Утром в среду 23 сентября 1942 года начальник Главного административно-хозяйственного управления СС Освальд Поль и другие старшие офицеры СС, включая блестяще зарекомендовавшего себя руководителя Строительного бюро Ганса Каммлера, прибыли в Освенцим, где на протяжении всего дня проводили встречи и занимались проверками. Всего неделей ранее, 15 сентября, Поль и Каммлер встречались с министром вооружений Альбертом Шпеером, подписавшим амбициозные проекты расширения Освенцима (общая запланированная стоимость 13,7 миллиона рейхсмарок), отражая его растущую роль и особый статус в холокосте. Большую часть фондов решено было выделить «фабрике смерти» Бжезинке (Биркенау), где предполагалось возведение дополнительных бараков и совершенствование инфраструктуры. Когда все вопросы были решены, Поль рассчитывал, что численность заключенных Освенцима достигнет 132 тыся человек, то есть в четыре раза превысит существовавшую на тот период. Поль немедленно проинформировал Гиммлера о соглашении со Шпеером, а затем 19 сентября последовала и личная встреча, на которую он также явился в сопровождении Каммлера для рассмотрения некоторых деталей.

Во время их визита в Освенцим, четыре дня спустя, Поль и Каммлер обсудили планы с экспертами СС из местного отдела по строительству. Это было лишь одним из многих пунктов повестки дня. Поль также председательствовал на расширенном совещании с официальными представителями партии и государственными служащими, где решались щекотливые вопросы о месте, которое занимал лагерь в местной административной структуре. В дополнение к бесконечным проблемам с водоснабжением лагеря и захоронением отходов собравшиеся обсудили и вопросы, касавшиеся превращения населенного пункта Освенцим в образцовый город. Архитектор Ганс Штосберг детально представил собравшимся некоторые сведения о прилегавших к лагерю территориях и получил разрешение Поля на сооружение парка отдыха для местных жителей неподалеку от лагеря. Днем 23 сентября 1942 года Поль предпринял продолжительный тур по всему лагерному комплексу, посетив главный лагерь, а также Бжезинку, Моновиц и другие. Поездка Поля заняла больше времени, чем ожидалось, и он возвратился как раз к обильному ужину в офицерском казино, где подавалось лучшее пиво и вдоволь рыбы.

После ужина Поль провел беседу с собравшимися старшими офицерами лагерных СС Освенцима. Он поблагодарил их за то, что они превратили Освенцим в самый важный концентрационный лагерь СС, и заверил их, что проделанная ими работа ничуть не менее важна, чем фронтовые успехи частей дивизии «Мертвая голова» (в сравнении с ними лагерные эсэсовцы неизменно испытывали комплекс неполноценности). Приказы и распоряжения Гиммлера относительно концентрационных лагерей чрезвычайно важны для победы, подчеркнул Поль, несмотря на все трудности, с которыми им приходится сталкиваться. Естественно, что Поль в первую очередь имел в виду геноцид европейских евреев, который он эвфемистично окрестил «особой обработкой». Осмотр бункера 2 в Бжезинке стоял в программе посещений Поля предыдущим днем, и он не мог не заметить клубы черного дыма, поднимавшиеся над вырытыми неподалеку рвами, где эсэсовцы сжигали трупы. Рассматривая так называемое окончательное решение, Поль похвалил подчиненных за верность делу и самоотдачу. Покончив с речью, Поль на деле доказал, что оценивает усилия лагерных эсэсовцев – одобрил открытие борделя для охранников Освенцима, что явилось первым шагом в данном направлении. В конце концов, их лагерные охранники – тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо. Да и отдых необходим, в особенности если принять во внимание ежедневно творимые насилия и убийства.

В своем выступлении 23 сентября 1942 года Освальд Поль высоко оценил образцовый дух товарищества в среде эсэсовских охранников, укрепившийся при коменданте Рудольфе Хёссе. И это не было просто пустой фразой: в Главном административно-хозяйственном управлении СС было известно о трениях в рядах охранников Освенцима. Тональность отношений установил сам неумолимый Хёсс, не упускавший случая щелкнуть по носу подчиненных. Его презрение к ним не угасло даже после войны. Сидя в тюремной камере в Кракове, он обрисовал впечатляющие портреты офицеров Освенцима, с которыми свела его судьба, охарактеризовав их как коварных, двуличных или просто тупых субъектов. Надо сказать, что и подчиненные отвечали коменданту Хёссу взаимностью. За его спиной охранники всех степеней и рангов сетовали на его чертвость, высокомерие и холодную непреклонность. Разумеется, эсэсовские охранники лагерей никогда не представляли собой некоего «братства», сплоченного чувством взаимного товарищества, как силятся представить нам эсэсовские руководители. Конфликты между штабом коменданта и подразделениями охраны лагеря, между офицерским и унтер-офицерским составом, между унтер-офицерами и рядовыми были и оставались. А моральный дух лагерных СС существенно пострадал с началом и с затягиванием войны, особенно сильно это проявлялось на оккупированных территориях Восточной Европы.

Конфликты имели прямое отношение к изменениям в штате и к нехватке личного состава. Хотя число лагерных охранников за время войны выросло, оно никогда не догоняло огромного роста численности заключенных. В марте 1942 года в Освенциме насчитывалось приблизительно 11 тысяч заключенных и 1800 эсэсовских охранников (соотношение 6:1). Два года спустя в лагере было уже примерно 67 тысяч заключенных и 2950 охранников (соотношение 23:1). Главное административно-хозяйственное управление СС было осведомлено о нехватке личного состава и о всех связанных с этим сложностях. Одним из решений могло стать уменьшение требований к охране и передача части полномочий капо, рационализация некоторых процедур, а также увеличение числа сторожевых собак. Главное административно-хозяйственное управление СС прилагало определенные усилия и для призыва в ряды «охранных частей» новых офицеров специально для расширявшихся лагерей в Восточной Европе. Перспективы были пессимистическими. Поскольку инспектору концентрационных лагерей Глюксу больше не позволяли брать на службу мужчин, пригодных для призыва в вермахт, он вынужден был довольствоваться притоком «все большего количества людей с ограниченными физическими возможностями и инвалидов», как он выразился в 1942 году.

