V. Из пепла памяти

С пистолетом и сумочкой Биби покинула безопасный номер мотеля, который, впрочем, уже перестал казаться ей таким уж безопасным. В том новом мире, где она теперь очутилась, каждый миг спокойствия и безопасности оказывался иллюзорным. Спасибо, Калида Баттерфляй, или как там тебя, черт побери, зовут. Теперь любая крепость становилась домом с бумажными стенами, а всякое укромное местечко – ловушкой. Несмотря на прочный барьер, каждая дверь представляла собой приглашение в ее жизнь новых бедствий, как сверхъестественных, так и обычных. Урок из всего происходящего с ней полностью противоречит старой пословице. На самом деле ты должна заглядывать в зубы дареному коню… дареному коню или дареной массажистке. За расслабляющим массажем последовали шардоне и глупое, смехотворное гадание, а потом… Она сама не поняла, как привлекла внимание реинкарнации Гитлера и вместе с ним призвала в свою жизнь сверхъестественные силы. Тебя избавили от рака только затем, чтобы какой-то безумец мог заколоть тысячей карандашей. Девушке хотелось взгреть кого-нибудь хорошенько, однако под рукой никого не было. Не станешь же вымещать раздражение на Мэрфи и Нэнси за то, что они наняли Калиду. Чти своих отца и мать, как говорится. Биби покинула мотель в праведном гневе и раздражении, сдерживаемых с большим трудом.

Хотя было только 19 часов 40 минут, Лагуна-Бич, кажется, готовился отойти ко сну. Окутанные туманом холмы спускались в тишине к океану. Движение транспорта было такое, будто уже наступила полночь. Океан гнал все более густые облака тумана, обнимавшие сушу. Одинокий койот завыл из каньона, словно отбился от своей стаи и теперь тужил по ней.

Биби вела «хонду» Пого на север в слепящую тьму, что как нельзя лучше соответствовало теперешнему состоянию жизни девушки, принявшей вид тягостной трясины загадок и тайн. Все возможные перспективы, открывающиеся перед ней, превратились в такую ужасную мешанину, что Биби даже не хотела об этом сейчас задумываться.

Хотя банда сектантов, заполонившая несколько часов назад торговый комплекс «Модный остров», уже давно должна была оттуда убраться, Биби предпочла другой торговый комплекс. Там она приобрела новые сборники произведений Фланнери О’Коннор, Торнтона Уайлдера и Джека Лондона. Еще она купила фонарик, батарейки и игру «Словодел».

Оттуда она отправилась на юг и достигла Корона-дель-Мар. Там Биби медленно проехала мимо миленького бунгало, где жила девятнадцать лет, пока не перебралась в отдельную квартиру. Спустя год Мэрфи и Нэнси продали дом супружеской паре Джилленхоков, нажившей деньги на скотокрадстве и петушиных боях. Ну, вообще-то, согласно легенде, они были успешными менеджерами инвестиционного банка, которые смогли уйти на покой в тридцать пять лет. Но одной встречи с ними Биби хватило, чтобы понять: они такие же менеджеры инвестиционного банка, как она концертирующая пианистка. В последние два года Джилленхоки предлагали все больше денег соседям, чтобы те продали им свой дом. В конце концов они этого добились. Сейчас Джилленхоки обсуждали с архитектором проект нового дома, который, без сомнения, превратится в предмет зависти всех соседей.

Совсем недавно объединенные участки, ставшие местом будущего строительства, обнесли рабицей, ее из соображений приватности покрыли зеленой полиуретановой пленкой. Хотя окружающий ландшафт был непоправимо испорчен, здания пока еще с землей не сравняли.

Биби остановила автомобиль в двух кварталах от бунгало. Батарейки она вставила в фонарик, но воспользоваться им решила только в квартирке над гаражом. Оставив сумочку под сиденьем и закрыв машину, Биби зашагала по улицам, на которых прекрасно ориентировалась даже в тумане, заполонившем все вокруг.

Ночь уподобилась залу, где прощаются с покойным, а домá в этом мареве напоминали мавзолеи.

В дополнение к большим воротам спереди в строительной ограде имелись еще одни, выходящие на широкий переулок, в сторону которого смотрели задним фасадом все дома с двух идущих параллельно улиц. Все двери гаражей выходили на этот переулок. В любую минуту из-за угла мог выкатить автомобиль или какой-нибудь водитель поднял бы дверь гаража, и фигура Биби открылась бы постороннему глазу.

Закрывающая обзор пленка крепилась с внутренней стороны рабицы. Биби была вынуждена порезать ее ножом Сейнт-Круа, чтобы иметь возможность упираться носками обуви во время подъема. В отличие от остального ограждения верх забора покрывал наличник, это могло защитить ее от острых металлических краев. Риск поранить руки сводился к минимуму. Девушка перелезла через ограду и приземлилась на навес для автомобиля возле гаража.

Углы и плоскости зданий, окружающих мощенный кирпичами внутренний дворик, служили вящему прославлению дыхания моря, которое здесь представляло собой куда менее эфемерную материю, нежели туман, явственно медленно вращающийся против часовой стрелки. Биби ощутила, как таинственная сила тянет ее вверх, прежде чем она взобралась по ступенькам лестницы на балкончик перед дверью квартирки над гаражом.

Дверь оказалась незапертой. Внутри было пусто. Нечего красть. Вандалы были бы огорчены тем фактом, что здания все равно вскоре пойдут под слом, поэтому всем глубоко наплевать, что они здесь поломают.

Биби включила фонарик, частично прикрывая стекло ладонью так, чтобы его бледное свечение, чего доброго, не привлекло бы любопытство кого-нибудь снаружи. Мебель вывезли, когда дом продавали. Слой грязи и пыли покрывал теперь линолеум голубыми и серыми крапинками. Всюду валялись бумажки и панцири мертвых жуков. Кое-где линолеум потрескался и отстал от деревянного настила под ним.

Биби застыла на том же месте, что и в то утро, когда обнаружила мертвое тело. Тогда ей было десять лет. Он завтракал, и это случилось. На столе стояли глубокая тарелка с кашей и мелкая с гренками. Газета была развернута на страницах с редакционными статьями и письмами читателей. Он, должно быть, поднялся на ноги, а затем упал. Голова ударилась об угол стола. Капитан остался лежать на левом боку. Из носа и рта натекло небольшое озерцо крови. Кровь окрасила его глаза. На ресницах застыли кровавые слезы.

Сначала Биби подумала, будто его убили. Но даже после этого она не пустилась наутек, объятая страхом. Чувство утраты было настолько огромным, что вытеснило страх. Место осталось лишь для скорби.

