Нацистская кампания «эвтаназии» зародилась еще до начала Второй мировой войны, когда Гитлер утвердил секретную программу умерщвления инвалидов. Отвечали за нее личный врач Гитлера Карл Брандт и начальник канцелярии фюрера Филипп Боулер. Маргинальная фигура в нацистской иерархии, Боулер видел шанс повысить авторитет за счет массовых убийств, оперативное руководство которыми он возложил на своего ближайшего помощника Виктора Брака. Вскоре преступники учредили эффективно функционировавшую организацию, штабквартира которой располагалась на одной из берлинских вилл по адресу Тиргар-тенштрассе, 4 (отсюда и кодовое название программы «эвтаназии» – «Т-4»). Немецким приютам при церквях и психиатрическим клиникам предписали представить специальные подробные справки о состоянии здоровья пациентов. На основе полученных справок специально нанятые врачи-консультанты, такие как доктор Меннеке и доктор Штайнмайер, делали предварительные заключения о дальнейшей судьбе пациентов, которые затем бегло просматривал главный врач, профессор Гейде. Основное внимание уделялось трудоспособности пациентов: признанные нетрудоспособными подлежали умерщвлению. Но каким способом?

Убийцы рассматривали несколько методов. Первоначально остановились на смертельной инъекции. Однако вскоре от нее отказались в пользу другого подхода. По всей вероятности, при поддержке Гитлера было принято судьбоносное решение умерщвлять инвалидов ядовитым газом. В конце 1939 – начале 1940 года СС оборудовали экспериментальные газовые камеры в бывшей тюрьме в пригороде Берлина. Несколько инвалидов заперли в герметичном помещении, в которую подавался угарный газ; за наступлением смерти пристально наблюдали руководители кампании «эвтаназии». Вскоре недавно нанятый персонал «Т-4» обслуживал уже несколько центров умерщвления (созданных преимущественно на базе переоборудованных приютов для душевнобольных), в каждом из которых имелась газовая камера. Лишь летом 1941 года массовые умерщвления газом пациентов со всей Германии по приказу Гитлера были прекращены из-за растущей обеспокоенности в обществе вследствие проводимых убийств, факт которых быстро стал общеизвестным (в местных же лечебницах убийства продолжались, поскольку там их можно было списать на случаи естественной смерти больных). К этому времени в газовых камерах умертвили от 70 до 80 тысяч человек, а «уникальное изобретение нацистской Германии», по выражению историка Генри Фридлендера, в ближайшем будущем легло в основу геноцида европейских евреев. И хотя первыми его жертвами стали пациенты психиатрических лечебниц, та же участь вскоре ожидала и заключенных концлагерей.

20 января 1941 года Генрих Гиммлер, войдя на территорию Дахау во главе делегации высокопоставленных офицеров СС и голландских нацистов почти через девять месяцев после своего последнего визита, имел все основания пережить шок. Во время его инспекций эсэсовское лагерное начальство неизменно старалось максимально затушевать трудности, но на сей раз скрыть то, что любимый лагерь рейхсфюрера переживает кризис, было просто невозможно. Проблемы, беспокоившие лагерных эсэсовцев, начались за несколько месяцев до описываемых событий, когда инспектор концентрационных лагерей Рихард Глюкс, столкнувшись с постоянным ростом числа больных и слабых заключенных, определил Дахау как сборный пункт «мусульман». Ранее в отдельных лагерях для больных заключенных отводились специальные зоны. И теперь Глюкс планировал освободить от слабосильных другие лагеря, сконцентрировав большую часть их в Дахау. С конца лета 1940 года тысячи больных в исполнение приказа Глюкса стали отправлять в Дахау. Только за период с 28 августа по 16 сентября из Заксенхаузена вышли четыре больших транспорта, доставивших 4 тысячи заключенных-инвалидов (в основном из рабочих команд) в Дахау; в обмен из Дахау СС развезли по другим лагерям до 3 тысяч здоровых заключенных. Меньшие транспорты прибывали и из других лагерей. Например, 24 октября 1940 года из Бухенвальда эсэсовцы направили в Дахау специальный поезд – заключенные в вагонах состава СС (371 человек) были оценены как «физически слабые заключенные и калеки, непригодные для работы».

Дахау обратился в ад. Тела «мусульман», не переживших дороги, просто свалили на станционной платформе. Умершие уже за колючей проволокой укладывались на плацу для перекличек или в специально освобожденных от заключенных бараках. Все умершие были истощены, часто с обмороженными руками или ногами, завшивлены, с гноящимися ранами; этапная эсэсовская охрана удивлялась, если эти полумертвые еще проявляли признаки жизни: всхлипывали, плакали, молили о пощаде, вопили от боли или же пытались сорвать с себя прилипшую к струпьям одежду. Многие страдали острой дизентерией, и вскоре в Дахау было не продохнуть от смрада экскрементов. Заключенный Альфред Хюбш отчетливо помнил прибытие одного из подобных «жутких транспортов» из Заксенхаузена в начале сентября 1940 года: «Мы видели десятки [новых заключенных], по штанам которых текли экскременты. Руки их тоже были сплошь перемазаны калом, они кричали и терли загаженными руками лица. Эти перепачканные лица с заострившимися скулами, в них было что-то жуткое». Слишком слабые, чтобы передвигаться и даже есть, многие прибыли Дахау умирать.

Всего в период с сентября по декабрь 1940 года в Дахау погибло свыше тысячи заключенных; четыре кошмарных месяца унесли почти вдвое больше жизней, чем все 7 предвоенных лет. И условия продолжали ухудшаться. В январе 1941 года, в месяц приезда Гиммлера, Дахау установил новый рекорд смертности, в этом лагере погибло как минимум 463 заключенных. Одновременно в Дахау свирепствовала чесотка. По приблизительным оценкам, в начале 1941 года ею было инфицировано от 4 до 5 тысяч человек, почти половина всех узников. Многие из них не были изолированы и не получали медицинской помощи, рацион был скуден, люди спали на соломенных мешках. Заключенный Адам Козловецки, польский кардинал, раз в неделю по пути в баню видел этих больных; в своем тайном дневнике он описал их так: «Желтые скелеты с большими грустными глазами. Они взирали на нас. Во взглядах одних была мольба о помощи, других охватила полнейшая апатия».

