Кто становился преступником?

Влиться в преступное сообщество можно было одним путем – возможно, единственным и определенно самым быстрым – вырваться из-под гнета законов и тех, кто их охранял, кто оставлял бедных бедными, угнетенных – угнетенными, а все ресурсы сосредоточивал в руках и без того богатой аристократии. Отсюда понятно, что мир бандитов жил по совершенно другим законам в строго разделенном на классы античном обществе. Его члены не требовали изменения политической системы, тем более не боролись против нее. Просто они преследовали свои, особые цели и организовывались в сообщества, позволявшие им реализовывать задуманное. В процессе изучения взглядов преступников на самих себя и свой мир мы сможем ответить на вопросы: люди какого рода преступали закон, к чему они стремились и что представляла собой их социальная организация?

Древние источники ясно указывают на одну такую группу населения – это так называемые отчаянные, т. е. те, кто не имел никаких надежд на будущее. У Апулея новый вожак разбойников Гем говорил, что «немало найдется людей, которые предпочтут унижениям и рабской жизни вступление в шайку» (Золотой осел, 7.4). В «Эфесской повести» Ксенофонта разбойник Гиппотой рассчитывал в каппадокийском городе Мазаку набрать лихих товарищей и опять заняться разбоем (Эфесская повесть, 2.11–14). В «Повести о любви Херея и Каллирои» Ферон обходил портовые публичные дома и таверны, набирая людей в свою банду. Страбон писал, что общая бедность и скудость почвы вынуждали людей заниматься разбоем. И Булла, захватив центуриона, «облачившись в платье должностного лица… взошел на трибунал, вызвал этого центуриона, приказал обрить ему половину головы и сказал: „Передай своим господам, пусть они кормят своих рабов, чтобы те не обращались к раз-бою“» (Кассий Дион, 77.10.5). Далее автор пояснял: «Действительно, в шайке у Буллы было очень много императорских вольноотпущенников, одни из которых получали маленькое жалованье, а другие и вовсе никакого». Выше я отмечал положение бывших солдат, у которых часто имелись причины заняться разбоем. С другой стороны, преступниками становились и благородные люди, попавшие в затруднительное положение. Так, у Ксенофонта Гиппотой был богатым юношей из Перинта во Фракии; после приключений, связанных с неким Гиперантом (который погиб во время кораблекрушения), Гиппотой направился в Памфилию: «Там, под влиянием тоски и бедности, я на первых порах примкнул к разбойничьей шайке, а позже, уже в Киликии, набрал себе товарищей и сам стал главарем. Дела наши шли хорошо, пока всех не схватили; а случилось это незадолго до нашей с тобой встречи» (Эфесская повесть, 3.2/Андерсон).

У Гелиодора тоже фигурировал подобный бандит; капитан пиратов «происходит из благородной семьи и стал вынужденно вести настоящий образ жизни»; будучи сыном верховного жреца в Мемфисе (Египет), он был незаконно изгнан своим младшим братом и вынужден присоединиться к пиратам «в надежде отомстить и вернуть себе прежнее положение» (Эфиопика, 1.19/Морган). И можно с уверенностью предположить, что, хотя имя его не названо, этот человек не нашел себе место в обществе и не смог устроить свою жизнь, из-за чего ему и пришлось стать преступником.

Но бандитами становились и те, кто просто жаждал богатства. Аполлоний Тианский пытался помешать набору новых разбойников, но его рассказ красноречиво доказывает, что законопослушным гражданам оказывалось совсем не просто устоять перед теми возможностями, какие давал разбой. «Если уж ты понуждаешь меня рассказать, как я был кормчим, – отвечал Аполлоний, – послушай-ка, что мне самому кажется наиболее примечательным из случившегося в ту пору. Море кишело тогда финикийскими разбойниками, шныряли они и по городам, выведывая, кто и что намерен везти. И вот, прознав о богатой поклаже моего корабля, лазутчики этих разбойников, отведя меня в сторону, принялись выспрашивать, сколько я беру за плавание. Я сказал: «„тысячу“, потому что на корабле было еще четверо кормчих. „А есть ли у тебя дом?“ – „Жалкая хижина на острове Фарос, где некогда обитал Протей“. – „А хочешь, – спрашивают, – чтобы вместо моря была у тебя земля, вместо хижины – дом и денег вдесятеро больше? Притом ты избегнешь десяти тысяч бедствий, кои подстерегают кормчего средь бурных волн“. Я им отвечаю, что хотеть-то хочу, однако не расположен заниматься грабежом, ибо уже набрался ума-разума и достиг совершенства в своем нынешнем ремесле. Слово за слово, и они посулили мне еще один мешок с десятью тысячами, лишь бы я сделал то, что они хотят, – а я еще и поощрял такой разговор, обещая никому не выдавать их и быть всецело в их распоряжении. Наконец они признались, что посланы разбойниками и что пускай-де я не мешаю тем захватить корабль, а для того не надо-де мне отплывать в город, куда я намерен был направиться, а надобно-де мне бросить якорь у мыса, за коим укрылись разбойничьи корабли. Они охотно мне обещали, что и самого меня не убьют, и всякого, за кого я попрошу, избавят от смерти. Я же полагал, что отказывать им небезопасно, ибо страшился, как бы они, отчаявшись, не напали на наше судно вдали от берегов, – а в открытом море нам погибель. Поэтому я согласился исполнить все, чего они хотят, однако потребовал, чтобы они подтвердили неложность своих обещаний клятвою. Они тут же поклялись, ибо сговаривались мы в храме, а затем я сказал: „Поспешайте к разбойничьим кораблям – ночью мы отплываем“. Еще большее доверие я внушил им, когда стал торговаться о деньгах, чтобы отсчитали мне деньги расхожей монетой и не прежде, чем судно будет захвачено. Итак, они ушли, а я без промедления вышел в море и обошел мыс стороной» (Флавий Филострат. Жизнь Аполлония Тианского, 3.24).