Впервые она вслух назвала его дедушкой. Первые недели после переезда в квартирку над гаражом она понятия не имела, что Капитан – мамин папа. Он навсегда остался для нее Капитаном. Старик тоже не возражал, так как подозревал, что Нэнси будет злиться, если Биби все время станет повторять слово «дедушка». Для нее самой он был ни папой, ни отцом, а Гюнтером. Так его звали. Капитан говорил, что Нэнси, в общем-то, права. Он никогда не был образцовым отцом, поэтому не заслуживает, чтобы его звали папой. Вот только Биби казалось, что дедушка из него получился просто идеальный.

Между Нэнси и Капитаном не замечалось вражды. Они попросту были отчуждены друг от друга и не знали, как навести мосты взаимопонимания. Это обстоятельство печалило обоих. Иногда между ними пробегали искорки симпатии, однако разглядеть их мог лишь тот, кто способен видеть и понимать, как могла бы сложиться ситуация при других обстоятельствах.

Коронер пришел к выводу, что причина смерти – редкая разновидность аневризмы, которая обрушилась на его организм со всей своей гибельной силой. Капитан даже понятия не имел о своей болезни. Он настолько быстро истек кровью, что надежды на спасение не было.

Нэнси рыдала, сама удивляясь глубине своего горя.

Недели, последовавшие за смертью Капитана, были тяжелы для всех, особенно для Биби. Когда золотистый ретривер пришел к ней во время дождя, она обрела друга, в котором так сильно нуждалась. Она назвала его Олафом в честь второго имени Капитана… Гюнтер Олаф Эриксон, корпус морской пехоты США, в отставке.

Биби предупреждала пса, чтобы он держался подальше от квартиры потому, что там обитает зло, но ничего злого там не было до тех пор, пока в комнатах над гаражом жил Капитан. Из-за него это место было хорошим. Зло пришло после его смерти.

Сейчас, по прошествии двенадцати лет после тех страшных дней, Биби вернулась сюда, чтобы проверить, обретается ли здесь до сих пор зло или нет. Если она и не найдет тут саму скверну, то, по крайней мере, обнаружит что-то, способное помочь ей припомнить, что же на самом деле произошло на чердаке. Она написала в своем небольшом перекидном блокноте, что инцидент был одним из трех целенаправленных случаев забывания. Все это каким-то образом повлияло на возникновение того безумия, в котором она сейчас оказалась.

Называй это шоковой терапией или отчаянием.

У нее не было с собой заправленной бутаном зажигалки. По дороге из мотеля к «хонде» она выбросила ее в мусорную урну. В торговом центре другой зажигалки Биби не покупала. Если у нее случится очередной прорыв и она вспомнит нечто важное, применить трюк Капитана ей будет уже труднее, она не сможет стереть из памяти вновь возвращенные воспоминания и, возможно, сумеет их использовать.

Следуя за лучом фонарика, Биби прошла из кухни в пустую гостиную. Темнота вернула себе квартиру позади нее. Тьма царила по обеим сторонам от Биби. Сумрак впереди с неохотой отступал перед холодным белым светодиодным лучом фонарика.

Девушка еще на кухне ощутила неприятный запах, но не особо резкий. В спальне он усилился, превратившись в вонь. Два года полного запустения дали о себе знать. Плесень расползалась по стенам, а мыши безнаказанно справляли здесь свою нужду.

Открыв стенной шкаф, Биби потянулась левой рукой к качающемуся тросу и дернула вниз складывающуюся лестницу.

Биби не зажгла свет на чердаке. Скорее всего, электричество уже отключили, готовя здание к сносу. Даже если провода остались под напряжением, она предпочла не подниматься в свете ряда голых лампочек, тянущихся от одного конька крыши к другому. Двенадцать лет назад Биби очень радовалась этому свету, тогда, но не теперь. В прошлый раз она немного побаивалась и ожидала чего-то не совсем хорошего. Ей хотелось воспроизвести в себе точно такие же чувства, чтобы подхлестнуть собственную память. По мере того как она взрослела, испугать Биби становилось все труднее и труднее. Тьма может поспособствовать ее страху.

Когда девушка добралась до верхней ступеньки лестницы, она ступила на чердак. Луч фонаря посеребрил туман, пробивающийся сквозь забранное сеткой чердачное окно, расположенное сразу под свесом крыши. Медленно движущаяся масса почти пульсировала, словно эманация, призванная из другого мира во время спиритического сеанса. Девушка вспомнила длинные пальцы тумана, проникающие на чердак через то же отверстие двенадцать лет назад тем воскресным утром.

Центральный проход все так же тянулся вдоль стеллажей, хотя от всего того, что прежде на них хранилось, не осталось и следа. Стеллажи были подбиты с одной стороны листами мазонита. Это мешало увидеть, что прячется между ними, до тех пор, пока не подойдешь и не заглянешь туда.

В то давнее воскресенье в предпоследнем из рядов слева от нее, должно быть, она видела привидение. Сейчас, впрочем, Биби не рассчитывала застать его там. Девушка надеялась лишь на то, что, стоя там же и так же доведя себя до похожего психологического состояния, она может вспомнить нечто важное, что спаслось от огня трюка с забыванием, которому ее научил Капитан.

Фонарик осветил тьму слева. Никакой фигуры там не стояло. Она поглядела направо. Тоже никого.

Последний, перпендикулярный главному, проход между стеллажами оставался неосмотренным ею, но логика настаивала на том, что Биби не должна сходить с прежнего места. Девушка посмотрела налево, стараясь вспомнить, кто или что двинулось тогда к ней из тени на свет.

Она вслушивалась в поскрипывания старого здания, а скрипело оно часто. Биби вдыхала неприятные запахи плесени и гнили. Тело ее дрожало, но не от страха, а потому, что ночь выдалась довольно промозглой. Она ждала… ждала…

Биби было не по себе. Она испытывала довольно сильную тревогу, но подлинного страха, как в детстве, не ощущала. Девушка сомневалась, что в сложившихся обстоятельствах сможет воссоздать давнее душевное состояние. Она выключила свет. Чердак погрузился во тьму…

Так лучше…

Ее воображению требуется пища. Поскрипывание теперь слышалось чаще и уж точно громче. Некоторые из этих звуков, скорее всего, издавались не бездушными строительными материалами, из которых было построено проседающее здание, а мышами, крысами и безмолвными ночными птицами, нашедшими себе пристанище на стропилах крыши. Теперь, когда Биби не могла видеть, обоняние обострилось. Запахи от этого приятнее не стали, зато сделались богаче, с бóльшим диапазоном всевозможных оттенков. Ей почудилось, что рядом кто-то дышит. Дыхание было учащенным, но тихим. Девушка замерла, прислушалась и поняла, что эти звуки издает она сама.

