и Поль понимали, что в одиночку СС с этой задачей никак не справиться, по крайней мере поначалу. Придется призывать на подмогу частный сектор экономики.

Правда, Гиммлер надеялся сохранить контроль над такими совместными предприятиями в своих руках. Весной и летом 1942 года он настаивал на том, чтобы все производство сосредоточилось в лагерях. Хотя он был готов, пусть даже теоретически, согласиться с тем, что контроль над совместными предприятиями останется в руках частных компаний, его общая стратегия была предельно ясна: производители оружия должны строить предприятия на территории концлагерей.

Не исключено, что это требование стало реакцией на первое крупное сотрудничество СС с военной промышленностью, которое вскоре зашло в тупик. 11 января 1942 года Гитлер дал согласие на участие СС в сооружении мощностей по литью изделий из легких сплавов на территории заводов «Фольксваген» в Вольфсбурге. На бумаге Гиммлер и СС отвечали за «завершение, расширение и эксплуатацию» литейных цехов, используя для этого «трудовые ресурсы концлагерей». На самом же деле «Фольксваген» не спешил уступать контроль, и эсэсовцы вскоре сдались. Было решено, что «Фольксваген» отвечает за производство, а СС всего лишь поставляет рабочую силу и обеспечивает ее охрану. Для этих целей на территории завода был даже создан новый концлагерь – Арбейтсдорф (рабочая деревня), куда в апреле 1942 года прибыли первые узники. Увы, их тяжкий труд оказался бессмысленным.

С момента назначения министром вооружений Альберт Шпеер ставил этому проекту палки в колеса в силу его малозначимости для производства оружия. Шпеер, ведавший планированием производства и распределением сырья, сделал все для того, чтобы поскорее его свернуть. Арбейтсдорф закрылся считаные месяцы спустя. В октябре 1942 года узников вывезли в другие лагеря; от самого же лагеря же остались лишь недостроенные корпуса. Впрочем, неудача с Арбейтсдорфом Гиммлера не обескуражила. Недовольный тем, что производство оружия в лагерях представляет собой, как он выразился в сентябре 1942 года, «сущие крохи», рейхсфюрер задумал провернуть еще ряд совместных проектов, на сей раз на базе уже существующих лагерей.

У Гиммлера было четыре главных детища: производство винтовок в Бухенвальде (совместно с компанией Вильгельма Густлоффа), пистолетов в Нойенгамме (с компанией Карла Вальтера), зенитных орудий в Освенциме (совместно с компанией Круппа) и передатчиков в Равенсбрюке (совместно с компанией «Сименс и Хальске»). СС взяли на себя строительство производственных мощностей, которые должны были поставлять оружие для ваффен СС. Гиммлер также пытался произвести впечатление на Гитлера, скармливая фюреру байки о том, как во вверенных ему лагерях целые армии узников ежедневно производят тысячи единиц оружия. «Фюрер, – писал Гиммлер Полю в марте 1943 года, – полагается на наше производство и на нашу поддержку».

Увы, к этому моменту пар из производственных прожектов СС уже вышел. И все же Гиммлер и Поль по инерции продолжали толкать эту махину вперед, задавшись целью открыть в лагерях новые заводы по производству оружия. Во имя этого они были даже готовы перепрофилировать уже имевшиеся производства. Так, в некоторых лагерях Управления карьеров и каменоломен было поручено переключиться с выпуска кирпичей и камня на производство вооружений. Во Флоссенбюрге в 1943 году приступили к сборке военных самолетов, материалы для которых и техническую подготовку персонала обеспечивала фирма «Мессер шмитт». А вот работа узников в каменоломнях, визитная карточка лагеря с первых дней его существования, практически прекратилась. В кругах СС этот проект превозносился как великий триумф – Поль лично провел инспекцию производственных мощностей. В целом его успех действительно был близок к задумываемому Гиммлером: производство военной техники на базе концлагеря, под общим (пусть даже номинально) контролем СС. Готовая продукция продавалась фирме «Мессершмитт», принося лагерю доход. Такой неоспоримый успех еще больше укрепил Гиммлера в его вере в экономическую значимость лагерей, и он с завидным упорством продолжил воплощать ее в жизнь. Так, в октябре 1943 года он похвалялся перед верхушкой СС «гигантскими заводами по производству оружия», действующими на территории концлагерей. Увы, Поль выдавал желаемое за действительное. На самом деле СС так и не стали крупным производителем вооружений.

Из всех производственных структур СС в концлагерях к производству оружия была привлечена лишь одна – «Немецкие карьеры и каменоломни», и даже этот шаг был промежуточным и предполагал наличие лишь простейших технологий. Многие другие производства вообще не менялись, продолжая выпускать довоенную продукцию, несмотря на недвусмысленный приказ Гиммлера осени 1942 года о роспуске всех постоянных лагерных производственных бригад, если их работа не имеет прямого отношения к покрытию потребностей фронта. В некоторых лагерях «Немецкие карьеры и каменоломни» по-прежнему занимались производством стройматериалов и других «мирных» изделий. Так, например, завод в Берштедте, укомплектованный узниками из соседнего Бухенвальда, даже увеличил выпуск цветочных горшков – в одном только 1943 году их было произведено почти 1,7 миллиона штук. Лагерное руководство всячески пыталось оправдать выпуск подобных изделий. «Военной продукцией» объявили даже производство фарфора. На самом деле многое из того, что производилось силами узников, вообще не имело отношения к войне. Ни о каком высокотехнологичном оружии не было и речи.

Все это было видно невооруженным глазом. В апреле 1943 года Гиммлер пережил момент унижения, когда Альберт Шпеер пожаловался на то, что СС лишь разбазаривают ценные ресурсы.

Что же касалось более широкого взаимодействия СС с военной промышленностью, то ни один из четырех проектов Гиммлера не оправдал возлагаемых на него надежд: изменились приоритеты, сказался дефицит оборудования. В Равенсбрюке производство расширялось черепашьими темпами. Летом 1943 года, спустя год, в цехах фирмы «Сименс и Хальске» было занято не более 600 узниц. В других лагерях картина была еще безрадостнее. Производство винтовок в Бухенвальде удалось наладить лишь весной 1943 года, причем в гораздо меньшем объеме, чем планировалось. В Нойенгамме частичное производство пистолетов началось еще позже и в ничтожных объемах. Выпуск зенитных орудий в Освенциме так и не начался. Стремление СС подмять под себя деловых партнеров обернулось поражением. Вырвать контроль за производством из рук промышленников так и не удалось. Причины были просты, о чем и заявил Гиммлеру Шпеер: промышленники не горели желанием «заполучить в лице СС конкурента». Со своей стороны, Шпеер, всегда поддерживавший экономические начинания лагерей, на этот раз принял сторону промышленности. Пока Гиммлер и Поль предавались мечтам о производстве оружия во вверенных СС лагерях, он нанес смертельный удар по их планам.

Будущее трудовых ресурсов лагерей определилось не весной 1942 года, когда Освальд Поль получил их под свое начало, а осенью, когда в военном производстве были заняты лишь 5 % узников.

Да и само это будущее определил не Поль, а Альберт Шпеер, быстро превращавшийся в одну из самых влиятельных фигур Третьего рейха.

На важном совещании в сентябре 1942 года Шпеер перехитрил Поля. Ослепленный льстивой (а на деле совершенно пустой) речью Шпеера о крупном военно-производственном комплексе СС, очарованный Поль пошел на крупную уступку: вопреки требованию Гиммлера о том, чтобы производственные мощности непременно располагались в лагерях, он дал согласие на работу заключенных за пределами лагеря. Шпеер ухватился за эту уступку и несколько дней спустя воспользовался ею на совещании у Гитлера. Убедив фюрера, что в лагерях невозможно наладить мало-мальски значимое производство оружия – Шпеер делал особенный упор на плохо развитую инфраструктуру, – он получил добро на использование узников лагерей на существующих военных заводах, фактически отстранив от дел СС. Вместо того чтобы размещать производство на территории лагерей, заключенных теперь все чаще прикрепляли к военным предприятиям – как частным, так и государственным. Вышло так, что назначенный для усиления лагерной экономики Освальд Поль, напротив, способствовал ее упадку, упустив неограниченную власть над контингентом узников концлагерей.