Болезни и антисанитария в Дахау разрушали гиммлеровскую концепцию идеального концлагеря, несмотря на то что в ходе его визита 20 января 1941 года подчиненные всячески старались оградить рейхсфюрера от худшего. Согласно идее Гиммлера об абсолютных чистоте и порядке, завшивленным калекам не было места в лагере, на них лишь впустую расходовались средства, они были разносчиками заразы. Многие лагерные эсэсовцы были того же мнения. Так, один из них в начале 1941 года заявлял, что, дескать, все заключенные, «неспособные работать», и все «калеки» представляют «колоссальную обузу» для концлагеря. К тому времени эсэсовское лагерное руководство, судя по всему, осознало, что план превратить Дахау в сборный пункт больных провалился. Он не только похоронил прежний образцовый лагерь, но и практически ничуть не улучшил ситуацию в других концлагерях. Правда, когда больных узников отправили в Дахау, смертность заключенных там временно снизилась. Однако вскоре вновь возросла, и в начале 1941 года все мужские концентрационные лагеря были переполнены умирающими заключенными. Назрела необходимость срочного принятия мер.

Примерно в период визита в Дахау у Генриха Гиммлера созрело радикальное решение: неспособных работать заключенных необходимо систематически истреблять. Идея массового убийства уже витала в воздухе. И в Третьем рейхе, и на недавно захваченных вермахтом территориях нацистские лидеры и их последователи успели привыкнуть к убийству как к способу решения любых «проблем», начиная от подавления сопротивления политических противников до устранения страдавших психическими заболеваниями. Что касается слабых и больных заключенных в концлагерях, то многие эсэсовцы были бы рады, если бы те умерли естественной смертью. По словам бывшего заключенного, отношение эсэсовского руководства Дахау к больным и инвалидам в 1940 году можно кратко сформулировать так: «Пусть подыхают, мы хоть от них избавимся». В действительности, как мы уже убедились, некоторые представители местной эсэсовской лагерной охраны пошли дальше, по собственной инициативе убивая слабых и больных заключенных. Однако подобные случаи «кумулятивной радикализации», наподобие несанкционированных и спонтанных убийств чрезмерно усердствовавшими местными лагерными эсэсовцами, также послужили дополнительным стимулом для выработки новой централизованной программы умерщвления немощных, которая позволила бы Гиммлеру лишний раз подтвердить и укрепить свою власть последнего судьи в вопросах жизни и смерти.

Для реализации своего плана Гиммлер обратился к экспертам по убийствам из «Т-4». Слухи о том, что программа «эвтаназии» распространится на концлагеря, циркулировали в Германии еще с 1940 года. Но до начала 1941 года Гиммлер тянул, обсуждая этот вопрос с Боулером, Браком и канцелярией фюрера. Гиммлера более чем устраивала ограниченная «эвтаназия». На этот случай уже имелась хорошо отлаженная машина умерщвления десятков тысяч людей. Кроме того, Гиммлер знал, что вполне мог доверять руководству «Т-4», многие из которого были ветеранами СС (в том числе нескольким эсэсовцам из лагерной охраны, переведенным в конце 1939 года из Заксенхаузена и Бухенвальда в «Т-4»). Некоторых он знал лично: Виктор Брак в свое время был его личным водителем, а Вернер Гейде в предвоенные годы курировал стерилизацию узников концлагерей. Приняв решение, Гиммлер действовал быстро. 28 марта 1941 года он еще раз встретился с Браком, вероятно, получил добро и от Гитлера, после чего приступил к практической реализации плана, и уже всего неделю спустя доктор Меннеке и доктор Штайнмайер прибыли в Заксенхаузен.

Показательно, что первую программу уничтожения заключенных Гиммлер решил перепоручить убийцам из «Т-4», а не лагерным эсэсовцам. О его мотивах мы можем лишь догадываться. Возможно, рейхсфюрер СС считал, что его подчиненным неплохо бы подучиться у профессионалов «Т-4» перед тем, как самим приступить к геноциду. Или, может быть, опасался того, что массовые убийства на территории лагерей могут спровоцировать бунты заключенных, в то время как умерщвление калек в отдаленных центрах «эвтаназии» позволяло рассчитывать, что остальных заключенных все же удастся ввести в заблуждение в отношении кровавой политики СС.

Офицеров местной эсэсовской лагерной охраны начальство ознакомило с программой, проинформировав их о приказе Гиммлера ликвидировать калек и немощных. Хотя лагерные охранники СС не выступали в этом случае непосредственно в роли палачей, они по-прежнему играли решающую роль, то есть именно им предстояло проводить селекцию заключенных для осмотров спецами из «Т-4». Важнейшая задача состояла в том, как подчеркивала Инспекция концентрационных лагерей, чтобы отобрать таких заключенных, кто «больше не в состоянии работать» (что перекликалось с положениями программы «эвтаназии»); среди упомянутых особо, как вспоминал один из старших чинов Освенцима, были «калеки», «неизлечимо больные» и «заключенные, страдавшие инфекционными заболеваниями».

Несмотря на установленные Инспекцией концентрационных лагерей некие квоты отбора узников при направлении их на медосмотр к представителям «Т-4», эсэсовцам местной лагерной охраны при первоначальном отборе предоставлялась значительная свобода действий. В Дахау, например, эсэсовцы вызывали заключенных на плац из сборочных мастерских; затем эсэсовская лагерная охрана в первую очередь брала на заметку слабых и истощенных, а также инвалидов или хромых. В Дахау эсэсовцы отобрали еще больше заключенных из так называемых инвалидных блоков и лазаретов, принуждая к сотрудничеству некоторых капо. Вальтер Нефф, заключенный и санитар туберкулезного блока Дахау, позднее признался, что именно он выбирал заключенных из числа прикованных к постели болезнями.

