«Как он смеет быть счастливым?» – спрашивал себя Шимон Барух. Вплоть до того дня, когда он разрыдался в объятьях Эстер. Этот простой вопрос придавал ему сил и решимости довести начатое до конца и отомстить Меркурио. Потому что этот вопрос свидетельствовал в первую очередь о том, что несчастлив был сам Шимон. Да, он был чудовищно несчастлив.

Но в тот день часть его сомнений развеялась, словно какой-то узел развязался в нем. Когда слезы на щеках Шимона высохли, он по привычке задал тот же вопрос: «Как он смеет быть счастливым?» И вдруг почувствовал, что счастлив сам. Возможно, впервые в жизни. «Счастлив…» – потрясенно подумал он.

В последующие дни Шимон много размышлял об этом. Меркурио обрушил его в пучины отчаяния, в мрачную бездну ужаса, заставил пережить неведомый доселе животный страх. Из-за Меркурио, из-за вспоровшего горло лезвия Шимон чуть не лишился не только денег, но и жизни. По вине Меркурио он стал немым. А главное – потерял самого себя.

Но теперь, думал Шимон, глядя на морской берег, пенистые волны и свинцово-серое небо, теперь, благодаря этому падению в бездну, он осознал, что не настолько слаб, как полагал. Напротив, Шимон оказался сильным человеком. Он воссоздал самого себя из ничего. Этот случай позволил Баруху проявить свою истинную сущность. Теперь Шимон был человеком, который ни за что не смог бы приспособиться к его прошлой жизни. Может, по законам Божьим и законам его народа он не стал лучше. Но Шимону не хотелось быть хорошим человеком. Все моральные категории стали для него бессмысленны. Он понял, что силен, сильнее, чем когда-либо полагал. Теперь его могла остановить боль, но не страх. Его жизнь труса оборвалась в тот день, когда он почувствовал лезвие у своего горла.

В каком-то смысле Меркурио действительно убил его, ибо трус по имени Шимон Барух был теперь мертв. Так кем же был для Шимона Меркурио? Кто он? Убийца? Или благодетель, действовавший с жестокостью убийцы?

Встав, Барух отряхнул с одежды песок и пошел в сторону Римини. Туда, где стоял дом Эстер. Туда, где он испытал счастье.

Мужчина дошел до тракта, сел на придорожный камень и снял башмаки, вытряхивая светлый мелкий песок и любуясь падением песчинок – точно как в песочных часах. Шимон глубоко вздохнул, поднес руку к горлу и провел кончиком указательного пальца по бугристому шраму, оставшемуся от прижигания раны монетой. Он нащупал очертания лилии – такой была гравировка на золотом, который Шимон раскалил докрасна и прижал к коже. Барух помнил, что в тот день не испытывал боли, не мог даже понять, что ему хочется отомстить. Но в то же время он помнил пьянящее ощущение собственной силы, собственной жестокости. Помнил отсутствие страха. Уже тогда он должен был осознать, как ему повезло. «Но я был слишком молод, – подумал Шимон, и легкая улыбка коснулась его губ. – Мне было всего несколько дней от роду». И с его губ слетел смех. Звук был неприятным, но Шимон воспринял его с радостным удивлением.

Он научился плакать.

А теперь и смеяться.

Барух попробовал рассмеяться еще раз. Он чем-то напоминал маленького ребенка, который учится свистеть. По дороге к дому Эстер он вновь и вновь украдкой пытался засмеяться, и из его рта вылетал этот нелепый звук. При этом у Шимона сжималась диафрагма и он передергивал плечами.

Остановившись перед домом Эстер, он подумал, как ему хотелось бы рассказать ей о Меркурио и поделиться своими размышлениями. Поэтому Шимон помедлил, стоя перед дверью. И вдруг услышал доносившийся изнутри мужской голос. И голос этот ему не понравился. Может быть, все дело было в том, что ему вообще не нравилось, что какой-то мужчина пришел в дом к Эстер. Шимон оглянулся. На улице никого не было. Он осторожно обошел дом и заглянул в окно. В гостиной, в которой они часто сидели, читали, а иногда и занимались любовью, спиной к окну стоял какой-то толстый мужик с широкими обвисшими плечами и короткими волосами.

Красноватая кожа у него на шее морщинилась, точно свиная сосиска. Руки у мужчины были толстыми и мясистыми, он энергично жестикулировал.

Эстер казалась хрупкой, как никогда. Она немного подалась назад, точно собираясь сбежать, и скрестила руки на груди, защищаясь. Шимон видел страх и отчаяние в ее глазах.

– Ты просто мелкая жидовская шлюшка, я тебя в любой момент как таракана раздавить могу, не забывай об этом, – орал толстяк. Голос у него был грубый и немного гнусавый. – Если ты не отдашь мне деньги, я заберу у тебя дом. – Он махнул какой-то бумагой. – Тут все написано. По закону.