Принятое Гитлером в сентябре 1942 года решение послужило катализатором растущего сотрудничества между военной промышленностью и СС. Отныне эсэсовцы охраняли все больше и больше узников в новых лагерях-филиалах рядом с военными заводами или стройками. Ранее, как мы уже видели, ни СС, ни промышленность не горели желанием к сотрудничеству. СС использовали подневольный труд узников в собственных корыстных целях, в то время как промышленность полагалась на куда более гибкие трудовые ресурсы из числа свободных граждан. Амбициозные проекты типа Моновица («ИГ Фарбен») и Арбейтсдорфа («Фольксваген») были скорее исключением из правил. Все последующие совместные предприятия были спорадическими даже в первые месяцы пребывания Поля у кормила лагерной системы.

Ситуация изменилась в конце 1942 года, а с ней и функции, распространение и размеры лагерей-филиалов. Хотя мелкие лагеря подобного типа существовали и в довоенный период, лишь теперь их количество стало расти на глазах. Официально считаясь отделениями крупных концлагерей, эти новые лагеря возникали рядом с заводами и фабриками. К лету 1943 года их насчитывалось уже свыше полутора сотен (хотя еще в начале года их число не превышало 80). Какая-то часть их узников работала на СС, однако подавляющее большинство – на военную промышленность, часто на предприятиях обрабатывающей промышленности.

Многие из этих новых лагерей поставляли рабочую силу для авиастроения, особенно сильно страдавшее от нехватки рабочих рук. Узники двух самых больших лагерей были приписаны к прекрасно оборудованным заводам Хейнкеля и «БМВ». Эксплуатация узников Дахау на заводах «БМВ» началась еще в марте 1942 года на новом заводе по производству авиационных двигателей в мюнхенском районе Аллах. Поначалу число таких узников было небольшим, и каждый вечер их отводили обратно в расположенный примерно в 10 километрах лагерь. Однако в марте 1943 года открыли лагерь-филиал прямо у заводских ворот. Уже полгода спустя вместе с другими принудительно привлеченными рабочими в Аллахе трудились почти 2 тысячи узников концлагеря. Еще более крупный лагерь был построен рядом с заводом Хейнкеля в Ораниенбурге, буквально в двух шагах от Заксенхаузена – он был своего рода эталоном взаимодействия СС и промышленности.

И здесь местное лагерное начальство первоначально поставляло лишь небольшое число узников, которое, однако, быстро увеличилось с появлением в сентябре 1942 года постоянного лагеря-филиала. Спустя всего год вместо 150 узников на заводе трудилось около 6 тысяч человек, выпуская детали к самому крупному немецкому самолету «Хейнкель He 177».

Массовое использование принудительного труда узников для производства оружия требовало нового мышления и от верхушки СС, и от промышленников, что хорошо видно на примере компании «Аккумуляторен фабрик акциенгезельшафт» (AFA), крупнейшего в Германии производителя аккумуляторов (после войны переименованного в «Варту»). В 1941 году ведомство Гиммлера разродилось идеей использовать труд узников лагеря Нойенгамме на заводе AFA в Ганновере, выпускавшем аккумуляторы для подводных лодок и торпед. Однако чересчур строгие требования со стороны СС – например, полная изоляция узников от рабочих – оттолкнули руководство завода от этой затеи, тем более что имеющихся рабочих вполне хватало. К весне 1943 года ситуация изменилась. Число рабочих, направленных биржами труда, резко пошло на спад, и руководство компании AFA заинтересовалось заключенными лагерей. Да и СС стали куда сговорчивее, чем прежде.

Поставив во главу угла промышленное производство, СС решились на послабления внутреннего распорядка, позволив узникам трудиться бок о бок с дру гими иностранными рабочими. Обе стороны – шпееровское министерство и ВФХА – достигли компромисса, детищем которого летом 1943 года стал филиал лагеря Нойенгамме Ганновер-Штёккен. Расположенный примерно в 100 метрах от заводских ворот, к осени 1943 года он насчитывал около тысячи узников.

В дополнение к лагерям при военных заводах СС также создали лагеря для устранения последствий войны. Начиная с 1940 года по приказу Гитлера узникам (концлагерей и тюрем) было поручено обезвреживание неразорвавшихся вражеских бомб. Многих при этом разрывало в клочья прямо на глазах у товарищей.

По мере усиления воздушных налетов противника германские власти привлекали для этих целей все больше узников. В конце лета 1942 года после инспекционной поездки по разрушенным немецким городам Генрих Гиммлер распорядился в срочном порядке отправить бригады узников на расчистку завалов. К середине октября ВФХА отрядило на эти работы 3 тысяч узников Нойенгамме, Заксенхаузена и Бухенвальда. В тесном сотрудничестве с министерством Шпеера и другими нацистскими организациями заключенных разместили в бараках и в специально приспособленных зданиях нескольких крупных немецких городов. Здесь им было поручено расчищать завалы, собирать кирпичи, дерево, продукты питания и черепицу, строить противовоздушные укрытия, хоронить мертвых и спасать живых. Работа была тяжелой и опасной, однако и СС, и городские власти считали ее весьма успешным начинанием. Логическим продолжением стало создание эсэсовских строительных бригад, на базе которых в начале 1943 года возникли самые крупные лагеря-филиалы.

Хотя в 1942–1943 годах характер труда лагерных узников изменился, новации оставались на стадии эксперимента. Неправомерным было бы считать, что практически все узники были заняты на военных заводах или расчистке завалов. Это касалось лишь пилотных проектов, и отнюдь не они определяли лицо лагерной системы в целом. К лету 1943 года в лагерях-филиалах трудились не более 30 из 200 тысяч узников. Подавляющее большинство заключенных оставалось в главных лагерях, в безраздельной власти СС.

Причина столь медленных перемен была проста: промышленность Германии отнюдь не торопилась задействовать труд заключенных. Промышленники сторонились сотрудничества с СС. Повышенные меры безопасности, мелочные правила могли легко нарушить производственный процесс. Что касается узников, то они воспринимались как враги, от которых можно было ожидать либо саботажа, либо подстрекательства к нему. Или же они были слишком истощены, чтобы производительно работать. Как выразился в октябре 1942 года один ведущий немецкий промышленник, когда Шпеер предложил ему использовать труд рабочих из каменоломен Маутхаузена: «Я уже видел их. В угольных шахтах им делать нечего». В общем, немецкая промышленность предпочитала черпать рабочую силу из других источников, например за счет иностранных рабочих. Лишь когда эти источники стали иссякать, заводы с осени 1943 года были вынуждены переключиться на узников концлагерей.

Такое нововведение, как применение труда заключенных лагерей в военной промышленности, начало давать ощутимые результаты гораздо позднее. Но и в самом начале это был весьма важный сдвиг. Сотрудничество с промышленными гигантами «ИГ Фарбен», «Хейнкель», «БМВ», AFA и «Фольксваген» стало примером для дальнейшего сотрудничества СС и промышленности. Но что представлял собой этот пример? Выделение узников для нужд промышленности производилось централизованно, решением ВФХА. Это, пожалуй, было главной новацией Поля весны 1942 года, принятой после обсуждения данного вопроса с Гиммлером.

Обычно компании направляли заявки на рабочую силу комендантам лагерей или же через министерства Шпеера, Заукеля или Геринга (правда, некоторые делали запросы напрямую в ВФХА). Герхард Маурер и его коллеги из подотдела DII часто проводили встречи с представителями заинтересованных фирм, оценивали заявки, после чего давали рекомендации Полю, который и принимал окончательное решение.

Если Поль давал добро, то местное лагерное начальство утрясало пункты контрактов с представителями компании. Как только вся подготовительная работа была завершена и договор получал одобрение ВФХА, приступали к отправке заключенных на новое место.

Что же касается создания новых лагерей-филиалов, то здесь мы наблюдаем четкое разделение обязанностей между СС и промышленностью. Помимо ответственности за самих узников, снабжения их одеждой и продовольствием, СС также обеспечивали доставку, охрану, наказание заключенных и предоставление им медицинской помощи. Компании, в свою очередь, осуществляли технический контроль во время работы, а также финансировали строительство и эксплуатацию лагеря-филиала, который должен был отвечать всем требованиям СС.