Часть вакансий в Восточной Европе заполнялась опытными охранниками из концентрационных лагерей Германии; в Освенцим прибыло в 1941 году примерно 100 человек эсэсовских охранников из других концентрационных лагерей, располагавшихся на западе Европы. Такие переброски личного состава на Восток сулили скорое продвижение по службе – СС заполняли вакантные командные должности. Например, некий Ганс К., в звании унтер-офицера, весной 1943 года занимавший в Заксенхаузене довольно непритязательную должность, после перевода в Ригу был назначен там командофюрером. Тем не менее многие из охранников были очень недовольны подобными переводами. Они жаловались на назначения на должности, не обещавшие никаких перспектив, рассматривая новые назначения как наказание (и в этом была доля правды). Прибывало пополнение и из дивизий СС – солдаты, офицеры и унтер-офицеры, которые в результате ранений уже не могли использоваться на передовой, хотя далеко не все местные коменданты приветствовали этих ветеранов с распростертыми объятьями. Рудольф Хёсс со своей стороны жаловался на Эйке, который направлял в лагеря контингент, не имевший для него самого ровным счетом никакой пользы.

Главное административно-хозяйственное управление СС понимало, что никогда не сможет удовлетворить растущие потребности в личном составе за счет исключительно немцев рейха. Среди зарубежных союзников нацистского режима во время Второй мировой войны было более чем достаточно мужчин призывного возраста, вступавших в ряды ваффен СС. По причине роста потерь немцев на фронте начиная с 1942 года эсэсовское командование удвоило усилия по рекрутированию контингента из-за границы, и уже вскоре значительный процент личного состава ваффен СС составляли иностранцы. Нередко их направляли на охрану концлагерей после весьма поверхностной двух– или трехнедельной начальной подготовки. Подавляющее большинство из них было родом из Восточной и Юго-Восточной Европы. Большинство составляли этнические немцы (фольксдойче). Этот аморфный термин охватывал тех иностранных граждан, которые считались у нацистов немцами, хотя и не являлись гражданами Третьего рейха. К осени 1943 года приблизительно 7 тысяч таких этнических немцев – около 3 тысяч из Румынии, остальные в основном из Венгрии, Словакии и Хорватии – были взяты на службу в эсэсовские «охранные части», укомплектовав таким образом около 50 % личного состава лагерной охраны. Кроме того, на службу в концентрационные лагеря были приняты и так называемые иностранные добровольные помощники, или хиви (сокр. от Hilfswillige), вступившие не в ваффен СС, а во вспомогательные части СС. Среди них были несколько тысяч советских военнопленных – тех, кто прошел печально известный тренировочный лагерь СС в Травниках под Люблином. Многие из них сначала служили в лагерях смерти Глобочника, а позже, после закрытия упомянутых лагерей, их перебросили для несения службы в качестве охранников в концентрационные лагеря на оккупированных территориях Востока и в пределах прежних границ Германии.

Преобразование лагерных СС в многонациональные силы – наиболее ярко проявившееся именно в лагерях Восточной Европы – ускорило их расслоение и раздробление, принеся с собой отчужденность охранников-немцев от их иностранных коллег-новичков. Везде на оккупированных восточных территориях немецкие офицеры не скрывали презрения к своим иностранным прислужникам, включая и концлагеря. У немецкого начальства повсеместно бытовало мнение об этих новичках лагерных СС как о людях недалеких, более походивших на животных, или как о потенциальных предателях. Плохое владение вновь прибывших немецким языком также оборачивалось против них, приводя к многочисленным отстранениям от должностей. Несмотря на вялые призывы лидеров СС рассматривать иностранцев как боевых товарищей, штатные немецкие охранники открыто высказывали свое мнение о них. Однажды немец эсэсовец Маршалл из администрации Бжезинки был остановлен у входа в женскую зону блокфюрером Иоганном Касанички, этническим немцем, который поинтересовался у Маршалла, зачем ему туда, на что немец ядовито ответил этому фольксдойче: «Это не твое собачье дело! Ты сначала по-немецки научись говорить, а уж потом лезь с расспросами».

Неудивительно, что лагерные охранники-иностранцы нередко ощущали себя чужаками. К тому же отнюдь не все были были волонтерами, многих в СС призвали едва ли не в принудительном порядке. После включения в штат охраны концентрационных лагерей они оказывались на самой низкой ступени иерархии. Их немецкие коллеги при любом удобном случае высмеивали их, причем довольно злобно, а что касалось продвижения по службе, перспективы были весьма сужены. Эсэсовское командование даже лишало этнических немцев отпусков из боязни, что те просто не вернутся в лагеря. В среде охранников-иностранцев были нередки и случаи нервных срывов и депрессии. Так, в начале июля 1943 года в Освенциме группа охранников из числа украинцев отказалась повиноваться приказам. Вскоре после прибытия к месту службы 15 человек сбежали из лагеря, прихватив оружие и боеприпасы. В ходе перестрелки восемь украинцев и три эсэсовца, участвовавших в операции по их поимке, были убиты.

Трудно однозначно оценить последствия подобных структурных изменений штата охранников для заключенных. Иностранцы, как правило, входили в состав частей охраны, несущих службу вне лагерных зон, поэтому их контакты с заключенными были ограниченны. Некоторые из них были склонны к актам насилия; по мнению многих заключенных, они таким образом старались перещеголять своих коллег-немцев, предстать в их глазах «настоящими немцами», ничуть не хуже «истинных арийцев», поэтому и прибегали к демонстративным актам насилия. На самом деле большинство иностранных охранников СС все же чаще действовали куда менее бесчеловечно, чем большинство их немецких коллег. Некоторые открыто выражали сочувствие к заключенным, да и собственную неудовлетворенность как своими обязанностями в лагерях, так и нацистским режимом в целом. Подобный статус-кво был на руку заключенным, поскольку раздоры в среде их мучителей увеличивали шансы извлечь из этого некие привилегии – возможность получить чуть больше еды или же свободы передвижения. И подобные случаи сговора заключенных с охранниками из числа этнических немцев облегчались зачастую и тем, что и те и другие изъяснялись на одном и том же языке. Но иногда общность языка могла сыграть и негативную роль. Летом 1944 года в лагере Гросс-Розен один 18-летний узник из Курска в разговоре со своими товарищами обозвал охранников-украинцев предателями, а разговор этот случайно подслушал один из этих охранников. В результате юношу публично повесили в назидание остальным заключенным.