– Мессир Карнакина… – Голос Эстер дрожал. – Дом… дом – это все, что у меня есть… что у меня осталось…

– И почему это должно меня волновать? – вкрадчиво осведомился Карнакина, подходя поближе.

Эстер зажмурилась, словно ожидая, что он ее ударит.

Шимона, сменяясь, одолевали разные чувства, пока он слушал этот разговор. Он трясся от гнева, но в то же время понимал, что гнев остается в нем лишь на уровне рассудка, не проникая в душу. Внутренне Барух оставался совершенно спокойным. Он ничего не чувствовал.

– Мессир Карнакина… – взмолилась Эстер. – Мой дом… стоит намного дороже, чем этот заем… Вы не можете не признавать этого… И я даже не знаю, откуда… что мне делать…

Презрительно хохотнув, Карнакина хлопнул рукой по колену.

– И почему это должно меня волновать? – повторил он, рассмеявшись еще громче. – Тут стоит твое имя, глупая жидовская шлюха. Если ты не отдашь мне деньги, которые я ссудил тебе совершенно законно, я заберу у тебя дом.

– Я думала, что смогу отдать заем, отработав деньги, но… – От страха голос Эстер срывался.

Карнакина все смеялся, стуча ладонью по ноге.

– Мне нравятся хорошие сделки. – Он пожал плечами. – Спроси немого. Говорят, что он к тебе часто захаживает. Я бы и сольдо не заплатил за такую худосочную бабу, как ты, но раз уж ты ему так нравишься… – Он вновь зашелся от смеха, но уже через миг вновь состроил серьезную мину. – Завтра. Или дом отходит ко мне. – С этими словами он повернулся, собираясь уходить.

Наконец Шимон увидел его лицо, широкое, плоское, курносое, с мясистыми красными губами. Во рту у ростовщика поблескивали мелкие острые зубы, толстые щеки испещряла сеточка лопнувших сосудов.

Барух спрятался за углом дома, ожидая, пока Карнакина выйдет. Он опустил ладонь себе на грудь, прислушиваясь. Сердце билось мерно, не быстрее обычного.

Карнакина тяжелой походкой вышел из дома, широко расставляя ноги. На пороге появилась Эстер. Понурившись, женщина заперла дверь.

Тогда Шимон выбрался из своего укрытия и побрел за Карнакиной, сам не зная, зачем это делает. Вернее, он не искал причин для своих действий. Барух дошел за ростовщиком до четырехэтажного здания. Дверь открыл старый слуга, и Карнакина грубо оттолкнул его, заходя внутрь. Шимон хотел выяснить, куда толстяк пошел, поэтому он обогнул дом и заглянул в окно. Карнакина открыл дверь в восточной стене дома, выходящей почти на пляж, и прошел в сад. Там мужчина с неожиданным для такого толстяка проворством принялся обрезать розовый куст, снимать тлю с бутонов и окучивать землю. На его уродливом широком лице даже вспыхнула какая-то детская улыбка.

Шимон повернулся и пошел к Эстер. По дороге он думал о том, сколько же она задолжала Карнакине. Но, в сущности, задаваться этим вопросом не стоило. За последнее время Шимон почти потратил все свои деньги. А главное, он не знал, где достать еще.

Когда он постучал, Эстер открыла ему с улыбкой на губах, но Шимон видел, что ее глаза покраснели от слез. Он провел с ней вечер, а затем, прежде чем уйти, взял на кухне большой нож, которым Эстер обычно отрезала угрям головы, и даже не задумался о том, зачем это делает. Нежно поцеловав Эстер в губы, он пошел в сторону таверны, но как только женщина закрыла за ним дверь, он повернулся и направился к дому Карнакины.

Остановившись перед зданием, Шимон заметил слабый свет в окне на втором этаже. Наверняка Карнакина сидел там, пересчитывая свои деньги. Барух задумался о том, почему ростовщики-христиане, собственно, не пользуются столь же дурной славой, как ростовщики-евреи.

С этими мыслями он перелез через забор и очутился в саду. Скорчившись в углу, он внимательно прислушался, не заметили ли его. Но вокруг никого не было. В саду царила душная тишина. Шимон подошел к розовому кусту, за которым так трогательно ухаживал Карнакина, и с холодной жестокостью срубил растение под корень. Не обращая внимания на шипы, он схватил несколько роз, ударил ими о землю и с букетом поникших цветов направился к дому. Дверь в сад была не очень прочной, и Шимон без особых усилий сломал замок.

В доме было темно. Слуга, должно быть, уже пошел спать.

Шимон увидел ведущую наверх лестницу и крадучись пошел на второй этаж. Остановившись на верхней ступеньке пролета, мужчина прислушался. Глаза постепенно привыкли к темноте, и Шимон заметил, что из-под двери справа пробивается свет. Он уже пошел туда, когда внизу раздалось шарканье, и Шимон увидел старика-слугу со свечой в руке. Огонек слабо подрагивал. Слуга заметил, что дверь в сад открыта, подошел поближе и поднес свечу к замку. Шимон поудобнее перехватил нож. Слуга посмотрел на лестницу. Потом на дверь. Потом на лестницу. Вздохнув, он закрыл дверь и кряхтя принялся подниматься на второй этаж.