Компании ежедневно платили лагерю за труд узников, причем в октябре 1942 года ставки были пересмотрены. В Германии цена одного дня работы квалифицированного узника мужского пола равнялась 6 рейхсмаркам, неквалифицированного – 4. В оккупированной же Восточной Европе, включая Освенцим, – 4 и 3 рейхсмаркам соответственно. По всей видимости, потому, что от истощенных узников ожидалась меньшая производительность труда. В случае с женщинами-заключенными разница между квалифицированным и неквалифицированным трудом не устанавливалась. Все женщины рассматривались как работники второго сорта, стоившие ровно столько, сколько неквалифицированные узники-мужчины. Вопреки утверждениям ряда историков, СС наживались на этих взносах лишь косвенно. Поскольку все узники считались собственностью государства, большая часть доходов от их труда – в 1943 году составившие около 2, а в 1944 году возросшие до 4, а то и 5 миллионов рейхсмарок – официально поступала в казну рейха (из которой потом и осуществлялось финансирование лагерей).

Но если финансовая выгода для лагерных СС была невелика, зачем им понадобилось предоставлять заключенных промышленности? С одной стороны, на СС оказывалось давление извне (прежде всего со стороны Шпеера), усиливавшееся по мере роста потребности в рабочей силе. С другой – сами СС ожидали для себя выгоды от сотрудничества с промышленностью. Вдобавок к очевидным дивидендам, таким как первоочередное снабжение оружием ваффен СС, Гиммлер, никогда не расстававшийся с мечтой о военном комплексе СС, надеялся, что сотрудничество с промышленностью пойдет на пользу его собственным управленцам. Нельзя сбрасывать со счетов и такие вещи, как власть и престиж. Рабочая сила становилась все более ценным ресурсом, и СС всячески стремились представить себя незаменимым маховиком в механизме нацистской экономики: чем многочисленнее армия узников, тем выше потенциальное влияние их хозяев.

Безусловно, это было одной из причин, почему Поль и его коллеги по ВФХА в 1942–1943 годах прилагали столько усилий, желая добиться как увеличения общей численности узников в лагерях, так и обеспечить рост производительности их труда.

Можно ли называть узников лагерей рабами? Этот термин вошел в широкий обиход, однако многие историки оспаривают его правомерность. Рабовладельцы, утверждают они, заинтересованы в сохранении жизни рабов, ибо те представляют экономическую ценность. В отличие от рабовладельцев для СС узники не представляли никакой ценности, их намеренно сводили в могилу.

На наш взгляд, такой аргумент звучит неубедительно. Все-таки СС признавали за узниками некую ценность. Даже в самые ужасающие периоды, когда уничтожались целые группы узников, не известно ни единого случая уничтожения всего лагерного контингента. В конце концов, рабство может иметь самые разные определения. В широком смысле – как система, основанная на подавлении посредством силы и запугивания низших социальных слоев с целью извлечения экономической выгоды, – этот термин вполне применим ко многим узникам концлагерей в годы Второй мировой войны, особенно на заключительных ее этапах.

Кстати, так думали и сами заключенные, пытаясь понять, за что им выпали такие мучения. В феврале 1943 года узник Дахау Эдгар Купфер описывал использование труда заключенных на военных заводах как «современную сдачу рабов в аренду».

Его мнение совпадало с мнением самих эсэсовцев. В марте 1942 года сам Гиммлер заявил Полю, что узников следует кормить дешево и просто, как «рабов в Египте». Термин показался Гиммлеру столь удачным, что он не раз повторял его. Всего спустя несколько месяцев, в беседе с генералами СС, он упомянул «рабов» в лагерях, которые строят новую Германию, «невзирая ни на какие потери».

Гиммлер ожидал от своей армии рабов удивительных результатов, утверждая, что производительность их труда равна, если не превосходит, производительности труда простых немецких рабочих. «Это самый крупный источник рабочей силы», – наставлял он Поля.

Одна из ранних инициатив СС по увеличению производительности труда заключалась в сокращении числа узников, занятых в обслуживании лагеря (на кухне, в прачечной, в бараках и т. д.). Чтобы высвободить узников для других работ, Рихард Глюкс в начале 1942 года заявил, что на таких работах должно быть занято не более 10 % пригодных к труду. (В начале 1944 года эта цифра сократится до 6 %.) Однако даже если коменданты и стремились соблюдать эти требования – а такое случалось не всегда, – это вряд ли бы удовлетворило амбиции их начальства, которое в 1942–1943 годах из кожи вон лезло, чтобы создать из узников мощную трудовую армию.

Для большинства узников единственным стимулом к труду был страх. Поскольку в основе принудительного труда лежит наказание, а отнюдь не производство продукции, лагерные СС не видели оснований для поощрения добросовестных работников. Зачем предлагать пряник, когда есть дубинки и кнуты? Когда же экономическая ситуация ухудшилась, эсэсовская верхушка разрешила ввести поощрения, тем более что прецеденты имелись. Так, например, еще в 1940–1941 годах некоторые лагерные заключенные, занятые на каменоломнях, получали премии. Генрих Гиммлер отнесся к таким инициативам одобрительно. В разговоре с Полем в марте 1942 года он сказал, что поощрение старательных узников должно обеспечить «огромный рост производительности труда». Надежнее всех прочих, по его мнению, срабатывали денежные поощрения и удовольствия тела: заключенные наверняка проявят усердие, если им пообещать деньги и визит в бордель.

Вообще-то секс как вознаграждение пропагандировался Гиммлером еще в октябре 1941 года, когда по его распоряжению в Маутхаузене был открыт бордель. «Спецбарак» (Sonderbau) распахнул двери в июне 1942 года. Это было первое заведение подобного рода в лагерях.

Первоначально лагерное начальство не спешило поощрять заключенных. Отношение стало меняться лишь весной 1943 года, и, как это часто бывало, инициатива исходила от Гиммлера. После инспекционной поездки в феврале 1943 года на завод по производству винтовок на территории Бухенвальда рейхсфюрер СС приказал Полю внедрить в лагерях «систему поощрений», чтобы подвигнуть узников на более усердный труд. Гиммлер подчеркивал, что главный соперник Германии, Советский Союз, повсеместно внедрил систему денежных и продовольственных поощрений, чем воодушевил советский народ на «невероятные подвиги». В своих собственных лагерях Гиммлер тоже задумал ввести систему поощрений – от сигарет и небольших сумм до самого главного – посещения заключенными мужского пола лагерного борделя один-два раза в неделю. По мнению Гиммлера, узникам в лагерях недоставало в первую очередь именно секса, а не еды, питья или одежды. Поль тотчас приступил к делу, пообещав в течение нескольких недель разработать систему поощрений. Слово свое он сдержал. Разработанная им система вступила в силу 15 мая 1943 года и (с небольшими поправками) до конца войны служила руководством для лагерных СС.

Как пояснил сам Поль, ее целью было повышение производительности труда узников. Следуя наставлениям Гиммлера, он указал, за что именно полагаются табак или деньги, а также четко прописал процедуру доступа в лагерный бордель – столь щедрое поощрение полагалось «ударникам» за их «исключительные усилия». Другие поощрения включали такие вещи, как дополнительные письма родным, дополнительный паек и разрешение отрастить волосы. Что типично для СС, все эти нововведения касались лишь узников мужского пола. Женщинам по-прежнему было запрещено курить, по крайней мере в Равенсбрюке, а доступ в бордели они могли получить лишь в статусе секс-рабынь.

Лагерное начальство наверняка воспринимало эти привилегии как существенные уступки и послабления. На самом же деле в них не было ничего революционного. Символическая плата за принудительный труд была обычной вещью в нацистской Германии даже в государственных тюрьмах.

Кроме того, подавляющее большинство узников лагерей не могли рассчитывать ни на какие поощрения. Истощенные и измученные, они часто работали даже хуже, чем раньше, ибо часть их скудных пайков уходила «прилежным» работникам. Последние также нередко оставались ни с чем – местное лагерное начальство либо не торопилось вводить систему поощрений, либо ненасытные охранники, или капо, присваивали деньги, причитавшиеся заключенным.

Но даже заключенные, получавшие поощрения, – а таковых в лагере Моновиц было около 15 %, – нередко бывали разочарованы. В ВФХА вскоре отказались от денежных поощрений на том основании, что деньги могли быть использованы для подкупа (в 1942–1943 годах узникам было запрещено иметь деньги, даже присланные родственниками). Вместо денег была введена система ваучеров, имевших хождение лишь внутри лагеря. Больше всего от нововведения выиграли капо – ваучерами они могли заработать сумму до 4 рейхсмарок в неделю, что в три-четыре раза превышало то, что полагалось рядовым узникам. Лагерное начальство выделяло ваучеры скупо, а сами ваучеры отоваривались лишь в лагерных столовых, где на них мало что можно было приобрести. Некоторые узники обменивали ваучеры на сигареты, другие – на безалкогольное солодовое пиво. А вот еда была низкого качества, да и та в дефиците. То же самое касалось и других предметов первой необходимости. Николай Розенберг, венгерский еврей, узник филиала Освенцима в Бобреке (к западу от Бытома), где он работал механиком на фабрике «Сименс-Шуккерт», выразил мнение многих, говоря, что ваучеры были практически бесполезны. Лагерная столовая редко была открыта, да и то в ней «продавались в основном зубные щетки и зубная паста». Неудивительно, что ваучеры так и не стали настоящей валютой на лагерном «черном рынке».