Эсэсовская охрана концлагерей состояла не только из мужчин. В связи с увеличением численности в лагерях еврейских женщин в 1942–1943 годах эсэсовское лагерное начальство стало направлять во все главные лагеря Восточной Европы и во многие лагеря-спутники в качестве охранниц немецких женщин. Часть из них уже служили в охране Равенсбрюка, других спешно готовили к функционированию в новой для них роли. Хотя до сих пор женщин в штат СС официально не принимали (они числились во «вспомогательных частях СС» (SS-Helferinnen/ SS-Kriegshelferinnen) и общая численность немок-охранниц, направленных на оккупированные восточные территории, оставалась относительно небольшой (в Майданеке, например, приблизительно 20 женщин из общего числа охранников в 1200 человек), их приток все же изменил облик лагерных СС. Многие лагерные охранники-ветераны расценивали вооруженных и одетых в форму женщин как покушение на их романтизированный идеал мужественного «бойца». И то, что некоторые эсэсовские охранницы вели себя вызывающе, причем не только с равными по званию и должности представителями мужского пола, но и с начальством, вызывало лишь раздражение, а зачастую и гнев мужчин-эсэсовцев. Случаи неповиновения и нарушения дисциплины наказывались комендантами, штат которых состоял исключительно из мужчин, причем достаточно строго, и Главное административно-хозяйственное управление СС даже было вынуждено вмешаться и призвать лагерных комендантов проявлять снисхождение и сдержанность к дамам. Рудольф Хёсс выразил общее мнение лагерных охранников-мужчин, охарактеризовав вновь прибывших коллег-женщин как ленивых, нечестных, некомпетентных. «Едва ли один день обходился без того, чтобы количество заключенных не совпало с их списком. Надзирательницы бегали в суматохе, как переполошившиеся куры, и ничего не могли сделать».

Сам Хёсс оказался вовлечен в серьезный конфликт со старшей надзирательницей женского лагеря Освенцим Йоханной Лангефельд. В Равенсбрюке Лангефельд надзирала за повседневной жизнью женщин-заключенных. Она ожидала подобные полномочия и в Освенциме, но натолкнулась на возражения. В июле 1942 года Гиммлер во время одного из своих визитов в Освенцим принял сторону Лангефельд. Но последнее слово оставалось за Хёссом, ибо распоряжение Гиммлера о том, чтобы во главе женского лагеря стояла женщина, а ее заместителем был бы назначен офицер СС мужского пола, было встречено в штыки всеми лагерными эсэсовцами-мужчинами. И Хёсс в своих мемуарах едко вопрошает: «Но кто же из офицеров захотел бы подчиниться, так сказать, женщине?» Что касалось Лангефельд, ее в конечном итоге вернули в Равенсбрюк с выговором от Поля.

Но не только конфликты и взаимная неприязнь определяли отношения между мужским и женским личным составом охраны концентрационных лагерей. Охраниицы на каждом шагу становились объектом добродушного подтрунивания со стороны эсэсовцев-мужчин, как это имело место и в Равенсбрюке, и в других смешанных лагерях. Довольно часто в восточноевропейских концентрационных лагерях отношения заходили и дальше – завязывались любовные романы или происходили просто спорадические интимные контакты. В Майданеке деревянный барак охранниц располагался весьма удобно – как раз напротив барака мужского личного состава частей охраны, и официальный запрет на внеслужебные контакты, естественно, не мог эффективно воспрепятствовать такого рода контактам. Молодые охранницы имели куда больше привилегий, нежели их коллеги-мужчины. Следует отметить, что упомянутые привилегии распространялись не только на охранниц, но и на женщин-радисток или телеграфисток, также служивших в лагерях. Бывало, что романы завершались свадьбой – так, в Майданеке четыре охранницы вышли замуж за охранников. Были и трагедии – разбитые сердца, а один брошенный подружкой обершарфюрер, по слухам, даже сподобился на попытку суицида, причем предпринял ее не где-нибудь, а в газовой камере Майданека.

Заключенные вовсю судачили о частной жизни эсэсовских охранников. И это были не просто невинные пересуды, ибо могли возыметь серьезные последствия для заключенных. В конце концов, насилие СС часто несло в себе элемент театральности, в чем мы не раз убеждались, и лагерные эсэсовцы, особенно в смешанных лагерях (с охранниками женского и мужского пола), постоянно пытались творимыми зверствами произвести друг на друга впечатление. Охранницы стремились доказать, что они ни в чем не уступают мужчинам, а последние – что они, и только они и есть «настоящие мужчины». То есть в служебной обстановке, где холодное сердце и железный кулак являлись главной составляющей мужской анатомии, эсэсовцы были полны решимости доказать твердость, непреклонность, волю женщинам как представительницам «слабого пола». Ответственный за крематорий Майданека Эрих Мусфелдт, один из эсэсовских экспертов СС по избавлению от трупов, имел обыкновение размахивать фрагментами тел умерщвленных узников, дабы напугать женщин-охранниц. Это он так шутил. Подобные действия можно охарактеризовать лишь как продукт извращенного садистского сознания. Или же как неуклюжую попытку поддразнить «слабый пол», лишний раз продемонстрировав «мужественность», присущую лагерным эсэсовцам.

Лагерные охранники-мужчины пытались разграничить некоторые строго мужские сферы деятельности. Так, согласно традиции, использование огнестрельного оружия было чисто мужской привилегией, и традиция эта свято соблюдалась в концентрационных лагерях. Хотя охранницы в форме и наделялись правом ношения оружия, использование его оставалось за мужчинами. Кроме того, охранницы в Бжезинке (Биркенау) и Майданеке не участвовали в умерщвлении узников газами и последующей кремации тел; вероятно, считалось, что только у мужчин хватало духу для массовых убийств. Но зато охранницы в восточноевропейских концлагерях на равных с мужчинами участвовали в селекциях и избиениях заключенных. Причем настолько «преуспевали» в этом, что вышестоящие должностные лица даже вынуждены были вопреки всему делать им внушения по причине явно избыточной жестокости.

Курт Паннике был точь-в-точь юноша с нацистского пропагандистского плаката. Голубоглазый, высокий и стройный молодой человек, вдобавок светловолосый; небольшой, едва заметный шрам на щеке лишь добавлял привлекательности его внешности. И в то же время Курт Паннике принадлежал к числу разнузданных пьянчуг, отъявленных головорезов и садистов, способных на изощренные издевательства над заключенными и даже на их убийство. На совести Паннике в бытность его лагерфюрером лагеря Вайвара и нескольких лагерей-спутников в 1943–1944 годах бесчисленные преступления. Этот на вид 25-летний унтер-офицер считал себя всемогущим, что и обеспечило ему прозвище Царь Иудеев. Такое понятие, как предел жестокости, было на самом деле неведомо Паннике. Он был из тех, кто мог запросто болтать с заключенными, раздавать привилегии своим фаворитам, а потом со спокойной душой убить их. «Я сам отстреливаю своих евреев!» – как не раз он заявлял заключенным. Может, и имидж этого унтер-офицера – преисполненного чувства благородной мести – можно считать и не совсем обычным, однако поведение вполне соответствовало представлениям о лагерном охраннике. Он был одним из многих, как молодых, так зрелых лагерных эсэсовцев, упивавшихся переданными им полномочиями и ретиво охранявших царивший в лагерях оккупированной Восточной Европы режим террора.