После предварительного отбора, произведенного эсэсовцами, в лагеря поодиночке или небольшими группами стали прибывать врачи из «Т-4». Вслед за первой поездкой в Заксенхаузен в апреле 1941 года они объездили большую часть других лагерей – Освенцим (май 1941 года), Бухенвальд (июнь и ноябрь – декабрь 1941 года), Маутхаузен (июнь – июль 1941 года) Дахау (сентябрь 1941 года), Равенсбрюк (ноябрь 1941 и январь 1942 года), Гросс-Розен (январь 1942 года), Флоссенбюрг (март 1942 года), и Нойенгамме (апрель 1942 года). В общей сложности было задействовано десяток или более сотрудников «Т-4». Они действовали под непосредственным руководством «светил» по «эвтаназии», профессоров Вернера Гейде и Германа Ницше, которые время от времени сами участвовали в отборе. Остальные были преимущественно ветераны программы «Т-4». До этого такие специалисты, как доктор Штайнмайер и доктор Меннеке, осматривали душевнобольных пациентов для последующего выбора кандидатов в мертвецы. Теперь же они прибыли в лагеря.

По прибытии докторов «Т-4» встречало лагерное руководство – комендант лагеря, его адъютант или лагерный врач, – знакомившие их с подготовительной работой, проведенной эсэсовцами. Врачи «Т-4», пользовавшиеся правом свободного передвижения по территории лагеря, иногда требовали подвергнуть осмотру большее количество заключенных, чем было отобрано эсэсовцами. Столь широкие полномочия врачей вполне могли бы послужить причиной всевозможных трений с местными эсэсовскими «хозяевами». Однако на практике между ними, как правило, царило полное взаимопонимание. Они даже иногда общались и в нерабочее время, встречаясь после обеда в эсэсовской офицерской столовой для послеобеденных моционов, которые, как известно, весьма способствуют улучшению пищеварения.

При проведении отбора врачи из «Т-4» тщательно изучали личные дела заключенных. Затем заполняли регистрационный формуляр на каждого отобранного СС заключенного, придерживаясь при этом стандартных критериев, разработанных для программы «эвтаназии». Большинство вопросов касалось состояния здоровья заключенного, задавались вопросы о «диагнозе», «основных симптомах» и «неизлечимых физических недугах». Обычно врачи, в частности доктор Меннеке и доктор Штайнмайер в Заксенхаузене, удостаивали узников всего лишь беглым визуальным осмотром. Иногда заключенного, нередко раздетого донага, просили пройтись перед ними; тех, кто ходить не мог, поддерживали его товарищи. Врачи делали соответствующие отметки в формулярах; иногда задавали вопросы о происхождении. После чего переходили к следующей жертве.

Отбор много времени не занимал – все происходило «как на конвейере», отмечал доктор Меннеке в Дахау – и ускорялся по мере того, как врачи «Т-4» накапливали опыт. К ноябрю 1941 года Меннеке требовалось менее трех минут для оценки состояния заключенного по сравнению с восемью минутами в среднем в апреле того же года. «Работа идет споро», – писал он жене. Бывали случаи, когда врачи из «Т-4» проникались сочувствием к тем или иным заключенным, но таких было немного. Неясно, что могло их тронуть, хотя вполне вероятно, что среди тех, кому была предоставлена временная отсрочка, были и ветераны Первой мировой войны. В конце концов решение Меннеке и его коллег сводилось к отметке, проставляемой в нижнем левом углу формуляра. Участь заключенного решалась мгновенным росчерком пера: «+» означал отправить на смерть, а «–» – даровать жизнь.

Формуляры анализировали должностные лица в штаб-квартире «Т-4» в Берлине – перед тем как утвердить окончательный список жертв. Затем этот список направлялся в один из трех центров умерщвления – «эвтаназии» (Хартхайм, Бернбург или Зонненштайн), – и уже оттуда связывались с соответствующим концлагерем насчет доставки оттуда заключенных. Часто между врачебной селекцией и доставкой в центры умерщвления под охраной лагерных эсэсовцев проходило несколько месяцев; для транспортировки жертв и их тел эсэсовцы Маутхаузена использовали автобус «мерседес» и два желтых почтовых автобуса. Об отправлении заключенных телексом докладывали в Инспекцию концентрационных лагерей в Ораниенбурге, которая держала руку на пульсе проведения всей операции.

К моменту прибытия транспортов смерти в центры умерщвления многие заключенные начинали что-то подозревать; тревогу их усиливал запах горящей плоти, нередко висевший над этими учреждениями. Когда местные сотрудники «Т-4» принимали доставленных узников у эсэсовцев и проверяли документы, некоторые из заключенных лгали о состоянии своего здоровья или происхождении, надеясь, что это избавит их от гибели. Некоторые даже пытались бежать, но их тут же настигали эсэсовцы. Выхода не оставалось. Вскоре заключенных уводили, якобы в душ. Когда те, раздевшись, входили в газовую камеру, сотрудники «Т-4» запирали дверь, а из стальных баллонов в помещение подавался ядовитый угарный газ, поставляемый компанией «ИГ Фарбен». Некоторых заключенных рвало, у них начинались судороги, они, бессвязно крича, хватали ртом воздух. Несколько минут спустя падали без сознания последние, и вскоре в душевой оставались одни только трупы. Затем газовая камера тщательно проветривалась, а сотрудники «Т-4» вытаскивали тела. Трупы сжигали в расположенном по соседству крематории, но перед этим не забывали вырвать все золотые коронки зубов (перед отправкой заключенных на смерть об их наличии делались особые отметки). Золото партиями переправлялось в штаб-квартиру «Т-4», где была организована переплавка и продажа. По словам одного бывшего высокопоставленного служащего, это в какой-то степени покрывало расходы на убийства. Машина убийств работала по принципу самофинансирования, то есть жертвы сами оплачивали свое уничтожение.