Ваучеры также служили входными билетами в лагерные бордели – один визит первоначально стоил 2 рейхсмарки, позднее – всего одну. Появление лагерных борделей часто вызывало нездоровую страсть у узников, равно как и замешательство эсэсовцев. Даже такой ярый сторонник этой затеи, как Генрих Гиммлер, был вынужден признать ее сомнительность. К такому же мнению склонялся и Освальд Поль. Он распорядился, чтобы бордели располагались в самом дальнем конце лагерной территории. В Заксенхаузене бордель помещался вообще прямо над моргом.

Хотя эсэсовцы строго следили за распорядком посещения борделей – заключенный должен был подать письменное прошение и пройти предварительный медосмотр, – некоторые свидетели утверждают, что эти лагерные заведения пользовались большой популярностью. По словам Тадеуша Боровского, в главном лагере Освенцима собирались огромные толпы желающих: «На каждую Джульетту приходилось до тысячи Ромео».

Однако в борделях довелось побывать лишь ничтожной доле всех заключенных. Так, например, в октябре 1943 года в публичном доме Бухенвальда ежедневно регистрировалось не более 53 посещений. Некоторым группам узников вход туда был вообще заказан – по политическим или расовым причинам. Хотя в каждом лагере были свои правила, евреи и русские военнопленные были лишены этого права повсеместно.

На самом деле большинству заключенных даже в голову не приходило посетить бордель. Их главной задачей было просто выжить.

Что касается небольшой кучки относительно сытых привилегированных узников, не растерявших либидо по лагерям и имевших средства для его удовлетворения (ваучеры), то некоторые из них отказались посещать бордель по принципиальным соображениям. Бывшие друзья и товарищи ожесточенно спорили по поводу такого бойкота. В Дахау первых мужчин, переступивших порог заведения, на выходе ждал свист и насмешки других заключенных. В конечном счете основными клиентами борделей стали старшие капо, тем самым демонстрируя свой привилегированный статус, а заодно и потенцию.

Работницы борделя – всего их было менее 200 – были такими же узницами, отобранными в разных лагерях. У большинства на робах красовался черный треугольник «антиобщественных элементов». Многие, хотя и не все, до лагеря были проститутками. Хотя офицеры СС гордились тем, что эти женщины якобы выбрали бордель добровольно, на самом деле имело место скрытое принуждение.

Женщин соблазняли обещаниями лучших условий (что соответствовало истине) и даже будущей свободы (явная ложь). Бордель вместо изнурительного труда для этих женщин был, по сути, выбором без выбора. Как сказала одна из них осенью 1942 года, «полгода в борделе лучше, чем полгода в концлагере». Чего они не ожидали, так это презрения со стороны других узниц.

После войны одна польская политзаключенная вспоминала, как она и десять других женщин в Равенсбрюке набросились на одну польку, заподозрив ее в готовности стать проституткой. «Мы остригли ей волосы и при этом намеренно поцарапали ее». Впрочем, такие нападения были редки. И все же, несмотря на ужас, стресс и унижения, шансы выжить в борделе были выше, чем в лагере, хотя бы потому, что секс-рабынь кормили намного лучше. Иными словами, сексуальная эксплуатация открывала своим жертвам путь к спасению.

Если рассматривать систему поощрений в целом, то надежды Гиммлера и Поля не оправдались. Подкуп мало кого подвиг на самоотверженный труд. К тому же, учитывая физическую форму большинства узников, трудовые подвиги были им просто не по силам. Плодами системы поощрений в первую очередь воспользовались капо, правда не благодаря удвоенным усилиям, а по причине своего привилегированного положения в лагерной иерархии. Вместо роста производительности труда инициатива Поля привела к еще большей пропасти между привилегированной верхушкой и рядовыми заключенными. Визуальным маркером привилегированного положения лагерной элиты стали длинные волосы в сочетании с чистой одеждой, что резко выделяло их на фоне бритоголовой, грязной, истощенной массы простых узников.

Сергей Оврашко, 1926 года рождения, в 1942 году еще подростком был угнан из родной Украины на принудительные работы в нацистскую Германию. Уроженец небольшой деревни под Киевом, он подрабатывал пастухом, когда Германия напала на Советский Союз. В течение первого года он трудился на военном заводе в Плауэне (Саксония), почти в 1500 километрах от родного дома. Но худшее было впереди. После ошибки на сборочной линии его обвинили в саботаже. Оврашко был арестован гестапо и в январе 1943 года как политзаключенный отправлен в Бухенвальд в числе свыше 42 тысяч других узников, прибывших в лагерь в 1943 году. Кстати, 1943 год стал годом беспрецедентного роста численности заключенных абсолютно во всех концлагерях. Никогда за всю войну число заключенных не росло так быстро, как в тот год, резко подскочив со 115 тысяч человек в начале года примерно до 315 тысяч в конце.

С точки зрения их размеров главные лагеря (а также их филиалы) к концу 1943 года разделялись на три группы. Самым крупным был Освенцим, в котором содержалось 85 298 узников. За ним следовала группа лагерей, основанных еще до войны: Дахау, Равенсбрюк, Маутхаузен, Заксенхаузен и Бухенвальд, в каждом из которых теперь содержалось от 24 до 37 тысяч узников (в эту же группу вошел и новый лагерь в Ковно (Каунасе), в котором содержались примерно 19 тысяч заключенных). И наконец, еще 11 главных лагерей, основанных всего годом ранее, считались самыми мелкими. В каждом из них насчитывалось примерно по 6 тысяч узников. Если сравнить эти цифры с данными на сентябрь 1939 года, когда война только начиналась, то мы увидим, что тогда самый крупный лагерь, Заксенхаузен, насчитывал не более 6500 заключенных.

Большая часть узников были жертвами беспрецедентной волны арестов, с конца 1942 года прокатившейся по Германии и оккупированной Европе. Важную роль (как мы увидим ниже) сыграли экономические мотивы, совпавшие с другими начинаниями нацистов. И прежде всего с холокостом. По сравнению с 1942-м в 1943 году массовые депортации евреев в Освенцим резко участились, что привело к небывалому росту численности заключенных лагеря.

Вторым важным фактором была решимость РСХА искоренить любую оппозицию внутри страны и любое сопротивление за ее пределами, причем решимость эта росла тем сильнее, чем призрачнее становилась перспектива скорой победы в войне. Начиная с 1942 года нацистская верхушка буквально помешалась на внутренней стабильности – умами высокопоставленных нацистов завладели искаженные воспоминания о поражении страны в Первой мировой войне и революции 1918 года, в свое время сыгравшие важную роль в становлении нацистского террора. Так, Гитлера часто посещали апокалиптические картины внутреннего коллапса страны. Как он заявил своим приближенным 22 мая 1942 года, его личная заслуга состояла в том, что он сорвал планы «создания негодяями внутреннего фронта, как в 1918 году».

Решительные действия требовались по искоренению преступников, инакомыслящих и других «выродков», угрожавших стабильности режима. Во времена кризиса, неустанно повторял Гитлер, следует «уничтожать», «искоренять», «казнить», «забивать до смерти», «расстреливать», «ликвидировать» полчища «негодяев», «подонков», «асоциального отребья» и прочей нечисти.

Гитлер видел в концлагерях самое мощное оружие этой войны на внутреннем фронте. В мае 1942 года, в заключительной части речи, обращенной к нацистской верхушке, он назвал концлагеря главной защитой от акций гражданского неповиновения. Если нацистская Германия неожиданно столкнется с внутренним кризисом, вещал фюрер, Генрих Гиммлер «скорее перестреляет всех преступников в концлагерях, чем спустит их с цепи на немецкий народ».