Насилие и убийство составляли неотъемлемую часть ежедневного установленного порядка лагерных СС на Востоке. Насилие присутствовало там во множестве форм, одни более распространенные, другие встречались реже. К последним можно отнести половые преступления. В последние годы историки стали куда внимательнее относиться к систематическим преступлениям на сексуальной почве, совершенным в ходе этнических чисток и геноцида, в том числе и немецкими солдатами на оккупированных нацистами восточных территориях. В концлагерях охранники вовсю насиловали заключенных, причем, как правило, традиционным способом, хотя иногда прибегали и к нетрадиционным – то есть были широко распространены и иные формы половых преступлений. Женщины чаще всего подвергались насилию сразу же по прибытии, то есть иногда и в ходе первой селекции. Это давало возможность эсэсовцам – кому строго-настрого воспрещались интимные контакты с заключенными – всегда заявить, что, дескать, они «просто выполняли им порученное», например пытались обнаружить спрятанные на теле вновь прибывших ценности. Кроме того, были случаи, когда заключенные вступали в интимные отношения с охранниками ради куска хлеба или же в обмен на другие привилегии, хотя это было сопряжено с немалым риском, причем не только для заключенных, но и для эсэсовцев.

«Любой лагерный охранник-немец вершил судьбы заключенных, обрекая их на гибель или же даруя им жизнь, но не все они этим правом пользовались» – так подытожил, в сущности, непредсказуемое поведение лагерных СС один оставшийся в живых узник Майданека. Большинство служащих эсэсовской охраны держались за места, более того, судя по отзывам некоторых из их коллег, люди эти видели в службе в лагерях свое истинное предназначение. К таким принадлежал управляющий лагерной администрацией Освенцима оберштурмбаннфюрер Карл Эрнст Мёкель, который в 1943 году заявил, что, дескать, ему так нравится служить, что и уезжать никуда не хочется. Подобного мнения придерживались не только бюрократы типа Мёкеля. Сложностей с рекрутированием профессиональных изуверов, восторженных палачей и патологических убийц, с хохотом выкалывавших заключенным глаза или мочившихся на их трупы, не было. Часть из них на самом деле были патологическими убийцами. Гауптшарфюрер Отто Молль, например, начальник комплекса крематория Освенцима, не скрывал наслаждения актами невообразимой жестокости.

К тому же среди охранников были и те, кто явно не стремился участвовать в преступных актах. В точности так же, как некоторые из охранников противились уничтожению советских военнопленных в 1941 году, так позже уже в период холокоста они не желали убивать и евреев – ежедневное истребление женщин и детей травмировало их сознание куда сильнее, чем они сами готовы были признать. Очень немногие из эсэсовских охранников всячески уклонялись от подобных злодеяний или напрямую отказывались участвовать в них. Так, в концлагере Моновиц один охранник открыто заявил заключенному-еврею, что никогда не будет убивать лагерных узников: «Это шло бы вразрез с моей совестью». Но другие повиновались приказам своих руководителей, хотя их отказ или уклонение вряд ли могли бы возыметь действительно серьезные последствия. Ведь некоторым из охранников начальство недвусмысленно заявляло о том, что, дескать, они вправе отказаться от выполнения тех или иных неприятных задач, в особенности если речь заходила о массовых ликвидациях заключенных.

Даже те эсэсовцы Освенцима и ему подобных лагерей, кто подлежал переводу на другие должности и места службы, продолжали исполнять кровавые обязанности до самого отбытия. Среди них был и врач доктор Эдуард Виртс, назначенный главным гарнизонным врачом в сентябре 1942 года (в возрасте 33 лет) и прослуживший до января 1945 года. Амбициозный доктор и убежденный национал-социалист, Виртс питал особый интерес к вопросам расовой гигиены. Вообще этот человек производил неоднозначное впечатление. Он признавался коменданту Хёссу, что встревожен массовым истреблением евреев и жестоким отношением к заключенным, а также неоднократно обращался к нему о переводе на другую должность. В то же время Виртс сыграл ключевую роль в Освенциме в период холокоста. Он вводил в должность новых эсэсовских врачей, он составлял списки, он контролировал и первые селекции заключенных на станционной платформе, он организовывал и отправку жертв в газовые камеры.

Как мы уже видели, соучастие в отличавшихся крайней жестокостью деяниях частично можно объяснить корпоративным давлением. Что вполне применимо к периоду холокоста: те, кто действовал вопреки корпоративным интересам, не могли рассчитывать ни на продвижение по службе, ни на иные виды поощрений. В своих мемуарах Рудольф Хёсс утверждал, что даже ему было нелегко привыкнуть к массовой бойне. Однако комендант Освенцима считал обязательным для себя посещение и газовых камер, и присутствие при проведении кремаций – для того чтобы служить подчиненным примером сурового и требовательного к себе и им командира. Играло роль и извращенное чувство гордости. Во время официальных проверок Освенцима эсэсовской верхушкой местным лагерным начальникам не терпелось выставить напоказ свою мужественную невозмутимость, шокируя приезжих ужасающей реальностью массового истребления. Рудольф Хёсс ис пытывал «большое удовольствие, демонстрируя [все это] кабинетным бюрократам», – вспоминал Адольф Эйхман, по его словам всячески уклонявшийся от созерцания убийств крупным планом.