Как и другие врачи «Т-4», Фридрих Меннеке упивался своей ролью. Нередко считалось, что восторженные пособники наподобие Меннеке вели двойную жизнь, стремясь утаить свои ужасающие преступления. Серийные убийцы в лагерях и любящие мужья дома, они якобы возводили непроницаемый барьер между работой и частной жизнью. В случае с Меннеке, что доказывает его интенсивная переписка, ничего подобного не происходило. Всякий раз, находясь вдали от дома, он буквально забрасывал супругу открытками и письмами, в которых, словно одержимый счетовод, не упускал ни малейшей детали, начиная от утреннего функционирования кишечника и кончая выбором марки десертного вина после обеда. Его письма периода работы в лагерях показывают, что гауптштурмфюрер СС Меннеке не считал необходимым вводить жену в заблуждение относительно выполняемых им функций, поскольку она, как и он сам, являлась убежденным адептом национал-социализма. Он даже позволял себе подшучивать над отведенной ему ролью чуть ли не палача. «Ну что? Продолжим удачную охоту!» – писал он однажды утром в ноябре 1941 года перед тем, как отправиться в Бухенвальд. А иногда Меннеке даже уговаривал дражайшую супругу съездить с ним, и та неоднократно поддавалась его уговорам, сопровождая его во время визитов в Бухенвальд, Равенсбрюк и Гросс-Розен.

Фридрих Меннеке очень гордился своей работой, дававшей ему возможность общаться с видными врачами и высокопоставленными нацистами; он всегда с гордостью докладывал жене о похвалах начальства в его адрес. И был одержим жестким духом соперничества, ликуя каждый раз, когда ему удавалось заполнить на пару формуляров больше, чем коллегам («Кто быстро работает, тот сберегает время!»). На протяжении всего периода работы в концлагерях Меннеке не испытывал каких-либо явных угрызений совести, крепко спал и с аппетитом ел. Можно было подумать, что осмотр истощенных заключенных разжигал его аппетит. «Сегодня утром мы вновь работнули», – сообщил он 29 ноября 1941 года о пребывании в Бухенвальде. К 11 часам он заполнил 70 формуляров и почувствовал, что проголодался. Меннеке отправился в эсэсовскую столовую, где умял «громадный пирог с мясом… с отварным картофелем с капустой и соусом».

Если не считать его склонности к многословию, доктор Меннеке мало чем отличался от своих коллег-врачей из «Т-4». Массовые убийства, судя по всему, явно не травмировали их психику. Подобно Меннеке, они рассматривали убийства как возможность оказать важную услугу Третьему рейху и преуспеть на карьерном поприще. Да и приводить в исполнение подписанные ими смертные приговоры от них никто не требовал, надо было лишь вовремя прибыть в очередной концлагерь. Атмосфера во время этих поездок была дружелюбной, царил дух коллегиальности, ибо консультанты «Т-4» нередко останавливались в одних и тех же гостиницах и общались, деля между собой расходы. Со стороны они скорее походили на коммивояжеров в деловой поездке. Что было не так уж далеко от истины, только вот их бизнесом была смерть.

Настроение врачей «Т-4» было особенно приподнятым в начале сентября 1941 года, когда они встретились в Мюнхене для выполнения самой значительной за все время их работы миссии в соседнем Дахау. С январского визита Гиммлера ситуация там изменилась мало: ни в одном другом концлагере не было столько больных и умирающих. Видимо, поэтому, когда операция по умерщвлению узников была запущена и стала претворяться в жизнь, все усилия решено было сосредоточить именно на этом лагере. В конце лета 1941 года эсэсовская лагерная охрана Дахау отобрала для представления комиссии «Т-4» 2 тысячи заключенных; многих из них «инвалидными транспортами» доставили из других лагерей. Для обеспечения скорейшего осмотра этих заключенных руководители «Т-4» мобилизовали как минимум семь врачей во главе с профессорами Гейде и Ницше, последний пожелал воспользоваться своей командировкой в Южную Германию по максимуму, прихватив с собой жену и дочь, которые отправлялись на экскурсию в Альпы. Тем временем 3 сентября 1941 года официальные представители «Т-4» нанесли предварительный визит в Дахау. Поскольку эсэсовцы не успели завершить подготовку всех необходимых документов, пребывание врачей оказалось весьма кратким, и большая часть дня осталась свободной. Доктор Меннеке, профессор Ницше и некоторые другие, воспользовавшись погожим днем, отправились на прогулку вдоль живописного озера Штарнбергер-Зее (к югу от Мюнхена). До обеда они успели также осмотреть некоторые достопримечательности Мюнхена. После чего группа разделилась; большинство врачей пошли в кино, а Меннеке со своим другом Штайнмайером отправились выпить в популярный винный погребок. На следующее утро группа вернулась в Дахау, чтобы приступить к осмотрам.

На территории Дахау врачи «Т-4» действовали профессионально, пытаясь соответствовать тому идеальному образу мужей нацистской науки, к которому стремились. Чтобы ввести заключенных в заблуждение относительно ожидающей их участи, они разыграли фарс, к которому уже не раз прибегали в других лагерях. С заключенными обращались спокойно и вежливо, намеренно стремясь действовать по контрасту с лагерными эсэсовцами. Один из консультантов «Т-4» даже сделал притворный выговор молодому начальнику барака за жестокость на виду у изумленных заключенных. Врачи вели себя «очень странным и совершенно беспрецедентным образом», записал в своем тайном дневнике в сентябре 1941 года Карел Кашак, полагавший, что все это может стать началом улучшения условий жизни заключенных. Подобные надежды упрочились после того, как врачи «Т-4» пообещали отобранным заключенным, что их переведут в лагерь, где труд будет легче, а условия содержания лучше. Ту же самую песню пели и лагерные эсэсовцы, рисовавшие радужную картину переводов в санатории, больницы и реабилитационные лагеря. Эта ложь предназначалась для того, чтобы добиться от обреченных узников послушания. Так же как и во время общей кампании «эвтаназии», план состоял в том, чтобы держать жертвы в неведении непосредственно до момента убийства; даже газовые камеры вплоть до наличия кафеля, скамеек и леек душа тщательно маскировались под помывочные.