Воспоминание пришло без вспышек и озарений, без апокалиптического трубного гласа. Лишь только два голоса – ее и Капитана. Разговор этот имел место задолго до его смерти, не на чердаке, а снаружи, там, где черные ветви дерева убаюкивали оранжевый огонь, но сами не горели.

– Срань господня, – промолвил Капитан.

– Да.

– Извини, Биби. Плохие слова.

– Ничего.

– Слушай, – произнес Капитан. – Я до сих пор дрожу.

– Я тоже.

– Господи! Тебе так долго пришлось это держать в себе.

– Восемь месяцев, пока не появился ты.

– Но я здесь уже с полгода.

– Я должна была убедиться, что тебе можно сказать.

– Бляха-муха! Извини, Биби, но бляха-муха! Что за безумие!

– Я не сумасшедшая.

– Нет, конечно же, нет, детка. У меня и в мыслях ничего подобного не было.

– Значит, ты с самого начала решила не рассказывать родителям?

– Ни за что и никогда.

– Почему?

– Я не знаю почему, – сказала Биби. – Просто знаю, что не могу… Просто они такие, как есть. Они добрые, умные…

– Да, они хорошие люди, – согласился Капитан.

– Я их очень люблю.

– Ты должна их любить, детка. Они заслужили твою любовь.

– Да, сэр. Я знаю. Я их люблю.

– Никогда не переставай их любить.

– Нет, сэр. Я не перестану.

– Они подарили тебе жизнь потому, что хотели твоего появления на свет. Они, без сомнения, очень любят тебя.

– Но если бы мои родители узнали, – сказала Биби, – они бы все неправильно поняли.

– Почти любой на их месте, не только они.

– Но они же не хотели бы…

– Нет, не хотели бы.

– Но если они неправильно все поймут, что будет со мной? Что будет с ними, со мной и вообще со всем?

– Да, об этом надо беспокоиться. Тут ты права.

– Сколько тебе на самом деле лет?

– Столько же, сколько и вчера: шесть с половиной.

– Такое чувство, что и да и нет.

– Ты знаешь, я ведь имею в виду маму и папу. Ну и?

– Да, я понял, что ты имеешь в виду, но не уверен, смог ли бы выразить свои мысли лучше, чем ты уже сумела.

– Полагаешь, было ошибкой ничего им не рассказывать?

– Поверить не могу, что ты уже восемь месяцев держишь все это в себе, боишься, но ничем не выдаешь свой страх.

– Но все же ты считаешь, что правильнее было бы все им рассказать?

– Нет. Дело не в том, что хорошо, а что плохо. Ты поступила так, как лучше для тебя… как лучше для всех…

– Скажи мне, чего ты хочешь больше всего, – промолвил Капитан.

– Ты… Не поняла.

– Чего бы тебе сейчас больше всего хотелось после всего, о чем ты мне рассказала?

– Мне бы хотелось, чтобы ничего этого не было. Я не хочу больше бояться.

– Значит, ты хочешь забыть о том, что случилось, почему это случилось и как это произошло, – подытожил Капитан.

– Но я не могу забыть. Я все время об этом вспоминаю.

– Возможно… Есть способ все забыть…

Когда Биби вырвалась из воспоминаний в настоящее, от оранжевого предзакатного солнца на западе к угольно-черной тьме чердака, кто-то положил сзади ей руку на правое плечо.

Испугавшись, Биби одновременно включила и выронила фонарик. Он покатился по древесностружечной плите пола. Яркий луч очертил арку по центральному проходу.

Она отпрянула от коснувшейся ее плеча руки, пригнулась, схватила фонарик, выпрямилась, развернулась на месте и рубанула лучом воздух. Никого.

В последних боковых проходах между стеллажами справа и слева также никого не было. Если бы кто-то на самом деле коснулся ее плеча, он должен был бы спрятаться в одном из этих проходов.

Храбрые девочки никогда не поддаются страху. Храбрые девочки понимают, что, если уклонятся от борьбы со злом, этот мир от полюса до полюса станет тюрьмой, в которой надзирателями будут худшие представители человечества. Здесь начнут царить жестокость и насилие, а для свободы не останется места. Любое отступление, любой компромисс со злом – это еще один шаг вниз к аду на земле.

Биби выхватила из кобуры пистолет. Одной рукой целиться трудно, но в левой она сжимала фонарик. Она пошла вперед, поворачиваясь то налево, то направо. Если кто-то и коснулся девушки, его сейчас не было ни в одном из последних проходов. Больше ему деваться просто некуда.

Подобно компании призраков туман сопровождал ее по ступенькам лестницы, пока Биби спускалась от дверей квартиры над гаражом во внутренний дворик. Она пришла сюда для того, чтобы навестить два места, где может таиться потерянная память ее детства. Вторым таким местом была ее детская спальня. Из дома вынесли все, представляющее даже минимальную ценность, начиная от старых бытовых приборов и заканчивая еще более старыми дверными ручками. В самом ближайшем будущем дом все равно пустят на слом, поэтому запирать заднюю дверь не имело решительно никакого смысла.

Биби переступила порог дома, когда-то согретого теплом и радушием. Прежде тут велись громкие разговоры, звучали музыка и смех. Иногда родители ставили кухонный стол под стенку и танцевали. Шесть счастливых лет Олаф был в их семье приемным пушистым ребенком. Все эти воспоминания жили в ее памяти. Биби надеялась, что когда она переступит порог этого дома, где не была три года, то окунется в ностальгию, мысленно возвратившись в наиболее радостные моменты своих счастливых детства и юности.

Вместо этого ее встретил промозглый, дышащий сыростью и грибками воздух. Луч фонарика обнаруживал грязь и повреждения всюду, на чем бы ни останавливался. Потолок местами поблек, а кое-где его даже покоробило. Видно, в крыше образовалась нехилая течь. Штукатурка частично отпала, открыв узкие дощечки дранки. На полу валялся полуразложившийся труп крысы с пустыми глазницами на ухмыляющейся острыми зубками морде, пустые коробочки из-под гамбургеров, алюминиевые банки из-под прохладительных напитков, обертки от конфет… Должно быть, все это набросали рабочие, пока демонтировали то, что еще можно использовать в другом месте. Однако разрушения и строительный мусор не были главными причинами, почему этот дом стал настолько чужим ей. За холодом, пронизывающим воздух, и непоправимостью разгрома лежала пронзающая все естество дома пустота, которая не имела никакого отношения к недостатку в нем мебели или демонтажу центрального отопления. Дело заключалось в отсутствии людей.