Преступники из числа лагерных эсэсовцев, служившие на оккупированных восточных территориях, извлекали из холокоста немалую материальную выгоду. Если для евреев концентрационные лагеря означали верную гибель, то для эсэсовцев – благо. Никакого сравнения с передовой. Именно поэтому даже те, кому массовые убийства явно претили, не торопились просить о переводе в другое место. И потом, разве можно было отказываться от материальной выгоды? Кроме практически неограниченного доступа к имуществу убитых евреев эти преступники пожинали плоды официального признания – награды, поощрения (как в свое время за убийства советских «комиссаров»). Так что не требовалось прибегать к уговорам, чтобы склонить людей записаться в добровольцы. Врач лагеря Освенцим доктор Кремер отметил в своем дневнике 5 сентября 1942 года, что эсэсовцы стояли в очереди на участие в «особых акциях» ради того, чтобы отхватить себе «особый паек»: 5 сигарет, 100 граммов хлеба и колбасы и, что самое главное, 200 граммов шнапса. Алкоголь притуплял восприятие, обезболивал воображение, позволял хоть на время забыть кошмарные сцены расправ. Например, в лагерях Глобочника алкоголь просто рекой лился. Роттенфюрер СС Адам Храдил, один из тех, кто подвозил на грузовике пожилых и больных евреев от станционной платформы Освенцима к газовым камерам, свидетельствовал после войны, что в этих рейсах «веселого было мало». Тем не менее его обязанности нравились ему: «Я был рад, когда получал дополнительный шнапс».

Предыдущий опыт пыток и издевательств упрощал участие в холокосте. Главспецам по умерщвлению из концентрационных лагерей Восточной Европы было что вспомнить – практически все они не раз и не два участвовали в творимых зверствах. Многие из них успели отличиться еще до поступления на службу в концлагеря. Амон Гёт поступил на должность коменданта Плашува в 1944 году, до этого он совершил бесчисленные злодеяния и в отношении обитателей гетто, и еще в бытность свою комендантом исправительно-трудового лагеря Плашув. А вот для старших офицеров, ветеранов лагерных СС, холокост ознаменовал кульминационный пункт озверения. Многие из них прошли школу насилия в довоенных лагерях СС. В главном лагере Освенцим два из трех комендантов (Рудольф Хёсс и Ричард Бер) и четыре из пяти лагерфюреров начинали карьеру в Дахау в 1933–1934 годах. Подобными биографиями могли похвастать и нижние чины. Густав Зорге, поступивший на службу в лагерную охрану в 1934 году и командовавший расстрельным взводом Заксенхаузена, был переведен на восток Европы во второй половине 1943 года. Зорге не упускал случая продемонстрировать склонность к безграничной жестокости в отношении евреев и как лагерфюрер нескольких рижских лагерей-спутников. Там его прозвали Железный Густав. Согласно данному под присягой свидетельству одного из бывших заключенных, Зорге изобрел новый способ помечать кандидатов на уничтожение – во время переклички он бил ногой обреченного в пах, после чего узник падал, его оттаскивали прочь, и больше этого заключенного никто не видел.

Что касалось лагерных эсэсовцев, подобных Зорге, то холокост стал венцом их карьеры насильников. Но даже они не совершали злодеяний по наитию. Опытные преступники, они действовали в более широких моральных рамках, очерченных их хозяевами. И хотя почти все деяния во время холокоста были санкционированы сверху, все же существовали некие пределы, которые Гиммлер из чисто тактических соображений величал «рамками приличий». Как действовали подобные ограничения, взнуздавшие даже отпетых лагерных убийц, можно убедиться на примере расположенного намного западнее Освенцима концентрационного лагеря Херцогенбуш в оккупированных Нидерландах.

Херцогенбуш (Вюгт) был укомплектован в январе 1943 года несколькими ветеранами лагерных СС. Новый коммандофюрер был не кто иной, как Густав Зорге (до его перевода в Ригу). Он был переведен сюда из Заксенхаузена вместе с несколькими печально известными лидерами СС, а также с начальником бункера, получившего в Херцогенбуше должность лагерфюрера. Первым комендантом был еще один преданный эсэсовец: Карл Хмелевски, зарекомендовавший себя убийцей-лагерфюрером в том числе и в ходе проводимой в Гузене – одном из лаге рей-спутников Маутхаузена – акции массовых убийств голландских евреев в 1941 году. Такой подбор кадров явно должен был бы говорить сам за себя. Но в действительности все оказалось по-другому. Как мы убедились выше, эсэсовский ставленник в Нидерландах Ханс Альбин Раутер удерживал этот лагерь под своим контролем, полагая, что более умеренный режим в транзитном лагере для евреев введет в заблуждение заключенных относительно нацистского «окончательного решения». Раутер призвал смягчить режим и в той зоне, где содержались узники превентивного заключения (открытой в середине января 1943 года), главным образом мужчины-голландцы, арестованные за предполагаемые политические, экономические и уголовные преступления. Целью замысла Раутера было заверить всех в строгости, но справедливости политики немецкой оккупации.

Неожиданное требование к охранникам проявлять сдержанность в Херцогенбуше сбило с толку ветеранов СС, таких как Густав Зорге, который сетовал, что, дескать, подобный подход размывает все установившиеся методы лагерных СС. Однако со временем большинство охранников приспособилось к новым и непривычным для них требованиям. Раутер всерьез относился к сохранению фасада его «образцового предприятия СС», как он называл лагерь, и инициировал не один процесс в эсэсовских и полицейских судах против тех, кто его требования игнорировал. Самой видной фигурой стал комендант Хмелевски. Когда о его приверженности к насилию и склонности к коррупции заговорили за лагерной оградой, он осенью 1943 года был арестован, а летом 1944 года приговорен к 15 годам заключения и направлен в Дахау уже в статусе заключенного.

Разумеется, огромную роль играло местоположение лагеря – на оккупированных территориях Западной или же Восточной Европы. В Херцогенбуше эти тактические соображения вынудили эсэсовцев вводить в лагерях более щадящие режимы содержания заключенных в сравнении с другими концентрационными лагерями. В Восточной Европе, где немецкие оккупанты действовали без оглядки, творя бесчинства за бесчинствами, у тамошних лагерных фюреров причин для проявления сдержанности не было. Там злодеяния стали настолько обыденным явлением, что, как свидетельствовал один бывший охранник Майданека после войны, «никого уже не удивляло, если кто-нибудь из охраны пристреливал заключенного или же забивал его до смерти».

Имидж лагерных СС на Востоке базировался на идеологии превосходства, которая и определяла нацистскую оккупацию Польши и Советского Союза в целом.

Соответственно, на верхушке расовой иерархии стояли СС, именно они подчиняли себе поляков, советских людей, евреев, составлявших большую часть лагерных заключенных. Эсэсовские охранники лагерей обрушили на упомянутые группы шквал насилия, и насилие это лишь возрастало в ходе колонизации нацистами Восточной Европы. Постоянное и близкое общение с заключенными лишь укрепляло преднамеренно негативное отношение к ним эсэсовцев, поскольку вследствие условий содержания в лагерях Восточной Европы подавляющее большинство узников все сильнее и сильнее соответствовало убийственным карикатурам, сотворенным нацистской пропагандой. Но и этого было мало отдельным служащим эсэсовской охраны, которые фанатично уничтожали в заключенных даже ничтожные остатки достоинства. В Майданеке, например, переодетых в бальные платья или детскую одежду заключенных прогоняли по грязи. Подобная дегуманизация нередко имела желаемый эффект, облегчавший лагерным садистам творить геноцид. Как писал в 1945 году эсэсовец Пери Броад, его коллеги в Освенциме «просто не видели в еврее человеческое существо».