Шимон вжался в темный угол, затаив дыхание. Слуга прошел мимо ниши, в которой Шимон стоял с занесенным ножом, тихонько постучал в дверь и заглянул в комнату.

– Чего тебе? – прорычал Карнакина.

– С вами все в порядке, господин? – спросил слуга.

– Все отлично, болван несчастный. Пшел вон, – прохрипел ростовщик.

Слуга, смиренно поклонившись, вышел из комнаты и уже собирался закрыть дверь, когда заметил на полу розовый бутон. Подняв нераспустившийся цветок, старик нерешительно покрутил его в руках и снова заглянул в комнату.

– И дверь закрой! – прикрикнул на него Карнакина.

Слуга, похоже, привык к тому, что с ним обращаются как с собакой. Закрыв дверь, он побрел к лестнице и в отблесках свечи увидел на полу лист. И еще один. Затем лучик света упал на башмаки. Слуга дернул руку вверх, поднимая свечу, как раз в тот миг, когда Шимон нанес удар. Лезвие не вошло в горло – почему-то в последний момент рука Баруха повернулась, и рукоять ножа ударила старика в висок. Шимон даже себе не смог бы объяснить, почему решил не убивать слугу. Потеряв сознание, старик повалился на пол.

Шимон метнулся вперед и распахнул дверь в комнату, в которой сидел Карнакина. Проскользнув внутрь, он прикрыл дверь за собой. Ростовщик сидел за своим столом спиной к нему. Раздраженно опустив руку на обтянутую кожей столешницу, Карнакина прокаркал:

– Ну чего тебе еще, придурок?

Шимон прошел дальше и остановился прямо за спиной у Карнакины, глядя на его багровый морщинистый затылок.

В ярости ростовщик повернулся.

Шимон протянул ему букет вялых роз.

Карнакина изумленно уставился на него.

– Мой…

И тут он понял, что мужчина перед ним сжимает в руке нож. Он открыл рот, собираясь позвать на помощь.

И Шимон молниеносным движением взрезал ему горло.

Вопль ростовщика утонул в крови. Широко распахнув глаза, толстяк зажал горло руками. А Шимон бросил букет роз на пол, с шипением расхохотался и жестом Карнакины хлопнул себя по ноге, глядя, как ростовщик медленно сползает со стула.

Затем Барух осмотрел документы на письменном столе. Договор о ссуде Эстер, приготовленный на завтрашний день, лежал наверху стопки. Шимон скомкал его. Он открыл все ящики письменного стола, но не нашел ничего интересного. Затем он обыскал труп Карнакины и снял с тела кошель с семью золотыми монетами ватиканской чеканки и длинный ключ. Оглянувшись, Шимон обнаружил сейф и сунул ключ в замок. Железная дверца легко открылась.

В сейфе он нашел металлический ларец, полный золотых монет и украшений. Шимон взял золото – там было целое состояние, – а украшения оставил. Закончив осмотр, он поглядел на труп Карнакины и опять расхохотался, хлопая себя по ноге. Затем Шимон поднес договор Эстер к пламени свечи и позволил огню охватить бумагу. Он поджег и книги ростовщика, а затем подпалил шторы из плотной ткани и вышел из комнаты. На том месте, где старик свалился без сознания после удара, никого уже не было. Шимон сбежал вниз по лестнице и покинул этот дом так же, как и вошел сюда, вначале по саду, затем через стену.

Убегая по улице, Барух услышал, как соседи кричат: «Пожар! Пожар!»

Той ночью он так и не вернулся в таверну «У Тодески». Шимон постучал в дверь Эстер, и как только женщина, удивленная и немного испуганная, появилась на пороге, он страстным поцелуем впился ей в губы. И только занимаясь с Эстер любовью, он почувствовал, как уходит холод из его тела и души. Позже он не мог уснуть. Прислушивался к беспокойному дыханию Эстер. Наверное, женщине снились кошмары о том, как она теряет свой дом. Незадолго до рассвета, когда он разделался с той частью своей души, которая заставила его уничтожить Карнакину и срубить его розовый куст, Шимон сказал себе, что ему не удастся отделаться от мыслей о мести, этого не допустит его неумолимая натура, и не важно, что теперь Меркурио виделся ему чуть ли не благодетелем. Уже засыпая, Шимон вновь задался заветным вопросом: «Как он смеет быть счастливым?» И вновь в нем вспыхнула ярость и ненависть. Встав на следующее утро, он увидел, что Эстер стирает его куртку. Вода в тазу окрасилась багровым.

В городе говорили о том, что Карнакина сгорел в своем доме во время пожара. Но слуга выжил и наверняка сможет узнать Шимона.

И тут Барух осознал, почему он не убил старика. Теперь ему нельзя было здесь оставаться.