Ко времени, когда Биби добралась до своей спальни, она окончательно убедилась в том, что дом не место в пространстве, а место в сердце. В этом непростом мире все тленно, за исключением того, что находится у тебя в сердце и разуме. Любой дом рано или поздно перестает быть таковым, но не вследствие его разрушения. Пока остался в живых хотя бы один человек, помнящий и любящий его, он тоже никуда не девается. Дом – это рассказ о том, что где-то произошло, а не о самом этом месте.

В пустой теперь спальне штукатурка пошла пятнами, потрескалась, а кое-где и осыпалась. Прежде поблескивавший лаком деревянный пол потускнел, покоробился, покрылся щербинками и трещинками. Здесь было еще холоднее, чем внизу. С помощью одинокой кисти фонарика она не могла нарисовать в своем воображении, какой прежде была эта комната. Вся радость от прочитанных ею книжек, все великолепие далеких рок-н-ролльных радиостанций, которые она слушала по ночам, удивляясь разнообразию местных культур, выражаемых в оригинальности стиля диджеев, не помогли воскресить в ее памяти то ощущение цельности и гармонии, что она здесь испытывала. Вместо рая детства Биби видела перед собой мрачное, безрадостное место, где она начинала терять частичку самой себя, где страх заставил ее забыть кое-что теперь очень для нее важное.

Она пришла сюда в надежде, будто вид этой комнаты поможет ей выпустить на свободу воспоминания о том, что же на самом деле произошло здесь семнадцать лет назад. Что же такое испугало ее, когда ползло по полу в слабом свете, испускаемом ночничком с Микки-Маусом, а потом забралось к ней в кровать под одеяло?

Воспоминание, однако, было связано с другим – разговором между ней и Капитаном. Они сидели на кухне через день или два после той беседы с глазу на глаз на балкончике, возвышающемся над внутренним двориком. Мэрфи и Нэнси отправились тем вечером на концерт. Капитан приготовил для себя и Биби свои любимые хот-доги с сыром и перцем чили, а еще разогрел в микроволновой печи картошку фри, купленную в специальном отделе супермаркета, известном только проходящим действительную военную службу или уволенным в запас бойцам корпуса морской пехоты. Они поужинали, сидя за кухонным столом, и ждали, когда освободится немного места в их животах для «Эскимосского пирога». В этот момент Капитан завел речь о забывании:

– Меня этому трюку с забыванием научил один цыган в Украине, когда она уже не была частью Советского Союза, – промолвил Капитан. – Возможно, я ошибаюсь и меня научил этому столетний шаман во Вьетнаме. Я точно не помню, кто и где меня этому обучил, но трюк хороший. С его помощью я забыл много разных ужасов, которые повидал на своем веку и с которыми мне трудно было жить.

– Какие ужасы?

– На войне разное можно увидеть. Если все время вспоминаешь о таком, эти воспоминания постепенно убивают тебя.

– Расскажи.

– Если бы я сам не воспользовался этим трюком и помнил эти ужасы, то все равно ничего тебе не рассказал бы.

– Но я же рассказала о том, что случилось со мной, показала, как это произошло и вообще…

– Лучше бы ты этого не делала, девочка.

– Я люблю трюки и фокусы, – сказала девочка. – Я знаю одного фокусника. Он иногда заходит в «Погладь кошку». Он делает так, что карты исчезают у меня перед носом.

– Заставить забыть плохие воспоминания в тысячу раз труднее. Это настоящее волшебство. Уверен, твой знакомый фокусник прячет карты за спину.

– Так и есть.

– После того, как ты с помощью моего фокуса сожжешь свои воспоминания, они никогда больше к тебе не вернутся. Ты уверена, что забыть обо всем будет лучше?

– Конечно, – заверила его Биби. – Я не хочу бояться всю свою жизнь. А ты уверен, что так будет лучше, Капитан?

– Иногда…

– Иногда я начинаю копаться в памяти по краям оставленных там дыр. Этих дыр в ней несколько. Я копошусь по краям, стараюсь собрать обгоревшие клочки вместе, пытаюсь заполнить недостающее. И становлюсь одержимым желанием проникнуть в тайны этих пустот. Иногда мне кажется: это вспоминание даже хуже того, если бы я все помнил…

– Да, мне кажется, так будет лучше, хотя да простит меня Господь, коль я ошибаюсь. Ты знаешь, что такое гипноз?

– Да. Мужчина размахивает у тебя перед глазами часами, а затем заставляет кудахтать, словно ты курица.

– Это все годится разве что для сцены. Ну, еще можно отучить таким образом человека от сигарет или сделать так, чтобы он преодолел страх к полетам. Есть другие области, где эту методику используют при лечении людей. Здесь тоже сперва надо загипнотизировать человека, чтобы трюк с забыванием удался.

– Почему?

– Когда я был под гипнозом, шаман-вудуист вложил в мою голову твердую уверенность в то, что трюк с забыванием удастся. Позже так и случилось, ведь я верил – это и произойдет. Поняла?

– Кажется, нет.

– Ладно. В том как раз и вся прелесть: ты не должна понимать, как этого добиться, чтобы добиться.

– Этого я тоже не понимаю, – отхлебнув колы с долькой лайма, промолвила Биби.

– Помоги мне, пожалуйста. Ты должен мне помочь, Капитан. Помоги мне так же, как тот цыганский вудуист помог тебе когда-то.

Он сказал ей, чтобы отодвинула стакан с кока-колой, положила руки на колени ладонями вверх и расслабилась. Добавил: все будет хорошо. Она не должна испытывать волнение. Бояться ей нечего. Он все сделает как надо. Биби нужно только вслушиваться в его голос, который постепенно становился все тише и спокойнее, вслушиваться в его голос и смотреть на пламя свечи в стеклянном подсвечнике. Надо смотреть на пламя. Нельзя отводить глаза. Надо следовать за пламенем взглядом, куда бы оно ни переместилось, и слушать его голос. Старик принялся двигать свечой взад-вперед у нее перед глазами, двигать медленно, плавно, делая рукой пассы, напоминающие движение маятника в настенных часах…

– Ты боишься чего-нибудь, Биби?

– Боюсь… Не знаю. Ну… в двух кварталах отсюда есть старая собака. Она не слишком дружелюбна. А еще я терпеть не могу ос…

– Когда-либо ночью, оставаясь одна в спальне, ты, случаем, не боялась, что рядом с тобой может быть еще кто-то?

– Как рядом со мной может быть еще кто-то, если я одна?

– Полагаю, ночник помогает тебе чувствовать себя в полной безопасности.

– Глупый Микки-Маус, – ответила Биби, скривив личико в выражении, которое никто не принял бы за что-либо иное, кроме раздражения. – Я уже не ребенок. Родители не должны со мной обращаться подобным образом. Я не ребенок и никогда больше не буду маленькой. Так устроена жизнь.

– Ты разве вообще никогда, ни разу не обрадовалась тому, что у тебя есть Микки?