Некоторые утверждали, что нацистские убийцы-практики действовали с холодным сердцем, ибо не сомневались в необходимости летальных мер. И в этом есть доля правды. Рудольф Хёсс со своей стороны рассматривал себя как своего рода эксперта по еврейским вопросам – он даже посетил Иерусалим во время Первой мировой войны – и считал евреев угрозой самому существованию немцев, которую надлежало устранить. Но творимый в лагерях Освенцим и Майданек геноцид все же заронил зерна сомнения в души лагерных охранников, побудив их начальство вновь и вновь подтверждать моральное право на «окончательное решение». В Освенциме Хёсс и другие эсэсовские руководители регулярно выступали с докладами на темы бодрости духа, вколачивая в головы подчиненных, что заключенные-евреи сами заслужили смерть, поскольку саботировали германскую военную экономику, взрывали мосты, отравляли водопровод (избитые антисемитские россказни). Что же касалось расправ над еврейскими детьми, то это тоже играло важную роль, заверял Хёсс своих подчиненных – повторяя взгляды Гиммлера, он объяснял, что дети невинны и милы только до поры до времени, позже они превратятся в самых фанатичных мстителей. Хёсс проиллюстрировал свой тезис разоблачающим сравнением: если не зарезать поросят, они в конце концов превратятся в самых настоящих свиней.

И вероятно, подобная растлевающая пропаганда падала на плодородную почву. Кроме того, она содействовала усилению страха лагерных эсэсовцев за свою жизнь, никогда не покидавшего их, что лишь отчасти заглушалось заботами, проистекавшими из тягот жизни в лагерях на Востоке. Вероятно, они чувствовали себя колонизаторами далеких стран, но ощущение превосходства постоянно подтачивалось осознанием чужого и враждебного им окружения, страхами перед возможными бунтами узников, страхами стать жертвой эпидемии, невзирая на регулярные и своевременные прививки. Доходило до того, что некоторые из лагерных эсэсовцев Освенцима буквально помешались на соблюдении гигиены. Пример тому унтершарфюрер Бернхард Кристан. Каждый раз, чтобы открыть дверь кабинета, где работали конторские служащие-евреи, он нажимал на дверную ручку локтем, боясь даже прикоснуться к ней.

Если принять точку зрения лагерных эсэсовцев, то заключенные-евреи представляли первостепенную угрозу не только для будущего Германии в целом, но и куда более конкретную для них, охранников, и представителей лагерной администрации.

Особенно важным фактором становления преступников холокоста было их постепенное привыкание к массовому истреблению людей. Штат лагерных СС на оккупированных восточных территориях расценивал резню как неотъемлемый элемент повседневной трудовой деятельности со всеми присущими ей чертами – посменным характером работы, выходными днями, перерывами на обед, повышением профессионального мастерства и специализацией. Геноцид стал явлением настолько обыденным, что даже служащие лагерных СС, не связанные непосредственно с истреблением заключенных, так или иначе оказывались втянутыми в него. В особенности поражает, насколько быстро подстраивались под него новички. Взять хотя бы эсэсовского врача доктора Кремера. За два с половиной месяца, проведенных в Освенциме осенью 1942 года, он участвовал в убийстве евреев, прибывших на 13 транспортах, кроме того, в селекциях заключенных, в проведении экспериментов над людьми; он присутствовал и при исполнении телесных наказаний, и при расстрелах и повешениях. Для Кремера злодеяния стали частью ежедневной рутины.

Даже те из представителей эсэсовской лагерной охраны и администрации, кого геноцид без разбора прежде потрясал, подчинялись неумолимому ходу машины смерти. Немецкий солдат, который несколько дней провел в Освенциме летом 1944 года, сказал эсэсовцу, что, мол, он лично никогда не смог бы участвовать в массовом истреблении. На что эсэсовец ответил: «Привыкнешь и ты, никуда не денешься, все привыкают, становятся послушными и терпят унижения». Как пресловутый принцип срабатывал на практике, становится понятным, если привести пример доктора Ганса Дельмотта. Молодой эсэсовский врач Дельмотт пережил страшный шок, побывав на первой селекции на станционной платформе Освенцима. Казалось, он был парализован увиденным, Дельмотта увели домой, где после приема алкоголя с ним случился приступ неукротимой рвоты. На следующий день, все еще не придя в себя, он потребовал немедленного перевода на фронт, ибо, по его словам, просто не мог участвовать в массовых убийствах. Но вскоре Дельмотт адаптировался. Его взял под опеку опытный коллега доктор Йозеф Менгеле, который мало-помалу сумел убедить его в насущной необходимости массового истребления заключенных в Освенциме. Вскоре к Дельмотту приехала жена, и уже довольно скоро он приспособился к своей работе, проводил селекции и даже заслужил похвалы от начальства. Вероятно, приспособиться к ежедневным кошмарам Освенцима помогло присутствие жены, в этих условиях он обрел возможность спрятаться от страха в частной жизни – весьма важном аспекте лагерного бытия эсэсовских охранников.

В начале 1947 года Рудольф Хёсс в краковской тюрьме убористо исписывал бумагу (114 листов бумаги с обеих сторон). Бывший комендант Освенцима оглянулся в прошлое, вспомнил о своей семейной жизни в Освенциме. Хотя сам он был всецело поглощен вверенным его заботам лагерем, семья коменданта беззаботно наслаждалась жизнью. «Да, моей семье жилось в Освенциме хорошо. Каждое желание, возникавшее у моей жены, у моих детей, исполнялось», – писал он. Они занимали просторную виллу, расположенную вблизи лагерной зоны, обставленную прекрасной деревянной мебелью в излюбленном эсэсовском стиле. Здесь Хёсс с женой принимали гостей – подчиненных коменданта лагеря, командный состав местных эсэсовских охранников и заезжих сановников. «Дети могли жить свободно и безмятежно, – вспоминал Хёсс, – а у жены был настоящий цветочный рай». Ее садовник, заключенный-поляк Станислав Дубель, выращивал для нее экзотические растения, и фрау Хёсс пользовалась услугами портних, парикмахерш из числа женщин-заключенных (включая евреев). Четверо детей (пятый ребенок родился в сентябре 1943 года) были поручены заботам двух женщин-заключенных, пожилых немок, членов секты свидетели Иеговы. Дети Хёсса обожали играть с лошадками-пони или с другими животными, специально доставленными или отловленными для них, – черепахами, кошками, ящерицами. Но самой большой радостью, как вспоминал Хёсс, было купание «вместе с папой» в реке Соле (приток Вислы. – Пер.) или в «лягушатнике» в саду, буквально в нескольких десятках метров от главного лагеря.