В намерения Гиммлера не входило применение столь чрезвычайных полномочий. Вместо того чтобы дожидаться, когда Третий рейх окажется в опасности, вверенная ему полиция искореняла любую угрозу заранее. Преступность в стране росла – сказывалось обнищание масс, люди покидали насиженные места, лишаясь крова и работы. Полиция была вынуждена усилить меры по профилактике преступности. Все больше и больше немцев оказывалось в концлагерях, причем им часто давали понять, что их освобождение нежелательно. Всего осенью 1943 года, по оценкам Гиммлера, в концлагерях на территории Германии находилось около 70 тысяч «асоциальных элементов» и «уголовников», даже больше, чем политических заключенных. Среди них были рецидивисты и мелкие воришки, чье поведение якобы представляло угрозу стабильности страны. По этой же самой причине полиция арестовала несколько тысяч женщин, обвинив их в контактах с иностранцами. При этом, перед тем как попасть в концлагерь, некоторые из этих женщин подверглись публичному унижению.

С не меньшим рвением немецкая полиция очищала страну от цыган. Осенью 1942 года, спустя годы жесточайших преследований, включая такие меры, как сегрегация, насильственная стерилизация и высылка из страны, полицейские чины в РСХА приняли резолюцию о систематическом решении «цыганского вопроса». Изображая цыган преступниками и биологической угрозой внутреннему фронту, они потребовали, чтобы Гиммлер провел массовые депортации. Гиммлер согласился. С благословения Гитлера 16 декабря 1942 года рейхсфюрер распорядился согнать цыган в концлагеря.

Политические разъяснения, поступившие в следующем месяце, оставили местным властям пусть куцую, но свободу действий, однако те, вознамерившись очистить вверенные им районы от «цыганской заразы», обычно прибегали к самым радикальным методам. Начиная с конца февраля 1943 года примерно 14 тысяч цыган, включая женщин и детей, часто целые цыганские семьи, были депортированы из Германии и аннексированной Австрии в Освенцим-Бжезинку (Биркенау). Как самый крупный концлагерь, он был в состоянии быстро принять большое число новых узников (вдобавок к немецким цыганам еще 8500 прибыли из других мест, главным образом из оккупированной Чехии). Так в Освенциме в секторе BIIe появился «цыганский табор».

Одним из первых его заключенных стал 43-летний торговец из Кведлинбурга в Саксонии-Анхальт Август Лаубингер, прибывший в Освенцим 4 мая 1943 года вместе с женой Хильдой и четырьмя детьми.

Лаубингер попал в лагерь не впервые. Летом 1938 года полиция уже оправляла его как «тунеядца» в Заксенхаузен. Тогда ему повезло выйти на свободу и перед самым началом войны вернуться к семье. Увы, на этот раз пути назад не было. Август Лаубингер, узник номер Z-229, умер в Освенциме в конце 1943 года.

Впрочем, главной мишенью террора на внутреннем фронте были не цыгане и не социальные аутсайдеры, а иностранные рабочие. Летом 1943 года более двух третей всех новых узников гестапо составляли иностранцы, которых традиционно подозревали в подстрекательстве к преступным деяниям, саботаже и в других грехах. Растущее число иностранцев в стране – ввозимых в рейх вследствие ненасытной потребности Фрица Заукеля в рабочей силе – лишь обострило застарелые страхи. В конце 1943 года общее число иностранных рабочих и военнопленных в Третьем рейхе достигало 7 миллионов 300 тысяч человек, что шло вразрез с нацистской теорией этнически однородного государства. Большую часть иностранных рабочих составляли поляки, а также украинцы и русские. Но несколько сотен тысяч человек были пригнаны из Западной Европы, особенно французов. Самыми голодными и истощенными были мужчины и женщины из Восточной Европы. Они должны были носить специальные нашивки, чем-то напоминающие концлагерные треугольники, чтобы их сразу можно было выявить в случае нарушений драконовских законов.

Наказания предусматривались жестокие. Это в первую очередь касалось поляков и русских. При этом местные власти отдавали наказания на откуп полиции. Тревожиться по поводу благополучия миллионов иностранных рабочих было ни к чему. Как 4 октября 1943 года заявил главарям СС Генрих Гиммлер, «даже за мелкие нарушения следует наказывать по всей строгости». Большая часть так называемых нарушений не стоили и выеденного яйца: кто-то опоздал на работу, кто-то посмел возразить начальнику-немцу – этого хватало, чтобы человека объявили «лентяем» или «нерадивым». Самой распространенной мерой наказания за «серьезные» проступки было кратковременное пребывание в гестаповском лагере (так называемые лагеря трудового перевоспитания) или в тюрьме. Это были своего рода дополнения к концлагерям, призванные дисциплинировать «непокорных» посредством непродолжительного, но строгого заключения. Однако в самых серьезных случаях «перевоспитанием» дело не ограничивалось. Обвиненные в саботаже узники, такие как Сергей Оврашко, считались крайне опасными. Таким был уготован путь прямиком в лагерь. В 1943 году в концлагерях томились десятки тысяч иностранных рабочих. Выгода для нацистов была двоякая: с одной стороны, СС получали дополнительную рабсилу, с другой – угроза отправки в лагерь принуждала иностранных рабочих к покорности. Наказание и профилактика шли рука об руку.

Подобно Сергею Оврашко, многие советские рабочие были угнаны в Германию подростками и попали в лагеря еще несовершеннолетними. Только в Дахау в 1942 году прибыло около 2200 советских юношей в возрасте 18 лет и моложе. Позднее, когда нацистские оккупационные власти на востоке стали в массовом порядке отправлять на принудительные работы в Германию подростков обоего пола, средний возраст упал еще ниже. Гестапо не моргнув глазом отправляло этих детей в лагеря. В январе 1943 года Гиммлер официально понизил минимальный возраст оправки в лагерь для рабочих, пригнанных из СССР, до 16 лет. На практике же туда отправляли и лиц моложе. Русский узник В. Храмцов попал в Дахау подростком. По его словам, в одном из бараков находилось более 200 детей в возрасте 6–7 лет. Некоторые узники-ветераны взирали на это с ужасом. В дневнике, который он вел в Дахау, Эдгар Купфер 11 апреля 1943 года записал: «В лагере полно маленьких русских… совершенно отощавших от голода».

Щупальца гиммлеровского спрута тянулись далеко за пределы Третьего рейха, отправляя в лагеря все больше и больше иностранцев. В 1943 году в войне произошел перелом, сопротивление оккупантам со стороны местного населения усилилось. Ответная реакция не заставила себя ждать. Во главе, разумеется, стоял сам Гиммлер, требовавший в зародыше подавлять любое сопротивление. В Северной и Западной Европе по его приказу состоялись показательные казни общественных деятелей в качестве примера «борьбы с терроризмом». В Восточной и Южной Европе упор был сделан на борьбу с партизанами, итогом которой стали массовые казни. Когда же требовалось изолировать заподозренных иностранцев, то, по мнению Гиммлера, самым надежным, проверенным решением были концлагеря. Призыв к массовым депортациям иностранцев, «асоциалов» и военнопленных в концлагеря превратился у него в своеобразный условный рефлекс. Следствием стал резкий рост числа заключенных из оккупированной Европы. Среди них были и так называемые узники NN (Nacht und Nebel, отсюда NN), которые содержались в почти полной изоляции. Чтобы сломить сопротивление в Северной и Западной Европе, отдельных подозреваемых по приказу Гитлера привозили в Германию тайком. Родные и близкие больше их никогда не видели, так как их след терялся «в ночи и тумане».

Массовые аресты иностранцев в 1943 году наложили отпечаток и на систему концлагерей. Еще в начале года в большинстве лагерей на территории Третьего рейха в его довоенных границах немецкие заключенные по-прежнему составляли большинство либо, в отдельных лагерях, вторую по величине группу. Теперь же эти лагеря стали меняться. Так, например, в течение 1943 года в Бухенвальде доля немцев среди всего контингента узников упала с 35 до 13 % (и это при том, что численность немецких заключенных как таковая возросла более чем на тысячу человек). Зато выросла доля узников из Восточной Европы. 25 декабря 1943 года в Бухенвальде было 14 451 советских и 7569 польских заключенных, что составляло почти 60 % от общего количества (37 221 человек).

По контрасту узников-немцев было всего 4850 человек. После них шли французы – 4689 человек, которых годом ранее в лагере практически не было.

В конце мая 1942 года Гиммлер направил Освальду Полю предупреждение: важно, чтобы ни у кого не сложилось впечатление, «что мы проводим аресты и держим людей в концлагере лишь затем, чтобы получить рабочую силу».