– Нет. Я бы его разбила… случайно, знаешь, если бы не считала, что это будет плохо… Но я все равно могу не удержаться…

– Мы сделали?

– Что сделали?

– Ну, трюк с забыванием твоего цыгана-вудуиста?

– Да, сделали. Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо. Я себя замечательно чувствую. Как тебе удалось? Это было круто!

– Помнишь, какие воспоминания мы сожгли?

– Нет. Думаю, мне не стоит ничего вспоминать. А что я забыла?

– Как насчет «Эскимосского пирога»?

Воспоминание казалось настолько живым, что, когда оно отступило, оставив Биби в приговоренном на слом доме, несколько секунд девушка ощущала запах горелой бумаги, витающий в воздухе.

В течение шестнадцати лет Биби ни разу не вспоминала о том, что случилось в ту ночь в ее спальне, ни разу ничего не видела во сне до вчерашней ночи, когда заснула в кресле, стоящем в кабинете отца над магазинчиком «Погладь кошку». Архитектура забываний начала наконец рушиться, но недостаточно быстро. Биби до сих пор не могла припомнить, что же за существо кралось в ее комнате, как там было на самом деле и чем все закончилось. Она вспомнила лишь саму канву.

Несмотря на низкую мощность, свет, испускаемый Микки-Маусом, распространялся во все стороны, не фокусируясь в узкий, но при этом более яркий пучок, освещающий меньше, чем глаза героя комиксов. Биби принялась шарить лучом по комнате, пока не поняла – она узнала здесь все, что могла, и между тем куда меньше, чем надеялась.

Она вспомнила о том, что ей стало известно благодаря ее маме насчет Капитана примерно через месяц после его похорон. Психологическая война… Техника ведения допроса и противостояние ей…

Причины, почему Нэнси отдалилась от своего отца, были одновременно оправдательными и ничтожными. За время, пока старик жил в квартирке над гаражом, концы пропасти, их разделявшей, были соединены мостом. Раны, нанесенные Нэнси непростыми отношениями с ним, зажили, и дочь начала считать, что все ее обиды были воображаемыми. После его смерти она очень переживала. В последовавшие за похоронами недели Нэнси часто и много говорила об отце, куда чаще, чем когда-либо прежде.

Он оставался бойцом и офицером гораздо дольше, нежели другие, давным-давно уже довольствующиеся офисной работой за письменным столом. Карьера инструктора призывников также его не прельщала. В течение последнего десятилетия своей службы Капитан занимался военной разведкой. Он координировал сбор и анализ информации о врагах США, но больше сил и времени уделял разработке методов ведения психологической войны и противостояния допросам. Попавшие в плен солдаты должны были научиться вести себя так, чтобы ни при каких обстоятельствах не выдать врагу жизненно важную информацию.

Это не показалось десятилетней Биби важным. В то время Нэнси рассказывала своей дочери тысячи историй и фактов из жизни Капитана, как интересных, так и вполне обыденных. Психологическая война совсем не впечатлила девочку. Только теперь она поняла: один из способов противостоять допросу – это забыть все то, что хочет выпытать у тебя враг.

Некто, должно быть, двигался к ней по пустому бунгало очень тихо, а она, погруженная в размышления, не обратила внимания на характерные звуки приближающегося человека, совсем не похожие на поскрипывания старого дома, приговоренного к слому. Луч фонаря был тем маячком, по которому нападающий с легкостью нашел ее. Заметила она его в предпоследнюю секунду, когда, отбросив осторожность, он накинулся на нее, выскочив из-за дверного проема.

За секунду до столкновения белесый, словно лед, свет луча ее фонарика скользнул по его широкому тупому лицу с ямкой на подбородке и нависшими губами. Эта личина на протяжении тысячелетий хорошо знакома всем жертвам мародеров и налетчиков, тем, кого пытали каленым железом и острыми вертелами, тем, кого линчевали и обезглавливали, тем, кого избивали палками в ГУЛАГе.

Нападающий обрушился на нее с ужасной силой слона в посудной лавке. Ей показалось, что от страшного удара внутри нее что-то сломалось. Чудовищная сила приподняла ее тело и увлекла за собой. Столкновение с ней почти не замедлило нападавшего. Он во всю мощь впечатал ее туловище в стену. Боль резанула вниз по хребту к бедрам и ребрам, вверх по спине к рукам. Легкие пронзила настолько жгучая боль, что Биби не смогла дышать.

Фонарик, выпав из ее руки, отлетел в дальний угол комнаты и теперь освещал место пересечения двух стен. В неясном свете она не смогла разглядеть лицо нападавшего. Его голова походила на башку какого-то страдающего слабоумием безрогого минотавра из ночного кошмара. И это было лишь началом ее ужаса.

Пока она хватала ртом воздух в отчаянной попытке вздохнуть, его рот нашел ее губы и просунул язык в отвратительном подражании поцелуя. Его дыхание было жарким. Слюна пенилась. Ей хотелось укусить его за язык, откусить его к чертям, но у Биби перехватило дыхание, и челюсти ее не слушались. Удар о стену почти парализовал девушку. Словно пришпиленная, Биби не могла потянуться к пистолету в подплечной кобуре. Бесстыдно трясь об нее своим телом, нападающий понял, что она вооружена. Он отстранился ровно настолько, чтобы засунуть руку под ее блейзер, выдернуть «Зиг-Зауэр» и швырнуть его через всю комнату. Он выдернул футболку из ее джинсов и сунул руки под ткань. Пальцы впились в груди. Девушка наконец вдохнула воздух. В нос ее ударил исходящий от мужчины запах лука и жареного говяжьего жира.

С возможностью дышать вернулась способность двигать мускулами и озлобленная решимость. Она приподняла правую ногу, опершись ступней и каблуком о крошащуюся штукатурку, и напрягла лодыжку и бедро. Хотя ее зажало между стеной и зверем, Биби смогла ударить коленом между его ног. Точно по яйцам, как она надеялась, попасть не удалось, но нападающий застонал и ослабил хватку. Биби оттолкнулась от стены на полшага и скользнула вбок.

Мужчина махнул рукой и ударил ее кулаком по голове. От удара у нее зазвенело в ушах. Хотя звезд она не увидела, концентрические круги тьмы замельтешили у нее перед глазами. Комната закружилась. Девушка, споткнувшись, пошатнулась и упала на одно колено. Нападающий ударил ее ногой в спину. Биби растянулась лицом вниз. Почти полная беспомощность перед жестокой силой и дикой целеустремленностью врага не только испугала, но и унизила ее. Упав на колени, мужчина грубо перевернул ее на спину. Он с легкостью отбил удары ее кулаков, а затем ухватил одной рукой за горло и сжал достаточно сильно, чтобы дать понять: если захочет, он сможет удавить ее таким образом.