Общественная жизнь в Освенциме бурлила. Особой популярностью пользовались спортивные состязания. 14 июля 1944 года Хёсс официально и даже в письменной форме поздравил унтершарфюрера Винтера, завоевавшего титул чемпиона Верхней Силезии по стрельбе, метанию диска и копья. Команды лагерной охраны успешно соперничали с приезжими спорсменами. 6 сентября 1942 года, например, на местном стадионе состоялся футбольный матч с гостями из Ораниенбурга (правда, всего несколько часов спустя после этого радостного события несколько сотен евреев из Дранси были отравлены газом в соседней Бжезинке). Чтобы расслабиться после тяжелого лагерного дня, эсэсовцы всех званий и должностей имели возможность посещать сауну штаба комендант». Развлечений хватало. В лагере уже давно существовал театр, на сцене которого выступали актерские коллективы, цирковые артисты (которых собирали по лагерям). Уже в декабре 1944 года, всего за несколько недель до того, как лагерь пришлось бросить, Юпп Хуссельс, известный в Третьем рейхе киноактер-комик и ведущий утренних програм нацистского радио, прибыл на гастроли в Освенцим развлекать, видимо, приунывших эсэсовских охранников.

Музыка также занимала значительное место. В комплексе Освенцима было несколько оркестров, включая симфонический (80 музыкантов), и единственный женский ансамбль в концентрационном лагере (руководимый заключенной Альмой Розе, дочерью известного венского скрипача). Основной их обязанностью было обеспечивать музыкальное сопровождение ежедневной церемонии отправки лагерных команд на работы (как и возвращения с работы), они регулярно давали и концерты. Многие служащие весьма ценили эти мероприятия, причем не столько из-за музыки, сколько как способ хоть ненадолго вырваться из лагерной серятины Освенцима. Кроме того, заключенные давали концерты и в узком кругу слушателей – как классической музыки для более серьезной публики, так и эстрадной. Голландскому заключенному Рихарду ван Даму, например, часто приказывали явиться в снискавший страшную славу политический отдел Освенцима, где певец исполнял американские джазовые композиции, такие как «Я сейчас ничей возлюбленный», под аккомпанемент на аккордеоне роттенфюрера Пери Броада, известного талантом не только по части музыки, но и допросов с пристрастием.

Развлечения за лагерным ограждением включали культпоходы в кино в город Освенцим (Аушвиц), хотя излюбленным местом посещения лагерных эсэсовцев был Haus der Waffen СС (Клуб ваффен СС) вблизи железнодорожной станции, где имелись номера для гостей и неплохой ресторан «только для немцев»; узницы концентрационного лагеря работали там горничными и поварихами. У офицеров СС между тем было свое собственное помещение, расположенное в здании неподалеку от главного лагеря, где они встречались по вечерам, ужинали, пили, играли в карты. Особо избранным из числа лагерных эсэсовцев был доступен в выходные дни так называемый Домик у Солы. Простоватая бревенчатая хижина, построенная заключенными на живописном речном берегу приблизительно в 35 километрах от главного лагеря Освенцим, была рассчитана на отдых примерно 20 человек, здесь летом можно было окунуться в воду расположенного в двух шагах озера, а зимой пробежаться на лыжах.

Существовали и предназначавшиеся для лагерных эсэсовских охранников бордели. В глубоком тылу, то есть в Германии, эсэсовцы обычно посещали существующие муниципальные бордели. Ничего подобного в Освенциме не было, но власти все же открыли бордель с проститутками-немками в соответствии с приказом, который Освальд Поль отдал во время инспекционной поездки в лагерь в сентябре 1942 года. Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер в целом одобрял подобные инициативы, поскольку опасался, что его войска изголодаются по противоположному полу. Но новый бордель в Освенциме не предназначался для всех без исключения лагерных эсэсовских охранников. Одержимые расовой навязчивой идеей, нацисты не допускали туда охранников из числа украинских СС, те, по их мнению, должны были довольствоваться борделем, открытым для иностранных рабочих «ИГ Фарбен».

Хотя Освенцим существовал по принципу самодостаточности, все-таки контакты с внешним миром существовали и поддерживались. Проинструктированные о запрете на общение с поляками, эсэсовцы общались с городскими немцами, прибывшими в этот регион в рамках общей программы «германизации». Немцы вынашивали планы относительно превращения города Освенцим (Аушвиц) в крупный центр с большими жилыми комплексами, дорогами, площадями и стадионами. По мере развертывания холокоста близлежащий город постепенно превращался в огромную стройплощадку (лишь несколько проектов было завершено к тому времени, когда немцы сбежали оттуда в начале 1945 года). Состав местного населения также подвергся изменениям. Нацистская этническая чистка привела к высылке тысяч поляков и евреев и притоку к осени 1943 года приблизительно 7 тысяч немцев; большинство из них привлекали финансовые вознаграждения и занятость на Востоке, они работали на фирму «ИГ Фарбен». Новая гражданская элита устанавливала связи с лагерными охранниками, знакомясь с ними в театре и на других развлекательных мероприятиях, включая празднование Рождества или званые обеды.

Присутствие СС в городе Освенциме нельзя было не заметить. Эсэсовское поселение превратилось в район города, поскольку эсэсовские управленцы-менеджеры захватывали все больше зданий для размещения растущего штата. Самые хорошие здания были зарезервированы для офицеров, а большинство рядового состава размещалось в больших бараках.

Семейные офицеры имели возможность пригласить своих родных в гости, и те приезжали иногда на несколько недель. Зачастую даже целые семьи прибывали в Освенцим. Дети некоторых эсэсовцев всю жизнь провели в окружении лагерных СС. Сын и дочь первого лагерфюрера Освенцима Карла Фрича, например, родились в городке охранников Дахау. Там они прожили семь лет, в течение которых ходили в местный детский сад, затем семья Фрича отправилась в Освенцим, где они заняли первый этаж большого дома. Там же они встретили и некоторых знакомых из Дахау, включая бывших соседей. В город Освенцим направилось столько семей, что местные фюреры СС летом 1944 года в конце концов вынуждены были отказаться от этой практики.