Обманывали не только заключенных. Операцию в целом окутывала завеса секретности, призванная помешать распространению слухов, способных сорвать всю программу «эвтаназии». В русле подобной секретности врачи «Т-4» вроде Меннеке получали большую часть инструкций только при встречах с глазу на глаз или по телефону. А с лагерных эсэсовцев брали подписку о неразглашении операции. Об этих убийствах, равно как и о первых казнях в концлагерях в сентябре 1939 года, также запрещалось упоминать в документах внутреннего лагерного делопроизводства. Массовые убийства заключенных-инвалидов скрывались за кодовым названием – «акция 14f13» (посвященные немедленно понимали, о чем идет речь: в лагерных бумагах СС номер дела «14f» всегда означал смерть заключенных). Естественно, соблюдение секретности распространялось и на родственников погибших. Эсэсовским лагерным врачам иногда приходилось писать родным письма с вымышленными медицинскими подробностями, присовокупляя соболезнования в связи с внезапной кончиной, а также заверения в том, что для спасения больного было сделано все возможное (подобных уловок не требовалось в случае узников-евреев, здесь достаточным считалось краткое уведомление о смерти).

Несмотря на все вышесказанное, «акция 14f13» проходила не так гладко, как планировали преступники. Было много импровизаций и путаницы, что видно из примера селекции в Равенсбрюке. Во второй половине дня 19 ноября 1941 года доктор Фридрих Меннеке, считавшийся у начальства «Т-4» специалистом по концентрационным лагерям, прибыл в город Фюрстенберг, близ которого располагался лагерь. Приехал он прямо из Берлина, где встретился с профессорами Гейде и Ницше для уточнения графика работы на ближайшие недели. Оставив чемодан в местной гостинице, Меннеке отправился в лагерь и обменялся несколькими словами с адъютантом, сообщившим ему, что для проведения экспертизы эсэсовцы отобрали в общей сложности 259 заключенных. Затем в эсэсовской столовой Меннеке за кофе и пивом обсудил дальнейшие действия с комендантом лагеря Максом Кёгелем, после чего пешком вернулся в город.

На следующий день рано утром Меннеке из Берлина позвонил Гейде, заверив его, что, дескать, выполнит задание без помощи других врачей «Т-4». Затем вернулся в Равенсбрюк и осмотрел первых 95 женщин. Кроме того, еще раз встретился с Кёгелем и лагерным врачом, убеждая их, что следует дополнительно отобрать еще 60–70 заключенных. Казалось, все шло по плану, и по возвращении к себе в гостиницу Меннеке даже был доволен собой больше обычного. Однако поздно вечером, к его удивлению, нагрянули двое коллег с новостью из Берлина: руководитель «Т-4» Виктор Брак дал указание осмотреть немыслимое количество заключенных – 2 тысячи человек, что составляло около четверти узников Равенсбрюка. Меннеке тотчас настрочил письмо жене, жалуясь на административный хаос. «Никого не заботит, сколько [заключенных] попадают под общие рекомендации фактически!» – брюзжал он.

На следующее утро три врача отправились в Равенсбрюк для встречи с комендантом в свете новых директив. Однако, прежде чем успели приступить к расширенному отбору, позвонил Гейде и приказал двум недавно прибывшим врачам возвращаться в штаб-квартиру «Т-4». Те были в ярости, а Меннеке, вновь работавший в одиночку, тоже кипятился насчет «степени некомпетентности Берлина». Через день, 22 ноября 1941 года, Меннеке снова позвонили из штаб-квартиры, сообщив, что теперь Гейде ждет от эсэсовцев Равенсбрюка к середине декабря подготовленные документы на 1200–1500 заключенных – уже четвертая контрольная цифра за три дня. В понедельник, 24 ноября 1941 года, перед отъездом в Бухенвальд он во время заключительной встречи с комендантом Кёгелем добросовестно передал тому вышеупомянутую информацию. К тому времени Меннеке осмотрел почти 300 женщин. После того как эсэсовцы Равенсбрюка отобрали группу дополнительных заключенных (в том числе мужчин из местного филиала лагеря), Меннеке 5 января 1942 года вернулся для завершения работы. Он вынес более сотни смертных приговоров, заполнив за неделю с небольшим 850 формуляров. Первый транспорт покинул лагерь в следующем месяце, вероятнее всего отправившись в центр умерщвления в Бернбурге.

Смертоносная миссия доктора Меннеке в Равенсбрюке высвечивает импровизационные аспекты «акции 14f13». И одновременно обозначает важный момент в обращении с заключенными-женщинами. Ранее женщины в Равенсбрюке были избавлены от самых жестоких эсэсовских эксцессов. Теперь и их включили в конц лагерную политику уничтожения, хотя некоторые различия между полами все же соблюдались. Так, в Равенсбрюке эсэсовцы представили Меннеке гораздо больше заключенных-мужчин, чем женщин, что, скорее всего, явилось отражением куда худших условий содержания в мужском лагере. Это подчеркивает еще один важный элемент программы убийств: ее неодинаковое воздействие на различные группы заключенных. И вновь мы убеждаемся – все страдали в концлагерях по-разному.

Догадывался ли Фердинанд (Файвуш) Ицкевич в середине июля 1941 года, вместе с еще 92 заключенными Бухенвальда забираясь в грузовик, что жить им оставалось всего несколько часов? 49-летний еврей из России, после Первой мировой войны осевший в Германии и работавший сапожником, Ицкевич с 1938 года отбывал срок в Бухенвальде по приговору за «осквернение расы» (за длительное сожительство с немкой). Тщетно надеясь, что ему удастся выйти и эмигрировать, он сносил в лагере неописуемые ужасы. Однако в письме от 29 июня 1941 года, адресованном сыну-подростку, он еще пытался сохранять оптимизм: «Я в порядке, здоров» – и просил ответить побыстрее. Наверное, ожидая, что его скоро выпустят. За две недели до этого он оказался в числе примерно 200 заключенных, отобранных врачами «Т-4» (Ицкевича, скорее всего, выбрали из-за инвалидности). Многих заключенных Бухенвальда тот осмотр встревожил, поскольку один из врачей «Т-4», Бодо Горгасс, сорвал общепринятый сценарий. Приехавший в Бухенвальд через несколько месяцев доктор Меннеке написал, что его грубый коллега «вел себя не как врач, а как мясник, нанося ущерб нашей репутации». Чтобы успокоить заключенных, эсэсовцы Бухенвальда пообещали, что тем нечего бояться, а отобранные будут направлены в реабилитационный лагерь. Обмануть удалось далеко не всех заключенных. Но нашлось немало поверивших лжи; чем слабее физически были узники, тем упорнее цеплялись они за сказки СС. В конце концов, у многих увезенных из Бухенвальда в середине июля 1941 года двумя отдельными транспортами продолжала теплиться надежда на спасение. Однако все они, в том числе Фердинанд Ицкевич, были отравлены газом в Зонненштайне.