Биби вновь видела его лицо. На него падали тени, но все же девушка смогла различить демоническую и безжалостную решимость, а также извращенное желание, сверкающее во взгляде его зеленых глаз. Нескладное, сильно широкое, словно морда бычка, лицо. В то же время было в его внешности что-то от рептилии. Казалось, из каждой поры его тела сочится ядовитый гной, в котором вымачивается его мозг. Рука нападающего сжимала шею Биби. Лицо бледной луной нависло сверху.

– Я могу тебя трахнуть, а потом убить… или сначала убить, – промолвил он. – Но, если ты заставишь меня тебя убить и я не смогу насладиться тобой живой, я буду убивать тебя очень медленно и больно. Тебе покажется, что ты умираешь целую вечность…

С губ Биби сорвалось проклятие. Он поднял вверх свой левый кулак, огромный, словно кувалда, и прошипел:

– Повтори еще раз, сука.

Первый удар сломает ей нос и опустится на один глаз, раздробив кость. Второй рассечет губы, выбьет зубы и раздробит челюсть. После этого ни один пластический хирург в мире не вернет ей прежний вид, если она, конечно, останется в живых. Для этого чудовища секс и насилие – развлечения, равные по желательности. Когда она ничего не сказала, нападавший опустил кулак, не ударив, а стальными пальцами правой руки сильнее сжал ее нежную кожу на горле.

– Хочешь еще раз это сказать? Хочешь меня обматерить, тупая мымра?

– Нет, – выдавила она из себя.

Он спросил, быстро или медленно она хочет умереть.

– Быстро, – ответила Биби, подразумевая тем самым, что она не будет сопротивляться изнасилованию в обмен на минимальное милосердие с его стороны.

– Терезин, – произнес враг, – расставил повсюду, куда ты можешь заявиться, по человеку. Мне повезло. Ему ты не нужна. Терезин хочет просто убить тебя, но я сперва повеселюсь. А потом я буду веселиться с той маленькой сучкой, что станет его подарком на день рождения.

Он отпустил горло Биби, но ударил ее тыльной стороной ладони по лицу. Этот удар был всего лишь свидетельством его силы и превосходства. Нападавший хотел отбить у нее охоту к сопротивлению, немного оглушить, оставить неподвижной, чтобы беспрепятственно действовать. Он возвышался над ней, расположив колени по обе стороны от ее тела, но пока не наваливался. Он расстегивал пряжку на своем ремне. Биби смотрела на него с видом слабой покорности. Когда она скрестила руки у себя на груди, он рассмеялся низким голосом над этим проявлением девичьей стеснительности. Воспоминание о его языке у нее во рту вызвало всплеск отвращения. Занятый молнией-змейкой на своих джинсах мужчина не заметил, как ее правая рука скользнула под блейзер. Он не видел, что ее пальцы залезают во внутренний карман. Гладкая и холодная рукоятка выкидного ножа «Сейнт-Круа» легла в ладонь Биби. Большой палец коснулся кнопки. Девушка вытащила оружие из-под куртки. Семь дюймов острого как бритва лезвия выскочили, целясь в насильника.

Его джинсы уже повисли на бедрах. Обеими руками он полез к трусам, чтобы поскорее освободиться от одежды. В его глазах светилось безумное желание. Они округлились, когда ее рука резко метнулась в его сторону. Смертоносное лезвие он заметил за мгновение до того, как почувствовал его в себе. Ткань рубашки оказалась не прочнее бумаги, а его тело не тверже сливочного масла. Нож вошел по самую рукоятку. Его рука сомкнулась на ее, желая вытащить лезвие так, чтобы рана оказалась не слишком серьезной, но Биби провернула лезвие, прежде чем выдернуть. Образовалась еще одна рана поперек первой. А затем она ударила врага еще раз мимо его бесполезно хватающих воздух пальцев руки́, вогнала нож по рукоятку и выдернула. Приподнявшись, девушка сбросила с себя нападающего. Тот упал справа от Биби. Она отползла от него.

В пылу борьбы, под ударами, ощущая всю свою беспомощность, Биби сохраняла хладнокровие и сделала все необходимое настолько хорошо, насколько могла. Но теперь ее охватил страх. В мозгу роились десятки картин того, что он с ней мог бы сделать, после чего оставил бы умирать в этой комнате, в детстве служившей ей спальней.

У него должен был быть пистолет. Просто грубое животное возомнило, будто ему не понадобится оружие. Он получал удовольствие от того, что может показать свою силу, и это сделало его уязвимым. Пистолет, скорее всего, под курткой… На нем есть куртка? Или в кобуре на лодыжке. Сейчас он потянется за оружием.

Биби схватила фонарик и осветила лучом пол. Она заметила свой «Зиг-Зауэр». Он лежал в дальнем углу возле стенного шкафа. Чтобы добраться до него, надо будет обойти незадачливого насильника.

Мужик с трудом приподнялся на полу. Настоящий медведь. Толстая жилистая шея. Такую сложно было бы засунуть в петлю при повешении. Несмотря на холод ночи, куртки на нем не было… Или он оставил ее в другой комнате, прежде чем начать подкрадываться к Биби. Джинсы и залитая кровью гавайская рубашка. Руки, накачанные тысячами часов, проведенных в тренажерном зале.

Быстро, но осторожно, сморщиваясь от боли во всем теле, Биби обошла его стороной. Она вновь завладела оружием, радуясь, что Пэкс настоял на том, чтобы обучить ее стрельбе.

Варвар теперь сидел. Он снова полез к себе под рубашку. Без сомнения, кобура была пристегнута ремнем сзади у него на спине. Затраченные усилия напрягли его израненные внутренности. Он старался подавить рвущийся из груди стон боли. Оказалось, незадачливый насильник не в состоянии даже немного повернуть верхней частью своего туловища, чтобы добраться до оружия. Его лицо блестело от пота. В глазах застыла ненависть.

Биби хотелось поскорее отсюда сбежать, но надо было остаться до конца. Положив фонарик на пол, она нацелила пистолет на ублюдка и застыла на достаточном отдалении, чтобы он не смог до нее дотянуться. Оружие девушка сжимала обеими руками, но пистолет предательски дергался, не наводясь на мишень. Казалось, «Зиг-Зауэр» живет собственной жизнью. Даже в своей агонии варвар заметил, как пистолет дрожит в ее руках, и сделал выводы. Любое проявление слабости – лишь повод к насилию, поэтому Биби уняла дрожь.

– Будешь глупить, я выстрелю тебе в голову.