Возможно, Гиммлер и хотел соблюсти «приличия», тем не менее все предыдущие годы он только тем и занимался, что наращивал число узников в лагерях. Еще в конце 1930-х годов из экономических соображений производились аресты «тунеядцев». К 1942 году растущие аппетиты Гиммлера заполучить дармовую рабочую силу уже нельзя было удовлетворить.

Одним из способов численного пополнения концлагерей было выхватывание узников у других нацистских ведомств. До войны требование Гиммлера отправлять к нему в лагеря обычных тюремных заключенных встречалось в штыки. Однако после того, как 20 августа 1942 года пост имперского министра юстиции получил несгибаемый Отто Георг Тирак, органы правосудия пересмотрели свою позицию.

Горя стремлением повысить статус органов правосудия, который после критических нападок Гитлера весной 1942 года достиг самой низкой отметки, Тирак готов был отбросить за ненадобностью один из последних юридических принципов, согласно которому осужденные за те или иные правонарушения отбы вали сроки в государственных тюрьмах. На встрече с Гиммлером 18 сентября 1942 года Тирак согласился на передачу ему целых групп приговоренных к тюремному заключению – немецких и чешских «антиобщественных элементов», осужденных на сроки свыше восьми лет, представителей нижних ступеней в нацистской расовой иерархии (евреев, цыган, советских граждан), а также поляков, получивших свыше трех лет. Поступившись буквой закона или тем, что от нее осталось, главный юрист Германии обрек на смерть в концлагерях Гиммлера тысячи людей.

Последовавшие за этим переводы контингента тюрем в лагеря перевесили чашу весов в пользу эсэсовского террора. Вскоре лагерная система практически отняла у тюрем их узников. Хотя численность заключенных в тюрьмах за годы войны тоже увеличилось, до лагерей им было далеко. К июню 1943 года контингент последних вырос до 200 тысяч человек, что было на 15 тысяч больше, чем содержалось в государственных тюрьмах.

Гиммлер наверняка был только рад заткнуть за пояс раскритикованную самим фюрером пенитенциарную систему. Впрочем, цель эта оставалась для него второстепенной. Куда важнее было разжиться еще большим числом рабов. Как и Гитлер, Гиммлер полагал, что переведенные в лагеря заключенные тюрем будут в отличной физической форме – мол, довольно отбросам общества нежиться в тюрьмах, пора поработать до седьмого пота на благо СС в концлагерях.

Депортации заключенных из немецких государственных тюрем в Освенцим, Бухенвальд, Маутхаузен, Нойенгамме и Заксенхаузен начались в ноябре 1942 и в целом завершились весной 1943 года. Всего в лагеря было передано более 20 тысяч заключенных государственных тюрем. Большинство из них были немцы, главным образом мелкие воришки. Среди иностранцев самой многочисленной группой были поляки. Еще несколько тысяч поляков в соответствии с приказом Гиммлера от 5 декабря 1942 года прибыли в Освенцим и Майданек из тюрем генерал-губернаторства. Согласно этому приказу в лагеря отправляли всех осужденных на длительные сроки, если они были признаны пригодными к труду.

С конца 1942 года, когда стратегическое положение Германии резко ухудшилось, стремление Гиммлера увеличить число лагерных рабов становится все более отчаянным. После окружения 6-й армии в Сталинграде и утраты Северной Африки даже он, как рейхсфюрер, больше не мог игнорировать разговоры о грядущем поражении, ведение войны требовало все больше оружия и боеприпасов, что, в свою очередь, означало, что РСХА (по-прежнему отвечавшее за аресты) должно отправить в лагеря еще больше рабов.

Частично эти требования исходили от ВФХА. В письме Гиммлеру от 8 декабря 1942 года Освальд Поль заявлял, что для производства оружия ему требуется больше узников. Ответ Гиммлера не заставил себя ждать. 12 декабря он в качестве почетного гостя присутствовал на бракосочетании Поля. Рейхсфюрер не преминул воспользоваться этим радостным событием, чтобы поговорить с женихом о лагерях. Буквально несколько дней спустя Гиммлер срочно приказал шефу гестапо Генриху Мюллеру: к концу января 1943 года его ведомство должно отправить на работы в лагеря 50 тысяч новых узников. Мюллеру важность этого объяснять не требовалось. Он тотчас же отдал своим подчиненным распоряжение: «Важен каждый рабочий!»

Результатом стала крупная полицейская операция против евреев и иностранных рабочих из Восточной Европы. 16 декабря 1942 года Генрих Мюллер сообщил Гиммлеру о планах депортации в Освенцим 45 тысяч евреев – 30 тысяч из Белостока и почти 15 тысяч из Терезина. Правда, добавил он, подавляющая их часть «нетрудоспособна» (иными словами, сразу по прибытии их ждет газовая камера), но тысяч десять – пятнадцать «вполне пригодны для работы».

Уже на следующий день Мюллер распорядился отправить из немецких тюрем и трудовых лагерей первые партии заключенных, в основном советских граждан и других людей «неарийской крови», которые отбывали наказание за нарушение трудовой дисциплины. Мюллер надеялся, что эта инициатива принесет лагерям еще по крайней мере 35 тысяч «трудоспособных» узников.

Тем временем Гиммлер требовал еще больше. 6 января 1943 года он издал приказ, в котором говорилось, что юноши и девушки, арестованные в генерал-губернаторстве и на оккупированной территории Советского Союза как «возможные партизаны», должны стать подмастерьями на лагерных предприятиях в Освенциме и Майданеке. Спустя всего 12 дней он отреагировал на взрывы в Марселе тем, что потребовал отправить в лагеря 100 тысяч «местных преступников». Столь дикое число наглядно демонстрирует состояние его ума в тот момент (в конечном итоге было арестовано около 6 тысяч человек).

Такая «охота на рабов» в начале 1943 года привела к быстрому росту количества узников. В Освенциме число поляков удвоилось с 9514 (1 декабря 1942 года) до 18 931 человека (29 января 1943 года). Что еще более показательно, в январе 1943 года эсэсовцы депортировали в Освенцим свыше 57 тысяч евреев – этот мрачный рекорд был побит лишь в конце весны 1944 года, во время массовой депортации евреев из Венгрии. Число узников возросло не только за счет притока новых. Стали также меньше выпускать на свободу и уже познавших прелести концлагерей. РСХА еще туже закрутило и без того тугие гайки правил освобождения, с тем чтобы оставить в лагерях как можно больше рабов.

Число узников возросло бы еще больше, если бы не кошмарные условия содержания, насилия и систематические убийства, которые то и дело прореживали ряды бесценной рабочей силы Гиммлера. Согласно неполным данным СС, только в январе 1943 года в лагерях погибло без малого 10 тысяч человек. В предшествующие месяцы уровень смертности, похоже, даже возрос, и лагерные СС и дальше закрывали бы на это глаза, если бы упор на лагерное производство не повысил ценность рабочих рук. Впервые за всю историю существования лагерей лагерное начальство было вынуждено улучшить условия содержания узников. Как говорилось в письме, отправленном 31 декабря 1942 года РСХА Полю, какой смысл проводить массовые аресты, если так много новых узников умирает в лагерях уже в первые недели?

Вряд ли кто-нибудь ожидал от Рихарда Глюкса сюрпризов. Но 28 декабря 1942 года он направил лагерным СС диковинное послание: Генрих Гиммлер приказывает «в обязательном порядке снизить уровень смертности в лагерях» (эта фраза была почти дословно взята из приказа Гиммлера, отправленного Полю двумя неделями ранее). Далее Глюкс приводил малоприятные цифры. За последние шесть месяцев с июня по ноябрь 1942 года в лагеря прибыло примерно 110 тысяч новых узников. За этот же период умерло почти 80 тысяч человек: 9258 были казнены, но 70 610 скончались от болезней, истощения или травм (Глюкс не включил сюда евреев, умерщвленных в газовых камерах без всякой регистрации сразу по прибытии в Освенцим).

Такой высокий уровень смертности означал, что «число узников никогда не будет доведено до того уровня, какого требует в своем приказе рейхсфюрер СС». Следовательно, писал Глюкс, старшие лагерные врачи должны принять все меры к тому, чтобы «существенно» снизить лагерную смертность. Лагерное начальство не впервые напомнило своим подчиненным о том, что повышение производительности труда узников требует хотя бы минимальной заботы о них. Однако еще ни разу это требование не было столь настоятельным.