По мере продолжения «акции 14f13» стена окружающего ее обмана в концентрационных лагерях начала рушиться. Кое-кто из заключенных слышали об убийствах от некоторых слишком уж словоохотливых эсэсовцев. После того как эсэсовцы привезли одежду и другие личные вещи жертв, правду узнали несколько капо. Рудольф Готшальк, заключенный, работавший в регистратуре бухенвальдского лазарета, увидел, как вскоре после транспорта, доставившего Фердинанда Ицкевича в Зонненштайн, эсэсовцы возвращаются, таща протезы, очки и костыли. Позже Готшальку приказали подготовить свидетельства о смерти всех увезенных. Когда он спросил насчет причин смерти, эсэсовский лагерный врач протянул ему медицинский словарь и приказал «просто выбрать то, что нужно»; в случае Ицкевича он выбрал «пневмонию». Весть о подлинной судьбе заключенных быстро облетела как Бухенвальд, так и другие концлагеря сразу же после первых транспортов. Многие заключенные были потрясены. Они поняли, что лагерные эсэсовцы переступили черту. Узники знали, что их тюремщики способны на совершение тяжких преступлений, но мало кто, по-видимому, ожидал, что они превратятся в массовых убийц. Отныне никто, как прежде, не вызвался для отправки в так называемые санатории, а уже отобранные отчаянно пытались исключить свою фамилию из списков, хотя и со слабой надеждой на успех.

По мере того как менялось отношение заключенных к «акции 14f13», сменился и подход «Т-4» к селекции узников. В соответствии с первоначальным приказом Гиммлера, отбор был нацелен на больных, слабых и инвалидов – всех заключенных, считавшихся нетрудоспособными. Национальность жертв в зависимости от контингента заключенных лагеря разнилась. В Гузене, например, летом 1941 года к моменту прибытия комиссии «Т-4» большинство составляли поляки и испанцы, и в результате именно на них приходились почти все жертвы. В Дахау, напротив, по-прежнему содержалось много немцев, и в сентябре 1941 года они и составили почти половину приговоренных к смерти врачами «Т-4». Хотя «акция 14f13» несла угрозу смерти каждому немощному заключенному, для некоторых она была выше, чем для других. Кажется, что в первую очередь выбирались больные и слабые «асоциальные элементы» и «преступники», возможно, потому, что эсэсовцы считали их нетрудоспособность подтверждением их «тунеядской» натуры. В официальных формулярах широко представлены преступники, а врачи «Т-4», в ходе предыдущих отборов «эвтаназии» в психиатрических больницах и приютах считавшие девиантность отягчающим фактором, теперь взялись применять схожие правила в концлагерях. Обобщая свои впечатления от отобранных им в апреле 1941 года в Заксенхаузене заключенных, доктор Меннеке писал жене, что все они без исключения «в высшей степени «асоциальны».

Охота на немощных ударила по многим заключенным, находившимся в самом низу выстроенной СС иерархии, поскольку состояние их здоровья, как правило, было наихудшим. Касалось это как социальных аутсайдеров, так и в еще большей степени заключенных-евреев, бывших париями во всех концентрационных лагерях. С началом войны среди умирающих оказалось много евреев, а в 1941 году лишь немногие узники с желтой звездой не страдали от ранений, болезней или голода. После того как Гиммлер начал «акцию 14f13», самые слабые и инвалиды из числа заключенных-евреев, наподобие Фердинанда Ицкевича и Зигберта Френкеля, были приговорены к смерти. Они привлекли внимание не только из-за своего физического состояния. Врачи «Т-4» уже освоили практику массовых убийств на расовой почве, проводя поголовное умерщвление пациентов-евреев в рамках программы общей «эвтаназии». Когда дело дошло до отбора инвалидов в концлагерях, последней каплей, перевешивающей чашу весов при вынесении вердикта, нередко становилось еврейское происхождение заключенного. В результате доля евреев среди жертв оказалась непропорционально высока; 45 % из 187 заключенных Бухенвальда, умерщвленных в середине июля 1941 года в газовых камерах Зонненштайна, были евреями, как Фердинанд Ицкевич, хотя доля евреев среди всех узников лагеря составляла лишь 17 %.

Тем не менее в ходе первой селекции «Т-4» в концентрационных лагерях весной и летом 1941 года медицинские аспекты, как правило, перевешивали идеологические. Тот факт, что заключенный носил желтый, зеленый или черный треугольник, отмечавший его как еврея, уголовника или асоциального элемента, был отягчающим фактором, но в первую очередь учитывалось состояние здоровья, что видно при более внимательном рассмотрении селекции лета 1941 года в Бухенвальде: хотя для еврея вероятность отбора была гораздо выше, чем для большинства других заключенных, врачи «Т-4» приговорили к смерти лишь около 6 % всех заключенных-евреев, причем многие из них были пожилыми. Других евреев в Бухенвальде программа убийств пока что миновала, хотя и ненадолго.

Где-то с осени 1941 года руководители «акции 14f13» приступили к убийству еврейских заключенных: отныне почти все евреи в концлагере должны были осматриваться врачами из «Т-4». Этот новый подход, бесспорно, был связан с очередной эскалацией антисемитизма нацистов; летом 1941 года эсэсовские и полицейские подразделения Гиммлера приступили к убийствам сотен тысяч еврейских мужчин, женщин и детей на оккупированных восточных территориях, и режим перешел в атаку на евреев повсеместно. Усилились и репрессии против заключенных-евреев в концлагерях. Несколько месяцев назад нацисты начали систематическое уничтожение европейских евреев, и почти всех евреев в концентрационных лагерях стали рассматривать как кандидатов в газовые камеры «Т-4».