Что же так привлекало в Освенцим семьи эсэсовцев? Кроме радости от воссоединения с семьями женатые эсэсовцы стремились выбраться из бараков и занять благоустроенные квартиры. Их жены и дети между тем получали возможность спокойно жить без бомбежек авиации союзников, сотрясавших всю Германию. Кроме того, жизнь при лагере нередко означала и социальный рост: из ничтожеств на родине они враз превратились в нечто. Семьи служивших в лагере Освенцим офицеров СС занимали довольно видное положение, позволявшее им вести жизнь, о которой они и мечтать не могли. Выходцы из весьма скромных социальных прослоек внезапно перемещались на уровень выше, становясь представителями уже среднего класса, обитавших в виллах с фруктовыми садами и в окружении целой свиты дармовой прислуги.

Присутствие семей в значительной степени снижало морально-психологическую нагрузку, как мы уже имели возможность убедиться в этом на примере доктора Дельмотта. Дети и жены обеспечивали душевный комфорт, эсэсовские офицеры с нетерпением дожидались конца службы, когда они спокойно могли поужинать в кругу семьи и хоть ненамного опомниться от лагерных ужасов. После отъезда жены и детей в Германию главный гарнизонный врач доктор Эдуард Виртс писал супруге в декабре 1944 года: «Когда ты с малышами была здесь… мне казалось, и войны никакой нет!»

Тема лагеря не была табу в эсэсовских семьях Освенцима, невзирая на официальный запрет обсуждения служебных обязанностей. Правда, пределы все же существовали. Когда Рудольф Хёсс однажды заметил, как его дети играют в «капо и заключенных» в саду, он, рассвирипев, сорвал цветные треугольнички с их одежды. Все же слишком было для коменданта Хёсса, чтобы его собственные дети в его личном святилище устраивали подобные шоу. Однако эсэсовцы Освенцима часто обсуждали лагерные темы с родственниками и друзьями, причем так было не только в Освенциме, но и в других концлагерях. Даже сам комендант Хёсс вопреки собственным же распоряжениям обсуждал нацистское «окончательное решение» с женой, которая, судя по всему, считала своего мужа кем-то вроде «специального уполномоченного по истреблению евреев в Европе».

Жизнь семей эсэсовских охранников была неотделима от лагеря. Еда, мебель, одежда и даже игрушки появлялись из лагерной зоны Освенцима, как и заключенные, используемые в качестве слуг и работников. Жены и дети эсэсовских охранников присутствовали и на официальных публичных мероприятиях, таких как празднование Рождества, посещение кинозалов и спектаклей кукольного театра. Что касается творимых в лагере преступлений, зловонный дым крематория Бжезинка (Биркенау) «висел над всем районом», как отмечал Хёсс позже. По вечерам, когда эсэсовцы возвращались домой, от их форменной одежды и обуви разило лагерным смрадом распада и смерти. Родственники охранников допускались даже на территорию лагерной зоны Освенцима, хотя официально это запрещалось. Но эсэсовцы регулярно показывали подвластные им участки своим женам или подружкам, вероятно, чтобы удовлетворить их любопытство. Члены семей охранников пользовались медицинскими учреждениями СС на территории лагеря – один лазарет располагался прямо напротив старого крематория, другой – вблизи так называемого цыганского лагеря. Заключенные в таких случаях служили объектами развлечения. Летом 1944 года лагерфюрер Бжезинки Иоганн Шварцхубер заставил советских заключенных плясать у электропроводов лагерного ограждения, желая таким образом повеселить жену и детей, наблюдавших с другой стороны. Дети некоторых охранников заходили на территорию лагерной зоны, несмотря на попытки матерей оградить их от созерцания зверств. Надо сказать, что подобные визиты стали настолько частым явлением, что в июле 1943 года решил вмешаться сам комендант Хёсс, запретивший появление детей лагерных охранников на территории зоны для заключенных и любые контакты с узниками как недопустимые с точки зрения морали.

Иными словами, правда о лагере была известна семьям эсэсовских охранников Освенцима. Впрочем, это не мешало их женам поддерживать мужей и благоденствовать в отведенной для них комфортабельной резервации. И потом, пусть хотя и неофициально, но подобная поддержка была идеологически обусловлена. Некоторые жены эсэсовцев были пылкими последовательницами нацистского мировоззрения. И будущая фрау Хёсс познакомилась со своим супругом на митинге крайне правых в 1920-х годах. Часть жен охранников, возможно, и относились к заключенным скорее гуманно, но так или иначе своей поддержкой мужей потворствовали их преступлениям, втихомолку или же открыто. Выступая в роли жен эсэсовцев, они, пытаясь создать подобие человеческих условий в этом богом забытом краю, вольно или невольно становились соучастницами творимых злодеяний.

Естественно, и жен эсэсовских охранников влекла в Освенцим материальная выгода – немногим из них выпало жить в такой роскоши. И так было не только в Освенциме, но и в любом другом концлагере на территории оккупированной нацистами Восточной Европы. В конце 1970-х вдова бывшего коменданта лагеря Плашув Гёта с великой грустью вспоминала о своей жизни в статусе супруги коменданта – нет, нет, все эти преступления, несомненно, ужасны, но «какие чудесные были времена», увы, они миновали: «Мой Гёт был королем, а я – королевой. Кому не хотелось бы оказаться на нашем месте?» Не отстает от нее и фрау Хёсс, которая тоже чувствовала себя настолько счастливой, что оставалась в Освенциме вместе с детьми, даже когда ее мужа осенью 1943 года перевели в Ораниенбург в Главное административно-хозяйственное управление СС-D (ранее Инспекция лагерей). Ее расточительность подпитывалась за счет поставок СС и убитых в Бжезинке евреев. Ее платяной шкаф был забит одеждой и обувью убитых в лагере женщин, а в кладовой хранились запасы сахара, муки, шоколада, мяса, колбас, молока и всего, чего угодно. Когда в конце 1944 года подошло время спешно убраться из роскошной комендантской виллы в связи с приближением советских войск, семье Хёсс понадобилось несколько грузовиков для транспортировки награбленного в безопасное место. Разумеется, они были не единственными ворюгами среди лагерных эсэсовцев – паутина коррупции покрывала все концентрационные лагеря на оккупированных территориях Восточной Европы.