Дав понять, что лагеря обязаны улучшить условия содержания узников, ВФХА издало в 1943 году ряд новых приказов. В январе, вновь по подсказке Гиммлера, Глюкс возложил на комендантов лагерей и их помощников ответственность за «сохранение трудоспособности узников».

Освальд Поль также сказал свое веское слово, изложив в октябре 1943 года свои взгляды в пространном послании комендантам лагерей. Производство оружия в лагерях уже стало «решающим фактором в войне», писал он, однако для увеличения выпуска вооружений СС должно улучшить условия содержания узников. Если Германия хочет одержать «великую победу», лагерные СС должны обеспечить «здоровье» и «благоденствие» узников концлагерей. За этим следовал ряд практических предложений. А чтобы подчеркнуть их важность, Поль заявил, что лично будет отслеживать их выполнение.

После стольких лет эскалации насилия эсэсовская верхушка в Берлине и Ораниенбурге неожиданно сменила пластинку, к великому недоумению представителей «старой гвардии» палачей. Нет, эсэсовские главари остались теми же, никакого поворота от жестокости к состраданию не произошло. Требование Поля улучшить условия содержания узников не имело никакого отношения к «сентиментальному гуманизму», в чем он заверил комендантов. Это была чисто практическая стратегия: для победы рейха требовались «руки и ноги» узников. Подход к делу изменили не только в Главном административно-хозяйственном управлении СС. До нацистских главарей, похоже, дошло, что источники дармовой рабочей силы иссякают. А значит, другие группы рабочих, занятых принудительным трудом, также могли надеяться на улучшение условий.

Поскольку основной причиной смерти узников в лагерях был голод, первоочередной задачей стало улучшение их питания, и это вынужден был признать даже сам Гиммлер. Однако эсэсовская верхушка не спешила распределять дополнительные ресурсы, предпочитая меры, не требовавшие дополнительных затрат. Многое делалось лишь для отвода глаз, особенно если дело касалось эксцентричных идей Гиммлера, мнившего себя специалистом и в области питания. Чего стоил, например, его план снабжения лагерей луком и свежими овощами. Будь она воплощена в жизнь, инициатива эта лишь усугубила бы муки узников, и без того страдавших от кишечных инфекций.

Между тем Освальд Поль спустил лагерному начальству собственные предложения, полные кулинарных банальностей («Не перегревайте и без того теплую пищу!») и призывов к бережливости («В лагере не должно быть пищевых отходов!»).

Другая инициатива Гиммлера оказалась более важной. В конце октября 1942 года рейхсфюрер СС разрешил узникам получать посылки с воли, тем самым возродив традицию довоенных лагерей. Вскоре в лагеря начали поступать посылки от родных и близких, от Международного Красного Креста и ряда национальных комитетов этой организации. Благодаря этим посылкам в лагерях появились «предметы роскоши». Так, например, датский Красный Крест присылал узникам колбасу, сыр, масло, свинину, рыбу и многое другое. Эти посылки были для узников подарком Небес. Разговоры велись лишь о них и их содержимом. Многим посылки снились во сне.

В своем тайном дневнике, который она вела в Равенсбрюке, французская узница Симона Сен-Клер писала, с какой надеждой она ждала почту. «Никогда еще я так не ждала посылок и писем!» Те, кто регулярно получал посылки с продуктами, реже страдали от отеков, диареи, туберкулеза и других болезней. Варшавянка Хелена Дзедзецкая, еще одна узница Равенсбрюка, позднее призналась, что посылки «сохранили нам жизнь».

Увы, посылки доставались далеко не всем. Желающих их получить было куда больше, чем самих посылок. Начать с того, что национальные комитеты Красного Креста жестко ограничивали круг получателей помощи. Например, в Майданеке посылки польского Красного Креста предназначались лишь узникам-полякам. Более того, эсэсовцы раздавали лишь те посылки, на которых было указано имя получателя. Узники, чье имя или местонахождение было неизвестно благотворительным организациям или родственникам, или же те, у кого родственников не было, оставались голодными.

Тем временем эсэсовцы и капо увидели для себя новый источник обогащения и без зазрения совести присваивали себе присланные узникам продукты. Когда узница Освенцима немецкая цыганка Анна Меттбах получила от матери посылку, оказалось, что исходное содержимое кто-то успел подменить гнилыми яблоками и хлебом.

Лагерное начальство препятствовало получению посылок некоторыми категориями заключенных – в первую очередь это касалось советских военнопленных и евреев. «Мы здесь все нуждаемся, – писал узник Дахау Эдгар Купфер в своем дневнике. – Особенно русские, потому что они не получают посылок».

Вдобавок к посылкам некоторые узники получали дополнительное продукты питания от государства, что вновь не стоило СС ни копейки. Несмотря на то в начале 1942 года, когда в Германии начал ощущаться продовольственный кризис, имперское министерство продовольствия и сельского хозяйства официально урезало пайки узников лагерей, большинство из них имели право на дополнительное питание как занятые тяжелым трудом. Разумеется, эта льгота не раздавалась автоматически. Местное лагерное начальство не спешило заполнять необходимые документы, а те, кто их заполнял, частенько присваивали дополнительные пайки себе. Со временем все больше узников начали получать положенные им продукты, однако основной массе они, похоже, не доставались.

Верхушка СС понимала, что улучшение условий содержания узников не сводится лишь к лучшему их питанию. Придется что-то делать с истощенными и больными узниками. В конце 1942 года Гиммер пожаловался Полю, что слишком большая доля узников – по его данным, 10 % – непригодна к труду. Раньше эта проблема решалась быстро – инвалидов просто убивали. Теперь же эту практику следовало ограничить. Лагерному начальству было велено лечить больных и возвращать их в рабочий строй. Эта директива привела к значительному сокращению выбраковки в ряде лагерей.

Гиммлер отказался от централизованной программы уничтожения истощенных и больных узников («акция 14f13»). Весной 1943 года лагерные коменданты получили приказ прекратить селекцию «нетрудоспособных узников» для врачебных осмотров (кроме душевнобольных). Вместо уничтожения «лежачих инвалидов» лагерные СС должны были заставить их трудиться. Таковы были на тот момент требования Гиммлера.

Что касается лечения больных, лагерное начальство также призывало к новым подходам. «Лучший врач в концлагере, – писал Глюкс в конце 1942 года, – это не тот, кто пытается снискать себе репутацию чрезмерной строгостью, а тот, кто поддерживает трудоспособность [пациента]… на максимально высоком уровне».

Результатом этого требования стало одно важное изменение: эсэсовцы укомплектовали лазареты врачами из числа узников, что также было повсеместной практикой в довоенные годы. Вскоре эти врачи выполняли большую часть ежедневной работы. В отличие от своих эсэсовских начальников они имели лучшую профессиональную подготовку и добивались для своих пациентов перемен к лучшему. Сыграло свою роль и открытие новых лазаретов, а также увеличение поставок медицинского оборудования и лекарственных средств, по крайней мере в отдельных лагерях.

Все эти изменения улучшили положение отдельных узников, однако лагерной системы в целом они практически не изменили. Улучшения гигиены часто сводились на нет огромной скученностью – прямым результатом политики СС по увеличению армии бесплатных рабов.

В лазаретах, как и прежде, не хватало лекарств. Больные узники не получали должного лечения и ухода, а порой становились жертвами насилия. Описывая больничный барак в Заксенхаузене, сбежавший из лагеря узник писал летом 1944 года: «Смрад разлагающейся плоти, крови и гноя невыносимый».

Все лучшее в лазарете – и лекарства, и уход – доставалось горстке квалифицированных привилегированных заключенных. А вот серьезно больных лагерное начальство оставляло умирать без медицинской помощи либо просто уничтожало. В частности, эсэсовцы продолжали отправлять умирающих узников в другие лагеря. Во второй половине войны таким лагерем стал Освенцим, потеснив Дахау на второе место. В конце декабря 1943 года туда из Флоссенбюрга прибыл так называемый инвалидный транспорт. Живыми в его переполненных вагонах в Освенцим прибыли 948 узников, а 250 человек умерли во время переезда. Многие из прибывших весили менее 30 килограммов и фактически уже стояли одной ногой в могиле. Эсэсовцы выбросили самых слабых на снег и облили водой, чтобы ускорить их гибель. Впрочем, ряды переживших страшный этап вскоре также заметно поредели. К 18 февраля 1944 года из них в живых осталось лишь 393 человека.