Новые приоритеты врачей «Т-4» обнаружились по их возвращении в Бухенвальд для второго тура отборов в ноябре 1941 года. Во время их первого визита, пятью месяцами ранее, врачи обследовали лишь малую часть всех заключенных. На сей раз, как следует из письма доктора Меннеке жене от 26 ноября, все было иначе. В дополнение к обычным отборам врачам предстояло определить судьбу 1200 мужчин-евреев, то есть более чем 85 % всех еврейских узников Бухенвальда. Ради экономии времени от личных осмотров евреев решено было отказаться. Меннеке объяснил, что «ни один из них «осмотрен» не будет»; заключение будет сделано только на основе личных карточек узников. В итоге 384 заключенных Бухенвальда 2 и 14 марта 1942 года отправили в газовую камеру Бернбурга. Все они были евреями; меньше чем за две недели было уничтожено свыше четверти всех евреев Бухенвальда, что задавало уже новый стандарт проводимой «Т-4» селекции.

Каким образом Меннеке и другие сотрудники «Т-4» выбирали жертв-евреев в конце 1941 – начале 1942 года? Физическое состояние продолжало играть важную роль: многие отобранные заключенные были пожилыми и ослабевшими людьми. Но врачи «Т-4» включили в список и тех евреев, которые еще могли работать. В этих случаях врачи руководствовались иными критериями. Как признался Меннеке после войны, он приговорил к смерти ряд еврейских заключенных, состояние здоровья которых оставалось удовлетворительным; то, что выбор пал именно на них, не имело ничего общего с медицинскими аспектами, зато исключительно с проводимой тогда расовой политикой.

Ход мысли доктора Меннеке можно реконструировать по записям, сделанным им на обороте фотографий заключенных (он готовил публикацию по нацистской расовой науке). На восстановленных после войны фотографиях представлены, по-видимому, все еврейские заключенные концлагерей, часть которых, как известно, умерла в газовых камерах «Т-4». Ни одно из замечаний Меннеке не относится к их здоровью. Вместо этого он делает пространные заметки об антифашистских взглядах каждого, особенно иностранцев. «Чрезвычайно дерзкие и злобные комментарии о немцах», – записал он в одном случае. Меннеке даже больше возмущало «асоциальное поведение», в частности то, что он считал аморальностью. Большая часть евреек на фотографиях собранной Меннеке коллекции обвинялись в сексуальных связях с немцами («осквернение расы с немецкими солдатами, как на конвейере»), и около половины были помечены как проститутки («чистокровные еврейские шлюхи с венерическими заболеваниями»). Он смотрел на этих женщин со злобным отвращением, систематизируя их предполагаемую распущенность и вырождение («сексуально ненасытная импульсивная жидовка»). Свои моральные представления Меннеке распространял и на мужчин – в Бухенвальде в газовую камеру были отправлены почти все евреи, подозреваемые в гомосексуализме. Наконец, Меннеке учитывал оценку поведения узника лагерными эсэсовцами. Например, 34-летнему помощнику портного из Вены Эдуарду Радингеру вменялись в вину «азартные игры, лень, дерзость». Возможно, именно поэтому Меннеке поставил рядом с его фамилией «+», приговорив к смерти. 12 марта 1942 года Радингера, отсидевшего в концлагере почти три года сначала как «еврей-тунеядец», а затем «еврей под охранным арестом», вместе с 104 другими евреями из Бухенвальда доставили в Бернбург и убили в газовой камере.

Вскоре после эскалации в конце 1941 года «акции 14f13» нацистские власти приступили к ее свертыванию. Доктор Меннеке, как и другие врачи «Т-4», в последний раз поехали в концлагеря Флоссенбюрг и Нойенгамме весной 1942 года; последний транспорт жертв отправился из Нойенгамме в центр умерщвления в Бернбурге в июне 1942 года, завершив операцию в ее первоначальном виде, через 12 месяцев после того, как были убиты первые заключенные – Зигберт Френкель и другие узники Заксенхаузена. За год в газовых камерах «Т-4» уничтожили около 6500 или более заключенных концентрационных лагерей.

26 марта 1942 года комендантам по секретной линии связи сообщили о свертывании «акции 14f13». Артур Либехеншель из Инспекции концентрационных лагерей объявил, что бойня, названная им «особым режимом», прекращается. По его словам, при проведении программы имело место игнорирование ее основополагающих принципов: эсэсовцы представляли на рассмотрение комиссий «Т-4» слишком много заключенных. Отныне, подчеркнул Либехеншель, к смерти должны будут приговариваться лишь заключенные, утратившие трудоспособность окончательно. Всех остальных, в том числе и небезнадежных больных, следует сохранять для «выполнения спускаемых концентрационным лагерям производственных заданий». На первый взгляд этот явный разворот политики был обусловлен недавней сменой приоритетов СС – весной 1942 года Генрих Гиммлер потребовал, чтобы концлагеря вносили больший экономический вклад в военные усилия Третьего рейха (см. главу 8), что побудило эсэсовских лагерных администраторов наподобие Либехеншеля следовать генеральной линии.

Однако в действительности причина отказа от «акции 14f13» была вовсе не экономической. Скорее брак по расчету между лагерными СС и «Т-4» подошел к концу. В центре внимания организации «Т-4» теперь оказалась гораздо более масштабная программа массового уничтожения – холокост. К весне 1942 года многие ее служащие уже перебрались на оккупированные территории Восточной Европы, где на них возник большой спрос в новых лагерях смерти, таких как Бельзен (Белжец), Собибор (Собибур), Треблинка, и убийства заключенных концлагерей в центрах умерщвления программы «эвтаназии» в Германии утратили свое былое значение.

Эсэсовцам в лагерях, в свою очередь, больше не требовались убийцы «Т-4». За последние месяцы они и сами отлично зарекомендовали себя как профессиональные убийцы, расправляясь прежде всего с «мусульманами». В ходе отборов тысяч слабых и больных заключенных для газовых камер «Т-4» эсэсовцы местной лагерной охраны во второй половине 1941 года начали убивать гораздо большее их число прямо на месте. Ранее подобные убийства эсэсовцами заключенных-инвалидов внутри концлагеря носили спорадический характер. Теперь они, став системой, вскоре вытеснили «акцию 14f13». Хотя в конце 1942 года накануне прекращения программы еще несколько транспортов с заключенными отправились к сторонним газовым камерам «Т-4», теперь большинство убийств совершались внутри концентрационного лагеря.