Кажется, он прекратил всякие попытки дотянуться до оружия у себя на спине. Выражение ненависти и ярости сменила боль. Он уселся на полу в позе гигантского младенца: ноги враскорячку, руки на животе, на лице выражение оторопи, вызванное тем, что его плохое поведение привело к настолько печальным для него последствиям.

Когда ублюдок заговорил, он не смотрел ей в глаза. В его голосе не звучало сильных эмоций:

– Тебе не выпутаться живой.

Кровь, пузырящаяся у него на губах, свидетельствовала о том, что затевать с ним спор или учинять допрос нет смысла.

– Это вавилонская библиотека, – промолвил мужчина, брызгая кровью изо рта. – Бесконечное количество комнат. Выхода нет.

Он упал на спину. Голова ударилась о пол, но он ничего не почувствовал, ибо уже умер. Озадаченность сползла с его лица. Теперь оно вообще ничего не выражало.

Биби хотелось уйти из бунгало, но сейчас ее уже не так сильно подгоняла необходимость спешить. Первым делом она, испытывая отвращение, обыскала карманы мертвеца и ничего не нашла. Затем перевернула труп на бок с намерением вытащить бумажник из заднего кармана джинсов, однако никакого кошелька там не обнаружилось.

Девушка присела на пол, опершись спиной о стену. Каждый раз, облизывая уголок дрожащего рта, Биби ощущала привкус крови. Она решила не думать, в скольких местах у нее болит тело. Она ждала, пока совершенно успокоится, а еще убедит себя в том, что поступила правильно.

Убийство в целях самообороны не привело ее в уныние, не говоря уже об отчаянии. Это не хладнокровное посягательство на жизнь. Если защищаешь себя и других ни в чем не повинных людей, убивать позволительно. На войне приходится делать это, чтобы не дать врагу воспользоваться плодами своего вероломного нападения и защитить гражданских, которые ценят жизнь и свободу выше идеологии, выше стабильности и закона. Последние два слова часто используют авторитарные правители всех мастей. Способность увидеть это благоприятствовала тому, что Биби ценила Солженицына выше, чем все романы Толстого.

Биби убила, чтобы спастись самой и сохранить шанс спасти жизнь девочке по имени Эшли Белл. Сомнений в оправданности своих действий она не испытывала, но все равно сидела, потрясенная произошедшим.

Она продолжала светить фонариком на мертвеца и мешкала без видимой причины. Мысли ее занимали его слова о вавилонской библиотеке. Он совсем не походил на человека, от которого можно ожидать услышать подобную фразу. Концепцию библиотеки обыгрывали в своем творчестве многие писатели, но особой известности добилось небольшое произведение «Вавилонская библиотека» Хорхе Луи Борхеса.

Бесконечное число комнат, расположенных одна над другой. В них хранятся не только когда-либо написанные книги, но и те, которые еще предстоит написать. Каждая – на всех известных человечеству языках, а также на тех, что еще только возникнут в будущем. А кроме того, там есть книги, описывающие жизни всех, кто жил или будет жить на земле. В этой библиотеке собрана литература каких бы то ни было жанров и на все случаи. Там есть тома бессмысленные и такие, что обладают мнимым смыслом. Огромное их количество гарантирует, что никто не сможет прочитать достаточно много книг, чтобы понять смысл жизни, библиотеки и всего сущего.

Лично на Биби этот рассказ наводил тоску. Впрочем, автор вряд ли считал свой рассказ рассказом. Нигилизм, отрицающий саму сущность нигилизма.

Перед смертью несостоявшийся насильник произнес: «Тебе не выпутаться живой. Это вавилонская библиотека. Бесконечное количество комнат. Выхода нет». По-видимому, единственной его целью было сломить ее дух. В этом желании он совпадал со своим боссом Терезином.

Этот громила не мог сам придумать такое сравнение, следовательно, ему приказали заучить слова наизусть. Вероятно, он должен был произнести их ей прямо в лицо после изнасилования и до того, как намеревался перерезать ей горло. Надо было лишить ее малейшего лучика надежды. Когда получилось так, что в эту ночь смерть нашла не ее, а его, громила все равно исполнил заложенную в него программу.

Если шпиков понаставили и в других местах, где Биби могла появиться, как утверждал громила, каждого из них, скорее всего, вынудили заучить те же самые слова о вавилонской библиотеке. Поиски Биби Терезином оказались даже более масштабными, чем ей раньше представлялось. Его одержимость свидетельствовала: Биби воспринимают как серьезного врага.

Она подумала о том, где могла оставить отпечатки своих пальцев. Ручка на задней двери. Она ее вытрет, когда будет уходить. Надо будет забрать пистолет и выкидной нож. Грязный пол и отваливающаяся от стен штукатурка – не те места, где полицейские эксперты из лаборатории смогут найти что-либо полезное для себя. А ее отпечатки на коже мертвеца? Возможно, однако маловероятно. Нет, она уж точно не собирается его обтирать.

К тому же Биби оставила после себя несколько выдернутых волосков… Несколько капель крови… Если судмедэксперты такие же всеведущие и умные, как демонстрируют в телевизионных шоу о ЦРУ, ей капец. Вот только по телевизору показывают зрелище, а не реальность.

Хотя услышать ее было некому, поднимаясь на ноги, девушка сдержала рвущийся из груди стон.

– Убирайся в ад, – сказала она, адресуя проклятие не только мертвецу, но и Терезину, и остальным из его шайки.

На морском берегу туман медленными лавинами катился вниз с белых скал, хороня под собой полуостров, гавань за ним и берег за ней. Каждый светофор представлялся одиноким циклопом, смотрящим через туман красной яростью или зеленой завистью либо трусостью. В мареве автомобили казались фонареглазыми зверями, которые попали в Ньюпорт из какой-нибудь мифологии.

Она уже привыкла оставлять машину за пару кварталов от того места, куда собралась. Лучше, чтобы ее возможные преследователи ничего не знали о «хонде» Пого. На сей раз девушка оставила автомобиль на Виа-Лидо. Она прошла на запад до угла, а затем свернула на юг и пересекла несколько кварталов до бульвара. Никогда прежде Биби здесь не бывала, только видела это заведение, проезжая мимо на машине. Люди Терезина не будут ее здесь поджидать. В любом случае Биби была настороже.

На материке звук сирены стал громче. Должно быть, скорая помощь мчалась сейчас к больнице Хоаг. А еще из входа в гавань периодически доносился пронзительный рев… И, кроме того, до слуха Биби долетали приглушенные звуки оркестра, играющего в клубе.