Тем не менее ВФХА не оставило своих амбициозных планов по снижению смертности узников. Поскольку одной из главных ее причин была царившая в лагерях атмосфера насилия и страха, берлинское начальство пыталось умерить пыл самых ретивых палачей.

Прежде всего сократили количество и продолжительность перекличек (обычный предлог для эсэсовских зверств), охране же было приказано не тревожить узников по ночам, давая возможность выспаться. Из Берлина также поступило распоряжение сократить количество телесных наказаний и отказаться от позорной практики «подвешивания на шесте» (по крайней мере, на бумаге). В целом же ВФХА повторило запрет на необоснованные нападения на заключенных. Дальнейшие распоряжения поступили от местных офицеров СС, причем нередко охране открыто вменялась в вину чрезмерная жестокость. Самых беспощадных охранников даже наказали.

Все эти меры хотя и возымели некоторый эффект, однако отнюдь не положили конец ежедневным унижениям узников и эсэсовскому террору. Многие высокопоставленные чины в лагерях обитали в мире, в котором жесточайшие истязания узников считались нормой. Надругательству подвергались даже мертвые (в Бухенвальде эсэсовцы занимались изготовлением сушеных голов, а также изделий из татуированной кожи узников). У ветеранов СС насилие вошло в плоть и в кровь; неудивительно, что даже вялые окрики из Берлина прекратить измывательства над узниками не встречали понимания. Непосредственное начальство в лагерях предпочитало закрывать на них глаза. Эсэсовцы намекали старостам блоков, что больше нельзя избивать заключенных, и это при том, что старост под роспись официально знакомили с приказом, запрещающим даже прикасаться к заключенным.

Своей неискоренимостью террор был обязан большинству эсэсовской верхушки. Нечего и пытаться представить себе конфликт между реформаторами из ВФХА и эсэсовскими палачами на местах. Поступавшие из Берлина в 1942–1943 годах приказы были полны противоречий и расплывчатых формулировок. С одной стороны, требуя улучшить условия содержания узников, ВФХА одновременно подталкивало лагеря к еще большей их эксплуатации, хотя первое однозначно исключало второе. Тон задавал сам Освальд Поль. Так, весной 1942 года он призвал к изматыванию узников принудительным трудом. Герхард Маурер старался воплотить это требование в жизнь. В первых числах июня 1942 года он повторил слова своего начальника, призвав лагерное начальство «использовать» рабочую силу узников «по максимуму». С этой целью, продолжал Маурер, узники должны трудиться не только в рабочие дни, но и весь день в субботу и в воскресенье утром. Крайне сомнительно, что этот приказ принес какие-то экономические выгоды. Многие частные компании не работали по воскресеньям, а изможденные непосильным трудом узники валились с ног от усталости. Однако в ВФХА были настроены решительно. В ноябре 1943 года Поль повторил приказ: «Проводимые сегодня обширные мероприятия, столь важные для нашей войны и дела победы, не позволяют нам ни при каких обстоятельствах сокращать продолжительность чистого рабочего времени в день, которая должна составлять не менее 11 часов». На практике же, подгоняемые эсэсовцами, люди трудились и дольше. Результатом были болезни, травмы и гибель огромного количества заключенных.

И все же Освальд Поль ликовал. Благодаря недавно принятым мерам смертность в лагерях быстро снижается, хвастался он в письме Гиммлеру 30 сентября 1943 года. ВФХА выполнило задачу, поставленную рейхсфюрером СС. Ежемесячные показатели смертности среди зарегистрированных узников неуклонно снижались, заявил Поль, с 8 % в январе 1943 года до менее чем 3 % в июне. Причем это не сезонные колебания, спешил уточнить Поль, а реальный резкий спад (в июле цифра вновь подпрыгнула до 8,5 %). Для пущей убедительности Поль решил впечатлить Гиммлера статистическими выкладками, графиками и таблицами, и все они сводились к одному выводу: смертность в лагерях резко упала. Гиммлер, естественно, был в восторге, тем более на фоне других неудач нацистского режима, и горячо поблагодарил Поля и его подчиненных.

Некоторые историки принимают утверждения Поля за чистую монету, в том числе и его цифры. Однако осторожность не помешает. В конце концов, Поль стремился выставить себя в глазах начальства героем. Если же присмотреться к его цифрам внимательнее, становится понятно, что концы с концами у него не сходятся. И дело не только в том, что лагерное начальство не всегда регистрировало случаи смерти узников. Цифры Поля расходятся с другими данными СС.

Нет ни малейших сомнений в том, что на самом деле уровень смертности в лагерях был гораздо выше, нежели утверждал Поль. Впрочем, это отнюдь не значит, что общая тенденция на ее снижение была им сфабрикована. В общем и целом смертность в лагерях действительно пошла на спад. Осенью 1943 года у узников было больше шансов выжить, нежели полутора годами ранее.

На этот вывод можно посмотреть с трех разных точек зрения. Во-первых, конц лагеря по-прежнему оставались фабриками смерти. Хотя уровень смертности в целом снизился, в 1943 году в отдельных лагерях он вырос за счет увеличения численности узников. Так, например, в 1943 году в Освенциме смертность среди зарегистрированных заключенных выросла с 69 тысяч человек до более чем 80 тысяч. Даже если условия содержания узников несколько улучшились – как выразился один польский узник, «разница между тогда и сейчас – огромная», – они все же оставались ужасными. Герман Лангбайн, привилегированный узник, имевший доступ к секретной эсэсовской статистике, позднее сообщил, что за год месячная смертность в Освенциме снизилась с 19,1 % в январе 1943 года до 13,2 % в январе 1944 года. Иными словами, СС лишь продлевали мучения узников, которые в итоге продолжали умирать в массовых масштабах.

Во-вторых, между лагерями существовали огромные различия. В Восточной Европе умерло куда больше узников, чем в Германии. Согласно цифрам, предоставленным Полем Гиммлеру, самый высокий уровень смертности в августе 1943 года был в Майданеке. Шанс умереть был там в 10 раз выше, чем у узников Бухенвальда. Но даже в старых лагерях на территории самой Германии условия существенно разнились. В Маутхаузене ситуация заметно изменилась к лучшему. Смертность здесь сократилась вдвое, с 45 % в 1942 до 25 % в 1943 году. В отличие от Маутхаузена в тот же самый период практически не произошло никаких изменений ни в женском Равенсбрюке, ни в мужском Флоссенбюрге.

В-третьих, что касается разницы в уровне смертности в лагерях, то она частично объясняется разным национальным составом узников лагерей. В Майданеке и Освенциме, этих двух крупнейших лагерях на оккупированном Востоке, в 1943 году большую часть узников составляли евреи. Как правило, продолжительность их жизни в лагере составляла не больше нескольких месяцев, поскольку отношение к ним со стороны эсэсовцев практически не изменилось – они подлежали «уничтожению трудом». Более того, лагерное начальство распространило этот принцип и на другие группы узников, в первую очередь на прибывавших в лагеря в соответствии с соглашением между Тираком и Гиммлером заключенных государственных тюрем. К концу марта 1943 года погибла почти половина из 12 658 заключенных, депортированных в лагеря начиная с ноября 1942 года. Большинство выживали в лагерях не более пары месяцев. Например, в Бухенвальде в начале 1943 года ежемесячная смертность среди бывших заключенных государственных тюрем составляла 29 %. Для сравнения: среди немецких «зеленых» (так называемых профессиональных преступников) она составляла всего лишь 1 %.

И все же, даже если общая тенденция отнюдь не была столь радужной, какой ее рисовал Поль, в целом инициативы ВФХА сделали свое дело, и в 1943 году смертность в лагерях все же пошла на спад. Хотя воздействие каждой конкретной меры было ограниченным, их положительный кумулятивный эффект сомнению не подлежит. Сползание в ужасающую грязь, болезни и смерть, столь характерное для лагерей осенью 1939 года, удалось временно приостановить. Как мы уже видели, лагерная система развивалась отнюдь не прямолинейно и во многом зависела от директив сверху. Если в начале войны эсэсовская верхушка в Берлине призывала к эскалации террора, впоследствии она же пересмотрела свои позиции. Важность некоторых приказов доходила не сразу, другие же попросту игнорировались, однако в целом ВФХА задавало лагерям генеральную линию. Хотя в целом смертность удалось снизить, местное лагерное начальство не торопилось менять заведенные порядки. Как следствие, основные координаты лагерной системы – презрение и ненависть к заключенным – никуда не делись.