Почему местные лагерные эсэсовцы приступили к массовому уничтожению ослабевших заключенных параллельно с согласованной программой «Т-4»? Отчасти потому, что оставалась и такая возможность. Первый опыт, полученный ими в ходе «акции 14f13», показал, что переход к казням внутри концлагеря ничем не грозит. Опасения по поводу восстаний узников оказались необоснованными; отборы «Т-4» продолжались без сучка и задоринки, несмотря на растущее осознание заключенными скрывающихся за ними убийств. Кроме того, эсэсовцы местной лагерной охраны не могли не видеть практических преимуществ: убийства «мусульман» внутри концлагеря не требовали ни врачебных комиссий, ни транспортов, ни бюрократических проволочек, эсэсовцы считали, что они вправе убивать. После того как Гиммлер санкционировал массовое уничтожение немощных, запустив «акцию 14f13», эсэсовцы местной лагерной охраны не видели больше практически никаких ограничений. Почти то же самое произошло осенью 1939 года, когда политика казней, санкционированная Гиммлером из центра, породила волну убийств на местах. И вновь радикальные меры, принятые на вершине «государства СС», вызвали радикальный ответ снизу, ужесточив террор за колючей проволокой.

Местом первой бойни «мусульман» эсэсовцами лагерной охраны был Бухенвальд. После прибытия в июле 1941 года двух транспортов с заключенными из Дахау эсэсовцы Бухенвальда посчитали, что немощных заключенных стало слишком много, и озаботились тем, что часть новоприбывших – носители инфекции. Местные эсэсовцы приняли решение ликвидировать инвалидов, не дожидаясь возвращения комиссии «Т-4», и сами принялись за дело. Несколько сотен истощенных узников были изолировали в лазарете, якобы с подозрением на туберкулез, а эсэсовский врач сделал им смертельные инъекции.

Во второй половине 1941 года этому примеру последовали в других концентрационных лагерях. В разных лагерях эсэсовцы применяли различные методы убийства, а дух смертоносных экспериментов сделался всеобщим. В Гузене, например, сотни слабых и истощенных заключенных были убиты в ходе так называемых купаний. По приказу коменданта лагеря Карла Хмелевски, абсолютно одиозного субъекта, эсэсовцы Гузена продержали заключенных под ледяным душем 30–40 и более минут; некоторые захлебнулись в стоячей воде, другие умерли от переохлаждения, стоны умирающих разносились по всему лагерю. Эсэсовцы других лагерей пользовались иными способами убийства немощных, особенно любимы были смертельные инъекции – либо внутривенные, либо делавшиеся прямо в сердце. Чаще всего вкалывали фенол; когда его не было, эсэсовские врачи просто вводили воздух. Лагерный врач Равенсбрюка Рольф Розенталь вспоминал, как после своего прибытия в январе 1942 года стал свидетелем смертельной инъекции, сделанной одной заключенной, причем ему они сказали, что «так делается всегда, когда человек очень болен и неизлечимо».

К 1942 году систематические убийства истощенных, слабых и больных заключенных утвердились в концлагерях в качестве постоянной практики. Иногда местное лагерное эсэсовское начальство выбирало своих жертв в течение нескольких дней после их прибытия. Чаще – в ходе регулярных осмотров в лазаретах. Важную роль здесь, как и во время «акции 14f13», играли врачи, но здесь к смерти приговаривали эсэсовские лагерные врачи, а не посторонние, как доктор Меннеке.

Хотя массовые убийства «мусульман» производились децентрализованно, они были санкционированы и, по-видимому, поощрялись высшими администраторами Инспекции концентрационных лагерей. Поначалу чиновники Ораниенбурга настаивали на регулировании подобных убийств, как в рамках «акции 14f13». Но в связи с растущим числом больных заключенных они вынуждены были прийти к выводу, что все убийства санкционировать невозможно, и ослабили контроль. Согласно внутреннему документу СС, лагерным врачам теперь разрешалось «по собственной инициативе» убивать тех заключенных, которые «неизлечимо больны», «страдают эпидемическим заболеванием» или «есть подозрения на их инфицирование эпидемическим заболеванием».

Чтобы сохранить некое подобие централизованного контроля, в октябре 1942 года эсэсовские лагерные администраторы вернулись к плану превращения лагеря Дахау в сборный пункт «физически слабых заключенных, полностью утративших трудоспособность»; на сей раз всех этих заключенных предусматривалось уничтожить. На протяжении ближайших недель и месяцев множество «мусульман» из других концлагерей свозили в Дахау умирать. Некоторые погибали в пути. Самый страшный транспорт, везший сотни человек, прибыл 19 ноября 1942 года. Несколькими днями ранее он вышел из Штутгофа с до отказа набитыми в скотские вагоны заключенными, которых в пути практически не кормили. Когда в Дахау эсэсовцы открыли двери, внутри лежали десятки трупов. Мертвых вытащили вместе с полуживыми, многие из которых отощали настолько, что лопатки у них торчали, как крылья. Даже самые жестокие блокфюреры СС «с отвращением отвернулись», как написал в своем дневнике Карел Кашек. Десятки новоприбывших умерли в течение нескольких часов; как минимум один из них был удушен эсэсовским охранником, наступившим ему на горло.

Из заключенных, прибывших в 1942 году в Дахау в так называемых инвалидных транспортах, выжили лишь немногие. Не умершие от болезней, голода и ужасающих условий содержания после отбора эсэсовцами были убиты, скорее всего, смертельными инъекциями. Еще одним способом массовых убийств, применявшимся эсэсовцами в Дахау, был ядовитый газ. Строительство газовой камеры началось весной 1942 года, и предназначалась она, скорее всего, для уничтожения слабых и больных заключенных, хотя остается неясным, использовалась ли она когда-нибудь. Дахау не был первым концлагерем, где заключенных-инвалидов убивали газом; осенью 1942 года в нескольких других лагерях эсэсовцы уже это проделывали. Однако главной целью этих экспериментов с отравляющим газом были не «мусульмане», а советские военнопленные, тысячами начавшие прибывать в концлагеря с конца лета 1941 года.