По пути ей встретилось чуть больше дюжины прохожих. Они выныривали из тумана так, словно рождались в нем. Некоторые вели на поводках собак. Те, казалось, по-своему улыбались, радуясь промозглости ночи, а вот люди выглядели не особо довольными. Хотя это был кинг-чарльз-спаниель, пес напомнил ей утреннее приключение и погоню по парку в Лагуна-Бич. После этого она надеялась наткнуться на человека в толстовке с капюшоном и золотистым ретривером на поводке, но никого не встретила.

Неоновая вывеска сначала показалась Биби бессмысленными каракулями в тумане, паря́щими, словно неизвестное на Земле шарик-животное. По мере того как она подошла ближе, голубизна обрела очертания сияющей стеклянной надписи: «Боди-арт».

Тату-салон был приличнее большинства подобных заведений, но не настолько, чтобы избавиться от ауры субкультуры и бунтарства. Броские изображения висели в витрине: крылатая лошадь, зловещий череп с костями, Реактивный Енот, грудастая Вампирша, змея с весами, усыпанными драгоценными каменьями, сердце, пронзенное шипами оплетающих его ветвей. Судя по всему, художник этого салона может превратить кожу человека в первоклассную галерею искусств.

В просторном помещении пол имел цвет красного дерева, а стены были увешаны дюжинами производящих сильное впечатление дизайнов татуировок. Два из четырех стульев, предназначенных для посетителей, занимали бородатые мужики за тридцать, которые, кажется, подражали участникам группы ZZ Top. Их руки покрывали переплетающиеся тату. Мужчина помоложе сидел в кресле, напоминающем те, что устанавливают в парикмахерских. Спинку в них можно откинуть назад. В таком кресле удобно наносить контур и краски будущей татуировки на руки, пока все заинтересованные могут наблюдать за процессом. В глубине заведения, за состоящим из нитей бус занавесом, располагались комнаты с мягкими лежаками для тех, кому надо прилечь, чтобы подставить спину, грудь или иные, более интимные части своего тела под иголку татуировщика.

Биби привыкла к мужскому вниманию, однако трое сидевших в тату-салоне уделили его девушке куда больше, чем обычно бывает в таких случаях. Когда она распахнула дверь, мужчины оживленно беседовали о чем-то. Стоило Биби закрыть за собой дверь, как запала глубокая тишина, словно перед ними появилась знаменитость или богиня. Она знала, что это не красота произвела на них настолько сильное впечатление, а то, что сделал с ее красотой тот урод: у поцарапанного левого уха запеклась кровь, вдоль скулы тянулся лиловый синяк, в припухшем уголке рта виднелась глубокая, покрытая сукровицей ссадина.

У парня двадцати с лишним лет, сидевшего в кресле как из парикмахерской, она спросила:

– Сколько придется ждать, чтобы мне сделали татуировку?

Молодой человек слез со своего насеста и промолвил:

– Нисколько. Кевин и Чарли зашли просто языки размять.

Чарли, у которого преждевременно поседели волосы на голове и лице, кивнув Биби, добавил:

– Мэм.

На Кевине была ковбойская шляпа. Мужчина приподнял ее и нахлобучил вновь.

– Приятная встреча.

– Я Джош, – представился татуировщик.

Биби не назвала своего имени, тогда он продолжил:

– Я смогу сделать любую татуировку, все, что на стенах или в одном из этих альбомов с тату клиентов.

– Только без драконов, черепов и сердец, – сказала Биби. – Ничего, кроме четырех слов на запястье, там, где они будут спрятаны рукавом.

Джош пододвинул к ней блокнот и карандаш. Биби печатными буквами вывела четыре слова, каждое – отдельной строкой. Все у нее вышло, как ей хотелось.

Показав блокнот Кевину и Чарли так, чтобы те могли прочесть написанное, Джош произнес:

– У меня есть книга с разными начертаниями букв…

– Хочу обычный шрифт, – оборвала его Биби. – Буквы – черные, большие.

– Можно украсить словá летучими мышами и птицами или…

– Только слова.

– Эти буквы не очень шикарно выйдут, – разочарованно промолвил татуировщик.

– Меня устраивает, – заверила его Биби. – Сколько?

Джош назвал цену. Она согласилась.

Когда Биби села в кресло, Джош сказал ей:

– Надо бы снять куртку.

На ней была нацеплена подплечная кобура, поэтому девушка не согласилась:

– Нет, так не пойдет.

Она закатала рукав блейзера до локтя, затем – длинный рукав футболки. После чего указала место на два дюйма выше выступающей кости запястья.

– Начните отсюда, а потом поднимайтесь вверх по руке. Сделайте, пожалуйста, буквы поубористее, поближе друг к другу.

Принеся инструменты, Джош спросил:

– Хотите пару таблеток аспирина или тайленола?

– А что, очень больно?

– Ну… Я предложил аспирин из-за того… ну, из-за того, что случилось с вашим лицом… А тату… ну, немного жжет.

– Спасибо, обойдусь.

Чарли взглянул на Кевина. Тот мрачно кивнул. Чарли покачал головой. Оба они выглядели хмуро.

– Кажется, вы как-то слишком спокойно к этому относитесь, – произнес Джош. – Извините, если вмешиваюсь не в свое дело.

– Я не злюсь, – сказала Биби. – Злость никому не помогает. Я просто полна решимости.

– Решимости для чего? – спросил Чарли.

– Решимости для того, чтобы со мной больше ничего подобного не случилось.

Они молчали до тех пор, пока Джош закончил первые три буквы.

– Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что такая девушка, как вы, мисс, не должна позволять, чтобы с вами так обращались, – сказал Кевин.

– Вообще с грубостью нельзя мириться, – тщательно подбирая слова, заметил Чарли.

– Спасибо за понимание, – произнесла Биби. – Я и не мирилась.

– Рад это слышать, – промолвил Чарли.

Спустя некоторое время Кевин попытался вызвать ее на откровенность:

– Мне кажется, у того, кто на вас набросился с кулаками, вид не лучше.

– Это уж точно.

– Надеюсь, вы сломали ему нос или еще что-то…

– Он мертв, – ответила Биби.

Пока Джош не закончил делать татуировку, все молчали.

Кожа покраснела и немного припухала вокруг четырех слов, записанных в четыре ряда, но надпись получилась вполне аккуратной и легко читалась. Джош обмотал свою работу несколькими слоями бинта, прилепил его где надо пластырем, а потом протянул Биби небольшой тюбик с антисептической мазью для превентивной обработки против попадания инфекции.

– Две-три недели обращайтесь с татуировкой так, словно это рана. Не мочите. Если будет чесаться, шлепните по коже, но не чешите.

Когда Биби заплатила за работу, он заметил:

– В качестве художника я себя никак не проявил, но было приятно с вами познакомиться, Эшли.

– Я не Эшли, – поправила она Джоша.

Под повязкой на правой руке было запечатлено обещание: «Эшли Белл будет жить».